Спор, имеющий жизненно важное значение: война до победного конца или же переговоры?

 

Рассматривая переплетение фак­торов, приведших весной 1938 года к острому кризису, следует прежде всего спросить себя, как случилось, что волна горячей надежды вслед за взятием Теруэля в начале 1938 года могла смениться глубочай­шим разочарованием и отчаянием, вызванными военным разгромом в марте.

Теруэльская битва после особен­но блистательного и многообе­щающего начала даже еще до франкистского контрнаступления обнаружила известное неумение Народной армии использовать до конца эффект внезапности и преимущества, которые представляли сами по себе строгая секретность операции и выбор местности, на которой она должна была развер­нуться.

Но эти сведения не оставались достоянием только главных шта­бов и, просочившись, становились общеизвестными.

Чем можно было объяснить не­умение, о котором говорилось вы­ше?

Нехваткой опыта и мастерства в искусстве маневрирования на уров­не дивизий, бригад и батальонов? Страхом бойцов и их командиров попасть в окружение? Недостаточ­ной координацией действий между бомбардировочной и истребитель­ной авиацией, артиллерией и тан­ками? Медленным и зачастую не­удачным подтягиванием резервов и боеприпасов? Худшим сосредо­точением боевых средств по срав­нению с стремительностью фран­кистских войск, имевших в своем составе должным образом подго­товленные высшие, средние и низ­шие командные кадры?

Все это в той или иной степени имело место, но никто этим не за­нимался как должно, с тем чтобы сделать необходимые выводы и принять требуемые меры.

Но уже в то время в силу масси­рованных действий авиации (пре­вратившейся в своего рода артил­лерию, обладающую необыкновен­ной мобильностью) и танков (за которыми, чтобы обеспечить их действенность, должна была идти пехота) военное искусство стало комплексным действием, результа­тивность которого не допускала ни одного из перечисленных выше недостатков.

Достаточно было одного из них, чтобы наилучшим образом проду­манное на уровне генерального штаба наступление приводило лишь к частичным результатам по сравнению с главной намеченной целью или же терпело бы полное фиаско.

Так случилось, что Народная ар­мия, устремившись на снежные склоны горной местности, особо трудно проходимой вплоть до Те­руэля, не отреагировала вовремя на действия противника и тем самым позволила ему укрепить как в количественном, так и в каче­ственном отношении все средства, сконцентрированные Франко.

Это наложилось на изначаль­ную стратегическую несостоятель­ность, и то, что должно было слу­читься, случилось.

Республиканские войска, про­должая ожесточенно сражаться, дрогнули, как известно, под сокру­шительными ударами итало-гер­манской авиации и танков. Чтобы избежать окружения, они покинули только что завоеванный город, отступили сражаясь, а пока они пере­страивали фронт, в Арагоне и Маэстрасго (горный массив к югу от Теруэля) им был нанесен удар. На­чалось всеобщее контрнаступление сил противника в составе сначала трех, потом шести армейских корпусов, от которых «генералисси­мус» ждал, чтобы они, по выраже­нию генерала Рохо, «прикончили законное правительство Испанской республики».

В этой цепи битв, длившихся три месяца, причем первым этапом явился вторичный захват Теруэля франкистами (22 февраля), крити­ческий момент наступил, когда ру­беж отхода республиканцев из-за отсутствия поступления новых боевых средств оказался про­рванным.

С этого момента речь идет уже не о неумении Народной армии ис­пользовать до конца свои стратеги­ческие преимущества, а просто-напросто о том, чтобы не уступить и пяди земли, выстоять под шква­лом огня и стали, ликвидировать прорывы, насколько это было воз­можно при вопиющей скудности средств, необходимых для контр­атак.

11 марта в сверхсекретном по­слании, переданном министру обо­роны специальным эмиссаром

181

(подполковником Англада), гене­ральный комиссар Восточного фронта с одобрения генерала Посаса подчеркивал, что «из-за пере­боев в снабжении продуктами и боеприпасами, вызванных угрозой со стороны авиации, которая своим пулеметным огнем препят­ствует прибытию конвоев, резко упал моральный дух войск».

15 марта, по свидетельству гене­рала Рохо, на всем пространстве между городами Каспе и Каланда с республиканской стороны не было «ни одного организованного со­единения».

Более того, Восточная и Мане­вренная армии утратили контакт между собой, и «участок фронта длиной в 60 километров оказался полностью оголенным, путь к Сре­диземноморскому побережью был открыт».

Беспорядочное бегство длилось три дня, но, хотя республиканцы и выправили положение, это не по­мешало наступающим выйти 15 апреля к Средиземноморскому по­бережью у Винароса.

В это время битва была в полном

Молодежь готовится примкнуть к бойцам, чтобы преградить фашистам путь к Барселоне.

разгаре от пиренейских отрогов до Маэстрасго. Одновременно слух о поражениях, ширясь, достиг Барсе­лоны и главных городов Катало­нии, которые итальянская авиация с целью усилить смятение бомбила столь яростно, что это вызвало осуждение даже в британских кон­сервативных кругах, где у каудильо было немало почитателей.

В этой связи известный англий­ский писатель Герберт Уэллс, энер­гично выступивший наряду с двумя англиканскими архиепископами, кардиналом Хинсли и другими представителями общественности против массовых убийств граждан­ского населения, получил послание

182

Диаграмма показывает численность убитых и раненых в результате бомбардировок германской, итальянской и франкистской авиации. С февраля 1937 года по март 1938 года в одной лишь Барселоне пострадало 3876 человек.

герцога Альбы, дипломатического представителя Франко в Лондоне, в котором этот гранд Испании вы­ражал свое недоумение по поводу того, что «столь крупный писатель якшается с „подонками"».

Если военный кризис достиг вес­ной 1938 года своего апогея с паде­нием (3 апреля) Лериды, которая, находясь в 152 километрах от Бар­селоны, превратилась в своего ро­да пистолет, нацеленный в сердце каталонской столицы, то политический кризис, уже в течение многих месяцев назревавший между прези­дентом республики и председате­лем совета министров, с одной сто­роны, и между последним и его военным министром, Индалесио Прието, — с другой, открыто разразился во второй половине марта. Центральный орган КПИ

«Френте рохо» опубликовал серию статей за подписью Хосе Вентуры (псевдоним Хесуса Эрнандеса, ми­нистра народного просвещения, чье литературное дарование, не­сколько едкого свойства, прояви­лось еще в ранней юности, когда он входил в ряды анархистов в Бильбао).

Атака Хесуса Эрнандеса была направлена против Прието, чьи по­раженческие настроения встречали осуждение со стороны КПИ. Эрнандес в своих статьях в достаточ­но прозрачной форме упрекал Прието

183

в том, что тот, желая укрепить свои политические позиции, стре­мится к переговорам о мире.

Прието рвал и метал против Хесуса Эрнандеса, угрожая подать в отставку, если Хуан Негрин, его товарищ по партии, не выступит в его защиту. В действительности Прието стремился не столько раз­решить на свой манер конфликт чисто личного свойства, сколько по­пытаться изолировать КПИ в рам­ках правительства и тем самым добиться того, что после битвы под Брунете (июль-август 1937 го­да) стало его навязчивой идеей, а именно: поскольку лагерь респу­бликанцев не мог, по его мнению, одержать военной победы, было необходимо положить конец войне путем переговоров с Франко.

В этих «капитулянтских» на­строениях Прието был не одинок.

Они пролагали себе путь и в дру­гих кругах, особенно среди левых республиканцев и сторонников ав­тономии Каталонии из «Эскерра де Каталуньи».

В Каталонии Объединенный со­юз социалистической молодежи дал свой недвусмысленный ответ на эти настроения, выступив за со­здание «новой армии из 100 тысяч добровольцев» и выдвинув такие лозунги, как "Cada hombre, un gigantel Cada Catalan, un hombre!" «Каждый человек — гигант! Каж­дый каталонец — человек! »).

Обстановка накалялась все более тревожными вестями с фронта.

Спор относительно целесообраз­ности или же отказа от каких бы то ни было «мирных переговоров» стал достоянием не только прессы, на страницах которой тема обсу­ждалась с большей или меньшей степенью остроты.

17 марта, в день, когда от нале­тов фашистской итальянской авиа­ции в Барселоне погибло более 1300 человек и 2000 оказались ра­неными, КПИ, разоблачая цели этого массового убийства, — приказ о котором отдал сам Муссолини, заявивший своему зятю, что он в восхищении от того, что «италь­янцы ужаснули мир своей агрессив­ностью, вместо того чтобы оча­ровывать его своими гитарами» (sic), — первой призвала барселонцев стойко держаться, не поддаваться этому террору и потребовать от правительства, чтобы оно заявило о своей готовности продолжать борьбу и не позволяло колеблющимся министрам сбить себя с вер­ного пути.

Два крупных профсоюзных цен­тра — ВСТ (объединявший социали­стов, коммунистов и левых респу­бликанцев) и НКТ (анархо-синдикалистский; в это время в нем наметился поворот после долгого периода враждебности в отноше­нии правительства Негрина, уча­ствовать в котором он с мая 1937 года отказывался) — откликнулись на призыв КПИ. Свое согласие на проведение массовой народной де­монстрации в столице Каталонии дали еще три партии, входившие в Народный фронт: ИСРП (Испан­ская социалистическая рабочая партия), ОСПК (Объединенная со­циалистическая партия Каталонии) и ОССМ (Объединенный союз со­циалистической молодежи); свое одобрение выразила и ФАИ (Феде­рация анархистов Иберии).

Город, готовившийся к демон­страции, которой стремились при­дать характер как можно более впечатляющей массовости, был буквально залеплен плакатами, где основным лозунгом было "Gobier по de Guerra!", то есть в данном случае «Правительство за войну!».

Будучи свидетелем этого ше­ствия, где смешались в едином по­токе молодые и старые, юные де­вушки и пожилые женщины, люди гражданские и военные на побывке, я видел, как еще до наступления ве­чера демонстранты направились в сторону северных кварталов сто­лицы, к резиденции президента ре­спублики.

На следующий день барселон­ские газеты утверждали, что в этом людском потоке приняли участие 300 тысяч человек, они несли зна­мена, пели революционные песни и скандировали лозунги. Один ло­зунг сменял другой, они звучали снова и снова, уподобляясь вра­щающемуся без устали звуковому колесу: «Испания — не Австрия!» (намек на аннексию — этой последней Гитлером 13 марта); «Лучше уме­реть стоя, чем жить на коленях!» (ставший знаменитым после битвы за Мадрид) или же еще один, со­всем новый лозунг: "Resistir, resis­tir, resistir!" («Сопротивляться, со­противляться, сопротивляться!»), который чаще всего демонстранты выкрикивали на одном дыхании и чей глубинный смысл мгновенно становился понятным, ассоции­руясь с колкими остротами в адрес военного министра Прието.

Когда демонстрация подошла к резиденции, делегацию в составе Видарте (ИСРП), Долорес Ибарру­ри (КПИ), Памиеса (ОСПК), Герреро (ФАИ), Мариано Р. Васкеса (НКТ) и Претеля (ВСТ) принял председатель совета министров Хуан Негрин.

Сорок с лишним лет прошло с тех пор, а в памяти моей, заглушая все звуки этого человеческого мо­ря, живет нетронутой душевная то­нальность, душевный подъем этой огромной толпы, не позволявшей считать себя побежденной, подъем тех дней, когда событие следовало за событием, а высокий накал сме­шивался с гневом, обращенным против traidores, предателей, и их закулисных маневров... Но этот подъем был присущ лишь той ча­сти прореспубликанской общественности, в которую входили левые республиканцы, комму­нисты, люди, примыкавшие к про­фсоюзному центру ВСТ, и те из ка­талонцев, кто поддерживал Нег­рина.

184

«Эскерра де Каталунья» в этой манифестации участия не принима­ла. Ее лидер, Луис Компанис, пре­зидент Генералидада, полагая, что все потеряно, и оказавшись без ру­ля и ветрил, колебался между при­зрачными переговорами о мире и продолжением сопротивления. А заодно он сводил свои счеты с цен­тральным правительством Негрина, давая почувствовать, что он не простил ему посягательств на ста­тут автономии, объектом которых с 1 октября 1937 года был Генералидад Каталонии.

Приверженцы «Эскерра де Каталуньи», если не считать кое-каких отдельных лиц, не приняли участия в уличной демонстрации. Что же касается тех, кто занимал выжида­тельную позицию, безразличных людей, уставших от войны, живущих на грани голода, постоянно недоедающих, они молча затаи­лись в своих жилищах, за закрыты­ми окнами и дверями.

Несмотря на это впечатляющее шествие, Мануэль Асанья созвал 30 марта во дворце Педральбес со­вет министров, вынеся на обсужде­ние предложение Франции высту­пить в качестве посредника, с тем чтобы положить конец войне. Передано оно было главе прави­тельства 27 марта Эриком Лабонном, французским послом, причем это предложение сопровождалось другим (предварительно Лабонн обратился с ними к Хосе Хиралю, тогда еще министру иностранных дел в правительстве Негрина) — предоставить в распоряжение пра­вительства крейсер, на котором президент Асанья и члены прави­тельства могли быть доставлены в любой французский порт по их вы­бору. Негрин отказался принять как одно, так и другое.

Вне себя от ярости, что Негрин сделал это, не испросив предвари­тельно его мнения, президент ре­спублики, не видевший с весны 1937 года иного выхода из положе­ния, как переговоры с Франко через третью сторону, и считавший, что после разгрома в Арагоне война была, по сути дела, проиграна, ре­шил, что настал момент перетя­нуть на свою сторону — в пику пред­седателю совета министров — боль­шинство членов правительства.

Самые различные версии относи­тельно того, как проходило заседа­ние этого совета министров, совпа­дают в одном: Асанья, желая до­стигнуть своей цели, прибегнул к тому, что ныне называют «опро­сом», обратившись к каждому из министров с просьбой дать ответ на вопрос, следует ли принять французское предложение или от­вергнуть его.

Как только «опрос» начался, тут же стало ясно, что Мануэлю Асанье не удастся добиться успеха в своем начинании. Министры ли­бо открыто выступали против, ли­бо уклонялись от ответа.

Президента республики, по сви­детельству Хулиана Сугасагоитиа, поддержали лишь косвенно Ма­нуэль Ирухо, баскский министр, который уже накануне потребовал, чтобы совет министров разобрался в военной ситуации, и Хосе Хираль, который выступил за то, чтобы «отказ не был катего­ричным».

Прието был настроен так же, как и Асанья, но, поскольку Негрин по­требовал от него соблюдения пар­тийной (ИСРП) дисциплины при голосовании, ограничился разгово­ром по поводу военной ситуации, расписав ее в самых темных кра­сках.

Когда закончились прения, Ху­лиану Сугасагоитиа поручили со­ставить текст ноты, которая дол­жна была быть направлена фран­цузскому правительству с отказом от предложения о «посредниче­стве», сделанного 27 марта Хуану Негрину послом Франции Эриком Лабонном.

«Поражение республиканских войск, — сухо излагалось в ней, — яви­лось естественным следствием преимущества в средствах [ведения войны], которым располагал гене­рал Франко, получавший от Ита­лии и Германии все требуемое ему вооружение».

По просьбе Негрина, пожелав­шего закончить этот документ во­просом, обращенным лично к Лео­ну Блюму, Сугасагоитиа сформу­лировал его так: «Готово ли фран­цузское правительство продать оружие Испанской республике?»

В этом вопросе, если можно так выразиться, рикошет был двой­ным. Первый в сторону прези­дента Испанской республики, по­пытавшегося загнать в угол, вер­нее, объявить «шах» председателю совета министров и потерпевшего фиаско.

А второй в сторону Эрика Лабонна и французского правитель­ства (возглавляемого тогда Лео­ном Блюмом), перед которым был поставлен вопрос одновременно и законный, и дерзостный. Закон­ный, поскольку у него просили вооружения, чтобы предупредить окончательный разгром в Арагоне. Дерзостный, с одной стороны, по­тому что ему напоминали о том, что Испанская республика страда­ла от политики «невмешатель­ства», в то время как державы «оси» снабжали оружием армию Франко, а с другой стороны, пото­му что его предложение о посред­ничестве рассматривали как по­пытку сбыть лежалый товар.

Леон Блюм, который не мог оставить без внимания ноту респу­бликанцев, сообщил Негрину, что он будет счастлив принять его в Париже, если тот сможет приехать.

Но Негрин, перед которым стоя­ла в тот момент проблема острей­шего политического кризиса, тре­бовавшая незамедлительного раз­решения, смог совершить этот «прыжок» лишь 7 апреля, после то­го как он приступил, как мы это

185

увидим, к чрезвычайно важной ре­организации своих министерств.

Поскольку Леон Блюм должен был вот-вот выйти в отставку, Негрин, находясь в это время в Пари­же, ждал, чтобы его приняли после того, как правительство Даладье будет официально сформировано (10 апреля).

Заседание совета министров, со­стоявшееся 30 марта, на которое президент республики возлагал столько надежд, стало, как мы видим, переломным моментом в развитии кризиса весной 1938 го­да. Оно, по существу, заставило Асанью, после того как он изложил не тая суть своих мыслей, подать в отставку.

Все дошедшие до меня слухи о заседании совета а не было недо­статка ни в деталях, ни в заку­лисных высказываниях в редак­ции «Френте популар» — говорили о том, что Асанья пошел ва-банк и что его поединок с Негрином был беспощадным.

Что касается главы правитель­ства, то выступление его не было ни резким, ни суесловным. Он по­ставил во главу угла два основных пункта: военное положение и пред­ложение о переговорах.

Увязав эти два вопроса, он не стал скрывать остроты положения, но отказывался верить в его безвы­ходность.

То, что требуется, сказал он, — это вооружение и время.

Вооружение он ждал из Совет­ского Союза, а время следовало выиграть, и для этого был один-единственный способ: выстоять любой ценой, чтобы избежать пол­ного разгрома. Это создало бы ус­ловия для победы.

Когда прозвучало это слово, «вырвавшееся как бы из уст одер­жимого» (характеристика не наша, а Сугасагоитиа, цитирующего Асанью), президент республики взял слово и произнес «тихим голо­сом импровизированную речь, изобиловавшую выпадами...»

Сугасагоитиа рассказывает *: «Я слушал оратора с глубоким уважением, пытаясь в то же время понять, кто был мишенью его на­меков. Когда мне это не удавалось, мне достаточно было бросить взгляд на Негрина... Лицо Негрина было непроницаемым, оно носило отпечаток внутренней борьбы... [Иногда] на нем появлялась одна из тех его улыбок, которые Прието окрестил «улыбками на экспорт». Сцена начинала становиться тя­гостной... Я знал мнение Негрина об Асанье, и я мог себе предста­вить мнение Асаньи о Негрине... но я убедился воочию, что президент и председатель совета министров не питали друг к другу уважения... Для главы правительства песси­мизм Асаньи был отражением его физического страха, в то время как оптимизм Негрина был естествен­ным, ему присущим свойством „одержимого”».

Что же сказал Асанья во время этой сцены, о которой Хулиан Су­гасагоитиа — министр в правитель­стве Негрина — говорил, что для не­го она была тягостным свидетель­ством того, что он уже знал или о чем догадывался?

Президент республики сосредо­точил свое выступление на слове «победа».

«Победа или поражение, — сказал он Негрину, — не определяются за­воеванием или же утратой террито­рии, на которой развертывается борьба. Когда две армии стоят ли­цом к лицу, цель их — не взять боем такую-то позицию или такой-то го­род, а нечто значительно более конкретное: разгромить армию противника. Тот факт, что войска Франко подошли к Тортосе [город на левом берегу Эбро, неподалеку от его устья. — Ж. С], не имеет, с моей точки зрения, никакого значе­ния, если наши войска в состоянии разгромить войска Франко в Ампосте [городок, расположенный на правом берегу Эбро, к юго-западу от Тортосы. — Ж. С]. К несчастью для нас, это не тот случай. Если мы потеряли Каспе, произошло это потому, что у нас уже давно не было

_________

* Тут и далее цитируется книга Хулиана Сугасагоитиа "Guerra у visitudes de los espanoles" («Война и превратности испанцев»). — Прим. перев.

185

армии. Вот что, на мой взгляд, делает положение безвыходным, даже если мы получим военную технику, поступление которой гла­ва правительства нам обещает со своим провербиальным оптимиз­мом».

Что касается предложения о переговорах, сделанного француз­ским послом Лабонном, Асанья рассмотрел его с точки зрения пер­спектив, о чем он сказал так: «Если оставить в стороне любез­ность и проявления дружелюбия [со стороны посла], следовало бы выяснить, расположено ли нынеш­нее французское правительство, в составе которого есть лица, относящиеся к нам более или менее дру­желюбно, оказать нам дружествен­ную помощь... Настал ли момент, когда Франция примет решение, или нет? Вот что нам следует выяс­нить, и со всей поспешностью, что диктуется нашими неудачами на фронте, ибо найти выход своими силами мы не можем... И наконец, я хотел бы сказать, что я знаю, что делал до сих пор, и что я также знаю, чего я не желаю делать».

Что же могла все-таки означать эта последняя, преднамеренно за­гадочная фраза?

Сугасагоитиа не колеблясь при­дает ей такой смысл. «Я смотрел на Негрина, — пишет он. — Несмотря на его „улыбку на экспорт”, его ошеломили выводы президента республики. Эти выводы можно

Президент Испанской республики Мануэль Асанья (слева) и глава правительства Хуан Негрин во время парада военных сил в Барселоне.

187

было выразить одной фразой: война проиграна... Как мог он [Асанья. — Ж. С] доверять „одер­жимому”? Война была проиграна, и не было смысла отмахиваться от этой непреложной истины».

Иными словами, то, что Асанья рассматривал как «непреложную» истину, не было истиной. Это было его истиной. Это было выводом, сделанным им в результате анали­за ситуации, выводом, где он под­тасовывал, побуждаемый обстоятельствами, определенные данные, из которых он исходил, и в частно­сти главное: Народная армия, по его словам не существовавшая бо­лее, действительно потерпела вели­чайшее поражение, но она не пере­ставала существовать, поскольку, отступив, она сохранила от 60 до 70 процентов своего численного состава.

 

«Правительство войны» за работой

 

В отличие от Асаньи, не покидав­шего своего президентского двор­ца, Хуан Негрин, глава правитель­ства, часто бывал на фронте. Он общался с бойцами, будь то сол­даты или офицеры. Он знал, что в своем подавляющем большинстве эти люди, измученные неделями жесточайших сражений и несколь­ко павшие духом в результате ны­нешнего поражения, могли воспря­нуть при условии, что им будет дана передышка и будут приняты необходимые меры.

Настояв на том, чтобы было от­вергнуто предложение французов, и навязав это решение Мануэлю Асанье, он немедленно реорганизо­вал свое правительство. Эта реор­ганизация была непростым делом. Она подразумевала прежде всего уход Прието с поста министра обо­роны, поскольку Негрин рассма­тривал это как непременное усло­вие для того, чтобы изменить воен­ную ситуацию.

Отсюда берет начало острая по­лемика между Индалесио Прието и его приспешниками и Хуаном Негрином — полемика, продолжавша­яся и растянувшаяся на многие годы после окончания войны, при­чем Прието утверждал в своих писаниях*, что его лишили функций «по приказу Москвы и советских военных советников», на что Не­грин невозмутимо отвечал в пись­мах, позже опубликованных**, что если он расстался со своим мини­стром (и товарищем по партии), то это произошло потому, что тот «считал положение весной 1938 го­да безвыходным» и сочетал испол­нение своих функций с пропаган­дой «пораженческих взглядов, не­совместимых с его обязанностями министра».

Не слишком задерживаясь на этой полемике, дополним тем не менее сказанное бесценным свиде­тельством Хулиана Сугасагоитиа, который, будучи другом обоих и зная их близко, подчеркивает в уже цитировавшейся книге роль, сы­гранную в этой коллизии Прието.

«Я составлял исключение среди членов правительства, пишет он, поскольку был в близких отноше­ниях с Прието. Его пессимизм, зна­комый мне в затаённейших про­явлениях, больше не производил на меня впечатления... Иначе обстоя­ло дело со всеми моими коллега­ми. От описаний Прието, грубо на­туралистичных, с жестокими под­робностями, у них иногда дыхание перехватывало... Его умение соби­рать воедино все горькие моменты действительности приводили в от­чаяние Негрина, доводя его до оче­видного раздражения».

К этому свидетельству Хулиан Сугасагоитиа добавляет, что к кон­цу заседания совета министров 27 марта 1938 года, на котором описа­ние Прието военной ситуации вы­глядело особенно беспросветным, Хуан Негрин был в такой степени обескуражен, что доверительно сказал одному из своих друзей (Хосе Прату):

«Доклад Прието так ужасен, что я спрашиваю себя, что мне делать: просить моего водителя отвезти меня домой или же к границе?» И для внесения окончательной ясно­сти уточняет: «Похоже, что этот доклад заставил Негрина решиться забрать у Прието портфель мини­стра обороны»***.

Если первое правительство Не­грина, сформированное им в мае 1937 года, республиканская печать (за исключением газет НКТ) окре­стила правительством победы, то его новое правительство, сформи­рованное 6 апреля 1938 года, именовалось правительством войны.

Эта смена определений не была случайной. Она подразумевала, что отныне основная деятельность правительства должна была быть направлена на военные усилия, на мобилизацию масс и на рост про­мышленного производства.

Состав правительства свидетель­ствовал о расширении его полити­ческой базы.

Анархо-синдикалисты, отказав­шиеся в мае 1937 года войти в пер­вое правительство Негрина, теперь направили своего представителя; коммунисты были представлены одним министром — Висенте Урибе (сельское хозяйство), в то время как второй, Хесус Эрнандес, сме­нил свой министерский портфель на пост генерального комиссара Центрально-южной зоны; проф­союзный центр ВСТ получил два министерских поста, а левые респу­бликанцы и Республиканский

___________

* "Convulsiones en Espana" и в " Сото у рог que sali del ministerio de Defensa".

** "Epistolario Negrïn-Prieto".

*** Подробно о политической эволюции Прието см. в книге командующего Испан­ской республиканской авиацией генерала Идальго де Сиснероса, многие годы близко знавшего Прието, «Меняю курс» (Политиз­дат, 1967). — Прим. перев.

188

союз — каждый по три.

Однако выиграли от перестанов­ки в первую очередь социалисты, которые и качественно, и количе­ственно оказались лучше предста­влены в правительстве. Хуан Негрин занял одновременно посты председателя совета министров и военного министра (при наличии, правда, заместителя министра — коммуниста, генерала Кордона). Хулио Альварес дель Вайо снова возглавил министерство ино­странных дел, а Паулино Гомес — внутренних дел, а это означало, что в совокупности социалисты полу­чили пять министерских портфе­лей, если считать еще два, достав­шиеся на долю социалистов из профсоюзного центра ВСТ, а кро­ме того, Хулиан Сугасагоитиа за­нял пост генерального секретаря военного министерства (ранее он занимал пост министра внутренних дел).

 

«Тринадцать целей войны» правительства Негрина

 

К середине апреля Негрин на­бросал с помощью своего мини­стра иностранных дел Альвареса дель Вайо и Хулиана Сугасагои­тиа, генерального секретаря воен­ного министерства, первый ва­риант своих «Целей войны».

Это программное заявление вы­кристаллизовалось не сразу. Сна­чала оно насчитывало девять пунк­тов. Затем  — тринадцать, когда 30 апреля 1938 года в резиденции председателя совета министров в Барселоне с ним были ознако­млены представители печати ре­спубликанской зоны и ино­странные корреспонденты, причем зачитывал их сам глава правительства.

По своему содержанию «13 пунк­тов» или «Целей войны» сводились к следующему:

Во-первых, они должны были внести ясность в политические, эко­номические и социальные намере­ния

Хуан Негрин возглавлял испанское республиканское правительство с мая 1937 года по февраль 1939 года.

республиканского правитель­ства, с тем чтобы рассеять ложные слухи, распространяемые правыми кругами в Европе относительно бу­дущего Испании в том случае, если Народная армия одержит победу.

Во-вторых, они должны были разъяснить бойцам на передовых позициях и населению тыла глу­бинный смысл военных усилий, от­крыть перед ними перспективу ко­нечных результатов.

К чему сводился смысл этих «13 пунктов», тогда же переведенных примерно на тридцать языков и опубликованных в виде иллюстри­рованной брошюры с коммента­риями?

Вот их перечень в том виде, как тогда они были опубликованы:

«1. Обеспечить абсолютную не­зависимость и полную целостность Испании. Испании, свободной от всякого вмешательства извне, ка­ким бы ни был его характер и пер­вопричина; со всей ее террито­рией — полуостровной и остров­ной — и ее владениями; с гарантией против любой попытки расчлене­ния, отчуждения или опеки; и со­хранением зон протектората, ко­торые были ей предоставлены по международным соглашениям, по­ка в них не будут внесены измене­ния при ее участии и с ее согласия.

С сознанием долга, заложенного в ее традиции и ее истории, Испа­ния намеревается укреплять с дру­гими испаноязычными странами связи, рожденные общим происхо­ждением и чувством всеобщности, всегда отличавшим ее народ.

2. Освобождение нашей терри­тории от военного вторжения, рав­но как и от элементов, которые, прибыв в Испанию в июле 1936 года под прикрытием техническо­го сотрудничества, вмешиваются в юридическую и экономическую жизнь Испании и прилагают все усилия к тому, чтобы подчинить ее своим интересам.

3. Народная республика, пред­ставляемая государством, осно­ванным на принципах неукосни­тельной демократии. Власть в ней будет осуществляться правитель­ством, облеченным полными пра­вами, предоставляемыми ему всеобщим голосованием; оно бу­дет являться символом твердой ис­полнительной власти, действую­щей в тесной связи с указаниями и запросами, выраженными испан­ским народом.

4. Юридическая и социальная структура республики будет творе­нием национальной воли, свободно выраженной путем плебисцита по­сле окончания борьбы, с абсо­лютными гарантиями, без огово­рок и ограничений.

5. Уважение региональных сво­бод в рамках испанского единства. Защита и поощрение развития на­циональных особенностей раз­личных народов, входящих в Испа­нию, как к тому обязывает право и конкретная история, что отнюдь не означает расчленения нации, а представляет собой животворное слияние ее составных элементов.

6. Испанское государство гаран­тирует гражданину широкие граж­данские и социальные права,

189

свободу совести и вероисповедания, свободное отправление рели­гиозных обрядов.

7. Государство гарантирует соб­ственность, благоприобретенную на законных основаниях, в преде­лах, которые в конечном итоге бу­дут определяться государственны­ми интересами и защитой произво­дительных элементов. Не ослабляя индивидуальной инициативы, оно намеревается воспрепятствовать тому, чтобы накопление богатств вело к эксплуатации гражданина и господству над коллективом, сводя на нет экономический и со­циальный контроль со стороны го­сударства. С этой целью государ­ство будет поощрять развитие мел­кой собственности и сделает более действенными меры, призванные улучшить экономическое и со­циальное положение производи­тельных классов.

Будет сохранена собственность и соблюдены законные интересы иностранцев, не примкнувших к мятежу, ущерб, непреднамеренно нанесенный во время войны, будет рассмотрен и возмещен. Прави­тельство республики незамедли­тельно создаст для изучения этих убытков Комиссию по ино­странным рекламациям.

8. Глубокая аграрная реформа, которая покончит со старыми вла­дениями аристократов. Из-за от­сутствия у них национального, пат­риотического и гуманного чувств эта полуфеодальная собственность всегда являлась большим препятствием для развития огромных ре­сурсов страны. Пусть новая Испа­ния опирается на широкие и прочные демократические основы крестьянства, а крестьяне будут хо­зяевами обрабатываемой ими зем­ли.

9. Прогрессивное социальное за­конодательство государства гаран­тирует права тружеников в соот­ветствии с особыми потребностя­ми жизни и экономики Испании.

10. Обеспечение культурного, физического и морального подъе­ма народа будет одной из ос­новных забот государства.

11. Испанская армия, находя­щаяся на службе самой нации, бу­дет свободна от всевластия какого-либо политического или партийно­го направления, и народ будет видеть в ней верное орудие защиты своих свобод и своей независимо­сти.

12. Испанское государство, вер­ное своей Конституции, еще раз подтверждает свою доктрину отка­за от войны как орудия националь­ной политики.

Точно так же, как она будет под­держивать политику, олицетворяе­мую Лигой наций, которая будет по-прежнему определять ее образ действий, Испания, верная своим пактам и договорам, отстаивает и поддерживает ныне неотъемлемые права испанского государства. Всегда готовая сотрудничать в де­ле укрепления всеобщего мира, за­щиты общего мира, Испания, сре­диземноморская держава, требует своего места в содружестве наций.

Чтобы действенно способство­вать этой политике, Испания будет развивать и множить все свои обо­ронные возможности.

13. Широкая амнистия для всех испанцев, изъявивших желание со­трудничать в огромном деле пере­устройства Испании и содейство­вать ее величию. После жестокой борьбы, залившей кровью нашу страну, в которой испанцы вновь проявили свои исконные до­блестные качества — героизм и вер­ность идеалам расы, было бы пре­ступлением перед судьбами нашей родины не обуздать, не подавить жажду отмщения и репрессий ради общего дела, которое требует тру­да и жертв и за которое все сыны Испании должны взяться сообща во имя будущего своей страны».

Что обращает на себя внимание при чтении этих «13 пунктов», где каждый пункт охватывает широкий круг вопросов — это по крайней ме­ре два аспекта.

Первый сводится к тому, что эти пункты представляли собой расши­рение того курса, которого придер­живались дотоле различные прави­тельства Народного фронта. Дей­ствительно, они содержат утвер­ждение политики союза всех живых сил испанской нации перед лицом угроз «генералиссимуса», который, не упуская случая, поносил красных, поочередно именуя их то «заклятыми врагами», то «вопло­щением антихриста» и т. д.

Второй состоит в том, что они закладывали основу для примире­ния двух Испании, позволяя про­тивным сторонам положить конец конфликту, не поступаясь своим достоинством.

Каудильо, который начиная с ноября 1936 года постоянно твер­дил в ответ на попытки сначала со стороны Великобритании, а потом Франции направить его на путь переговоров, что мир будет достиг­нут, лишь когда республиканцы бу­дут полностью разбиты, ибо, как он уточнял, «без этого гражданская война вновь начнется два, три года спустя», заносчиво отверг «13 пунк­тов» и подспудно содержавшиеся в них предложения.

В фашистской зоне эффект, про­изведенный документом, о кото­ром идет речь, был очень невелик, прежде всего потому, что передачи правительственных радиостанций систематически глушились и по­пытки разъяснить его значение оказались безуспешными.

Зато в республиканской зоне произведенное им впечатление бы­ло весьма значительным. Он по