Жизненный путь Хуана Негрина

 

Когда 16 мая Мануэль Асанья вызвал во дворец Беникарло док­тора Хуана Негрина, чтобы пору­чить ему формирование коали­ционного правительства, в кото­ром были бы представлены все организации, входящие в На­родный фронт, лидер социалистов, внимательно выслушав президента республики, без обиняков объявил ему:

 —  Если я приму это поручение, то при одном условии, господин президент.

 —  Каком? — спросил заинтриго­ванный Асанья.

 —  Быть стопроцентным предсе­дателем совета министров.

Эти слова, которые передал нам тогда один из его товарищей по партии, хорошо его знавший, ми­нистр иностранных дел Хулио Аль­варес дель Вайо, обрисовывают ха­рактер человека, приветливого и улыбающегося, но обладающего незаурядной волей, который вой­дет в историю как последний пред­седатель совета министров Второй республики, занимавший этот трудный пост в течение двадцати двух месяцев.

Выходец из зажиточной бур­жуазной семьи креолов Хуан Не­грин Лопес родился на Канарских островах в 1889 году. После без­заботной юности и долгих лет обучения медицине в Германии он специализировался в очень мод­ной тогда области — физиологии — и проявил в этой области способно­сти, которые обратили на себя внимание.

Назначенный в 1921 году профес­сором Мадридского университета, он работал там бок о бок с из­вестным ученым с мировым име­нем, лауреатом Нобелевской пре­мии по медицине Рамоном-и-Кахалем, одним из признанных масте­ров современной биологии.

Казалось, наука должна была стать единственной сферой его ин­тересов. Однако, далекий от того, чтобы запереться в башне из сло­новой кости, он в отличие от мно­гих представителей обеспеченной интеллигенции в 1929 году, в пе­риод военной диктатуры, вступил в ряды Испанской социалистической рабочей партии.

Хотя генерал Примо де Ривера не запретил ИСРП и, таким обра­зом, Хуан Негрин лично не подвер­гал себя никакому риску, он ни­сколько не заблуждался относи­тельно откровенно реакционного характера режима, рожденного государственным переворотом 1923 года.

Но его политическая активность в этот период не заходила слишком далеко.

Поглощенный своими трудами, он отдался им всецело и уже при­обрел некоторую известность в на­учных кругах.

Однако он проявлял интерес и к общественным делам: это по его инициативе и под его руковод­ством было начато строительство Университетского городка, едва завершенным зданиям которого семь лет спустя суждено было стать ареной самых кровопро­литных боев во время битвы за Мадрид.

После провозглашения Второй республики, настойчиво побуж­даемый, как и многие другие уни­верситетские ученые, выставить свою кандидатуру на выборах от ИСРП, он был избран депутатом кортесов, однако не оставил при этом ни своей кафедры физиологии на медицинском факультете в Мад­риде, ни своих исследований.

В 1934 году, после поражения Астурийской коммуны, он принял участие в многочисленных митин­гах и акциях с целью освобождения политических узников, которых правительство «черного двухле­тия» без суда держало в застенках.

На этот раз кабинетный ученый действовал решительно, не щадя себя. Он настойчиво защищал своих товарищей по партии, таких, как Гонсалес Пенья и Белармино Томас, которым угрожала смерт­ная казнь.

Отныне общественный деятель взял в нем верх над исследовате­лем.

Он будет участвовать во всех кампаниях, проводимых Народ­ным фронтом, чтобы отстоять свою победу на выборах 16 февра­ля 1936 года, которой открыто угрожали союз генералов, готовив­ших государственный переворот, и Фаланга.

Участвуя в повседневной дея­тельности ИСРП, хотя и не на первых ролях, он создал себе репу­тацию человека, для которого финансовые проблемы не были за­путанным лабиринтом, привед­шим в ужас Индалесио Прието, его товарища по партии, когда в 1931 году он был назначен министром финансов Второй республики.

Поэтому когда в сентябре 1936 года Ларго Кабальеро формиро­вал свое правительство Народного фронта, совершенно естественно, что он доверил Хуану Негрину портфель министра финансов.

На этом посту он проявил мето­дичность, четкость и организован­ность, столь ценные в атмосфере хаоса того периода.

Ему были присущи также чув­ство такта и корректность. Особен­но он проявлял их в отношениях с дипломатическими и торговыми представителями СССР, с которы­ми заключал соглашения об оплате

41

поставок советской военной техни­ки, начавших прибывать в респуб­ликанскую зону с осени 1936 года, и с удивительной корректностью и точностью руководил отправкой в Москву золота из Испанского бан­ка, чтобы спасти его от мятежни­ков в случае их внезапного вторже­ния в Мадрид.

Человек рассудительный, даже скорее кабинетный ученый, Хуан Негрин не обладал, однако, ни «благодатью» Ларго Кабальеро, ни качествами трибуна, способного словом воспламенять массы.

От «Старика» его отличала не только высокая способность к ана­лизу и синтезу, позволяющая ему выявлять те важные решения, меж­ду которыми Испанская республи­ка под страхом гибели должна бы­ла сделать правильный выбор, но также и хорошее знание Европы, по которой он, будучи настоящим по­лиглотом, говорившим на англий­ском, немецком, французском и не­много на русском языках, много путешествовал.

Отличавшийся живым умом, приветливостью и обаянием, бон­виван, тонкий гурман, этот ученый, тесно связанный с жизнью, был как бы зеркальным отражением своего предшественника.

Под его элегантной и рафиниро­ванной учтивостью таился боевой задор, который многие наблюдате­ли во время его вступления в долж­ность недооценили, но благодаря которому он вскоре стал «отцом-победой» (" Pere - la - Victoire ") ново­го типа: прогрессивным и ненави­дящим реакцию и фашизм.

Немало историков последней четверти века представляют в сво­их работах доктора Хуана Негрина либо как «орудие КПИ», ли­бо как «заложника Советского Со­юза».

Эти определения, совершенно иг­норирующие условия, при которых Хуан Негрин пришел к власти, не выдерживают никакой критики.

Если выбор Хуана Негрина в ка­честве преемника Ларго Кабальеро был сделан Мануэлем Асаньей, то нелишне напомнить, что это было обусловлено тем, что все партии и организации антифашистской коа­лиции высказались за назначение одного социалиста на пост предсе­дателя совета министров и другого социалиста на пост министра национальной обороны, а в ИСРП было только две достаточно сильных личности, которые могли на это претендовать: Негрин и Прието.

Если Асанья остановил свой вы­бор на Негрине, то потому, что считал его более спокойным, луч­ше подготовленным к тому, чтобы взять на себя эту тяжкую ответ­ственность, чем шумный Прието, прославившийся своими бурными выходками.

Утверждать, что доктор Хуан Негрин был инструментом КПИ, — значит игнорировать многочис­ленные трения, которые возникали у него с КПИ в течение двадцати двух месяцев пребывания его во главе правительства, и пытаться выдать совпадение его точки зре­ния по многим вопросам с точкой зрения коммунистов за порабоще­ние этой партией человека, ко­торый к ней не принадлежал.

Уполномоченный президентом республики сформировать новое правительство, Хуан Негрин при­ступил к необходимым консульта­циям.

Прежде всего он обратился к анархо-синдикалистам, учитывая роль, которую они сыграли в май­ском путче, где они выступили с оружием в руках.

Перевернув кровавую страницу путча, он пригласил их войти в но­вое правительство и предложил им три министерских портфеля.

Это было разумным решением. Это было проявлением мудрости и желания объединить все силы для достижения военной победы.

Национальный комитет НКТ от­ветил на это предложение отказом, мотивируя его следующим обра­зом:

«НКТ придерживается своей по­зиции не соглашаться ни на какое прямое или косвенное сотрудниче­ство с правительством, если оно не будет возглавляться товарищем Ларго Кабальеро и если этот по­следний не будет также в нем мини­стром обороны...»

Эта мотивировка — верность «Старику» или отказ — маскировала политическую подоплеку отклоне­ния предложения, сделанного Негрином.

В действительности решение На­ционального комитета НКТ было не чем иным, как способом проде­монстрировать, что конфедерация анархо-синдикалистов вновь оказа­лась в руках ее твердого ядра, ру­ководителей ФАИ.

Согласно им, «анархизм должен вновь стать самим собой, вернуть прежнюю чистоту, утраченную во время участия в правительстве», одним словом, защищать револю­цию, а не «истреблять ее», при­нимая участие в управлении государством, пусть даже последнее было создано в результате народ­ной революции.

В своей книге «Либертарный поссибилизм» Орасио Прието, из­вестный руководитель анархистов, так комментировал впоследствии эту позицию НКТ:

«Новый председатель совета ми­нистров предложил НКТ три ми­нистерских поста, которые с поли­тической точки зрения были более важными, чем те четыре, которые она имела ранее, но... она отказа­лась от сотрудничества. Год спустя она приняла участие в том же пра­вительстве, имея только один ми­нистерский портфель».

ФАИ, которая, согласно прото­колам национального пленума анархистского движения (1938 год), была «несгибаемой в момент кризиса

42

1937 года», тем временем уме­рила свои притязания.

17 мая 1937 года Хуан Негрин получил отказ НКТ, что было рав­носильно разрыву, с последствия­ми которого ему предстояло столк­нуться.

Через три дня, 20 мая, НКТ пуб­лично изложила свою позицию.

Тезис о «верности» Ларго Ка­бальеро отошел здесь на задний план, уступив место другому, рас­крывающему суть вещей.

«В настоящее время наша роль заключается в том, чтобы довести до сознания пролетариата, входя­щего в Конфедерацию, что необхо­димо более, чем когда-либо, быть внимательным к указаниям руко­водящих комитетов. Только спло­ченные и согласованные действия позволят нам сломить контррево­люцию».

По правде говоря, нельзя было высказаться яснее.

Таким образом, Негрин понял, что это означало настоящее объ­явление войны со стороны органи­зации, число членов которой, со­гласно «Циркуляру № 12» Нацио­нального комитета НКТ, возросло до 2178 тысяч человек, из которых миллион приходился на Катало­нию.

И в этой тяжелой обстановке, в атмосфере тревожных предзнаме­нований вновь назначенный пред­седатель совета министров форми­ровал свое правительство.

Ему приходилось действовать быстро.

17 мая вечером список был готов.

На следующий день он предста­вил свое правительство президенту республики.

Состав нового правительства

Народного фронта (третьего по счету) был следующим:

председатель совета министров, министр финансов и экономики — Хуан Негрин (ИСРП);

министр иностранных дел — Хосе Хираль (левые республиканцы);

министр национальной обо­роны — Индалесио Прието (ИСРП);

министр юстиции — Мануэль де Ирухо (НПБ —  Националистичес­кая партия басков);

министр внутренних дел — Ху­лиан Сугасагоитиа (ИСРП);

министр народного просвещения и здравоохранения — Хесус Эрнандес (КПИ);

министр земледелия — Висенте Урибе (КПИ);

министр общественных работ и путей сообщения — Бернардо Хинер де лос Риос (Республиканский со­юз);

министр труда и социально­го обеспечения — Хайме Айгуаде (Эскерра Каталунья).

Распределение портфелей по партиям было следующим: три министерских поста было предо­ставлено Испанской социалистиче­ской рабочей партии, два — Ком­мунистической партии Испа­нии, один — Республиканской ле­вой, один — Республиканскому сою­зу, один — Националистической пар­тии басков, один — Эскерре Ката­лунья, в правительстве не участво­вали анархо-синдикалисты.

Это правительство, которое вы­шеупомянутые историки ухитри­лись 40 лет спустя представить как правительство, «подчиненное КПИ и Москве», в действительности воз­главлялось социалистами, которые имели в своих руках не только пост премьер-министра, но и портфели министров национальной обороны и внутренних дел.

В июне 1939 года, сразу после войны, Хуан Негрин пространно объяснялся по этому поводу в длинном письме, адресованном Индалесио Прието, из которого мы приводим следующий отрывок, в каждой фразе которого сквозит ирония:

«Как бы трудно это ни было, я горжусь тем, что никогда не укло­нялся от выполнения своего долга на избранном мною поприще и на том посту, который я не захватил сам, но на который меня поставили другие [намек на резолюцию ИК ИСРП. — Ж. С]. Я горд тем, что всегда действовал сообразно кри­териям, которые разум, может быть не слишком великий, побудил меня избрать, не признавая ничьей опеки, не соглашаясь на роль ис­полнителя, в которой хотели бы видеть меня некоторые проница­тельные умы. Я осведомлялся, я выслушивал советы... но каждый раз, когда речь заходила о вопросе, входящем в мою компетенцию, ле­жащем на моей ответственности и зависящем от моего решения, я следовал исключительно собствен­ным критериям. Я, может быть, слишком часто уступал просьбам, настойчивости, но никогда не под­давался на подхалимство, лесть или давление...

Некоторые полагали найти во мне подставное лицо, марионетку, которая играла бы свою роль, скрывая того, кто дергает за ниточ­ки. Они были очень скоро разоча­рованы. В течение двух лет я дол­жен был терпеть их хитрости и их злобу. До того дня, когда они одер­жали надо мной верх».

 

ГЛАВА ВТОРАЯ

Франко меняет стратегию

Трагедия Страны Басков

 

Из всех городов Страны Басков Герника была самым древним. Для басков она была священным горо­дом, своего рода Меккой. 26 апре­ля 1937 года город подвергся вар­варской бомбардировке герман­ской авиации, легиона «Кондор».

Франко усвоил знаменитый те­зис Гитлера: «Чем невероятнее ложь, тем больше шансов, что в нее поверят».

Хотя виновники трагедии Герники стали известны сразу же, Фран­ко, которому подчинялся легион «Кондор», продолжал упорно пере­кладывать вину за бойню 26 апре­ля на «красных».

Лишь в начале 60-х годов, когда стали появляться мемуары фран­кистских генералов, кое-кто из них лишь обиняком признал вину гер­манской авиации за разрушение Герники. Однако «изначальная ложь» продолжала обрастать вся­кого рода искажениями фактов, до­мыслами и попытками снять с себя ответственность.

Так, например, долгое время распространялась лживая версия (не изжитая и по сей день), будто ни Франко, ни Мола ничего не зна­ли о приготовлениях и планах бом­бардировки Герники; узнав же о разрушении города, каудильо якобы устроил разнос командиру легиона «Кондор» Гуго Шперле (известному среди франкистов под псевдонимом Сандер). Этим все и ограничилось.

В своей книге «Герника в огне», вышедшей в 1970 году, Висенте Та­лон наносит сокрушительный удар по этой пересмотренной и подправ­ленной версии преступления.

В книге, прошедшей франкист­скую цензуру, содержится офи­циальный документ, из которого явствует, что бомбардировка 26 апреля 1937 года была совершена «по требованию главного коман­дования авиации» (националист­ской), находившейся в непосред­ственном подчинении «генералис­симуса». Более того, он имел право абсолютного контроля за всеми планами боевых операций легиона «Кондор».

Теряешься в догадках, почему франкистская цензура не «изъяла» этот документ, представляющий собой самую неопровержимую улику.

Было ли это простой оплош­ностью?

Было ли это со стороны цензо­ров запоздалым признанием вины?

Как бы то ни было, подлинность документа не вызывает сомнений.

Речь идет о телеграмме, напра­вленной Франко 7 мая 1937 года из своей ставки командованию легио­на «Кондор», с тем чтобы оно ин­формировало Берлин о случив­шемся.

Ее содержание подводит черту под дискуссией о виновниках бом­бардировки и разоблачает ложь ге­нерала Франсиско Франко.

Телеграмма гласит: «Я прошу Сандера [Шперле. — Ж. С] сооб­щить в Берлин следующее: Герни­ка, город с пятитысячным по край­ней мере населением, располо­женный в шести километрах от линии фронта, очень важный узел коммуникаций, имеющий завод по производству боеприпасов, бомб и револьверов, стал 26 апреля ме­стом скопления отступающих ча­стей противника и сосредоточения его резервов. Воинские соединения, находившиеся на линии фронта, обратились непосредственно к авиа­ции [главному командованию воен­но-воздушных сил. — Ж. С] с прось­бой подвергнуть бомбардировке этот дорожный узел, что было ис­полнено германской и итальянской авиацией [курсив наш. — Ж. С], но из-за плохой видимости, дымовой завесы и пыли бомбы, сброшенные самолетами, упали на город».

Позднее начальник штаба легио­на «Кондор» фон Рихтгофен напи­шет об операции 26 апреля как о «самой удачной» из всех, осуществленных

Герника, варварски разрушенная 26 апреля 1937 года немецким легионом «Кондор».

44

его бомбардировщиками с 30 марта 1937 года, то есть с нача­ла наступления франкистов на Страну Басков.

Если международный скандал, вызванный официальной фран­кистской версией и усугубленный нелепыми измышлениями высоко­мерного Луиса Болина, довольно быстро обернулся против бургосского режима, то сами последствия бомбардировки 26 апреля для баск­ского населения были, несомненно, огромны и имели двойной аспект.

Что это значит?

С одной стороны, число жертв (1700?), разрушение «святилища», «города-символа» и угроза подоб­ной участи, нависшая над Бильбао, действительно нанесли жестокий удар по моральному духу населе­ния Басконии (и грозили усилить капитулянтские тенденции в среде крупной буржуазии Бильбао).

С другой стороны, сами масш­табы этой заранее запланирован­ной бойни усилили в среде басков националистические настроения, их волю к борьбе и отвращение к режиму, олицетворяемому каудильо. Поскольку им было ясно, что, в случае победы его первой за­ботой будет одним росчерком пера отменить статут автономии бас­ков, предоставленный кортесами в октябре 1936 года.

Военные круги, сторонники цен­трализма, с самого начала прирав­нивали автономию к сепаратизму и неоднократно оценивали ее как «преступление, которое не про­щают».

По правде говоря, трагедия Герники имела не только эти два пос­ледствия. Ее значение выходило далеко за пределы Страны Басков.

Бомбардировка Герники пред­восхитила бомбардировки откры­тых городов и не замедлила стать одной из неотъемлемых черт «то­тальной войны», которая с 1939 по 1945 год охватила Европу и Азию и которая, начиная с разрушения Ко­вентри, вела к ядерной трагедии Хиросимы.

Герника ознаменовала этот по­ворот и представляет собой в силу этого в первую очередь поворот­ную дату в стратегии нового типа, ставящей своей целью капитуля­цию противника посредством тер­рора.

Могут спросить: почему эта стратегия, намеченная Франко в ноябре 1936 года, когда он приме­нил воздушные налеты на Мадрид, стратегия, от которой он ожидал, что она приведет к сдаче столицы, но которая потерпела тогда про­вал, почему она в течение несколь­ких недель увенчалась успехом в Стране Басков, приведя к полному поражению республиканцев и сдаче Бильбао?

Чтобы попытаться ответить на этот законный вопрос, недостаточ­но сказать, как это делают неко­торые историки, что Герника сло­мила моральный дух басков.

Нужно измерить то значение, ко­торое имело разрушение «города-символа» в развертывании во­енных операций.

Отсюда необходимость, с одной стороны, включить сам этот факт в общую канву боевых действий. — И с другой, проанализировать усло­вия, в которых они развивались.

 

Битва за Страну Басков

 

Вопреки ожиданиям Франко бит­ва за Страну Басков оказалась от­нюдь не военной прогулкой.

Мятежникам довелось познать в ней взлеты и падения и даже оста­новки продвижения войск перед ли­цом мужественного сопротивле­ния. Многие отзвуки этих боев мы находим в бесчисленных рассказах, опубликованных франкистскими историками.

Что касается самого хода опера­ций, то в нем можно выделить пять этапов.

На протяжении всего первого этапа (30 марта -15 апреля) войска генерала Молы — основной целью которых было овладеть с востока городом Дуранго (разрушенным их бомбардировками) и оттуда прорваться к Бильбао — терпели неудачи на высотах Манария, ко­торые они не смогли взять.

Второй этап (15-30 апреля) озна­меновался возобновлением наступ­ления на Дуранго с запада.

Он закончился после разрушения Герники развалом этого участка фронта и захватом ключевой пози­ции Удала.

Это позволило мятежникам сде­лать бросок и оказаться в 30 кило­метрах от Бильбао.

Некоторые историки приписы­вают сдачу Удалы тому факту, что президент Агирре никогда не со­глашался на введение в свое прави­тельство анархо-синдикалистов, которые усмотрели теперь возмож­ность взять реванш.

Если и правда, что на протяже­нии десяти месяцев, когда Агирре находился у власти в этом регионе, у него не сложилось теплых отно­шений с руководителями ФАИ и НКТ, которые повсюду в Стране Басков пытались осуществить свои анархистские эксперименты, то мы все же полагаем, что этот само­вольный отход батальонов НКТ объясняется скорее их отказом признавать любую структуру ко­мандования, кроме их собствен­ной, чем желанием столь глупым образом взять «реванш».

Третий этап (1 мая - 7 июня) был отмечен ожесточенными боями за контроль над линией Сольубе — Бискарги-Пеньяс-де-Манария.

Президент Агирре, сам себя на­значивший 5 мая командующим баскским армейским корпусом, взял на себя руководство операция­ми, а тем самым и ответственность перед историей.

С его стороны это был смелый шаг.

Этот человек любил производить впечатление.

45

Отстранив генерала Льяно де ла Энкомьенда, который формально являлся командующим всего Се­верного фронта, Агирре действо­вал в одиночку.

За пять недель непрерывных от­ступлений он был прижат к «Сталь­ному поясу» — линии укреплений, на которую возлагал очень боль­шие надежды и которая, сов­сем как три года спустя «линия Мажино», оказалась совсем не тем неприступным оплотом, как это воображали.

На этом третьем этапе сражения три объективных фактора оказали фактически влияние на развитие операций в плане приближения на­зревавшей катастрофы.

Первым из них было безраздель­ное отныне господство в воздухе легиона «Кондор».

Господство, предопределенное рассмотренным выше соотношени­ем сил, которое, несмотря на мно­гократные, даже отчаянные пре­дупреждения, посылаемые Агир­ре центральному правительству, осталось постоянно действующим фактором битвы на Северном фронте.

Читая эти ультрасекретные теле­граммы, которые Агирре отправ­лял Ларго Кабальеро (с 30 марта до 15 мая) и Индалесио Прието (с 17 мая до конца июня) и которые сегодня стали достоянием гласно­сти, невозможно избавиться от некоторого тягостного чувства.

Мы чувствуем, как со дня на день главу баскского правительства все более охватывает отчаяние перед лицом инертности и пустых отго­ворок, на которые он наталкива­ется.

В ответ ссылались то на «плохую погоду», то на «малый радиус дей­ствия истребителей».

Однако, «плохая погода» не ме­шала самолетам легиона «Кондор» контролировать воздушное про­странство до десяти часов в день и, сменяя друг друга, непрерывно бомбить позиции басков.

Что касается ссылки на «малый радиус действия истребителей», то и она довольно сомнительна, по­скольку, когда Прието решился на­конец послать несколько десятков истребителей в помощь защитни­кам Бильбао, он им приказал либо лететь через районы, занятые мя­тежниками, либо совершить про­межуточную посадку на француз­ской территории.

Заметим попутно, что оба раза, когда Прието апробировал этот воздушный путь, самолеты, опоз­нанные в полете Комиссией меж­дународного контроля (находив­шейся на французской террито­рии), были разоружены на земле перед отправкой в республикан­скую зону.

Что касается второго фактора, повлиявшего на развитие опера­ций, то он касается перемены поли­тической ориентации батальонов Националистической партии бас­ков (НПБ).

Когда автономное правитель­ство призвало под свои знамена 15 контингентов военнообязанных, в батальоны НПБ влилось много новобранцев.

Однако среди этих многочис­ленных призывников были и те, чья враждебность Народному фронту вызвала в критические моменты повальное дезертирство, имевшее опасные последствия для стабиль­ности фронта.

И наконец, введение в бой италь­янской фашистской дивизии «Чер­ные стрелы», оснащенной мощной артиллерией, еще более усугубило ситуацию, и без того весьма слож­ную.

В конечном итоге если с Агирре и нельзя снять личную ответствен­ность за развал фронта в этот пе­риод, то чашу весов все же перетя­нули именно три перечисленных выше фактора.

Эти факторы привели к особо ­ тяжелым потерям.

Хосе Антонио Агирре, президент автономного правительства басков.

По данным гене­рала Гамира (приведенным в книге «Из моих воспоминаний: война в Испании, 1936-1939 годы»), они превысили 35 тысяч человек. Циф­ра, которая, даже если она и не­сколько преувеличена, свидетельствует об ожесточенности боев с 30 марта до второй декады июня.

Четвертый этап сражения начал­ся под знаком реорганизации вер­ховного командования в обеих ла­герях.

Что касается республиканцев, то президент Агирре уступил свой пост генералу Гамиру Улибарри.

Улибарри, прибывший самоле­том из Валенсии, получил столь тя­желое наследие, что его первой ре­акцией было предложить военному министру Индалесио Прието вы­бор между двумя решениями, суть которых он телеграфировал в следующих словах:

«Запереться в Бильбао,чтобы со­противляться там сколько возмож­но, или оставить город и отойти к Сантандеру, чтобы попытаться тем самым спасти армию».

48

Что касается лагеря франкистов, то, поскольку генерал Мола погиб 3 июня в авиационной катастрофе, обстоятельства которой остаются загадочными (согласно некоторым версиям, эта смерть, избавившая «генералиссимуса» от соперника, была вызвана не «случайным» взрывом самолета, перевозившего командующего Северным фрон­том), 5 июня вступил в должность его преемник, генерал Давила.

Будучи сторонником наступа­тельных действий, Давила бросил 11 июня пять дивизий (четыре наваррские и одну итальянскую) на штурм «Стального пояса», защи­щавшего Бильбао.

К великолепным козырям, ко­торыми он располагал как в возду­хе, так и на земле, новый главноко­мандующий Северным фронтом добавил еще один, а именно: он де­тально знал весь фортифика­ционный план вышеназванного «Стального пояса», который инже­нер, Антонио Гойкоэчеа, сам

Баскские бойцы под нехитрым прикрытием.

49

возводивший эти укрепления, пере­слал генералу Моле.

В своей книге «Применение ар­тиллерии» франкистский генерал Мартинес де Кампос написал поз­же (в 1942 году) строки, красноре­чиво свидетельствующие о той пользе, которую Мола и Давила извлекли из этого предательства:

«Мы ежедневно сверялись с чер­тежами этих планов. И все атаки, предпринятые с 30 марта по 12 ию­ня основными наваррскими частя­ми, намечались с учетом данных, которые стали нам известны благо­даря этим чертежам, и были либо направлены против слабых мест [«Стального пояса»], либо пред­приняты на участках, где строи­тельство укреплений еще не было завершено».

Именно детально зная препят­ствия, которые ему предстояло преодолеть (бетонированные или бревенчатые оборонительные со­оружения, 172 пулеметных гнезда, траншеи, проволочные загражде­ния и т. д.), генерал Давила сосредоточил крупные силы на узком участке фронта, который он в тече­ние 36 часов подвергал артилле­рийскому обстрелу и воздушной бомбардировке, пробив таким образом брешь, через которую устремились его войска, захватив с тыла (и с минимальными потеря­ми: около 500 человек) укрепления «Стального пояса».

С 12 по 18 июня ожесточенные бои развернулись вдоль всей линии укреплений и за ней, в направлении к Бильбао, к которому осаждаю­щие приблизились через окружаю­щие его высоты.

Окруженные республиканцы ты­сячами гибли в эти дни под бомба­ми и огнем пулеметов.

Пока у самых ворот Бильбао шли бои, столица Страны Басков подвергалась непрерывным воз­душным налетам и артиллерийско­му обстрелу.

Для эвакуации женщин и детей создавались импровизированные морские караваны, направлявшие­ся в ближайшие французские, а так­же английские порты.

Уставшие от необходимости прятаться в убежищах при малей­шем сигнале тревоги, истощенные от голода и деморализованные распространяемыми слухами о «неминуемом вступлении» наваррских дивизий, жители Бильбао не повторили подвига Мадрида, со­вершенного им в драматические дни ноября 1936 года.

Они повторяли самые нелепые слухи, согласно которым не кто иной, как Великобритания, «не до­пустит», чтобы Страна Басков по­пала в руки мятежников, и устано­вит свой «протекторат» над этим районом.

Они готовы были слушать осме­левших капитулянтов, которые, словно сирены, убеждали их, что только сдача города может поло­жить конец бесчисленным жертвам среди гражданского населения.

11 июня президент Агирре, нахо­дясь на грани истерики, послал во­енному министру телеграмму, в ко­торой требовал «завтра же» напра­вить «крупные военно-воздушные соединения, чтобы восстановить положение и моральный дух населения». Он требовал, чтобы «была наконец на деле проявлена соли­дарность со Страной Басков после семидесяти двух просьб, повто­ряемых в течение семидесяти двух дней».

Два дня спустя президент Агирре созвал в отеле «Карлтон» совеща­ние с целью срочно определить стратегическую доктрину в отно­шении Бильбао.

Совещание должно было ре­шить: возможно ли, да или нет, от­стоять город сражаясь?

Это совещание состоялось в пол­ночь 13 июня в большом зале отеля.

Бледный и мрачный Агирре в окружении генерала Гамира и четырех баскских министров по­просил высказать свою точку зре­ния иностранных советников, нахо­дившихся в Бильбао.

И совместно с генералом Гамиром он решил полностью посвя­тить этому все заседание.

В числе этих шести советников находился советский генерал Го­рев, который в ноябре 1936 года вместе с генералом Рохо сотворил чудо в Мадриде.

Из шести советников (Монье, Гольман, Арбекс, Стир, Монто, Горев) только трое — Горев, Стир и Гольман — ясно высказались за оборону Бильбао, «каждой улицы, каждого дома».

Трое других считали необхо­димым оставить город.

14 июня, в то время как генерал Гамир отдавал приказы о начале общего отступления батальонов, оборонявших подступы к Бильбао, и о разрушении мостов через Нервьон, Агирре послал всем пра­вительствам европейских и американских государств телеграмму следующего содержания:

«Баскское правительство по­стоянно находится в гуще своего народа и действует от его имени. От его имени я уполномочен за­явить вам, что правительство при­няло твердое решение сопротив­ляться, сопротивляться энергично и с верой в победу».

Однако этому духу «твердой ре­шимости» сопутствовал ряд манев­ров, предпринятых окружением президента, и в частности неко­торыми членами Национального совета НПБ.

Накануне представителю НПБ в центральном правительстве Мануэ­лю де Ирухо была послана сверх­секретная телеграмма, предписы­вавшая ему «подать в отставку в течение 48 часов, если правитель­ство Республики немедленно не пошлет в Страну Басков авиацию и другие необходимые средства веде­ния войны».

50

Ирухо не выполнил этого прика­за об отставке.

Однако сам факт появления это­го приказа был вполне созвучен тем пораженческим настроениям, которые с начала франкистского наступления с каждым днем все бо­лее укоренялись в умах баскских националистов.

Наиболее активный среди них, основатель и руководитель органи­зации Баскское националистиче­ское действие Анаклето де Ортуэта (Ortueta) поддерживал кон­такты с эмиссарами Франко, при­надлежавшими к карлистской пар­тии.

Лихорадочно подыскивая основу для «соглашения» с каудильо, чтобы положить конец военным действиям и заключить «сепа­ратный мир», Ортуэта обратился к командирам всех батальонов НПБ, пытаясь склонить их на свою сторону.

И баскское правительство, нахо­дясь в курсе этих переговоров, ко­торые могли только подорвать мо­ральный дух войск, ничего не сде­лало для их пресечения.

Ортуэта был не единственным, кто пытался ловить рыбку в мут­ной воде.

Хесус Мария Лейсаола (Leizaolа), министр юстиции баскского правительства, которому было по­ручено взорвать при подходе мя­тежников основные промыш­ленные объекты, в нужный момент отказался выполнить приказ.

И вручил их целыми и невреди­мыми наваррским войскам, обеспе­чив тем самым огромное преиму­щество лагерю мятежников.

Он же накануне оставления Бильбао собственной властью ос­вободил из его тюрем более двух тысяч заключенных, арестованных за их принадлежность к «пятой колонне».

Президент Агирре со своей сто­роны, наблюдая, как его окружение теряет всякую волю к борьбе, на­чал впадать в отчаяние.

Несмотря на то что 17 и 18 июня баскская коммунистическая партия обратилась к населению с двумя воззваниями, призывая «к обороне столицы», а также «доказать муже­ство и решимость... превратить каждый дом в крепость», автономное правительство 18 июня остави­ло Бильбао.

Оно отдало приказ об «общем отступлении» на запад.

Несколько батальонов, отказав­шихся подчиниться приказу, все же предприняли несколько контратак, как, например, контратаку против казино Арчанда, отбив его у мя­тежников.

Но это была скорее лебединая песня, чем долговременная военная акция.

19 июня, в 2 часа ночи, Лейсао­ла — тот самый, кто отказался вы­вести из строя промышленные объекты (как ему было приказано Прието), — взорвал все мосты через Нервьон. И отступил на левый бе­рег реки.

На заре первые наваррские бри­гады вошли в Бильбао, где 16 ба­тальонов НПБ (то есть около 10 тысяч доведенных до отчаяния лю­дей) сдались мятежникам.

С потерей столицы, ее промыш­ленных богатств и складов воору­жения и боеприпасов (достаточно сказать, что там осталось 18 тысяч орудийных снарядов для 75-мм, 124-мм и 155-мм орудий и 3 мил­лиона винтовочных патронов) судьба всей Страны Басков в по­тенции была решена.

Но это оказалось только прелю­дией.

В первые дни осени 1937 года два других района Северной Испании — Сантандер и Астурия — попали в ру­ки мятежников.

Эти франкистские артиллеристы украсили свое орудие распятием.

51