КНИГА НЕДОВОЛЬСТВА. РЕНДШ-НАМЕ

 

 

«Где ты набрал все это?..»

 

 

«Где ты набрал все это?

Увидел? Слышал где-то?

Как сделал, всем на диво,

Из мелких дрязг огниво

И от житейских бредней

Раздул огонь последний?»

 

Нет, не об хлам дворовый

Огонь я высек новый.

Мой путь лежал сквозь дали,

Где звезды полыхали,

И я не заблудился,

Я только вновь родился.

 

В степи, где гурт овечий

Седой, широкоплечий

Старик-пастух обходит

И важно обиходит,—

Мне ум и сердце грело

Его простое дело.

 

В дороге беспокойной

Средь гор, в ночи разбойной,

Погонщики с красивой

Осанкою спесивой,

Истошный рев верблюжий —

Все ум вбирал досужий.

 

Так шло, как всюду в мире,

Все выше, дальше, шире,

В надежде утоленья,

Как наши все стремленья,—

К полоске моря синей,

К миражу над пустыней.

 

 

«Где рифмач, не возомнивший…»

 

 

Где рифмач, не возомнивший,

Что второго нет такого,

Где скрипач, который мог бы

Предпочесть себе другого?

 

И ведь правы люди эти:

Славь других — себя уронишь,

Дашь другому жить на свете,

Так себя со света сгонишь.

 

И немало мне встречалось

Разных лиц, высоких чином,

Коим спутывать случалось

Кардамон с дерьмом мышиным.

 

Прежний для спасенья чести

Новую метлу порочит.

Новая метла из мести

Старой честь воздать не хочет.

 

И народы ссорит злоба

И взаимное презренье,

А того не видят оба,

Что одно у них стремленье.

 

 

«Кто весел и добр и чей виден полет…»

 

 

Кто весел и добр и чей виден полет,

Того соседи чураются.

Их мучает: трудится, дескать, живет!

Побить камнями стараются.

 

Но только умри, еще гроб не закрыт,

Объявят подписку, и вскоре

Красивый памятник стоит —

Награда за все твое горе;

 

Тщеславье черни — ощутить,

Что власть ее — навеки.

А лучше было бы им забыть

О добром человеке.

 

 

«Власть — вы чувствуете сами…»

 

 

Власть — вы чувствуете сами —

Вечна в этом мире странном.

Я люблю и с мудрецами

Растабары — и с тираном.

 

В человечьей общей груде

Кто глупей — себя и славят.

Недоумки, полулюди

Нас везде и жмут и давят.

 

Стал я глупых слушать реже,

Стал от умников скрываться.

Эти — нуль вниманья, те же

Стали вон из кожи рваться.

 

«Мы в любви, да и в насилье,

Мол, сроднились бы с тобою…»

Солнце чуть не загасили,

Приравняли холод к зною.

 

И Гафиз и Гуттен знали:

Враг заклятый ходит в рясе!

А мои враги — едва ли

И найдешь их в общей массе.

 

«Опиши врагов!» — Так с виду

Это те же христиане,

Но уже не раз обиду

Я терпел от этой дряни.

 

 

«Тем, кто нас к добру зовет…»

 

 

Тем, кто нас к добру зовет,—

Наше доброхотство;

В тех, кто нам добро несет,

Славим благородство.

Ну, а ты свой дом и хлам

Окружил забором.

Мне и легче, я и сам

Не задурен вздором.

 

Всем хорош двуногий род,

Но — беда на свете:

Если что-то сделал тот,

Тут же следом — эти!

Помни Слово, кто в пути,

Это слово чести:

Если к общему идти,

То идемте вместе!

 

Всё узнаем в свой черед:

Зависть, лицемерье.

Кто, спеша к любви, берет

В помощь подмастерье?

Деньги, честь ли — этим всяк

Сам распорядится.

Лишь вино такой добряк,

Что начнешь двоиться.

 

Обо всем об этом пел

И Гафиз немало.

У него от глупых дел

Голова трещала.

Но бежать из мира прочь —

Верьте, что уж хуже?

Если впрямь тебе невмочь —

Выругайся, друже!

 

 

«Разве именем хранимо…»

 

 

Разве именем хранимо

То, что зреет молчаливо?

Мной прекрасное любимо,

В боге созданное диво.

 

Надо ж нам любить кого-то!

Ненавидеть? Правый боже!

Если нужно — что за счеты! —

Ненавидеть рад я тоже.

 

Чтоб узнать им цену лично,

Взвесь — что лживо, что правдиво.

Что в глазах людей отлично,

То обычно дурно, лживо.

 

Чтобы правдой жить на свете,

Соки брать из почвы надо.

Вертихвостом на паркете

Жизнь прошаркать — вот досада!

 

Критикан ли, злопыхатель —

Черт один при взгляде строгом!

Рядом с ними развлекатель

Лучше выглядит во многом.

 

Развлечений праздной жаждой

Лишь себя губить дано вам,

Обновляясь, должен каждый

Каждый день пленяться новым.

 

Пусть он «дойч» или «тойч» зовется,

Немец так живет и судит.

В старой песенке поется:

Это было, есть и будет.

 

 

«Если брать значенье слова…»

 

 

Если брать значенье слова,

Был «Меджнун» безумцем юным,

Не глядите так сурово,

Если я зовусь Меджнуном.

 

Если честно, ваш ходатай,

Ополчусь на вражьи ковы,

Не кричите: «Бесноватый!

Под замок его! В оковы!»

 

Там, где суд несправедливый

В цепи ввергнет Ум и Честность,

Жечь вас огненной крапивой

Будет ваша бессловесность.

 

 

«Разве старого рубаку…»

 

 

Разве старого рубаку

Я учил держать секиру?

Направлял полезших в драку

Или путь искавших к миру?

 

Наставлял я рыболова

В обращении с лесою

Иль искусного портного

Обучал шитью да крою?

 

Так чего же вы со мною

В том тягаться захотели,

Что природою самою

Мне раскрыто с колыбели?

 

Напирайте без стесненья,

Если сила в вас клокочет.

Но, судя мои творенья,

Знайте: так художник хочет!

 

 

ДУШЕВНЫЙ ПОКОЙ СТРАННИКА

 

 

С подлостью не справиться,

Воздержись от жалоб.

Подлость не подавится,

Как ни клеветала б.

 

И с плохим задешево

Прибыль ей подвалит,

А зато хорошего

Так она и жалит.

 

Путник! Даже не сердясь,

Плюнь! Забудь о вздоре!

Всё, как высохшую грязь,

Ветер сдунет вскоре.

 

 

«Не проси о том, что в мире…»

 

 

Не проси о том, что в мире

Мы, хоть ищем, не обрящем.

Мир и вкось и вкривь шагает,

Но не вровень с настоящим.

Ни желаньем, ни стараньем

Жизнь догнать, хромец, не может.

То, о чем мечтал ты юный,

Старцу он тебе предложит.

 

 

«Хоть самохвальство — грех немалый…»

 

 

Хоть самохвальство — грех немалый,

Творя добро, кто не был грешен в том?

Да, он нескромен, он хвастун, пожалуй,

Но доброе останется добром.

 

Глупцы! не отравляйте радость

Того, кто мнит, что он мудрец.

Он глуп, как вы, но пусть узнает сладость

Пустой хвалы пустых сердец.

 

 

«Мнишь ты, в ухо изо рта…»

 

 

Мнишь ты, в ухо изо рта —

Самый правильный прием?

Пересказ — ты, простота! —

Тоже может стать враньем.

Будь в суждениях силен!

Цепи веры ведь не шутка,

Рвут их силою рассудка,

А тобой отвергнут он.

 

 

«Тот французит, тот британит…»

 

 

Тот французит, тот британит,

Итальянит иль немечит,

Но в одном все люди схожи:

Себялюбье всех калечит.

 

Ведь нельзя искать признанья

Будь то многих, одного ли,

Если в двух шагах не видно,

Чем мы ценны в нашей роли.

 

Пусть со временем хороший

Будет славен вдвое, втрое,

Но теперь, сейчас, сегодня

Надо выдвинуть плохое.

 

Кто, осмыслив ход столетий,

Не построил жизнь толково,

Тот живи себе в потемках,

Прожил день — и жди другого.

 

 

«Когда-то, цитируя слово Корана…»

 

 

Когда-то, цитируя слово Корана,

Умели назвать и суру и стих.

Любой мусульманин, молясь неустанно,

Был совестью чист и чтим меж своих.

У новых дервишей — больше ли знаний?

О старом, о новом кричат вперебой.

А мы что ни день, то больше в тумане.

О, вечный Коран! О, блаженный покой!

 

 

ПРОРОК

 

 

говорит

 

Тот, кто зол, что волею Аллаха

Был пророк от бурь и бед укрыт,

Пусть к устоям горних сфер без страха

Для себя веревку прикрепит.

Час-другой над бездной повисев,

Он забудет неразумный гнев.

 

 

ТИМУР

 

 

говорит

 

Как? Вы хулите сеющий страх

Вихорь гордыни? Облыжники бога!

Если б червем меня создал Аллах,

Был бы я червь у людского порога.

 

КНИГА ТИМУРА. ТИМУР-НАМЕ

 

 

МОРОЗ И ТИМУР

 

 

Так в необоримом гневе

К нам пришел Мороз. Овеял

Все и вся дыханьем льдистым

И бушующие распрей

Ветры на людей погнал.

Повелел вершить насилье

Вихрю, колкому от стужи,

Ворвался в совет Тимура

И ему промолвил грозно:

«Усмирись, несчастный, стихни!

Прочь, неправедный владыка!

Долго ль будет жечь твой пламень,

Опалять сердца людские?

Или ты один из духов,

Богом проклятых? Я также!

Ты старик, и я, — и Землю

И людей мертвим мы оба.

Да, ты — Марс, а я — Сатурн,

В единенье — роковые

Вредоносные планеты.

Если ты — души убийца,

Если леденишь ты воздух,

Помни, мой покрепче холод!

Ты ордой своей жестокой

Истребляешь правоверных,

Но придет мой день — найду я,

Видит бог! — похуже пытку.

И тебя уж — бог свидетель! —

Не помилую. Бог слышит!

Ты, старик, ни жаром угля,

Никаким огнем декабрьским

Хлада смерти не избудешь».

 

 

ЗУЛЕЙКЕ

 

 

Чтоб игрою благовоний

Твой порадовать досуг,

Гибнут сотни роз в бутоне,

Проходя горнило мук.

 

За флакон благоуханий,

Что, как твой мизинец, мал,

Целый мир существований

Безымянной жертвой пал,—

 

Сотни жизней, что дышали

Полнотою бытия

И, волнуясь, предвкушали

Сладость песен соловья.

 

Но не плачь, из их печали

Мы веселье извлечем.

Разве тысячи не пали

Под Тимуровым мечом!

 

КНИГА ЗУЛЕЙКИ. ЗУЛЕЙКА-НАМЕ

 

 

Мне приснилось этой ночью,

Что луна по небу плывет.

Я проснулся — небо светилось,

Это солнечный был восход.

 

ПРИГЛАШЕНИЕ

 

 

Не шагай быстрей, чем Время.

Дня грядущего едва ли

Хуже день, что скрылся, минув.

Здесь, где Радость мы познали,

Здесь, где я, весь мир отринув,

Мир обрел, порвав со всеми,

Будем оба как в пустыне.

Завтра — завтра, нынче — ныне,

То, что было, то, что будет,

Вдаль не гонит, вспять не нудит,

Мне ж тебя единой надо,

Ты — целенье, ты — отрада.

 

 

«Что Зулейка в Юсуфа влюбилась…»

 

 

Что Зулейка в Юсуфа влюбилась,

Тут хитрости нет.

Он был юным, а юный приманчив расцвет.

Он красавец, твердила молва слово в слово,

А ее красота осчастливит любого.

Ты же, ты, долгожданная, смотришь

Юным взором, полным огня.

Нынче любишь, потом осчастливишь меня.

И песней тебя отдарить я сумею.

Вечно зовись Зулейкой моею.

 

 

«Если ты Зулейкой зовешься…»

 

 

Если ты Зулейкой зовешься,

Значит, прозвище нужно и мне.

Если ты в любви мне клянешься,

Значит, Хатемом зваться мне.

Это не дерзость — меня тревожит

Лишь то, что имя нужно и мне.

Рыцарь святого Георга не может

Георгом стать — это ясно и мне.

Я не Хатем Таи — Вседающий,—

Как им стать неимущему, мне?

Хатем Зограи — богато живущий,—

Таким средь поэтов считаться бы мне.

Быть же и тем и другим, хоть отчасти, —

Это весьма подходило бы мне.

Счастье брать, раздавая счастье,—

Было б великой радостью мне.

Жить с любимой в любви и согласье —

Рай — и другого не надобно мне.

 

 

«Создает воров не случай…»

 

 

_Хатем

 

Создает воров не случай,

Сам он вор, и вор — вдвойне:

Он украл доныне жгучий

След любви, что тлел во мне.

 

Всё, чем дни мои богаты,

Отдал он тебе сполна.

Возврати хоть часть утраты,

Стал я нищ, и жизнь бедна.

 

Но уже алмазом взгляда

Приняла ты все мольбы,

И, твоим объятьям радо,

Сердце новой ждет судьбы.

 

 

_{Зулейка}

 

Все мне дал ты нежным взором,

Мне ли случай осуждать!

Если вдруг он вышел вором,

Эта кража — благодать.

 

Но ведь сам, без всякой кражи,

Стал ты мой, как я — твоя.

Мне приятней было б даже,

Если б вором вышла я.

 

Дар твой щедр и смел обычай,

Но и в выигрыше ты:

Все ты взял — покой девичий,

Жар душевной полноты.

 

Полюбил — и стал богатым.

Ты ли нищий? Не шути!

Если ты со мною, Хатем,

Счастья выше не найти.

 

 

«Пускай кругом непроглядная мгла…»

 

 

Пускай кругом непроглядная мгла,

Кто любит, тому светло повсюду,

А если воскреснут Меджнун и Лейла,

Вожатым любви для воскресших я буду.

 

 

«Я вместе с любимой — и это не ложно?..»

 

 

Я вместе с любимой — и это не ложно?

Я слышу, со мной беседует бог.

Но роза всегда и везде невозможна,

Никто соловья постигнуть не мог.

 

 

«Плыл мой челн — и в глубь Евфрата…»

 

 

_{Зулейка}

 

Плыл мой челн — и в глубь Евфрата

Соскользнуло с пальца вдруг

То кольцо, что мне когда-то

Подарил мой нежный друг.

 

Это снилось мне. Багряный

Пронизал листву рассвет.

Истолкуй мой сон туманный

Ты, Провидец, ты, Поэт!

 

 

_Хатем

 

Так и быть, я истолкую.

Помнишь, быль я рассказал,

Как кольцо в лазурь морскую

Дож Венеции бросал.

 

А твое — тот сон чудесен! —

Пусть Евфрат хранит на дне.

Сколько тысяч дивных песен

Эта быль навеет мне!

 

Я ходил путем песчаным

Из Дамаска в Индостан,

Чтобы с новым караваном

Добрести до новых стран.

 

Ты же дух мой обручила

С духом этих скал и струн,

Чтоб не смерть нас разлучила,

А последний поцелуй.

 

 

«Знаю, как мужчины смотрят…»

 

 

Знаю, как мужчины смотрят:

Каждый говорит, что любит,

Что сойдет с ума, страдает,

Да и разное другое,

Чем нас, девушек, прельщают.

Это все мне безразлично,

Это все меня не тронет,

Но как только взглянет Хатем,

День становится светлей!

Эту — говорит он взором —

Не сравню ни с кем на свете.

Вижу: лилии, фиалки,

Всех садов краса и гордость,

Поднялись украсить Землю,

И украшенной — как чуду —

Можно только изумляться.

В ней восторг, благословенье,

Исцеление, здоровье.

Но увидевший Зулейку

Исцеленьем сердца болен,

Исцелен его недугом

И глядит на мир с улыбкой,

Как вовек не улыбался.

А Зулейка в нежном взоре

Слышит вечное: «Такую

Не сравню ни с кем на свете».

 

 

GINGO BILOBA

 

 

Этот листик был с Востока

В сад мой скромный занесен,

И для видящего ока

Тайный смысл являет он.

 

Существо ли здесь живое

Разделилось пополам,

Иль напротив, сразу двое

Предстают в единстве нам?

 

И загадку и сомненья

Разрешит мой стих один:

Перечти мои творенья,

Сам я — двойственно един.

 

 

«Но скажи, писал ты много…»

 

 

_{Зулейка}

 

Но скажи, писал ты много,

И козявок пел и бога,

Ясен почерк, точен слог,

От строки до переплета

Всё — тончайшая работа,

Чудо каждый твой листок!

Ну, и в каждом для кого-то

Был любви твоей залог?

 

 

_Хатем

 

Да, от глаз, к любви манящих,

Алых губ, зубов блестящих,

От улыбки, как весна,

Стрел-ресниц, кудрей, как змеи,

Белой груди, гордой шеи

Сколько раз душа пьяна!

Но и в каждой новой фее

Снилась ты мне, ты одна.

 

 

«Восходит солнце, — что за диво!..»

 

 

_{Зулейка}

 

Восходит солнце, — что за диво! —

И серп луны обвил его.

Кто сочетал их так счастливо?

Что значит это волшебство?

 

 

_Хатем

 

Султан — он в далях тьмы безмерных

Слил тех, кто выше всех высот,

Храбрейших выделив средь верных

И дав избранникам полет.

 

Их счастье — то, чем мы богаты,

И мы с тобой — как плоть одна.

Коль друга Солнцем назвала ты,

Приди, обвей меня, Луна!

 

 

«Любимая! Венчай меня тюрбаном!..»

 

 

Любимая! Венчай меня тюрбаном!

Пусть будет он твоей рукой мне дан.

И шах Аббас, владеющий Ираном,

Не знал венца прекрасней, чем тюрбан.

 

Сам Александр, пройдя чужие страны,

Обвил чело цветистой полосой,

И всех, кто принял власть его, тюрбаны

Прельщали царственной красой.

 

Тюрбан владыки нашего короной

Зовут они. Но меркнет блеск имен.

Алмаз и жемчуг тешат глаз прельщенный,

Но наш муслин — их всех прекрасней он.

 

Смотри, он чист, с серебряным узором.

Укрась чело мне! О, блаженный миг!

Что вся их мощь? Ты смотришь нежным взором,

И я сильней, я выше всех владык.

 

 

«Немногого прошу я, вспомни…»

 

 

Немногого прошу я, вспомни —

Земное все ценю равно,

А то немногое давно мне

Землей услужливой дано.

 

Люблю и шум на дружном пире,

И тихий дом без суеты,

Но дух мой радостней и шире,

Когда с тобой мои мечты.

 

Тебе империи гигантской

Тимур бы власть и силу дал,

И груды бирюзы гирканской,

И гордый бадахшанский лал,

 

И, мед хранящие в избытке,

Сухие фрукты Бухары,

И песен Самарканда свитки

Ты принимала б как дары.

 

Я госпоже Ормуза новой

Писал бы с острова о том,

Как, весь в движенье, мир торговый

Расцвел, твой украшая дом.

 

В стране браминов неустанно

Трудился б рой и жен и дев,

В шелка и в бархат Индостана

Тебя роскошно разодев.

 

И землю, камни, щебень разный

Искусный жег бы ювелир,

Чтобы, создав венец алмазный,

Тебя украсить, как кумир.

 

Из моря б жемчуг доставали,

Ныряя, дерзкие ловцы,

Чтоб ты не ведала печали,

Диван сзывали б мудрецы.

 

И все коренья и куренья

Текли б из самых дальних стран,

Чтоб ты в восторге нетерпенья

Встречала каждый караван.

 

Но ты, пресытившись их видом,

Усталый отвела бы взгляд.

Кто любит, — я секрет наш выдам,

Лишь другу неизменно рад.

 

 

«Мне и в мысли не входило…»

 

 

Мне и в мысли не входило,

Самарканд ли, Бухару —

Не отдать, отдать ли милой

Этот вздор и мишуру.

 

А уж царь иль шах тем паче —

Разве дарит землю он?

Он мудрее, он богаче,

Но в любви не умудрен.

 

Щедрым быть — тут дело тонко,

Город дарят неспроста:

Тут нужна моя девчонка

И моя же нищета.

 

 

«Красиво исписанным…»

 

 

Красиво исписанным,

Золотообрезным

Дерзким моим листкам

Ты улыбалась.

 

Простила, что хвастаю

Любовью твоей и моим

В одной тебе обретенным счастьем.

Простила милое самохвальство.

 

Да, самохвальство! Оно смердит

Лишь для завистников,

Для раздушенных друзей

И собственного вкуса.

 

Пусть радость бытия сильна,

Радость от бытия сильнее,

Когда Зулейка

Мне дарит безмерное счастье,

Бросая мне свою любовь,

Как мяч;

Его ловлю я

И ей бросаю в ответ

Себя, посвященного ей.

Вот то прекрасное мгновенье!

И вновь отрывает меня от тебя

То армянин, то франк.

 

Но дни поглощает,

Но годы длится,

Пока я вновь создаю

Тысячекратно

Все то, что ты расточила.

И снова свиваю

Счастья пестрого жгут,

Который на тысячу нитей

Ты распустила, Зулейка!

 

Здесь перлы поэзии,

Те, что мне выбросил

Страсти твоей могучий прибой

На берег жизни пустынный.

Искусными пальцами

Тонко подобранные,

Сплетенные с золотом

И самоцветами,—

Укрась ими шею и грудь!

Они — дождевые капли Аллаха,

Созревшие в скромной жемчужнице!

 

 

«Раб, народ и угнетатель…»

 

 

_{Зулейка}

 

Раб, народ и угнетатель

Вечны в беге наших дней.

Счастлив мира обитатель

Только личностью своей.

 

Жизнь расходуй как сумеешь,

Но иди своей тропой.

Всем пожертвуй, что имеешь,

Только будь самим собой.

 

 

_Хатем

 

Да, я слышал это мненье,

Но иначе я скажу:

Счастье, радость, утешенье —

Все в Зулейке нахожу.

 

Чуть она мне улыбнется,

Мне себя дороже нет.

Чуть, нахмурясь, отвернется —

Потерял себя и след.

 

Хатем кончился б на этом.

К счастью, он сообразил:

Надо срочно стать поэтом

Иль другим, кто все ж ей мил.

 

Не хочу быть только рабби,

В остальном — на твой совет:

Фирдоуси иль Мутанаби,

А царем — и спору нет.

 

 

«Как лампадки вкруг лавчонок…»

 

 

_Хатем

 

Как лампадки вкруг лавчонок

Ювелиров на базарах,

Вьется шустрый рой девчонок

Вкруг поэтов, даже старых.

 

 

_{Девушка}

 

Ты опять Зулейку хвалишь!

Кто ж терпеть такую может?

Знай, не ты, твои слова лишь —

Из-за них нас зависть гложет.

 

Хоть была б она дурнушка,

Ты б хвалил благоговейно.

Мы читали, как Джемилю

Помутила ум Ботейна.

 

Но ведь мы красивы сами,

С нас портреты вышли б тоже.

Напиши нас по дешевке,

Мы заплатим подороже.

 

 

_Хатем

 

Хорошо! Ко мне, брюнетка!

Косы, бусы, гребни эти

На хорошенькой головке —

Словно купол на мечети.

 

Ты ж, блондинка, ты изящна,

Ты мила лицом и станом,

А стройна — ну как не вспомнить

Минарет, что за майданом!

 

У тебя ж — у той, что сзади —

Сразу два различных взгляда.

Каждый глаз иначе смотрит,

От тебя спасаться надо.

 

Чуть сощуренный прелестно,

Тот зрачок — звезда, что справа,—

Из-под век блестит лукаво.

Тот, что слева, смотрит честно.

 

Правый так и рыщет, ранит,

В левом — нежность, мир, отрада.

Кто не знал двойного взгляда,

Разве тот счастливым станет?

 

Всем хвала, мне все по нраву,

Всем открыты настежь двери.

Воздавая многим славу,

Я мою прославил пери.

 

 

_{Девушка}

 

Быть рабом поэту нужно,

Чтобы властвовать всецело,

Но сильней, чем это, — нужно,

Чтоб сама подруга пела.

 

А она сильна ли в пенье?

Может вся, как мы, излиться?

Вызывает подозренье,

Что от всех она таится.

 

 

_Хатем

 

Как же знать, чем стих навеян,

Чем в глубинах дышит он?

Чувством собственным взлелеян,

Даром собственным рожден.

 

Вас, певиц, хотя и хвалишь,

Вы ей даже не родня.

Вы поете для себя лишь,

А Зулейка — для меня.

 

 

_{Девушка}

 

Ну, влюблен, по всем приметам,

Ты в одну из гурий рая!

Что ж, для нас, для женщин, в этом

Честь, конечно, небольшая.

 

 

«Вами, кудри-чародеи…»

 

 

_Хатем

 

Вами, кудри-чародеи,

Круг мой замкнут вкруг лица.

Вам, коричневые змеи,

Нет ответа у певца.

 

Но для сердца нет предела,

Снова юных сил полно,

Под снегами закипело

Этной огненной оно.

 

Ты зажгла лучом рассвета

Льды холодной крутизны,

И опять изведал Хатем

Лета жар и мощь весны.

 

Кубок пуст! Еще налей-ка!

Ей во славу — пьем до дна!

И пускай вздохнет Зулейка,

Что меня сожгла она.

 

 

_{Зулейка}

 

Как, тебя утратить, милый?

От любви любовь зажглась,

Так ее волшебной силой

Ты мне молодость укрась.

 

Я хочу, чтоб увенчала,

Мой поэт, тебя молва.

Жизнь берет в любви начало,

Но лишь духом жизнь жива.

 

 

«Рубиновых уст коснуться позволь…»

 

 

Рубиновых уст коснуться позволь,

Не отвергай мои домоганья.

Что может искать любовная боль,

Как не лекарство от страданья?

 

 

«Если ты от любимой далек…»

 

 

Если ты от любимой далек,

Как от Запада Восток,

Для сердца не нужно путей и дорог:

Оно само себе проводник,

Любовь до Багдада домчится вмиг.

 

 

«Мир непрочен, но всюду найдется…»

 

 

Мир непрочен, но всюду найдется,

Чем восполнить разлад и распад,

Для меня это сердце бьется,

И глаза для меня блестят.

 

 

«Как наши чувства нас же тяготят…»

 

 

Как наши чувства нас же тяготят,

И в счастье мы гармонии не зрим.

Тебя увидев, я оглохнуть рад,

Тебя услышав — стать слепым.

 

 

«Ты далеко, но ты со мной!..»

 

 

Ты далеко, но ты со мной!

И вот приходит мука вновь.

Нежданно слышу голос твой.

Ты здесь, моя любовь!

 

 

«Где радость взять, откуда?..»

 

 

Где радость взять, откуда?

Далек мой день и свет!

Писать бы сесть не худо,

А пить — охоты нет.

 

Без слов, как обольщенье,

Пришла, пленила вмиг.

Теперь перо в смущенье,

Как был смущен язык.

 

Неси ж на стол вино мне!

Лей, милый чашник, лей!

Когда скажу я: помни! —

Все знают, что о ней.

 

 

«Если я с тобою…»

 

 

Если я с тобою

Сердцем и мечтою,

Мальчик молвит: «Пей!

Что ж умолк ты снова?

Саки жаждет слова

Мудрости твоей».

 

И мечтать мне проще

В кипарисной роще,

Там не видит он.

Мудрый сам собою,

Радуясь покою,

Там я — Соломон.

 

 

КНИГА ЗУЛЕЙКИ

 

 

Мне б эту книжку всю переплели прекрасно,

Чтобы она к другим примкнула в свой черед.

Но сократить ее пытался б ты напрасно,

Безумием любви гонимый все вперед.

 

 

«На ветви отягченной…»

 

 

На ветви отягченной,

В росе, как в серебре,

Ты видишь плод зеленый

В колючей кожуре?

 

Уже он тверд, он зреет,

Не зная сам себя,

И ветвь его лелеет,

Баюкает, любя.

 

Конец приходит лету,

Темнея, крепнет он.

Скорее к солнцу, свету,

Из тесной кельи вон!

 

Ура! Трещит скорлупка,

Каштан летит, лови!

Лови, моя голубка,

Стихи моей любви!

 

 

«Я была у родника…»

 

 

_{Зулейка}

 

Я была у родника,

Загляделась в водоем.

Вдруг я вижу, чертит в нем

Вензель мой твоя рука.

Глядя вглубь, я так смутилась,

Что навек в тебя влюбилась.

 

Здесь, в аллее, где арык

Вьется медленной волной,

Вижу снова: надо мной

Тонкий вензель мой возник.

Глядя в небо, я взмолилась,

Чтоб любовь твоя продлилась.

 

 

_Хатем

 

Пусть вода, кипя, сверкая,

Кипарисам жизнь дает.

От Зулейки до Зулейки

Мой приход и мой уход.

 

 

«Вот мы здесь, мы вместе снова…»

 

 

_{Зулейка}

 

Вот мы здесь, мы вместе снова,

Песнь и ласка — все готово.

Ты ж молчишь, ты чем-то занят.

Что теснит тебя и ранит?

 

 

_Хатем

 

Ах, Зулейку дорогую

Я не славлю, — я ревную.

Ты ведь раньше то и дело

Мне мои же песни пела.

 

Но, хоть новые не хуже,

Ты — с другими, почему же?

Почему зубришь тетради

Низами, Джами, Саади?

 

Тех — отцов — я знаю много,

Вплоть до звука, вплоть до слога,

Но мои-то — всё в них ново,

Всё мое — и слог и слово.

 

Всё вчера на свет рождалось.

Что ж? Кому ты обязалась?

И, дыша дыханьем чуждым,

Чьим ты служишь дерзким нуждам?

 

Кличет, сам в любви парящий,

Друг, тебя животворящий.

Вместе с ним предайся музе

В гармоническом союзе.

 

 

_{Зулейка}

 

Мой Хатем ездил — всё дела,

А я училась как могла.

Ты говорил: пиши да пробуй!

И вот разлука стала пробой.

Но здесь чужого нет. Всё это —

Твое, твоей Зулейкой спето.

 

 

«Шах Бехрамгур открыл нам рифмы сладость…»

 

 

Шах Бехрамгур открыл нам рифмы сладость,

Его душа язык в ней обрела.

И чувств ответных девственную радость

Его подруга в рифмах излила.

 

Подобно ей, и ты мне, дорогая,

Открыла слов созвучных волшебство,

И, к Бехрамгуру зависти не зная,

Я стал владыкой царства моего.

 

Ты этих песен мне дала отраду.

Пропетым от сердечной полноты,

Как звуку — звук, как взгляд другому взгляду,

Им всею жизнью отвечала ты.

 

И вдаль, к тебе я шлю мои созданья —

Исчезнет звук, но слово долетит.

В них не умрет погасших звезд сиянье,

Из них любви Вселенная глядит.

 

 

«Голос, губы, пламень взгляда…»

 

 

Голос, губы, пламень взгляда —

Нет, признаюсь, не тая:

В них последняя отрада,

Как и первая моя.

 

Та — вчера — была последней,

С ней погас огонь и свет.

Милых шуток, милых бредней

Стал мне дорог даже след.

 

И теперь, коль не пошлет

Нам Аллах свиданье вскоре,

Солнце, месяц, небосвод

Лишь мое растравят горе.

 

 

«Что там? Что за ветер странный?..»

 

 

_{Зулейка}

 

Что там? Что за ветер странный?

Не Восток ли шлет посланье,

Чтобы свежестью нежданной

Исцелить мое страданье?

 

Вот играет над лужайкой,

Носит пыль, колышет ветки,

Насекомых легкой стайкой

Гонит к розовой беседке.

 

Дышит влагою прибрежий,

Холодит приятно щеки,

Виноград целует свежий

На холмистом солнцепеке.

 

Сотни ласковых названий

С ним прислал мой друг в печали,

На холмах лишь вечер ранний,

А меня уж заласкали.

 

Так ступай же, сердобольный,

Всех, кто ждет тебя, обрадуй!

Я пойду в наш город стольный,

Буду милому отрадой.

 

Все любви очарованье,

Обновленье, воскрешенье —

Это наших губ слиянье,

Наших помыслов смешенье.

 

 

ВЫСОКИЙ ОБРАЗ

 

 

Как солнце — Гелиос Эллады —

Летит, Вселенной свет неся,

И мечет огненные взгляды,

Да покорится всё и вся,

 

И, видя всю в слезах Ириду,

К ней направляет сноп лучей,

Чтоб снять с небесных глаз обиду,—

Но слезы льются горячей,

 

И бог мрачнеет, и едва ли

Ему не горше в этот час,—

Лучом любви, гонцом к печали,

Целуя, пьет он капли с глаз,

 

И, покоряясь мощи взора,

Она глядит на небосклон,

И капли уж не капли скоро,

Но в каждой — образ, в каждой — он,

 

И вот, в венке цветистой арки,

Светлеет горней девы лик.

Он к ней летит, могучий, яркий,

Увы! он деву не настиг.

 

Не так ли жребий непреклонный

Твоей любви поставил срок,

И что мне в той квадриге тронной,

Хоть сам я стал бы Солнцебог!

 

 

ЭХО

 

 

Звучит прекрасно, коль в светила

Иль в короли поэт себя зачтет.

Зачем же ночью бродит он уныло,

Исполнен горестных забот?

 

Укрывшись в облака печали,

Оделся тьмой лазоревый зенит.

Как слезы сердца тусклы стали,

Как бледен цвет моих ланит!

 

Не дай мне стыть в ночи сердечной,

Мой месяц ласковый, мой свет,

Мой фосфор, мой светильник вечный,

Ты, мое солнце, мой Поэт!

 

 

«Ветер влажный, легкокрылый…»

 

 

_{Зулейка}

 

Ветер влажный, легкокрылый,

Я завидую невольно:

От тебя услышит милый,

Как в разлуке жить мне больно.

 

Веешь сказкой темной дали,

Будишь тихие томленья.

Вот слезами засверкали

Холм и лес, глаза, растенья.

 

Но из глаз и вздох твой слабый

Гонит тайное страданье.

Я от горя изошла бы

Без надежды на свиданье.

 

Так лети к родному краю,

Сердцу друга все поведай,

Только скрой, как я страдаю,

Не расстрой его беседой.

 

Молви скромно, без нажима,

Что иного мне не надо.

Тем живу, что им любима,

С ним любви и жизни рада.

 

 

ВОССОЕДИНЕНИЕ

 

 

Ты ли здесь, мое светило?

Стан ли твой, твоя ль рука?

О, разлука так постыла,

Так безжалостна тоска!

Ты — венец моих желаний,

Светлых радостей возврат!

Вспомню мрак былых страданий

Встрече с солнцем я не рад.

 

Так коснел на груди отчей

Диких сил бесплодный рой,

И, ликуя, первый Зодчий

Дал ему закон и строй.

«Да свершится!» — было слово,

Вопль ответом был — и вмиг

Мир из хаоса немого

Ослепительно возник.

 

Робко скрылась тьма впервые,

Бурно свет рванулся ввысь,

И распались вдруг стихии

И, бунтуя, понеслись,

Будто вечно враждовали,

Смутных, темных грез полны,

В беспредельность мертвой дали,

Первозданной тишины.

 

Стало все немой пустыней,

Бог впервые одинок.

Тут он создал купол синий,

Расцветил зарей восток.

Утро скорбных оживило,

Буйством красок все зажглось,

И любовь одушевила

Все стремившееся врозь.

 

И безудержно и смело

Двое стать одним спешат,

И для взора нет предела,

И для сердца нет преград.

Ждет ли горечь иль услада —

Лишь бы только слиться им,

И творцу творить не надо,

Ибо мы теперь творим.

 

Так меня в твои объятья

Кинул звонкий зов весны.

Ночи звездною печатью

Жизни наши скреплены.

И теперь не разлучиться

Нам ни в злой, ни в добрый час,

И второе: «Да свершится!» —

Разделить не сможет нас.

 

 

НОЧЬ ПОЛНОЛУНИЯ

 

 

Госпожа, ты шепчешь снова?

Что и ждать от алых губок?

Шевелятся! Экий вздор!

Так пригубливают кубок,

Иль плутовка знает слово

Для приманки губ-сестер?

 

«Поцелуев! Поцелуев!»

 

Видишь, сад подобен чуду,

Все мерцает, все с