УБИЙСТВО И КРОВАВАЯ МЕСТЬ ВНЕ СЕМЕЙНОЙ ГРУППЫ

 

Убийство, совершенное вне пределов семейной группы, редко остается неотомщенным. "Это очень позорно — не отплатить за кровь, — говорят чукчи. — Даже самый дальний родственник должен принять это близко к сердцу. Друг тоже должен мстить за своего друга, и более того — товарищ по жене".

Я уже упоминал, что группа людей, принимающих участие в кровавой мести, обозначается особенным термином, cin-jьrьn — "группа сердца" (от корня ciŋ, тождественного корню liŋ — "сердце"). Прежде всего это — родственники по мужской линии ("со стороны старого быка"). Мне говорили, что родственники убитого по женской линии ("со стороны матки") принимают участие в кровавой мести лишь тогда, когда нет никого из родственников по отцовской линии. Зять, живущий в шатре тестя, как приемный сын, считается членом семьи отца своей жены. Поэтому он принимает активное участие в кровавой мести. Зять, живущий отдельно, приравнивается к родственникам по женской линии. Он принимает участие в мести лишь при отсутствии родственников по отцовской линии. В общем во всех ссорах и случаях кровавой мести права родственников по отцовской линии превышают права родственников по женской линии. В тех случаях, когда сталкиваются интересы нескольких семейных групп, человек должен придерживаться родства по отцовской линии.

Все сказанное остается в силе и в отношении азиатских эскимосов.

Жители поселка Uŋasik говорят: "В случае ссоры родственник по отцу становится ближе, а материнский родственник — дальше". Все же поговорка, утверждающая, что в случае нужды даже самые отдаленные родственники выступают как мстители, обычно вполне соответствует действительности. Так, например, когда один чукча был убит в 1895 году на Анюйской ярмарке, обиду почувствовал прежде всего отчим, то есть человек, не связанный с ним ни по отцовской, ни по материнской линии. Он начал переговоры с начальством и был первым, кто получил плату за кровь. Однако другие чукчи, очевидно, считали, что он не имеет права на эту плату, поэтому она была сразу же украдена у него. Он даже принес остатки этой платы обратно к русскому начальству, прося сохранить их для передачи брату покойного. В конце концов он, конечно, взял их себе.

С этого времени каждый день к русским начальникам приходили разные чукчи из Чаунского района. Некоторые из них заявляли, что они — двоюродные братья убитого или, пожалуй, троюродные, может, и еще дальше. Другие же просто говорили, что они были его земляки. Они говорили: "Мы ходили по той же земле, что и он. Этого достаточно, чтобы мы жалели о его смерти". Большинство из них заявляли, что они желают получить часть платы за кровь; другие же просто ругались в лицо помощнику исправника и грозили отомстить русским. После того они уходили. При этом они заявляли, что все это пока не имеет никакого значения и что вопрос о кровомщении возникнет в будущем году, когда на ярмарку приедет брат убитого.

Иногда случается, что ни один родственник не хочет выступить мстителем за убитого. Родных или двоюродных братьев у того нет, а более отдаленные родственники не хотят принимать участие в ссоре, в особенности если враждебная семья достаточно сильна, чтобы выдержать борьбу. Если у убитого есть малолетние сыновья, то на них падает долг кровавой мести, и рано или поздно они ее осуществляют.

Aiŋanwat дал мне подробное описание, как производится в таких случаях кровавая месть. Я знал многих чукоч, упомянутых в его рассказе, и то, что они мне рассказывали, вполне совпадало с рассказом Aiŋanwat'а. Самым выдающимся из братьев, упомянутых в рассказе, был старший. Его звали Valьrgьn. Ему было около сорока лет. Это был сильный, крепкий и энергичный человек. Соседи говорили, что в гневе он становился просто опасен. Но обычно он был тих и спокоен, и сам никогда никого не оскорблял и не обижал.

"Один шаман, оленный человек. Сосед захотел убить его. В стаде исполнил над ним, ибо сонные там спят. Надо сказать, что тот с тремя детьми, со слабыми детьми. Впрочем, старший отрок — порядочный мальчик. Уже при стаде начал днем ходить. Также убитого младший братишка, как раз одинаковы с племянником. Одного возраста как раз. Что же, сосед этот по-прежнему силой убивает оленей для своего горла. Гу! Вдова сына, по-прежнему долго спящего[278], колотит; говорит: "Отца убили, а вдобавок вы долго спите!"

Постоянно стреляющие из лука мальчики, побуждаемые к стрельбе матерью. Этот шурин мужа, младший брат, тоже вместе. По-прежнему убивает оленей насилием убийца, сделал их бедными, потом сделал их без стада. Потом уже в сторону отошел, убийца отделился. По-прежнему стреляют из лука с дядей, так как одного возраста. Потом, юношами стали, приобрели зрелое тело на следующий год, совершенно возмужали, стали мужчинами. Этот убийца туда к (восточной) наветренной стороне ушел.

Что же, окончательно созрев, стали искать. Как же, стрелять прекрасно выучились. В былинку стреляют и как раз попадают. Стали искать: где же убийца? Что же! по жительствам туда далеко искали, в большом скоплении жительство, притворно, как будто идут к Чукотскому носу. Расспрашивая, разузнавая по жителям, точно узнали вести. Что же, при расспросах заговорили: "Вон там, к морскому народу с зимовья вышел, пошел за ворванью". Домашние же (его) по направлению пути (медленно кочуя) остались ждать. Эти же только (собственное) тело (привезли), без шатра, каждый день едут навстречу, но возвращаются, приходят домой, все пешком, не ездят на оленях. Постоянно в виде ранца колчаны носят на плечах. Наконец, в один день там показался едущий на оленях и также кочевой поезд там показался сзади. Движется поезд. Что же, мстители заговорили: "кажется, вот он!" Там стали ждать, ибо движется убийца как раз к ним. Что же, сблизились, совсем близко сделались. Вот понял их (намерение), ибо с луками. Как только понял, остановился. Ибо они сказали: "Так вот настигли мы тебя?" — "Ух! вот что!.. Ух!.. Если бы дома на стойбище!" Они только натягивают луки. "А над нашим разве дома совершили?" В середину печени попали; разве не умеют стрелять? Хорошо пробило. Вскочил, кинулся с раной, побежал. Тогда другой в бегущего туда выстрелил. В середину спины попал. Упал тут, бросились на него. Еще живой, смотря, смотрит. Ножом по голове ударили, темя разбили. Что же, вот кочующий поезд приближается. Только при оставлении сказали — уже на расстоянии голоса стали, приблизились. Вот! вашего (убитого) дикого оленя покидаем!" Бросились бегом домой. Жена из-за мужа тут разбила стойбище. Так они совершили возмездие.

Вернулись убийцы домой. Поспешили потом сюда, ибо в средней стороне жили. Лживо говорили по жительствам во время дороги: "Мы идем на Чукотский нос". А на деле убийство совершили. Однако только у родственников об убийце спрашивали тайно, о назначенном для умерщвления: "Где он, где?" Чужим говорили: "Мы идем на Чукотский нос". При этом с полным знанием двигаются. Потом же они в страхе ушли домой. Поспешно ушли, в боязни ушли. Но все-таки лето захватило их, поневоле там летовали. Будущий год настал, еще при первом появлении прохлады (в августе) двинулись прямо сюда. Когда же осень была, они очень быстро шли, кочевым поездом через Чаун сюда, издали, из серединной страны. Но были застигнуты летом. Здесь они летовали, где-то тут за рукой, по эту сторону Колымы, годовали тут. Опять наступил следующий год, на подветренную сторону перешли (через реку). Только там, где конец жительства, в Индигирской стороне остановились. Как если бы сказать, что они до мест без жителей (чукоч) хотели миновать на русскую землю. На краю жительств там остановились. Таким образом совсем на подветренной стороне очутились. Там внушили им забвение (со стороны родственников убитого) через много лет. Десять раз (уже) годовали здесь. Самый младший брат, должно быть, из такой дали погублен чарами".

Затем следует описание чар. Младший брат ранил дикого оленя, подошедшего к его стойбищу. Преследуя его, он сбежал на лед и сломал себе шею. Поэтому считали, что олень был магический. Эта часть рассказа была приведена выше[279]. Рассказчик указывает, что этот человек, участвовавший прежде в кровавой мести, погиб от случая, связанного со стрельбой. Когда он умер, он все еще держал в руках лук, готовый для стрельбы. Это был тот же лук, которым брат его пользовался десять лет назад, когда он мстил за отца. Несмотря на этот инцидент с чарами, рассказчик, говоря о бегстве на запад, прибавляет несколько собственных замечаний, порицающих недостаток храбрости у них после убийства. Его замечания очень интересны.

"Напрасно они бежали. Напрасно они, разве их работа дело убийства? К чему же они собственную землю покинули. Так как грех убивать во второй раз. Они только отомстили. Право, если бы там жили бы, ничего (худого) не видели бы, так как возмещающие кровь, иные (из таких) даже вместе живут, входят в приятельство, связываются групповым браком и тому подобное, ибо в единении становятся, когда намерение исполнили. Как бы великий труд окончили[280]. Другие, однако, когда возмездие совершено, опасаются, ибо убийца каждый имеет родственников. Иные же именно убийцу не убивают. Другого убивают: или сына, как раз близкого человека, брата или кого. Заставляют мучиться тоскою. Говорят: "ты тоже тоскуй и томись". И, конечно, только что убивший постоянно боится. Если же так совершилось возмездие, ему лучше становится, бояться перестает"[281]. Из всего этого можно заключить, что кровавая месть у чукоч останавливается по большей части после совершения первого акта возмездия и дальнейшие убийства случаются очень редко. Часто даже семьи, состоявшие во вражде, после первого акта мести заключают мир и связывают себя узами дружбы. Я не могу сказать, что мне известны такие случаи дружбы в действительной жизни, но, с другой стороны, продолжительная кровавая месть с целой серией убийств также противоречит обычным условиям чукотской семейной жизни. В чукотской семье родственная связь не настолько сильна, чтобы поддерживать продолжительную вражду. Так, по крайней мере, у оленных чукоч, во всех случаях кровавой мести, которые мне известны, мстит сторона пострадавшая — и то лишь в первый раз. После этого фактическая кровавая месть заменяется либо платежом виры, либо, напротив, магическим воздействием. После этого кровавая месть прекращается и вражда считается ликвидированной. У приморских чукоч я встречал продолжительную вражду между двумя поселками. Но здесь вражда носила совсем другой характер. В основе ее не было семейной кровавой мести.

Чукотские сказания описывают случаи кровавой мести с еще большими подробностями, чем рассказы из действительной жизни, приведенные выше. Так, например, в сказании об "Убитом насильнике" (Ermecьn tьmjo) один чукча нападает на своих соседей и забирает себе всю их добычу от тюленьей охоты. В конце концов соседи убивают его. Я уже приводил это сказание, так как оно дает очень характерное описание "насильника" среди приморских жителей[282].

Во второй части этого сказания говорится, что у убитого остались две жены. Одна из них была в это время беременна и вскоре родила двух близнецов-мальчиков. Мальчики росли очень быстро; но семье приходилось переносить большие лишения, и часто им нечего было есть. Женщины, однако, постоянно принуждали их к упражнениям для того, чтобы они смогли отомстить за отца. Они говорили сыновьям: "Мы голодаем из-за того, что враги убили вашего отца; когда он был жив, у нас всегда было всего вволю. Поэтому вы должны отомстить за его смерть. Пусть семьи его убийц также мучаются и голодают, как мы". Мальчики повиновались им. Они бегали, носили тяжелые бревна и упражнялись с копьями. Они выросли и стали сильными и ловкими юношами. Однажды они убили десять диких оленей и накормили старух-матерей, которые почти умирали с голоду. Вскоре они поссорились со своими соседями, которые убили кита. Старуха сказала: "Вашему отцу нанесли очень много ран. Теперь идите и отплатите за это". Они пошли и вступили в борьбу со своими соседями. Они убили их всех. Всех живших на берегу они уничтожили. Детей убитых они превратили в голодающих сирот[283].

Интересно отметить, что идея кровавой мести появляется даже в связи с охотой и рыболовством. Так, чукчи говорят, что охота на лисицу и выдру и другого зверя вызывает у зверей соответственную жажду кровомщения. Один из охотников говорил мне, что каждый раз, перед тем как в его западню попадает лисица, он видит ее во сне. Она нападает на него и хочет его загрызть[284]. Говоря о лисицах, он называл их "мстителями" (liŋьlьt). "Между людьми и зверями существует постоянная вражда, побуждающая их к кровавой мести", — объяснил мне еще охотник. Когда человек убивает лисицу, то другая лисица хочет отомстить за ее смерть. Поэтому она бросается к капкану и, в свою очередь, попадает в него. Чем сильнее вражда со стороны зверей, тем удачнее бывает охота. На этом же основании во время ужения рыбы удильщик делает вызов рыбе, чтобы она попадалась лучше. При ужении хариуса сквозь прорубь во льду, когда рыба видна в воде, но не идет на крючок, удильщик обычно произносит следующее заклинание:

"Vaj, vaj, vaj, ətla-ŋaw-merga qame-lō-tьnpьk gagtьnьmcaw-e-gьt".

"Вот, вот, вот, от по матери бабки, во время еды по лицу ударяющей, ты получил наставление".

То есть:

"Хорошо, хорошо, от твоей бабки, которая била тебя по лицу во время еды, ты получил урок осторожности".

Употребляется и другое заклинание:

"Jo, jo, tanŋьnaqut emi?"

"О, о, большие Таньги, где (они)?"

То есть:

"О, о, где эти большие Таньги?"

Здесь рыбы приравниваются к Таньгам, древним врагам чукотского племени.

Когда рыба уже поймана, рыбак произносит еще одно заклинание:

"Gьk, gьk, gьk, kьrŋa-takalgьn qəjŋewkun".

"О, о, о, старый бычачий свояк, позови его".

То есть:

"О, о, о! призови своего старшего товарища".

Последнее заклинание считается наиболее действительным из всех. Рыбак, не произнесший этой формулы после удачной рыбной ловли, вскоре утрачивает все свое рыболовное счастье.

 

ВИРА

 

Вира уплачивается за убийство, или же чаще за меньшие преступления, направленные против человека или собственности. На чукотском языке имеется несколько терминов для выражения этого понятия. Одним из терминов является qəl-vil (буквально "цена несчастья"). Так называется вира, уплачиваемая за тяжелые преступления, например, за убийство и за крупное воровство.

Термин puurьn (буквально "обмен") применяется к случаям более мелкого воровства и телесным повреждениям, не повлекшим за собой смерти. Этот же термин служит для обозначения всех видов возмездия, включая и кровавую месть. Puurьtkulьn ("меняльщик") употребляется в том же смысле, как и название liŋьlьn ("мститель"), приведенное выше. Слово kьtkaw (буквально "жесткое воздаяние") употребляется для обозначения всех видов кровавой мести и для виры в том числе. Слово ŋьrkьcvaj ("оплата стыда") употребляется при насилиях над женщинами, а также при уплате за кровь и иногда даже за оскорбительную брань. Вира взимается с убийцы в тех случаях, когда он достаточно богат или имеет много сильных родственников, готовых защищать его, или же при обоих обстоятельствах. Чукчи по характеру отличаются умеренностью и здравым смыслом. "Большая уплата всегда лучше крови" — говорят они. Я проводил уже подробности убийства на Анюйской ярмарке, когда русские платили виру за убитого чукчу. Чукчи даже в пылу самой горячей ссоры не требовали крови убийцы. Я должен, однако, отметить, что драка была так неожиданна и коротка, что туземцы даже не заметили, кто именно из русских нанес смертельный удар их товарищу. Русские, конечно, знали, но держали это в секрете. На следующий год казак, убивший чукчу, предусмотрительно не явился на Анюйскую ярмарку. Не зная имени убийцы, люди Чауна решили мстить "князю" Ejgeli. Поэтому Ejgeli совсем не хотел приехать на ярмарку в следующим году, но все же должен был явиться по своим служебным обязанностям. Однако своих оленей он оставил далеко от места ярмарки и приехал туда на русских собаках. Он жил в русском поселке и избегал показываться на торговых стойбищах. Спустя несколько дней после его приезда брат убитого чукчи встретил его у русского исправника и сказал, что он придет к нему. Через несколько часов Ejgeli попросил увезти его с ярмарки в Нижне-Колымск. "Иначе они убьют меня, — настаивал он. — На этот раз мне не удастся избавиться". Так этот случай едва не закончился кровавой местью.

Я проводил также случай с одним приморским чукчей, у которого убили двоюродного брата на стойбище в районе Анюя. Он взял в виде выкупа за убитого маленького мальчика из семьи убийцы и большую часть его стада. На следующий год он опять приехал к ним и снова взял у них много оленей. Он заявил, что виру можно взимать в течение трех лет. Иначе дух жертвы не успокоится. Его требования были сочтены непомерно большими. Когда он ехал обратно, его остановил один из родственников убийцы и потребовал, чтобы он возвратил половину взятых оленей. Люди, бывшие с ним, сразу же начали делить стадо пополам. "Это в последний раз мы даем тебе что-нибудь, — сказал он. — На следующий год мы будем биться с тобой, если ты снова придешь". Брат чукчи, убитого русскими, также настаивал на обычае взимать виру в течение трех лет. Но на третий год он ничего не получил. Общее количество товаров, полученных им и его отчимом, составляло сумму около трехсот рублей. Сюда входили чай, сахар, табак, котлы, пестрый ситец и т.п. Он просил также водки, но у русских ее в это время уже не было, и они не могли удовлетворить его просьбу. В обоих случаях, как видим, вира, выплаченная за кровь убитого, была достаточно велика.

В третьем известном мне случае вира была значительно меньше. Ссора, послужившая поводом к убийству, произошла также на Анюйской ярмарке, в 1894 году. На ярмарку явился чукча с одной только упряжкой оленей (qun-gekeŋə) и остановился в шатре одного из анюйских оленеводов, который прибыл на ярмарку в сопровождении всех своих многочисленных двоюродных братьев. Чукчи из района реки Россомашьей считали этого человека убийцей. Два года тому назад он убил в пьяной драке одного из своих товарищей. Они считали, что на них лежит долг отомстить за убитого. Они явились на стойбище вышеупомянутого оленевода, вооруженные ножами и ружьями. Хозяин стойбища заявил, что он будет защищать своего гостя. Людей у него на стойбище было больше, чем "мстителей". Между обеими сторонами началось препирательство. Сторона, считавшая себя обиженной, хотела получить, по меньшей мере, упряжку убийцы, как вещь, "близкую сердцу" liŋliŋkin. Но обвиняемый наотрез отказался отдать им свою упряжку. "Лучше я умру", — сказал он. После длительных препирательств и взаимных угроз "мстителям" пришлось удовольствоваться несколькими пыжиками. Шкурок было двадцать, общей стоимостью в пятнадцать рублей. Это как такое количество, какое может нагрузить один ездок на оленях на свои небольшие сани. Спустя некоторое время я встретил одного из "мстителей". Он сказал: "Ладно, после всего этого он должен был вернуться к своей семье с пустыми руками. Чай и табак, "желанные его сердцу", были отняты вместе с этими пыжиками". С точки зрения чукоч, такое объяснение было вполне удовлетворительно. Сила желания приобрести тот или иной товар в чукотской торговле повышает его цену. Чукча готов отдать любую цену за вещь, возбудившую его желания, ибо он не в силах отказаться от нее. Русским торговцам хорошо известна эта слабость чукоч, и они широко пользуются ею в торговле. В данном случае чай и табак были действительно "близкими сердцу" обвиняемого.

 

МЕЛКИЕ ПРЕСТУПЛЕНИЯ

 

Мелкие преступления караются или личным наказанием или же уплатой виры. В первом случае провинившегося вызывают на состязание в борьбе и наказание налагают после победы. Я уже приводил[285] отрывок из сказания о "Счастливом женихе", в котором дается, с очень характерными подробностями, описание подобного случая.

"Герой женился на гордой девушке. Всем раньше отказывала. Пришел сосед из соседнего жительства. Отвергла. На утро, уйдя, отправился к стаду. Застал ее в стаде, схватил ее раздел, задавил в снегу, взял ножик и расцарапал ей все лицо. На следующий год этот человек говорит: "Пусть будет опять бег взапуски!" Собрались все люди. Побежали все. Между тем девушка не вышла замуж. Муж - молодожен не раздевается, в верхней рубашке бежит на состязании. Прибежали назад; опять он один прибежал; других нет. Другие бегающие пришли сзади. Парень встрепенулся, говорит: "Ну, хватайтесь! Ну!" Гнев в лицо бросился. Стал в позу, говорит: "Ну, кто же схватит меня?" — "Ну, пусть вот тот схватится", — указывает на прошлогоднего соседа, изрезавшего лицо его жены. В одежде борется парень. "Нет!" — говорит тот, опустив голову. "Ну, ну, скорее!" Пристает настойчиво. Тот отказывается, не может. Пока тот отказывается, он сам на него бросился, подскочил, ногой пнул по лицу. Тот покатился, улетел навзничь и обмер. Немного погодя он сел. Говорит ему: "Ну же, торопитесь". Тот встал, отказывается. Он схватил его, опрокинул навзничь, вытащил свой поясной нож, ноздри разрезал ему ножом в отместку, веки. Все лицо разрисовал ножом, располосовал во все стороны".

В действительной жизни нередки случаи, подобные описанному в приведенном отрывке. Мне придется впоследствии снова вернуться к ним. Конечно, для того чтобы так наказать обидчика, необходимо сначала победить его в состязании. Каждый раз как я обращал на это внимание моих чукотских друзей, они неизменно возражали мне: "Виновный будет побежден". Это является руководящей идеей всех испытаний о состязаний, имеющих целью восстановление справедливости. На самом деле, некоторые подобные случаи приводили к совершенно обратным результатам. Так, например, Vaatuwge, один из трех братьев-мстителей, о которых я говорил выше, в молодости, пьяный, затеял драку с чукчей по имени Peŋewgi. Они вступили в борьбу; Vaatuwge был значительно сильнее своего противника. Он повалил его, схватил за ногу и дернул с такой силой, что нога у него выскочила из сустава. Peŋewgi так и остался хромым на всю жизнь. Peŋewgi оказался в совсем печальном положении. Его единственный двоюродный брат, Peŋeqlut, хотя и сердитого нрава, был плохой борец. А у обидчика, как уже сказано, были два брата. Все три брата славились силой и ловкостью. Так что обида Peŋewgi осталась невозмещенной.

Не менее характерный случай произошел при мне в районе Верхнего Анюя.

Чукча Umkuum полюбил жену другого чукчи, Ooqaj, жившего на соседнем стойбище. Молодая женщина отвергла его. Тем не менее он явился к ней в шатер в отсутствие ее мужа, схватил ее у входа в спальный полог и овладел ею. Все это произошло среди бела дня, на виду у всего стойбища. Обидчик пообещал женщине новую тюленью шкуру в виде возмещения, однако не исполнил своего обещания. Она пожаловалась своему мужу. Тот вызвал оскорбителя на состязание в борьбе. Но в результате борьбы оказалось, что у обоих противников силы были равные. Обиженный принадлежал к сильной семье. У него было семь братьев, взрослых и сильных. Вскоре после состязания Umkuun потерял четырех лучших оленей. Соседи насмехались над ним, говоря, что лучше было пожертвовать одной тюленьей шкурой, чем четырьмя оленями, потерю которых они считали карой за неисполненные обещания.

На одном из стойбищ в районе реки Анюя двое молодых чукоч поссорились из-за карт. Произошла борьба. Тот, который считал себя обиженным, повергнул своего противника на землю. Побежденный вскочил, схватил лежавший тут же большой кусок дерева, который был приготовлен для выделки полозьев к саням, и занес его над головой победителя, намереваясь ударить. Однако победивший успел схватить дерево за противоположный конец, выхватил его из рук нападавшего и отбросил в сторону. Затем, в свою очередь, возобновил нападение. Он пнул своего противника ногою в лицо, точь-в-точь так же, как описано в вышеприведенной сказке. Тот снова упал на землю. Все лицо его было в крови. Побежденный юноша принадлежал к сильной семье, у него было много дядьев и двоюродных братьев. Почти все они на следующий день явились на стойбище обидчика. Вытащив ножи, они угрожали перерезать сухожилия его ног, чтобы он больше не мог пинаться. Однако дело кончилось миром. Несколько дней спустя, когда поулеглись разгоревшиеся страсти противников, юноша, подвергшийся угрозам родственников побежденного, заявил, что он был прав, выхватив у него из рук дерево и ударив его. Он сам стал требовать возмещения за обиду, заключавшуюся в том, что на его стойбище было обнажено оружие. В конце концов он действительно получил kьtkaw ("жесткое воздаяние", то есть выкуп, — см. стр. 184), состоявший из четырех штук оленьего "камуса" (шкура оленьих ног). Ценность выкупа была совершенно незначительная и имела только моральное значение.

Вскоре после моего первого посещения Анюйской ярмарки ко мне явились Ejgeli, Qituwgi и другие главари местных чукоч. Они приветствовали меня довольно церемонно, но на деле они желали выпить водки в виде ответа на приветствие и, конечно, получили ее. Их было пятеро или шестеро. Я удовлетворил их просьбу, однако вслед за ними стали являться новые посетители с просьбой о том же, так что мой запас вскоре истощился. Один из опоздавших, которому не хватило водки, настойчиво требовал угощения. В конце концов он так надоел мне, что я, потеряв терпение, попросил оставить меня в покое. Он отошел в сторону, недовольно ворча. Часа через два я стоял у ворот Анюйской крепости, беседуя с проходящими чукчами и делая обычные заметки в своей записной книжке. Неожиданно ко мне подошел сзади мой обойденный гость и ударил меня кулаком по руке, так что моя записная книжка полетела на землю. "Ах ты, такой сякой! — закричал он. — Ты приходишь сюда и все время болтаешь с людьми, записываешь их слова на бумагу и не можешь дать глотка водки человеку, приходящему в твой изобильный дом". Затем, отступив немного, он сорвал с себя кухлянку (меховой балахон), оставшись полуголым. Он требовал, чтобы и я сделал то же самое и вступил в борьбу с ним. "Я стою на своей собственной земле, — прибавил он, — и я могу разделаться с тобой, как захочу". Он был прав, так как даже в официальном порядке русская территория считалась только в ограде крепости, а все пространства за оградой считались чукотской землей. Каждый вечер чукоч выпроваживали из крепости и закрывали ворота, так что это различие было весьма ощутительно. Мальчик лет десяти подбежал к моему противнику и изо всех сил старался оттащить его в сторону. Это был его сын. Однако отец был тверд в своих намерениях. Ему было лет пятьдесят. Его звали Rьnto, он происходил от приморских чукоч. Телосложение у него было слабое, но характер он имел вспыльчивый и несдержанный. Результатом его несдержанности были два глубоких шрама у него на животе. У меня не было, однако, никакого желания вступить в борьбу. Но, с другой стороны, я не хотел допустить и мысли об открытом отступлении, несмотря на то, что мой противник находился на своей земле, а я — на своей. Затруднение разрешилось благодаря приходу одного из моих товарищей по ссылке. Это был человек сильный и смелый. Не обращая внимания на неприкосновенность территории, он бросился к Rьnto, схватил его за голову и поднял на воздух. Затем он отпустил его и спросил, улыбаясь: "Чего тебе надо?" Всем видом своим он выказывал самые мирные намерения. Rьnto ничего не сказал. Он только повернулся и пошел по направлению к своему дому. На следующий день он пришел в крепость и принес с собой искупительный подарок — олений язык моему другу, как человеку, превосходившему силой нас обоих, и кусок обыкновенного мяса — мне. "Вчера я был скверный, — сказал он, — прими этот kьtkaw. Таков обычай. И дай мне мой глоток водки". Это было так лукаво, что мой друг был совершенно очарован и настоял, чтобы желание Rьnto было исполнено.

 

ВОРОВСТВО

 

Как я уже говорил, воровство довольно распространено среди чукоч, особенно среди оленных. Главным объектом кражи являются олени. Расплата за воровство такова же, как и за более серьезные проступки, а именно: состязание в борьбе, личная расправа или возмещение убытка и пеня. Обычай предписывает, чтобы возмещение было не только равноценно похищенному, но содержало бы в себе некоторую надбавку, составляющую пеню. Это имеет место, конечно, лишь в том случае, если вор сознается в своем проступке и изъявит желание исправить его, "вынужденный стыдом", как говорят чукчи. Если же вор упорно не желает сознаться, очень трудно заставить его вернуть украденное. Здесь многое зависит от силы и упорства той или иной стороны. Я приведу несколько известных мне случаев.

У одного оленевода, человека миролюбивого, пропало девять оленей. Они отбились от стада, как это вообще нередко случается, и не были найдены. Впоследствии выяснилось, что олени пристали к соседнему стаду и были присвоены его хозяином. Его собственные пастухи донесли об этом владельцу отбившихся оленей, но сам хозяин упорно отрицал факт кражи. Тогда оленевод, потерпевший ущерб, рассердился не на шутку и послал своих людей к соседу требовать выкуп. Его сын, племянник и один из его соседей пришли к стаду обидчика во время его отсутствия и взяли себе двух сильных ездовых оленей, одного хорошо объезженного бычка и трех оленей среднего качества. Они сказали пастухам: "Идите, скажите хозяину, что это сделали мы". Но на это дело не закончилось. На следующий день они снова пришли на стойбище неудачливого вора. Племянник, любивший всякие ссоры, перед уходом сказал: "Может быть, он выкажет недовольство. Тогда мы зададим ему хорошую трепку". Они пришли на стойбище и некоторое время мирно беседовали с домочадцами обидчика. Однако сам он сидел в сторонке, молча, опустив глаза. У него не хватило смелости начать ссору. К тому же я должен отметить, что племянник принадлежал к очень сильной семье и у него было шесть взрослых братьев. Затем они вернулись домой и разделили между собой добычу. Племянник взял себе молодого бычка. Сыну досталась упряжка, а отцу все остальное. Соседи говорили: "Это правильно, ведь он потерял то, что было близко сердцу — ездовых оленей". Мне передавал этот случай один из его участников.

Другой подобный случай окончился более миролюбиво. Однажды летом несколько оленей отбились от своего стада и пристали к соседнему стаду. Пастухи увидели, что один из этих оленей очень жирный, и решили убить его для себя. Они метнули аркан, но аркан порвался, и олень убежал. На рогах у него остался кусок ремня. Часа два спустя хозяин первого стойбища пришел к стаду соседа, держа в руках обрывок аркана. Олень пришел обратно к своему стойбищу, и хозяин сразу догадался, кто именно хотел своровать его оленя. "Чей это аркан?" — спросил он, смеясь. Он был уже старик, и потому этот инцидент не имел никаких последствий. Кроме того, стада паслись очень близко друг от друга. При таком условии олени часто перемешиваются, и пастухи не считают за большое преступление убить оленя, приставшего к их стаду. Иногда, желая убить какого-нибудь оленя, они сами заявляют хозяину: "О, я взял твоего оленя". Затем они, конечно, отдают взамен другого оленя из своего стада.

Я уже говорил, что на побережье Ледовитого океана открытое воровство оленей в летнее время приносит серьезный ущерб стадам богатых оленеводов.

Чукча Lewtьqəj говорил мне по поводу такого воровства: "Плохо оставаться летом на реке Palaw. Пастухи очень воруют. Когда я летовал там, то почти в каждой ложбине я находил туши своих оленей. Ноги у них были отрезаны и съедены, все же остальное оставлено гнить[286]. Кого ни спросишь: "Кто оставил здесь тушу?", все отвечали: "Я не знаю". Однажды я увидел Qoptььrgьn'а, сына Tьqo, сидящего около убитого оленя и грызущего толстую кость. Я спросил его: "Почему ты не относишь тушу своему отцу, раз уж ты убил оленя? Он ведь тоже голоден". Он ничего не ответил. "Или, может быть, если ты хочешь, я отдам тебе все свое стадо". Мы оба сняли свои меховые рубахи. Он был молод, но ничего не мог со мной поделать, потому что большой гнев овладел мною. Я повалил его на землю, схватил свой толстый кожаный пояс, начал бить его по голой спине, пока вся она не покрылась кровью. После этого я решил никогда больше не приходить в эту землю воров". Lewtьqəj было около пятидесяти лет, характер у него был тихий и спокойный, но обиды повторялись слишком часто для того, чтобы оставлять их безнаказанными. Чукотский "начальник" Ejgeli и приморский торговец Cepat однажды также поссорились из-за украденных оленей. Cepat, будучи приморского происхождения, не мог иметь достаточную опытность в оленеводстве. Его стадо большею частью состояло из оленей, недавно купленных из других стад. Благодаря этому привычка оленей к стаду была слабее, чем в обычных стадах, и Cepat почти каждое лето терял нескольких оленей. В одно лето от его стада отбился большой отрывок, больше трехсот оленей. Вскоре с реки Олой дошел слух, что олени пришли к стаду Ejgeli и он оставил их у себя. Весной Cepat и Ejgeli встретились, как обычно, на ярмарке. Cepat спросил о своих оленях. Ejgeli заявил, что он ничего не знает об этом. Cepat угрожал, что на обратном пути с ярмарки он нападет на стойбище Ejgeli. Но здесь произошла та драка на ярмарке, о которой я уже не раз говорил, и внимание Cepat'а было отвлечено.

У приморских чукоч воровство встречается гораздо реже, чем у оленеводов. Это можно объяснить, пожалуй, отсутствием у них ценных предметов. Однако мне все же известны несколько случаев воровства. Об одном из них я уже говорил выше[287]. Жители селения Quluci жаловались на обитателей селения Lũren. Последние ограбили собачников Quluci, когда они возвращались с побережья Тихого океана с грузом чужеземных товаров.

Другой случай произошел с чукчей Qoplanto, из Мариинского Поста (ныне поселок Анадырск). Зимой 1898 года он встретил на тундре двух мужчин из поселка Valqatlen. Они шли в Мариинский Пост с большим запасом водки, предназначенной для продажи. Qoplanto присоединился к ним, провел с ними ночь и купил у них немного водки в обмен на пушнину, которую он вез с собой. Затем он отнял у них силой часть их водки и уехал прочь, несмотря на то, что их было двое. Они не особенно сопротивлялись, так как были чужими в этом районе. Qoplanto к тому же был хозяином "переднего дома" в своем поселке (в северной части Анадырского лимана, против русского поста). Однако, когда Qoplanto уходил, они сказали ему: "Ну, теперь уж ты постарайся не заезжать на нашу землю. Тогда мы в свою очередь сосчитаемся с тобой". Зимой 1900 года, когда я собирался ехать в северные поселки, Qoplanto сначала предложил мне свою помощь в перевозке клади, но перед самым отъездом он отказался. Он объяснил мне, что боится ехать в поселок Valqatlen из-за этого дела.