Символические реформы и существенные нововведения

 

Во время обсуждения первой конституции и до него, то есть в течение

31

восьми месяцев, Временное правительство правило при помо­щи декретов, поскольку его подсте­гивала необходимость действовать и не обмануть надежды миллионов испанцев, которые привели его к власти.

Назовем следующие из при­нятых мер:

Объявление о плане создания не­скольких тысяч народных школ (около семи тысяч); факульта­тивный (а не обязательный) отныне характер религиозного образова­ния (катехизис) в народных шко­лах; провозглашение свободы совести в вопросах религии; запреще­ние распятий и изображений святых в школьных классах; изъя­тие произведений искусства, нахо­дящихся в церквах (с целью их со­хранения); секуляризация клад­бищ; разрешение развода (впос­ледствии подтвержденное зако­ном); отмена (за исключением ро­ждества и Нового года) рели­гиозных праздничных дней и т. д. Все это составляло довольно раз­нородную совокупность, где сим­волизм некоторых мер противоре­чиво сочетался с настоящими нововведениями.

С другой стороны, Мануэль Асанья, военный министр, един­ственный член Временного прави­тельства, изучивший проблемы ар­мии не только с точки зрения ее функции в новом государстве, но и с точки зрения реформ, необхо­димых для ее модернизации, сокра­тил количество военных округов ( divisiones organicas )с шестнадцати до восьми; предоставил тридцати­дневный срок генералитету и выс­шему и низшему офицерству для досрочного выхода в отставку с сох­ранением полного жалованья; от­менил звания генерал-капитана и ге­нерал-лейтенанта, унаследованные от старого порядка; реорганизовал генеральный штаб армии; заменил военную администрацию в Испан­ском Марокко гражданской; за­крыл, как очаг антиреспубликан­ской агитации, военную академию Сарагосы, чьим начальником был бригадный генерал Франсиско Франко; преобразовал систему производства в следующий чин; из­менил длительность военной служ­бы, полностью устранив возмож­ности освобождения от воинской повинности, которыми пользова­лись призывники, принадлежавшие к привилегированным классам.

Все это с тех пор стали называть «военной реформой» Асаньи. Она, подчеркнем, вошла в силу до принятия кортесами конституции и являлась соединением противоре­чивых мер: одни из них были пре­восходны, другие —губительны. Ес­ли декреты, касавшиеся демокра­тизации армии путем нового спо­соба производства офицеров в сле­дующий чин, отмены излишних высоких воинских званий, равен­ства всех военнообязанных перед призывом и т. д., принадлежали к положительным мерам, то предло­жение офицерам выйти досрочно в отставку при условии полного сохранения жалованья (приняли его после провозглашения республики 10 тысяч из общего количества 21 966 офицеров и 566 генералов) оказалось серьезной ошибкой.

С помощью этой меры Асанья, конечно, предполагал разгрузить армию от избытка командного со­става, а главное, избавиться от большого количества офицеров-монархистов. Армию разгрузили, но отнюдь не избавили от элемен­тов, враждебных новому порядку. Многие офицеры республиканско­го направления действительно вы­шли в отставку, а генералы — монар­хисты и фашисты, принадлежав­шие к замкнутому клану «африкан­цев», как раз от ухода воздержались.

 

Автономия Каталонии

 

Если в период реформ респу­блика вступила в трагически напря­женные отношения с важным сек­тором рабочего движения (анархо-синдикалистами), то зато ей уда­лось разрешить без резких столк­новений в высшей степени слож­ную проблему: Статут Каталонии.

Старт, однако, был весьма не­удачен.

Опираясь на формальные обя­зательства, подписанные участни­ками Сан-Себастьянского пакта, согласно которым обещанная Ка­талонии автономия должна была быть ей предоставлена, как только Учредительные кортесы примут соответствующий закон, неко­торые каталонские националисты — чьим почитаемым вождем был полковник Масиа, семидесятилет­ний энтузиаст, седовласый конспи­ратор, познавший тюрьмы и изгна­ние, — пожелали сразу же после падения монархии пойти значительно дальше, провозгласив 14 апреля в Барселоне с балкона парламента l ’ Estat Catala ,другими словами, Каталонскую республику.

Такое несвоевременное решение вызвало у всех членов Временного правительства резкую реакцию, полную гнева и осуждения. Реше­ние это действительно грозило на­рушить единство республиканцев, но, принимая его, Масиа сразу обеспечил себе прекрасную роль, хотя вскоре, как увидим, забил отбой.

Если республиканцы и социа­листы хотели, чтобы Каталония как можно скорее получила статут, удовлетворяющий ее стремления к автономии, то никто из них не же­лал на деле, чтобы эта богатая про­мышленная область, столько веков связанная с Испанией, сразу же са­ма себе даровала независимое на­циональное существование.

Для того чтобы образумить полковника Масиа, в Барселону от­правилась первая делегация Вре­менного правительства (в составе Фернандо де лос Рйоса, министра юстиции, Марселино Доминго, министра

32

народного просвещения, и Николау д'Оливера, каталонца и министра экономики), а Индалесио Прието распустил слух, что для предотвращения отделения будут введены в действие армия и гра­жданская гвардия.

Трем эмиссарам при помощи Луиса Компаниса, лидера Esquerra de Catalunya *(недавно созданной массовой партии, объединившей в своих рядах мелких землевладель­цев, рабассайров,среднее крестьян­ство, некоторое количество ката­лонских рабочих, не обладавших ясным сознанием своей социаль­ной принадлежности, видных интеллигентов, ратующих за ката­лонское культурное обновление, и даже кое-каких представителей де­ловой и коммерческой буржуазии), удалось смягчить старого мечтате­ля, который согласился в конце концов на провозглашение декре­том регионального самоуправле­ния во главе с правительством, вос­крешавшим старинный Генералидад —исторический институт, во­время вытащенный, по выражению Пьера Вилара, из «националисти­ческих идеологических музеев»; для пылкого полковника это был почетный компромисс. 23 апреля декрет был обнародован, и 27 апре­ля Алькала Самора совершил офи­циальный визит в Барселону от имени Временного правительства.

Торжественно встреченный ли­кующим городом, он обнял пол­ковника Масиа на большом балко­не Дворца Генералидада, скрепив таким образом перед лицом не­сметной толпы заключенное не­сколько дней назад соглашение, ко­торое увенчало десятилетия на­дежд и борьбы. Отныне на площа­ди Сант-Жауме, которой вскоре дали название «площадь Генера­лидада», красно-желто-лиловое знамя Испанской республики и красно-желтое знамя Каталонии развевались вместе на флагштоках общественных зданий.

Во время визита главы Времен­ного правительства в Барселону было решено, что проект статута будет изучен и станет предметом референдума. 2 августа избиратели направились к урнам по всей Ката­лонии, чтобы высказать свое мне­ние о предложенном им статуте. Результаты голосования: 592 691 «да», 3726 «нет»; около 200 тысяч, однако, воздержались от голосова­ния. Для внушительного большин­ства каталонцев этот референдум отметил начало новой эры. Для полковника Масиа это был апо­феоз. Перед ликующей толпой тот, кого в народе запросто называли A vi(дедушка), произнес прерывающимся от волнения голосом: « Ja som lliures(отныне мы свободны). И никакая власть в мире отныне не сможет сломить волю каталонско­го народа... Каталония займет по­четное место среди цивилизован­ных наций».

14 августа 1931 года автоном­ное правительство Генералидада под председательством полковни­ка Масиа приступило к выполне­нию обязанностей.

Победа, одержанная каталон­скими националистами, немедлен­но разбудила в душе монархистов и консерваторов — долгие годы вообще отрицавших особый характер регионов, хотя Каталония и Стра­на Басков дают тому два бесспорных примера, — всех старых де­монов векового кастильского цен­трализма.

Поэтому, когда текст статута был поставлен на обсуждение в Уч­редительных кортесах, это вызвало невероятный взрыв антикаталон­ских страстей, показавший, на­сколько устойчив был (даже в этом республиканском собрании) почти утробный кастильско-каталонский антагонизм, который умело под­держивали испанская монархия и церковь.

При чтении газет того времени и дебатов, вызванных обсуждением статута, испытываешь неловкость перед поразительным убожеством, неубедительным, чуть ли не ра­систским характером «кастиль­ской» аргументации, призывающей рассматривать каталонцев как на­род коммерсантов, неспособный постичь величие, присущее потом­кам 500 тысяч кастильских идаль­го, носителям всех добродетелей.

Потребовалась вся сила диалек­тики Мануэля Асаньи, чтобы кор­тесы приняли, правда не без изме­нений, проект статута и проголосо­вали за статьи, дающие Каталонии правительство, парламент, адми­нистрацию, юстицию, бюджет и культурную автономию, оставив открытым щекотливый вопрос от­ветственности за общественный порядок (каталонская полиция или общенациональная государствен­ная полиция?).

 

Обманутые ожидания басков

 

Хотя 14 апреля первым городом и муниципалитетом Испании, про­возгласившим республику, был Эйбар, Временное правительство — а особенно один из его членов, со­циалист Индалесио Прието, чей ав­торитет был высок почти во всех слоях населения Бильбао, — вырази­ло неодобрение, когда одно крыло баскского католицизма, руководимое тогда Хосе Антонио Агирре — преуспевающим адвокатом, близ­ким к деловым кругам, стоящим за национальную эмансипацию Эускади **, — объявило, что Баскская республика явится частью будуще­го Испанского федерального госу­дарства.

________

* Каталонская левая (катал.) — Левая ре­спубликанская партия Каталонии, созданная в марте 1931 года и объединившая мелкую и среднюю буржуазию — Прим. ред.

** Баскское название Страны Басков. — Прим. ред.

33

Когда Агирре и его друзья при­звали баскских муниципальных со­ветников организовать 17 апреля «марш в Гернику», чтобы встре­титься всем под Священным дере­вом старинного баскского города, Мадрид реагировал весьма реши­тельно, запретив и самый «марш», и собрание в Гернике.

Чего боялись в Мадриде и поче­му приняли эти меры?

Не входя в подробности, скажем, что вокруг Прието образовался целый клан, который желал подчи­нить регионалистские устремления влиянию социалистов и обвинял сторонников Агирре в «антиреспу­бликанизме». Маневр этот похо­дил на попытку перехватить ини­циативу.

2 мая Прието сам предложил ба­скам от имени Временного прави­тельства «автономный статут», и это развязало страсти среди баск­ских националистов. Традициона­листы-католики и националисты, последователи Агирре, оспаривали ведущую роль в движении. В конце концов одержал верх Агирре. Он добился в Эстелье председатель­ства, объединил оба течения и по­требовал создания автономного правительства, облеченного полно­мочиями, которые позволили бы ему определить отношения между церковью и Страной Басков, поль­зуясь прямыми связями с Ватика­ном.

Однако население Бильбао при­няло сторону Прието, враждебного такому антисветскому характеру проекта статута, и решение про­блемы в целом было отложено.

В ходе событий отношения ме­жду этим регионом и центральной властью все время обострялись. Потребовались победа Народного фронта на выборах и военный мя­теж 18 июля 1936 года, чтобы баски в пламени гражданской войны получили наконец статут, о котором с ними до сих пор только мелочно торговались, статут, который в час трагедии подвигнул их принять массовое участие в борьбе за Ис­панскую республику.

Итак, первые месяцы существо­вания Временного правительства не были, как можно заметить, идиллией.

 

Религиозный вопрос

 

В этой сложной и напряженной обстановке разразился правитель­ственный кризис, порожденный об­суждением в Учредительных корте­сах главных статей конституции, касающихся отношений церкви и государства.

Когда речь зашла об утвержде­нии мер, принятых Временным правительством в конце апреля и в мае по религиозному вопросу, о включении их в конституцию, тлев­ший до этой поры конфликт вспых­нул открыто и привел к пуб­личному столкновению в кортесах главы правительства Алькала Саморы с радикальными республи­канцами и социалистами.

Полемика сосредоточилась на нескольких статьях конституции: это были, с одной стороны, статья 3, с другой —статьи 24, 25 и 26, гла­сившие, что Испания не имеет офи­циальной религии, определявшие условия осуществления религиозной свободы, а также новые отно­шения между церковью и государ­ством.

Для католиков-консерваторов самый факт обсуждения возможно­сти существования светского госу­дарства без официальной религии был извращением, если не кощун­ством. Словно в литании, во всех их выступлениях повторялся один и тот же аргумент. «Католическая церковь, — твердили они неизмен­но, — мать Испании, источник ее ве­личия». Им казалось святотат­ством намерение поставить нарав­не, да еще в конституционной статье (статья 26), церковь и какую бы то ни было другую ассоциацию, хотя бы она объединяла самый блистательный ареопаг ученых и писателей-атеистов.

Дебаты в кортесах по этому по­воду были тем более бурными и сложными, что Алькала Самора, а вслед за ним Мигель Маура (ми­нистр внутренних дел) приняли сторону правой, нарушив тем самым правительственную солидарность. Их поведение возмути­ло республиканское общественное мнение.

Вызвавшие споры статьи консти­туции касались, по словам испан­ского историка и экономиста Рамона Тамамеса, «огромной власти испанской церкви, которая в про­шлом всегда занимала благоприят­ную для правящих классов позицию, а в последние дни либераль­ной монархии и особенно во время диктатуры [Примо де Риверы — Ж. С]с беспокойством следила за успехами республиканцев и поли­тическим ростом пролетариата, выступавшего под знаменами ан­тиклерикального марксистского социализма или в рядах анархо-синдикализма, открыто порвавше­го с католицизмом».

Оба лагеря — церковь и сторонни­ки секуляризации государства — вступили в жестокую борьбу, сры­вая всякую возможность достиг­нуть договоренности и крайне за­трудняя поступательное движение нового режима. Первоначальное содержание 26-й статьи подвер­глось мелким изменениям и пере­делкам. Но правые, Алькала Само­ра и Маура, не отступали ни на пядь в вопросах, касавшихся под­чинения религиозных конгрегации специальному закону; отмены в течение двух лет всех субсидий (госу­дарственных, региональных, про­винциальных и муниципальных), которыми они пользовались; уважения законов, касающихся безо­пасности государства; запрета [для них] заниматься промышленной и коммерческой деятельностью.

34

Все эти споры только утвердили монархический и консервативный лагерь в желании сплотить свои силы. Главные католические га­зеты и священники в своих пропо­ведях повели кампанию против правительства. Они изображали его порождением международного заговора франкмасонов, поставив­шего своей целью «уморить голо­дом лишенное всяких владений ду­ховенство» («Дебате»). Объявля­лось, что пора «вымести всю эту нечисть».

Постепенно тон все более оже­сточался. На митингах, собирав­ших несметные толпы, поносили республику, франкмасонов, соци­алистов, рабочих, коммунизм и анархизм, а множество школьни­ков носили на цепочке маленькие распятия, чтобы «вознаградить се­бя» за те, что сняли со стен школьных классов. Религиозные изображения, уцелевшие от май­ских пожаров, почитались как чу­дотворные святыни. Расхватывали клочки сутаны спасшегося из пла­мени иезуита.

Итак, религиозный вопрос стал одной из наиболее сложных проб­лем нового режима. Составители проекта конституции остерегались, однако, вводить в основной закон выражения, которые могли бы ос­корбить католическое обществен­ное мнение. Отделение церкви от государства, секуляризация и про­чее определялись такими же пра­вовыми терминами, как во многих современных конституциях. Све­денная на уровень философских воззрений религиозная вера (и аб­солютное право на нее для каждого гражданина) становилась делом личной совести и того или иного взгляда на происхождение и назна­чение человека. Ничуть не больше. Ничуть не меньше.

Но у правых, пользовавшихся поддержкой церкви, было на этот счет другое мнение. Они составили мозаику из всех статей конститу­ции, покушавшихся на вековые прерогативы духовенства, и ис­пользовали ее как главный козырь.

Республиканцы всех направле­ний, сторонники этих реформ, надо сказать прямо, не показали себя в этом случае великими стратегами. Вместо того чтобы, как говорят ныне, «снять напряженность» спо­ра и постараться терпеливо объяс­нить, почему непомерная власть церкви внутри государства являет­ся ничем не оправданной историче­ской аномалией, они попались в ловушку антиклерикального крас­норечия.

Только Асанья — из всех левых республиканцев, радикал-социали­стов и радикалов — показал, прибег­нув к блистательному историческо­му анализу, как в XIX веке после «дезамортизации»*, осуществлен­ной либералами, церковь под при­крытием конкордата 1851 года по­степенно вернула свою власть, сно­ва наложила руку на образование и восстановила свое огромное богат­ство, потеряв тем самым в духов­ном плане то, что снова приобрела в плане мирском. Но в конце своей речи оратор все же распалился. Вместо того чтобы подчеркнуть юридическое и практическое значе­ние предлагаемых кортесам мер, он воскликнул, что если Испания XVI и XVII веков была католиче­ской, то Испания XX века переста­ла быть ею ( Espaha ha dejado de ser catblica ).Сказав это, он только подлил масла в огонь. Если и была толика (статистическая) истины в этой формулировке, воспринятой в католических кругах как удар гро­ма, то ее полемическая (и не очень мотивированная) сторона смести­ла центр тяжести проблемы.

Дискуссия о 26-й статье своди­лась на деле к одному вопросу: со­хранят или нет религиозные кон­грегации фактическую монополию, принадлежавшую им в области на­родного образования. Оратор ни в коем случае не должен был поки­дать эту почву. Продолжая высту­пление, Асанья, конечно, вернулся к существу спора, уточнил свою цель, но сказанного не вернешь. Красноречие возобладало над ос­торожностью.

Должна ли была нарождающая­ся республика проявить больше гибкости в религиозном вопросе?

Сейчас, по прошествии времени, легко говорить, что было бы более мудро не оскорблять чувства мил­лионов католиков, принадлежащих к сельским и городским мелким и средним слоям, тем более что мно­гие представители низшего духо­венства, особенно в Каталонии и Стране Басков, голосовали за ре­спублику 12 апреля 1931 года.

Но можно ли забывать, что ис­панская церковь обладала тогда огромной светской властью, а большинство ее высших служите­лей ненавидели республику, как о том свидетельствовало пастырское послание кардинала Сегуры?

История — безжалостный судья. От ее бдительного ока не укроется ничто. Отныне все произнесенные речи, как и все принятые меры по религиозному вопросу, стали ком­понентами беспощадной борьбы, в какую вступили все действую­щие силы, одни — затем чтобы идти вперед, другие — чтобы вернуть statu quo ante ,прежнее положение вещей.

Первым эпизодом этой борьбы была отставка дона Нисето Алькала Саморы, главы Временного пра­вительства, и другого католика, то­же консерватора, Мигеля Мауры, министра внутренних дел. Отстав­ка эта на некоторое время развяза­ла руки Мануэлю Асанье. Назна­ченный 13 октября 1931 года главой

___________

* Согласно законам о церковной «дез­амортизации» (ликвидации неотчуждаемос­ти феодальной собственности церкви), из­данным в 1835-1837 годах, было закрыто большинство монастырей, а их земли конфискованы и пущены в распродажу — Прим. ред.

35

Временного правительства, он отныне связал свое имя с тем, что впоследствии было названо «двух­летием реформ».

 

Земельный вопрос

 

Самой яркой иллюстрацией без­действия правительства в социаль­ном плане был его подход к аграр­ной реформе, которая должна бы­ла бы стать краеугольным камнем нового режима.

Если оплата сельскохозяйствен­ных рабочих в течение 1931-1933 годов возросла вдвое, то проблему проблем — концентрацию обрабатываемых земель в руках латифундистов — только начали изу­чать. А это было способом ухо­да от действительности.

Лишь после шестимесячного об­суждения в Учредительных корте­сах аграрный вопрос был включен в основной закон. Но это был толь­ко первый шаг, причем теоретиче­ского характера. И весьма скромный. Аграрному вопросу бы­ла посвящена лишь одна статья (статья 47), составленная довольно туманно, в абстрактных общих фразах. Она гласила:

«Республика окажет помощь крестьянам и, среди прочего, при­мет закон о неотчуждаемой семей­ной собственности, свободной от всяких налогов, о сельскохозяй­ственном кредите, стихийных бед­ствиях, ссудных кассах, агрономи­ческих школах, ирригационных ра­ботах и прокладке проселочных дорог».

Трудно было выразиться более неясно. О будущем положении ла­тифундий, принадлежащих аристо­кратии, нет даже упоминания.

Когда в кортесах открылось об­суждение закона о проведении в жизнь статьи конституции, касаю­щейся аграрного вопроса, страсти разгорелись. Радикалы, подстре­каемые Алехандро Леррусом, хотя он и был еще министром коали­ционного правительства 14 апреля, бросили лозунг: «Аграрная рефор­ма — да! Социалистическая аграр­ная реформа — нет!»В ответ социа­листы предприняли контратаку, потребовав, чтобы решение аграр­ной проблемы больше не отклады­валось.

Споры ожесточились. Шли бата­лии за поправки, цель которых бы­ла сорвать всякую серьезную по­пытку изменить вопиющее нера­венство в распределении земельной собственности. С 10 мая по 9 сентя­бря 1932 года из 71 заседания парламента 46 были посвящены обсу­ждению закона об аграрной рефор­ме, утвержденного в конце концов 15 сентября.

Аграрная политика правитель­ства Асаньи с 1931 по 1933 год в си­лу своих проволочек и противоре­чивости была гибельна для нарож­дающейся республики. Англичанин Реймонд Карр, профессор из Окс­форда, писал по этому поводу во введении к труду «Республика и гражданская война в Испании»:

«Несомненно, в социальной об­ласти в 1931-1933 годах Респуб­лика выбрала наихудшую из воз­можных линий поведения. Как средство улучшения положения крестьянства аграрная реформа по­терпела полный провал». В общем, правительство Асаньи не только экспроприировало ничтожно мало, но и глубоко разочаровало самые обездоленные слои крестьянства, ожидавшие всего и не получившие почти ничего.

Законодательные меры, при­нятые Ларго Кабальеро в качестве министра труда, с целью обеспе­чить сельскохозяйственным рабо­чим абсолютное преимущественное

Толедские крестьяне, арестованные гражданской гвардией за то, что они выступали против задержки аграрной реформы.

36

право на получение работы по месту жительства, в то же время ударили по тем, кто раньше мог найти работу, переходя из деревни в деревню; повредили сбору уро­жая в некоторых областях из-за не­хватки рабочей силы на местах; побудили многих землевладельцев провести «посевные забастовки».