Волшебница прислушивалась к звукам празднующего победу лагеря и едва заметно улыбалась. Над рыжей её головой раскинулись мириады звёзд.

...

Спереди поступила команда на остановку и ночлег. Отто фон дер Фюрстенберг повторил команду своим людям, — их осталось четверо, — после чего тяжело слез с коня. К нему кинулся паж, чтобы помочь. Дворянин буквально повалился на землю и велел готовить постель рядом. Слуга в скором времени нарубил веток, расстелил на них попону, матрас и положил подушку.

Теперь нужно было высвободить господина из плена стальных доспехов. Дело осложнялось тем, что тот уже храпел из недр шлема. Пришлось настойчиво постучать.

— Себе по башке постучи, дурень, — выругался рыцарь и с большим трудом сел. Вскорости, однако, он с помощью пажа избавился от брони и велел подать себе вина. Сражение было проиграно, но так что же, горевать? Жив — и на том спасибо.

Слуга протянул ему бокал прохладного напитка.

— Цинтрийское, 1230-го года, господин.

Дворянин задумался на секунду, но потом ухмыльнулся сам себе:

— Ведь почти выиграл, даже в руках подержал. Жаль, Джаап, наверное, не выбрался, как и тот, Виллем, кажется.

Сделав полный глоток, Отто фон дер Фюрстенберг задержал вино во рту, глаза его полезли на лоб от удивления. Затем он выплюнул жидкость на траву. Потому что то было не вино, а кровь.

...

— Так и сколько же вы там положили, милсдарь Болтон? — спросил лучника торговец лесом.

Было начало ноября, ночами холодало, иногда даже выпадал снег. Марксман потягивал ривийское фруктовое. Выдали жалованье, прибавили в честь победы, поэтому лучник отправился покутить в корчму, где его, как ветерана, собрались послушать добропорядочные бюргеры.

На прозвучавшую реплику Джон Болтон хитро сощурился:

— Не считал. Но вы можете представить сколько, если скажу, что в моём колчане осталась всего одна стрела. Всего же нас там было тысяча триста человек. А в колчане двадцать четыре стрелы.

Купец что-то прикинул в уме:

— Да... Тридцать тыщ "чёрных", выходит угробили?

Лучник кивнул, как бы размышляя.

— Слышали, милсдари? — воскликнул торговец, — Тридцать тыщ нильфов положили!

— Да не может того быть! — отвечал банковский клерк, — Тысяча триста человек смогла победить тридцать тысяч? Протестую.

— Протестуйте, а человек за нас воевал!

— Воевал, и что ж? Скажите, служивый, а окромя лучников бывал ещё кто на поле?

Джон Болтон отпил ещё из кружки.

— Ясное дело. Дворяне из Темерии, Редании, Аэдирна, Каэдвена. Ополчение из Соддена, Вердэна. Бывшая дружина цинтрийского короля и Вольная компания. Порядочно народу.

— Так-то, уважаемый, побрейтесь и не встревайте! — накинулись на недоверчивого клерка окружающие зеваки.

— Ну, может и правда ваша, господин лучник, но ведь дело тем не кончилось. Слыхал я, что в то самое время, пока вы "чёрных" громили, вокруг дикие варвары сёла разоряли?

— То кочевники были, что с нильфами пришли, — отвечал марксман, — Их ещё столько же было, сколько имперцев.

— Итого...тридцать тысяч вы на тот свет отправили, да ещё кто-то остался в Цинтре сидеть, да ещё кочевников было, да ещё ваших... Уж не меньше ста тысяч сражающихся будет!

Ветеран пожал плечами.

— Пожалте, милдарь, выпейте ещё кружечку за наш счёт! С уважением!

— Благодарю, — отвечал лучник, провожая собравшихся милейшей улыбкой.

Всё время, пока он беседовал, на него поглядывал один краснолюд из компании, что сидела поодаль. Когда зеваки отошли, к лучнику подошёл этот самый крепыш:

— Шелдон Скаггс.

— Джон Болтон, — кивнул марксман.

— Ну и заливаешь же ты дружище. Какие тридцать тысяч? Какие сто тыщ комбатантов? Я же сам под Содденом был, мы этот частокол строили.

— Да конечно это ерунда. Просто пойми, что за две тысячи триста восемьдесят семь убитых никто пиво не поставит. Любят люди большие и круглые цифры, понимаешь?

Краснолюд усмехнулся:

— Ох, ловкаааач.

— Ну так. А историки и так запишут, что мы добрую треть армии императора разбили. Всяк при своём остался, все довольны.

7

На улице уже была глубокая ночь. Тёмная апрельская ночь. В очаге тлели угли, на стенах плясали блики.

—...и живём мы теперь в ожидании, когда "чёрные" вернутся. А пока они сидят за Яругой, можно спать спокойно, — закончил рассказ ярл Кнут.

— Ты каждый раз по-новому говоришь. Теперь хоть знаю, откуда у нас взялся Хууб, — заметил Удальрик.

— Сразу всё не вспомнишь, так много произошло в те дни. Ну, ступай в кровать, — пробубнил отец сыну, допивая из рога эль.

...

На следующее утро Удальрик собрал стадо. С ним шли Свейн из деревни Хов и Бьярни, сын Торкеля, соратника ярла. Не торопились, да и гнать овец было хлопотно.

Тем не менее, к обеду прибыли на выгон. Ещё какое-то время спустя подошли к пастушьей хижине, где предстояло провести два месяца. Из дымохода чадило.

Парни были готовы к такому — объявленные вне закона и изгнанные из кланов старались забраться подальше от людей. С ними ухо надо было держать востро, так как терять пропащим было нечего.

Сбросили поклажу на землю. Бьярни положил стрелу на тетиву, Свейн, как побывавший в бою, пошёл осматривать дом сзади. Удальрик прислушался: внутри никого не было. Он огляделся.

Выгон располагался между отрогами, здесь была только трава и ни кустика. Ниже были скалы, спускавшиеся к морю.

— Похоже, ни души. Войдём? — спросил товарищей Удальрик.

— Давай, — подбодрил Свейн, завершив обход.

Отворили дверь и вошли. Удальрик замер — у очага стоял незнакомец и следил за котелком на огне. Рядом стояли два меча.

— Гостями будете? — спросил человек.

— Смотря, кто ты сам таков, — бросил через плечо Удальрика Свейн и тоже зашёл в комнату.

Человек обернулся. Был он среднего роста и крепок, в рубахе, серых штанах, но босой — по-домашнему. И всё было бы обыкновенно, кроме страшных шрамов, избороздивших лицо, да мерцающих жёлтых глаз. На шее у незнакомца висел амулет в форме кошачьего черепа.

— Я Тейгр, ведьмак, — представился человек.