Изгои: разноцветный олень и эльф, поднимающий проблему образа жизни

Вот что говорит Рик Голдшмидт, автор «Рудольфа, красноносого оленя», о создании классической праздничной серии программ компании Rankin/Bass: «Впервые выйдя на канале NBC 6 декабря 1964 г., «Рудольф» стал самой рейтинговой и долгоживущей праздничной телепередачей за всю историю». Сюжет ее примерно таков. Олененка с красным носом не берут в оленьи игры из-за его яркого носа. Он присоединяется к Герми – эльфу, который хочет стать дантистом, и Юкону Корнелиусу, старателю. Они случайно встречают Ужасного снежного человека и находят целый остров отвергнутых игрушек. Рудольф клянется, что приведет Санту на помощь игрушкам, и в Рождественский сочельник возвращается на Северный полюс. Но сани Санты теряют путь в тумане. Тогда Санта смотрит на Рудольфа, и у него появляется блестящая идея.

Давайте посмотрим на три ведущие характеристики постмодернистского мышления и на то, как они отражаются в литературе и драме нашего времени, а также на то, как «Рудольф» их все иллюстрирует.

Первая характеристика – склонность ставить под вопрос основополагающие мифы нашей культуры.

Подобные мифы навязывают рациональный порядок и иерархию тем, кто живет в данной культуре. Это те истории, вокруг которых мы организуем собственные идеи того, что правильно и что неправильно, кто – положительный герой, а кто – отрицательный.

Рациональный порядок, однако, непременно будет деспотичным, ограничивающим и несовершенным из-за того, что власть имущие используют любую социальную структуру (образование, право голоса, доступ в столицу и т. д.), чтобы удержать свое положение. Эти структуры включают закон и язык, искусство и литературу, даже кино. Ни один из тех, чье мировоззрение сформировано верой в подобную реальность, не может воспринимать мир иначе, кроме как подтверждение своих основополагающих установок.

Итак, каков же великий миф Северного полюса в «Рудольфе»? Где тут неправда? «Рудольф» – это повествование о вреде непроверенных убеждений. Наши герои – Рудольф, молодой олень и Герми – эльф, который работает в мастерской игрушек Санты. Рудольф не вписывается в общество других оленей из-за своего «яркого носа». Даже его отец, гордый Доннер, стыдится того, что Рудольф так отличается от других. Во время «Оленьих игр» – аналога Квиддича для оленей – Рудольфа унижают из-за носа даже несмотря на то, что он хорошо летает.

У истинных оленей черные носы. Олени с нечерными носами, следовательно, «другие» и «недоолени» по сравнению с теми, чьи носы нормального цвета. Не забывайте, эта программа впервые вышла в эфир в 1964 г. Рудольф – меньшинство, угнетаемое из-за цвета.

У эльфов Санты все немногим лучше. Нос эльфа Герми правильного розового оттенка. «Другим» его делает выбор образа жизни. Герми ненавидит делать игрушки в мастерской Санты и хочет стать дантистом, поэтому над ним насмехаются и его сторонятся. Для Герми и Рудольфа счастливый мир Северного полюса – жалкая тюрьма. Они отвергают основной миф культуры Северного полюса: все счастливы и полезны на тех местах, которые им уготованы.

Вторая характеристика постмодернистского мышления такова: ничто не является тем, что вы думаете, и никто не является тем, кем кажется на первый взгляд.

Один из догматов постмодернизма – нельзя полагаться на наше восприятие реальности. Мы ничего не видим и не ощущаем таким, каково оно есть на самом деле, но только через фильтр предрассудков. Следовательно, истинное «знание» требует изучения того, как мы мыслим и как понимаем вещи, которые ощущаем. «Истина» относительна. В повествовании наша неспособность знать лучше всего изображается через неожиданный финал, в котором мы лицом к лицу сталкиваемся с собственным ошибочным восприятием и неверным пониманием людей и проблем, о которых мы читали.

В «Рудольфе» «сюрприз» (настолько характерный для постмодернистской литературы, что вряд ли может сойти за сюрприз) состоит в том, что те самые качества, которые отвергались культурой оленей и эльфов, оказываются необходимыми для спасения этого сообщества в безнадежные времена. Рудольф, которого презирают друзья и собственная семья, спасает положение во время бури, которая иначе не дала бы Санте доставить подарки.

Герми спасает всех своей эксцентричной преданностью стоматологии, вырвав клыки у Ужасного снежного человека в финале истории. Кто бы мог подумать?! Те особенности, которые делали Рудольфа и Герми отщепенцами, оказались всем необходимы. Мы не заметили этого, потому что согласились с предубеждениями насчет необходимости существования только черных носов и счастливых игрушечных дел мастерах – эльфах.

Третье качество постмодернистского мышления: размывание жанровых границ, смешение высокого искусства и развлечения.

В архитектуре это называется «двойным кодированием» и означает включение элементов других стилей, например георгианского портала или карниза в стеклянном небоскребе в стиле «баухауз», чтобы резало глаз и заставляло зрителя осознать, что же перед ним. В литературе наших дней непривычное смешение жанров в одной работе нужно, чтобы встряхнуть предвзятые представления читателя о том, что же он читает. Это создает состояние легкого замешательства, неуверенности в том, чего можно ожидать и что произойдет дальше, и дает благоприятную возможность для писателя донести более значительную идею.

Когда «Рудольф – красноносый олень» впервые появился как рождественский мультфильм в 1964 г., это было развитием песни и сюжета, уже хорошо знакомого американским зрителям. Кроме того, что это было телешоу, выросшее из праздничной поп-песни, передача о Рудольфе включила еще два элемента, поставленных с ног на голову. Это была анимация в технике покадровой съемки с использованием кукол, а не мультик в стиле Багз Банни и, что невероятно по крайней мере для меня, это был мюзикл. Олени, Санта, дантисты, отвергнутые игрушки поют на Северном полюсе, словно это Бродвей. Я хочу сказать, не странное ли это шоу? Смешение жанров и средств идеально подходит, чтобы показать разрушающую предрассудки постановку, потому что сам способ ее изложения уже заставляет аудиторию ставить под сомнение свою убежденность в том, что они видят и думают.

Как вы уже знаете из путешествия через первые четыре главы, Роулинг – мастер смешивать жанры. Конечно, она делает это для того, чтобы донести свои постмодернистские идеи и мораль.

Роулинг как писательница своего времени

Надеюсь, сейчас вы видите, зачем нам нужны были эти переписанные версии «Дракулы», «Франкенштейна», «Тома Брауна» и «Джейн Эйр». Теперь вы знаете, что креольская женщина на чердаке была использована и оскорблена открыто выраженными колониальными и расистскими убеждениями Рочестера. Вампиры и бездушные чудовища, конечно же, просто не поняты грубой толпой с ее невежественными предрассудками. Все это ставит повествование с ног на голову: зло воспринимается как добро и наоборот, – и это средство перевоспитать нас в стиле политкорректного предрассудка нашего времени, будто всякое предубеждение – это плохо.

ГП даже больше, чем «Рудольф» ставит под вопрос мифы культуры, демонстрирует нам, что мы не должны думать, будто действительно что-то знаем о происходящем, и смешивает все литературные жанры, возможно, в большей степени, чем любое другое художественное произведение.

Как во всяком обществе, имеющем свою культуру, в Хогвардсе есть миф об основателях – история о четырех основателях школы и отделении от них когда-то близких друзей: Салазара Слизерина и Годрика Гриффиндора. Роулинг просит нас посмотреть на то, как эта история отравляет умы и сердца всех волшебников. Она становится причиной не только схватки между Гриффиндором и Слизерином, которая является осью противостояния добра и зла сюжетной линии, но и превращает каждого мага в сторонника одной из сторон, защищающего свою территорию вместо того, чтобы прославлять единство. Гриффиндор – основа, Слизерин – «другие», с точки зрения Гриффиндора; чистокровные волшебники – главные, остальные существа – «другие», «худшие» для Слизерина. Вкушающие смерть представляют идеологию Слизерина, вышедшую из разумных границ и ставшую истинным злом, однако гордыня и мачизм Гриффиндора сеют рознь не меньше. Таким образом, для приверженцев и той, и другой идеологии общим является пренебрежительное отношение к волшебному братству.

Распределяющая шляпа как средство разделения магического мира говорит о себе в ГПиОФ.

Но сегодня я вот что скажу вам, друзья,
И никто пусть меня не осудит:
Хоть должна разделить я вас, думаю я,
Что от этого пользы не будет.
Каждый год сортировка идет, каждый год…
Угрызеньями совести мучась,
Опасаюсь, что это на нас навлечет
Незавидную, тяжкую участь.

Это «разделение в соответствии с легендой» окрашивает и затуманивает мышление, способность каждого персонажа (за исключением Дамблдора) видеть вещи как они есть (Прим. - Хорошая постановка вопроса. В свете этого становится понятно, что попытки фандома определить, в каком Доме учился Дамблдор, исходя из того как он представлен в каноне, изначально провальны, ибо он – над разделениями, диктуемыми обсуждаемым мифом. Это его богоподобное положение («Да будут все едино, как Ты, Отче, во Мне, и Я в Тебе») сохраняется и тогда, когда, начиная с ГПиОФ, он начинает проявлять и человеческие слабости, кульминацией которых становится история его жизни в ГПиДС). Из разделения произрастает «гордость волшебника» и травля маглов у Слизерина, а также неспособность других домов Хогвардса и всего магического сообщества объединиться. Миф об основателях в магическом мире вызывает разделение и угнетение «других». Это – сердцевина учения постмодернистского мировоззрения, с которым мы живем сегодня.

Можно было бы доказать, что Распределяющая шляпа и есть настоящий злодей, а Волдеморт и Вкушающие смерть – закономерные последствия разделяющего мифа, который подтверждается на ежегодном распределении.

Истории о Гарри Поттере по большей части посвящены множеству предрассудков, которые владеют магическим миром Хогвардса и за его пределами и являются следствием мифа о четырех основателях. Три самых значительных предрассудка направлены против (1) волшебников и волшебных существ смешанной крови или тех, чья кровь каким-либо образом не является чистой, (2) бедных и (3) тех представителей волшебного братства, которые не являются волшебниками или волшебницами.

Проблему крови в Хогвардсе, как и прочие проблемы, можно проследить до изначального мифа о четырех основателях. Один из них, Салазар Слизерин, хотел, чтобы в его доме учились только чистокровные волшебники и, хотя Слизерин покинул школу после размолвки с Гриффиндором, его дом остается оплотом предрассудка против волшебников смешанного происхождения или тех, чьи родители – маглы. В ГПиОФ мы узнали, что этот предрассудок не ограничивается Хогвардсом, но пронизывает весь магический мир.

Запретное слово среди магов – «грязнокровка», и Драко Малфой, ученик Слизерина, которого мы так любим ненавидеть, использует это слово по отношению к Гермионе Грейнджер точно так же, как Северус Снейп, будучи студентом, использовал его в отношении Лили Эванс. Другие унизительные слова, используемые «чистокровными» волшебниками, – «полукровка» и «маглорожденный».

Однако Драко Малфой, следуя традиции своего Дома и убеждениям своей семьи, не ограничивает предубеждения темой крови. Он презирает также людей и семьи, у которых нет денег, мирских благ, большого дома. Рон Уизли – обычная мишень для выражения его предрассудков против бедных. Кажется, каждая колкость Драко попадает прямо в сердце Рона. Рон в большей степени, чем его братья, сестра и родители, воспринимает нехватку денег и подержанную одежду как свой личный недостаток, который нужно скрывать и преодолевать.

 

Какими бы отталкивающими ни были эти предубеждения Слизерина, их придерживается достаточно узкая прослойка населения. Верность предрассудкам указывает на отрицательность персонажа так же явно, как и Черная метка, но это не та проблема, которая грозит магическому миру крахом.

Представление об «инаковости» – это предрассудок и хороших и плохих волшебников по отношению к трем четвертям волшебного братства, т. е. кентаврам, гоблинам и домовым эльфам. Этот миф отражен в Министерстве магии в виде статуи и фонтана под названием «Фонтан волшебного братства».

Посреди зала Гарри увидел фонтан, представлявший собой золотую скульптурную группу размером, превышающим натуральную величину, в центре круглого бассейна. Самая высокая из фигур изображала благородного чародея, взметнувшего в воздух волшебную палочку. Вокруг него стояли красивая волшебница, кентавр, гоблин и эльф-домовик. Последние трое смотрели на волшебницу и чародея снизу вверх, с обожанием. Из концов волшебных палочек, из наконечника стрелы кентавра, из острия гоблинской шляпы и из ушей эльфа били сверкающие струи, и журчание воды примешивалось к хлопкам трансгрессии и к шороху бесчисленных подошв. Сотни во6лшебников и волшебниц большей частью по-утреннему хмурых, шли к дальнему концу атриума, где виднелись золотые ворота (ГПиОФ, гл. 7).

Эта скульптура отражает всеобщие представления волшебников и волшебниц о магических существах. Во-первых, конечно же, это верноподданническая преданность и «обожание», выражаемое кентавром, гоблином и эльфом «благородному» чародею и «красивой» волшебнице. Хотя это радостное подобострастие и является существенным для понимания данного мифа, тот факт, что некоторые существа не представлены там вовсе, говорит об убеждениях и избирательности магов еще больше. В фонтане нет ни великана, ни дементора (Прим. - а также там нет ни нюхлера, ни соплохвоста, ни водяного черта. Список может быть продолжен. Автор, мню, увлекается. Вопрос, кажется, здесь не в волшебности того или иного существа, а в его человечности, вопрос очень глубокий, поставленный еще в античности. Дементоры, насколько помню, нигде не проявляют себя как существа разумные - с чего бы им появляться в этой группе?). Тем «собратьям» из фонтана, которые не являются людьми, конечно же, несладко, но по-настоящему «другие» в этой репрезентации магического мира – это те, кого даже не изобразили.

После слушания Гарри решил поближе взглянуть на скульптуры.

Подняв глаза, он взглянул красивому золотому чародею в лицо, но вблизи оно показалось Гарри слабовольным и глупым. Волшебница улыбалась пресной улыбкой участницы конкурса красоты, а гоблин и кентавр, судя по тому, что Гарри было известно об этих существах, уж никак не могли взирать на людей, кем бы они ни были, с такой сопливой нежностью. Убедительно выглядел только приниженно-подобострастный эльф-домовик. Гарри улыбнулся, представив себе, что сказала бы Гермиона, если бы увидела статую эльфа, и вытряс в фонтан все содержимое мешочка, где было побольше, чем десять галеонов (ГПиОФ, гл. 9).

Роулинг описывает нам эту скульптуру как предмет, на который никто из проходящих даже не смотрит, потому что она наглядно изображает неоспоримое и подсознательное убеждение, на котором зиждется магический мир и его правительство.

Это слепое пятно в сознании волшебников – их исключительное право на власть и плохое обращение с полностью отторгаемыми «другими» и с теми, кто им представляется «собратьями», – признак агонии волшебного мира и причина появления Волдеморта. Лорд Волдеморт, нацистский тоталитарный безумец этих книг, это все что угодно, но не необъяснимое и иррациональное зло. Он лишь логическое продолжение и симптом наличия предрассудков против неволшебников, которого придерживается большое число обычных магов.

То, что эта статуя уничтожается в схватке между Дамблдором и Волдемортом в финале ГПиОФ, символично. Дамблдор объясняет Гарри, что этот миф – ложь и что гораздо более уродливая правда, которую он не может изобразить, будет иметь ужасные последствия.

Сириус не ненавидел Кричера. Он считал его слугой, не достойным ни интереса, ни особенного внимания. Равнодушие и пренебрежение часто приносят гораздо больше вреда, чем открытая неприязнь… фонтан, который мы сегодня разрушили, говорил неправду. Мы, волшебники, слишком долго унижали и оскорбляли своих собратьев, а теперь пожинаем плоды… (ГПиОФ, гл. 37).

На случай, если мы не уловили эту мысль, в седьмой книге в Министерстве магии, управляемом Вкушающими смерть, нам показывают новую статую.

Огромный атриум казался более темным, чем тот, какой запомнился Гарри. Раньше в центре его бил золотой фонтан, отбрасывавший переливистые пятна света на полированный деревянный пол и на стены. Ныне над всем царила колоссальная статуя из черного камня. Выглядела она устрашающе – огромное изваяние колдуна и колдуньи, которые, сидя на украшенных резьбой тронах, взирали сверху вниз на выкатывавшихся из каминов чиновников Министерства. На цоколе статуи были выбиты слова, состоявшие из букв высотой в фут каждая: МАГИЯ – СИЛА <…>
Приглядевшись внимательнее, Гарри понял – то, что он принял за украшенные резьбой троны, было на самом деле курганами, сложенными из человеческих тел: сотни и сотни голых мужчин, женщин и детей, все с туповатыми, уродливыми лицами, были переплетены и спрессованы так, чтобы выдерживать вес облаченных в красивые мантии колдунов.
- Маглы, – прошептала Гермиона. – На положенном им месте. Ладно, пошли (ГПиДС, гл. 12).

Вторая война с Волдемортом – это война между теми магами, которые относятся с предубеждением к маглам, а также к волшебникам и волшебницам, у которых нет доказанного статуса чистокровных, и защитниками угнетенных. Изваяние в нацистском стиле, наводящее на мысль о телах в концлагере Дахау, не должно было остаться незамеченным. Предрассудки – главное зло, и они являются следствием безоглядной веры в миф об основателях.

Ничто не является тем, что вы думаете, и никто не является тем, кем кажется на первый взгляд

Мы ничего не знаем наверняка. Роулинг доносит до нас эту идею, ведя повествование от третьего лица «всезнающего» автора с точки зрения домового эльфа, сидящего на плече Гарри с миникамерой. Мы видим то, что видит Гарри и знаем, что он думает. Однако все рассказывается не от первого лица, и тем самым нам внушают мысль, будто мы знаем, что происходит.

Почти полностью ослепленные собственными предрассудками, мы мало понимаем в происходящем. Чтобы получить ключ к более широкому видению ситуации, нам гораздо больше подошел бы эльф на плече Дамблдора, Снейпа или… Волдеморта! Роулинг дает нам мастер-класс по введению читателя в заблуждение. Вы не знаете, что происходит на самом деле. Не полагайтесь на свои убеждения, иначе кончите как Гарри, уверенный в том, что Снейп убил Дамблдора и что он сам не вернется в Хогвардс в ГПиДС.

Роулинг усиливает наше неведение тем, что делает внешность обманчивой. Имея людей, пользующихся оборотным зельем, двойных агентов и оборотней в бегах среди преподавательского состава, мы никогда не можем быть уверены, что люди являются теми, кем кажутся. И, как в случае с Рудольфом и Герми, именно странные персонажи оказываются положительными героями. Отвергнутый «другой», против которого настраивает нас наша культура, является постмодернистским героем по определению. И в составе персонажей ГП нет положительного, который был бы совершенно в ладах с чистокровной элитой.

Ставьте галочки. В Ордене феникса есть: оборотень, сбежавший преступник, многодетная семья обедневших рыжеголовых магов, обычный вор, метаморф, бармен, чрезмерно нежный с козами, сквиб, полувеликан, негр волшебного мира, неизвестно кому преданный Вкушающий смерть, аврор-параноик в отставке с волшебным глазом и буйным нравом… Всех их возглавляет маг и, возможно, гей с наклонностями Маккиавелли.

Армия Дамблдора имеет не больше шансов получить приглашение на правильные вечеринки. В наличии имеется также умница-грязнокровка, куча ребятишек из уже упомянутой бедной ирландской (Прим. -????) семьи, ненормальная, которая верит только тому, что вообще никак не доказано, мальчик с тяжелыми воспоминаниями и любовью к растениям, воспитываемый бабушкой. Конечно же, их возглавляет сирота, который вырос с маглами и определенно имеет в прошлом приступы психического расстройства.

Изгои? На их фоне Герми и Рудольф выглядят заурядно. Они все страдают от непонимания, их периодически поливают грязью в «Ежедневном пророке», Министерство сажает их в тюрьму или отдает под суд, и они не в ладах друг с другом.

Но они – постмодернистская «команда мечты»: ненормальные олимпийского уровня, которых злодеи нацистского толка обязаны презирать и преследовать, а мы, читатели, непременно должны понимать и даже разделять их взгляды.

Разрушение жанра

Как уже отмечалось, Роулинг говорила, что ее книги возникли из «компостной кучи» всего того, что она сама прочла. Как она выразилась насчет детективной литературы, она не против преступить правила любого жанра, чтобы достичь поставленных в повествовании целей. О фэнтези она открыто говорит: «Я пыталась разрушить этот жанр». Она даже считает это английской традицией.

Я позволила себе ужасные вольности с фольклором и мифологией, но мне совсем не совестно за это, потому что британский фольклор и британская мифология полностью вторичны. Вы ведь знаете, что нас завоевывали другие народы, мы присвоили их богов, переняли их мифических существ и соединили все это вместе, чтобы создать, я бы сказала, один из самых богатых фольклоров мира, ведь он так разнообразен. Поэтому я не чувствую угрызений совести за то, что так свободно из него заимствовала и добавляла некоторые моменты от себя.

Итак, выходит, что ГП-цикл стоит на груде замечательных книг и литературных жанров, и цель данной книги – их рассортировать. Мы не добрались даже до середины, а Гарри уже – детективный персонаж-сирота в постмодернистском готическом школьном романе, написанном Джейн Остин для детей. И не только Гарри. Мы уже увидели Хитклиффа с налетом Дракулы в Северусе Снейпе, но в следующих главах я представлю вас внутреннему Данте и Сидни Картону, притаившимся прямо под внешней мрачностью учителя зелий (Прим. - Сидни Картон - один из главных героев "Повести о двух городах" Ч. Диккенса).

Итак?

Постмодернистская идея политкорректности («Сопротивляйся предрассудкам! Ты – пленник своих ошибочных непроверенных убеждений!») может звучать несколько снисходительно и морализаторски. Но, как в истории с Рудольфом, сочетание нашего замешательства по вопросу, что же за книгу мы читаем, восхищения встреченными персонажами и нашей пониженной защитной реакции означает, что мы не возмущаемся поучениями, льющимися на нас как из пожарного шланга. Важнейшая идея, заключенная в книгах Роулинг, принимается читателями – и молодыми, и старыми – без обычной скептической фильтрации потому, что, в конце концов, это детская книга.

Другая причина нашего приятия и, возможно, основная идея этой главы в том, что ГП учит нас тому, во что мы и так уже верим. Благодаря воздуху, которым мы дышим, и сообщениям, которые мы ежедневно и повсеместно получаем как прививки против нетерпимости, предрассудки становятся главным злом, которому нужно сопротивляться индивидуально, как представителям своей нации и культуры.

Отсюда движение за гражданские права, поправка о равных правах, гордость за то, что выбрали черного президента (даже у тех, кто категорически не согласен с ним по определенным вопросам), радужная коалиция (включает партии различной политической окраски) и динозавр Барни. Предрассудки не только главное зло, с которым ведут борьбу постмодернисты. Наша убежденность, что это зло проникает всюду, что его невозможно избежать или победить, что предубеждения – «первородный грех» XXI в., от которого мы должны быть избавлены чем-то большим, чем мы сами (например, контролем правительства и продвинутым образованием), заставляет нас сомневаться, что мы знаем что-то наверняка и на самом деле.

Центральный постулат постмодернизма в том, что наши культурные предположения, которые затемняют, искажают и отравляют наше мышление, неизбежно ослепляют наше видение других людей и реальности таковыми, как они есть на самом деле. Только предубежденные и черствые фундаменталисты и идеологи думают, что у них есть перископ, который видит сквозь предрассудки и показывает истину. И эти люди, которые не приемлют релятивизма и экуменизма как главной истины, и есть те нетерпимые, которых не любят постмодернисты.

ГП в этом отношении постмодернистский эпос. Именно это Роулинг говорила нам почти в каждом интервью, которые она дала с момента публикации ГПиДС. В статье «Человек года: второе место» журнала «Таймс» (2008) сказано очень лаконично:

Мы могли бы отметить, как важно это для нее, если бы это не было и так ясно из ее 4100-страничного трактата о терпимости. «Я против фундаментализма в любой форме, – говорит она. – Это относится и к моей религии».

Как и у большинства из нас, религия Роулинг, постмодернистская сама по себе, «против фундаментализма в любой форме». И, подобно тому как это делает большинство из нас, она неверно использует слово «фундаментализм». Исторически обозначающее систему воззрений отдельной протестантской секты, оно теперь употребляется как обозначение взглядов невежественных, предубежденных людей, которые нетерпимы к любым убеждениям, отличным от их собственных. Конечно же, она не замечает иронии в том, что говорит об этих нехороших фундаменталистах так же, как Вкушающие смерть говорили о маглах.

Журнал «Тайм» все же преувеличивает значение этой идеи, когда называет ГП 4100-страничным трактатом о терпимости, по своему обыкновению желая подчеркнуть общественную программу Роулинг. Но наполовину они правы. Наживка, которая цепляет читателей по всему миру – это история Гарри, отвергнутого героя, «другого», который сражается против нацистских фундаменталистов, чистокровных Вкушающих смерть и их кошмарного предводителя Волдеморта.

Почему эти злодеи такие злодейские? Не только из-за убийств, злобности или снобизма. Мы должны ненавидеть именно отравленное, предубежденное сознание того, что они лучше других из-за своего статуса крови. Наличие «чистой крови», конечно же, лишь метафора любого привилегированного положения, полученного по социальному положению, образованию или исключительным правам. Это – зло, а Дамблдор и Гарри – герои, потому что они являются архетипами наших представлений о добре и зле. ГП поддерживает и укрепляет в умах своих читателей их глубинные убеждения против предрассудков и идеологического мышления нашего времени.

Главенство любви: шаг за рамки постмодернизма

В результате повествования, лишь осуждающего неизбежные предрассудки, нетерпимость и насилие, которые сопутствуют зашоренному мышлению, мы приходим к тому, что раз ничего нельзя знать наверняка, то нет и истины как таковой. Следовательно, нет добра и зла. Однако в мире без абсолютной правды, которую можно познать, возможны только относительные добро и зло, основанные на выгоде личности или сообщества.

Игнорируя очевидное противоречие: постулат «истины не существует» утверждается как абсолютная правда, – релятивизм, граничащий с нигилизмом, становится одним из очевидных последствий постмодернистского мышления. Стоит просто поговорить с группой подростков, чтобы увидеть их невозмутимую, непоколебимую веру в утверждение, что все относительно. Думать о добре и зле – значит давать оценку, а ниже этого пасть уже нельзя, разве что стать фундаменталистом, нацистом или членом Ку-клукс-клана.

Какими бы постмодернистскими ни были романы о Гарри Поттере, в них очень мало того, что можно назвать релятивистским. В историях присутствует очень реальное зло – Волдеморт, его Вкушающие смерть и противостояние им важно и необходимо. Те, кто не решается вступить в борьбу – трусы, коллаборационисты и предатели. Добродетели храбрости, жертвенного мужества и любви, преданности и честности прославляются в каждой книге.

Роулинг преодолевает противоречия постмодернистского мифа, замещая веру в чистокровность, которая отравляет волшебный мир, центральной проповедью любви. В этой схеме любовь – основная и самая могущественная сила, основная реальность; в ней нет компонента «другого». «Другой» по определению объемлется любовью. Единственные изгои – это те, кто не способен любить, и Дамблдор прямо говорит: «Не жалей умерших, Гарри. Жалей живых, и в особенности тех, кто живет без любви» (ГПиДС, гл. 35).

Но эта вера в любовь нелегко дается.

Выбирай веру, Гарри!

Вот в чем проблема с любовью как главным убеждением. Ее невозможно обосновать доводами или доказательствами. Необходимо сознательно выбрать веру, а так как нас научили скептически относиться к способности знать все, решимость верить во что-то выглядит смешно.

Через день после публикации ГПиДС Роулинг сказала Мередит Виейра из программы Today show, что книга в основном была о ее «старании верить».

М. В.: К Гарри обращаются «избранный». Так есть ли религиозный…
Дж. К. Р.: Очевидно – есть религиозный подтекст. Об этом всегда было трудно говорить, потому что пока мы не добрались до седьмой книги, высказывание убеждений о том, что случается после смерти и т. д., выдало бы многое из дальнейшего развития сюжета. Итак... да, мои убеждения и мои старания обрести религиозную веру, думаю, вполне очевидны в этой книге.
МВ: А что за старания?
Дж К Р: На самом деле, это усилия сохранить веру.

Ее усилия «вполне очевидны в этой книге», потому что главная трудность Гарри – «решение верить» в Дамблдора. Дважды в начале ГПиДС его просят выбрать веру, и он оба раза противится.

Не верьте ни единому слову! – мгновенно ответил Додж. – Ни единому, Гарри! Не позволяйте замарать вашу память об Альбусе Дамблдоре!
Гарри всматривался в серьезное, огорченное лицо Доджа и ощущал скорее разочарование, чем уверенность. Неужели Додж полагает, что все так легко, что можно просто предпочесть ничему не верить? Неужели он не понимает, что Гарри нужна уверенность, точное знание? (ГПиДС, гл. 8).

Роулинг еще раз привлекает наше внимание к проблеме выбора и веры в гл. 10, когда Гарри и Гермиона спорят о том, стоит ли верить, как Додж, или следует присоединиться к сторонникам скептического взгляда Скитер, подобно тетушке Мюриэль.

– Гарри, ты действительно думаешь, что от злобной старухи вроде Мюриэль или от Риты Скитер можно услышать правду? Как ты можешь им верить? Ты же знал Дамблдора!
– Думал, что знал, – пробормотал он.
– Но тебе же известно, сколько правды было во всем, что Рита писала о тебе. Додж прав. Как ты можешь позволять этим людям марать твою память о Дамблдоре?
Гарри отвел взгляд в сторону, стараясь не выдать негодования, которое его охватило.
Все то же самое: выбор веры. А ему нужна истина. Почему все с таким упорством стараются не подпустить его к ней? (ГПиДС, гл. 10).

После поражения в Годриковой лощине, где его вера разрушена вместе с его палочкой, Гарри решает, что не верит и не может решиться верить в Дамблдора и его миссию.

Злость на Дамблдора вдруг нахлынула на Гарри потоком раскаленной лавы, обжигая все внутри, сметая все прочие чувства. Они с отчаяния уговорили самих себя... будто обязаны явиться туда по некоему тайному плану Дамблдора, но не было на самом деле ни карты, ни плана. Дамблдор предоставил им тыкаться вслепую в темноте, в одиночку сражаться с неведомыми и небывалыми ужасами, ничего не объяснил, никогда ничего не давал бескорыстно (ГПиДС, гл. 18).

Прочитав главу «Общее благо» в книге Скитер «Жизнь и ложь Альбуса Дамблдора», он доходит до последней черты:

– Подумай сама, чего он от меня все время требовал, Гермиона! Рискни жизнью, Гарри! И еще разок! И опять, и снова! И не жди никаких объяснений, ты должен слепо мне верить. Поверь, я знаю, что делаю, поверь, хоть я тебе не доверяю! Ни разу он не сказал всей правды! Ни одного раза!..
– Не знаю, Гермиона, кого он любил, только не меня. Это не любовь, если он бросил меня в такой жуткой каше…
Гарри закрыл глаза. Он ненавидел себя за то, что ему так хочется, чтобы ее слова были правдой, чтобы Дамблдору в самом деле было на него не совсем наплевать (ГПиДС, гл. 18).

И все же, находясь в отчаянном положении в подвале дома Малфоев и размышляя над могилой Добби, Гарри делает выбор в пользу веры. На фоне золотисто-розового заката Гарри принимает решение. Он знает о Дарах Смерти, но не ищет их. Он предпочитает верить в Дамблдора и в ту миссию, которая ему поручена.

Гарри заколебался. Он знал, как много зависит от его решения. Времени почти не осталось, нужно выбирать. Дары или хоркруксы?
– С Крюкохватом, – сказал Гарри. – Сначала я поговорю с Крюкохватом.
Сердце у него стучало, как будто он только что бежал стометровку и при этом одолел невероятно сложный барьер (ГПиДС, гл. 24).

Возможно, Дамблдор оставил их в неведении относительно важных вещей, но он не оставил их без важного учения о выборе. «Ведь человек – это не свойство характера, а сделанный им выбор», – говорит он в конце ГПиТК. Думаю, мы все это понимаем: выбор значит больше, чем наследственность. Есть вещи, о которых мы не можем знать наверняка. То, что мы думаем о них, сводится к личному выбору. А значит, урок Дамблдора о выборе обоснован. То, во что мы предпочитаем верить касательно вещей, для которых не существует достаточно доказательств или опровержений, покажет, каковы мы на самом деле.

Для Гарри Поттера и читателей процесс преодоления предрассудков на самом деле не так жизненно важен, как мучительная постмодернистская дилемма, которую Гарри выражает в вопросе к Дамблдору в ГПиДС: «Это все правда? Или это происходит у меня в голове?» (гл. 35). Это та реальность, на которую я могу полагаться? Или, другими словами, не является ли происходящее лишь обманчивым плодом или проекцией моих предрассудков и различных умственных фильтров?

Когда Гарри, копая могилу Добби, решает поверить в Дамблдора и искать хоркруксы, а не Дары, он следует героическому примеру Добби. Помните? Добби был самореализовавшимся домовым эльфом, который, вопреки всякому внушению и общепринятым убеждениям, предпочел верить в Гарри Поттера. Через этот выбор он достиг свободы. Также и Невилл, решивший провести последний год в Хогвардсе в ожидании возвращения Гарри: представляя, как поступил бы Гарри, он решает верить во что-то хорошее, настоящее и прекрасное, во что-то, что выше его. Делая этот выбор, Невилл приобретает качества героя и смелость взять верх над Волдемортом, убить Нагини мечом Гриффиндора в битве за Хогвардс.

Как постмодернистская писательница Роулинг обязана представить предрассудки, следующие из неподтвержденной веры как то великое зло, которому будут противостоять ее герои и которое будут воплощать злодеи. Соответственно, вся серия читается как «4100-страничный трактат о терпимости» и прославление общественных изгоев, чего и следует ожидать в политкорректный век Рудольфа, Герми и Барни. Однако Роулинг избегает ловушки релятивизма и отсутствия предельного зла, описывая выбор, который делает Гарри, чтобы переступить через свои предубеждения и грезы. Стать самим собой через служение истине и добру – основа пережитых им изменений.

Выбор, который окончательно раскрывает то, каковы мы на самом деле, – это наше решение, верить или нет. Этот выбор приводит к краху всех метанарративов или предрассудков, питающих мифы. Всех, кроме громко звучащего метанарратива любви.

От морали к метафоре

«Конечно же, выводится мораль», – справедливое заключение автора о собственном произведении. Мы видим смягченную дидактичность школьного романа и не вполне пугающую, но все же поучающую готическую атмосферу повествования. Более общая мораль ГП, как и следует ожидать, совпадает с основным моральным учением нашего исторического периода, а именно: предрассудки – это зло, а решимость верить в реальность, высшую, чем мы сами, – это средство превзойти ее.

Двигаясь от поверхностного смысла к моральному значению ГП, мы <