Какие обязанности при семье Николая II выполнял хирург С. П. Федоров

 

С 1904 г. одним из самых близких к семье Николая II врачей становится хирург профессор Императорской Военно‑медицинской академии С. П. Федоров.

В мемуарной и исторической литературе, связанной с событиями последних полутора лет существования монархии в России, имя известного хирурга С. П. Федорова упоминается достаточно часто. И не потому что он был одним из многих врачей в окружении императора, а потому что он, в силу сложившейся ситуации, оказался в центре интимного семейного круга царской семьи, где личные медицинские проблемы тесно переплетались с проблемами политическими. Придворная карьера С. П. Федорова началась сразу же после рождения цесаревича Алексея Николаевича.

О том, что Николай II и его супруга уже накануне рождения наследника предполагали возможность диагноза гемофилия, свидетельствует письмо Николая II, написанное буквально на следующий день после рождения цесаревича Алексея – 1 августа 1904 г.: «Дорогая Милица.[792] Пишу тебе со слов Аликс: слава Богу, день прошел спокойно. После перевязки в 12 часов и до 9 часов 30 мин. вечера не было ни капли крови. Доктора надеются, что так будет продолжаться. Коровин остается на ночь. Федоров уезжает в город и вернется завтра. Он нам обоим чрезвычайно нравится! Маленькое „сокровище“ удивительно спокойно, а когда ему делают перевязку или оно спит или лежит и смеется. У родителей теперь немного отлегло от сердца. Федоров говорит, что по приблизительному исчислению потеря крови за двое суток составляет от 1/8 до 1/9 всего количества крови».[793] Император в записке упомянул о двухдневном пупочном кровотечении. Поэтому очень симптоматично, что на момент родов в Петергофе оказался профессор‑хирург Военно‑медицинской академии Сергей Петрович Федоров,[794] который тогда в своих исследованиях был ближе всего к проблемам гемофилии. Видимо, родители наследника, просчитывая негативный сценарий, заранее озаботились приглашением «узкого» специалиста в Петергоф.

 

Цесаревич Алексей. 1904 г.

 

Вплоть до 8 сентября 1904 г. в дневнике Николая II нет упоминаний о кровотечении. Видимо, весь август родители надеялись, что «пронесет». Но когда к началу сентября гемофилия наследника стала фактом и, одновременно, государственным секретом, Николай II сдержанно записал в дневнике: «Аликс и я были очень обеспокоены кровотечением у маленького Алексея, которое продолжалось с перерывами до вечера из пуповины. Пришлось выписать Коровина и хирурга Федорова, около 7 часов они наложили повязку. Маленький был удивительно спокоен и весел! Как тяжело переживать такие минуты беспокойства; около 7 часов они наложили повязку».[795] Затем на протяжении последующих трех дней он с глубокой тревогой констатировал: «Утром опять на повязке была кровь; с 12 часов до вечера ничего не было»; «Сегодня целый день у Алексея не показывалась кровь; на сердце так и отлегла щемящая забота»; «Кончилось кровотечение уже двое суток».[796]

 

Записка о выплате гонорара С. П. Федорову. 9 декабря 1904 г.

 

С этого времени «фактор наследника» превращается в постоянно действующую дестабилизирующую составляющую политической жизни самодержавной России, для которой всегда была характерна высокая степень персонификации власти.

 

Профессор ВМА Сергей Петрович Федоров

 

В ноябре 1904 г. наследнику вновь понадобилась медицинская помощь. Лекарский помощник Поляков сообщал, что хирург С. П. Федоров нанес «еще два визита» в Александровский дворец. В конце ноября 1904 г. личный секретарь императрицы Александры Федоровны граф Я. Ростовцев направил письмо с грифом «конфиденциально» инспектору Придворной медицинской части проф. Н. А. Вельяминову. В нем он сообщал, что «профессор Военно‑медицинской академии С. П. Федоров был приглашен для пользования Его Императорского Высочества Наследника Цесаревича и оставался во дворце двое с половиною суток безвыездно».[797]

Из переписки, носящий финансовый характер, можно точно установить, как часто наследнику требовалась помощь хирурга Федорова. В течение зимнего сезона 1908–1909 гг. Федоров приглашался к наследнику 4 раза: «В декабре (на Рождество) 1908 г. он однажды был экстренно вызван из Москвы», следовательно, этот визит ему оплатили как четырехдневный.[798] Всего врачу заплатили 350 руб. В августе 1909 г. он посетил наследника еще 4 раза (200 руб.).[799] В конце концов медицинские услуги Федорова были оценены не только в материальной форме: в 1909 г. он удостоился звания почетного лейб‑хирурга.

 

С. П. Федоров в свите императора. Галиция. 1915 г.

 

Со временем С. П. Федоров стал «своим» врачом в царской семье. Поэтому в январе 1915 г., после того как во время железнодорожной катастрофы едва не погибла А. Вырубова, для ее лечения также пригласили С. П. Федорова. Вместе с тем конкуренция среди медиков за близость к императорской семье оставалась очень жесткой. Как пишет А. Вырубова, лечившая ее княжна Гедройц «не допускала профессора Федорова меня лечить, сделав сцену Государыне». Только по настоянию проф. Гагенторна[800] Федоров был все же приглашен. При этом он проявлял себя, как опытный царедворец. По словам А. Вырубовой, он, «чтобы быть приятным г‑же Гедройц и косвенно Государыне, которая верила ей, не желал вмешиваться в неправильное лечение. Гагенторн не побоялся высказать свое мнение и очень упрекал Федорова. Оба профессора, в присутствии Ея Величества, в моей маленькой столовой на столе положили мне гипсовую повязку… Государыня была обижена за Гедройц и первое время сердилась».[801]

С сентября 1914 г. проф. Федоров начинает сопровождать царя в поездках по фронтам. А после того как Николай II летом 1915 г. принял на себя обязанности Верховного главнокомандующего, Федоров уже неотлучно находился вместе с ним при Ставке в Могилеве. Впервые Николай II упоминает С. П. Федорова в дневнике военного времени 18 ноября 1914 г., перечисляя тех, кто сопровождал его в поездке на фронт: «Со мною едут: Бенкендорф, Нилов, Воейков, Орлов, Дрентельн, Дм. Шереметьев, Саблин и Федоров».[802] По свидетельству дочери Е. С. Боткина, «отец только два раза ездил с Его Величеством в Ставку, т. к. Государь брал с собой лейб‑хирурга профессора Федорова, сказав моему отцу, что он его желает видеть при Ее Величестве и детях».[803] После того как в Ставку прибывает наследник, на Федорова ложится ответственность за состояние и его здоровья. Так, в письме цесаревича к матери от 4 ноября 1916 г. упоминается, что «побаливает мышца на ноге. С. П. (Федоров. – И. З.) не позволяет ходить».[804] За время пребывания в Ставке С. П. Федоров входит в ближний круг людей, окружавших Николая II. Он постоянно сопровождал его и в поездках, и на прогулках, присутствовал на обедах. Великий князь Гавриил Константинович вспоминал, как осенью 1914 г. «за обедом Николай Николаевич (великий князь, Верховный главнокомандующий в 1914–1915 гг. – И. З.) сидел справа от Государя, я напротив них, рядом с состоявшим при Государе профессоре Федоровым, известным петербургским хирургом».[805]

Отношение к С. П. Федорову в Ставке было различным. Те, кто сталкивался с ним каждый день и близко его знал, относились к нему спокойно. Они единодушно оценивали С. П. Федорова как «очень умного человека», который стоит так же близко к царской семье, как и Е. С. Боткин. Начальник Канцелярии министра Императорского двора генерал А. А. Мосолов писал: «Федоров очень умный человек, был взят ко двору, главным образом ради здоровья цесаревича. Он последовал за государем в ставку и пользовался в глазах Его Величества безусловным весом. На основании его диагноза император, вначале отрекшийся в пользу сына, переменил свое решение в пользу брата Михаила Александровича: Федоров уверил государя, что Алексей Николаевич останется инвалидом на всю жизнь».[806] Протопресвитер о. Георгий Шавельский называл его «самым умным и образованным»[807] среди окружения императора, но добавлял, что, к сожалению, его позиция по отношению к событиям, происходившим в стране и в Ставке, определялась девизом «Моя хата с краю». К разговору об окружении императора он возвращался несколько раз, подчеркивая, что «если исключить профессора Федорова», то «не блистало оно ни талантами, ни дарованиями, ни даже сколько‑нибудь выдающимися людьми».[808]

Те же, кто видел его только издали и наблюдал лишь внешнюю сторону событий, отзывались по‑другому. Один из офицеров Ставки, М. Лемке, писал о нем: «Федоров катается здесь, как сыр в масле, ровно ничего не делает, получает массу, дамами весьма любим».[809]

Достаточно настороженно относился к профессору начальник подвижной охраны царя А. И. Спиридович. По его мнению, С. П. Федоров принес в ближайшее окружение царя «чуждое начало», которое было связано с иным жизненным опытом и определенными политическими симпатиями профессора. А. И. Спиридович подчеркивает, что «лейб‑хирург Федоров, женатый на москвичке из купеческой семьи, он хорошо знал среду купечества и много говорил об этой силе, все более и более добивавшейся власти. Имена Рябушинских, Второвых, Гучковых и др. москвичей пересыпались в разговорах с Федоровым. Много там было неясного, недоговоренного, что уразумелось только потом».[810]

Именно протопресвитер Шавельский указывает на политическое влияние, которое начал оказывать в Ставке С. П. Федоров. Он писал: «Конечно, все это не означает того, что свита не оказывала никогда и никакого влияния на Государя… Могу с несомненностью утверждать, что увольнение военного министра генерала Поливанова и назначение на его место генерала Шуваева состоялись под влиянием свиты и особенно адмирала Нилова и профессора Федорова, не симпатизировавших генералу Поливанову. Как и учреждение Министерства здравоохранения, и назначение министром профессора Рейна, потом, вследствие протеста Государственной Думы и Государственного Совета аннулированные – состоялись под давлением профессора Федорова».[811] Эти свидетельства подтверждаются в письме Александры Федоровны от 4 марта 1916 г.: «Горько разочаровываемся в русском народе – такой он отсталый; мы стольких знаем, а когда приходится выбирать министра, нет ни одного человека, годного на такой пост. Не забудь про Поливанова. Говорил ли ты с Феод. (С. П. Федоровым. – И. З.). Это было бы интересным для тебя. Он так предан, и не может иметь корыстных целей, потому что все уже получил и не станет гнаться за более высоким положением».[812] Через некоторое время, 12 марта 1916 г., императрица вновь возвращается к вопросу о Поливанове: «Он (Н. П. Саблин. – И. З.) говорит, что много толковал с Федоровым также про Поливанова… Дорогой мой, не медли, решись, дело слишком важное, а сменяя его, ты сразу подрезаешь крылья этой революционной партии – только поспеши с этим, – вспомни, что ты сам давно хотел его уволить, – поторопись, родной мой, ты всегда медлишь, тебе нужна женщина, которая подталкивала бы тебя!.. Обещай мне, что ты, ради твоего сына и России, немедленно сменишь военного министра».[813] Так что, по утверждению о. Георгия Шавельского, у С. П. Федорова были все основания обмолвиться в разговоре со священником: «Здорово пришлось нам потрудиться, пока мы убедили Государя сменить Поливанова».[814]

Вообще С. П. Федоров умело маневрировал, оставаясь «своим» для всех группировок Свиты. Его уважала императрица, вместе с тем, по словам А. И. Спиридовича, он зарекомендовал себя и как либерал и «радовался повороту на общественность». С другой стороны, через него распространялись сведения о готовящемся заговоре великих князей с целью отстранения императора и заточения Александры Федоровны в монастырь. А. И. Спиридович писал: «Лейб‑хирург Федоров лично рассказывал мне (и другим), что, придя однажды во дворец к больному наследнику, он увидел плачущую великую княжну Марию Николаевну (третья дочь царя. – И. З.), которая сказала ему, что „дядя Николаша[815] хочет забрать «мама» в монастырь“. Сергею Петровичу пришлось утешать девочку». Спиридович как жандармский офицер немедленно доложил об этих слухах дворцовому коменданту.[816]

Влияние Федорова в глазах о. Георгия Шавельского было так очевидно, что тот начал обращаться к нему за протекцией при решении различных вопросов, относящихся и к его ведомству. Он, в частности, поднял вопрос об «обуздании кинематографа», то есть введения определенной цензуры в системе частного кинопроката. Он писал: «Тогда я попросил профессора Федорова, чтобы он во время прогулки с Государем навел разговор на кинематограф, чтобы узнать его мнение. На другой день профессор сообщил мне, что он исполнил мою просьбу и посоветовал мне еще раз побеседовать с Государем».[817]

Сведения о. Георгия находят прямое подтверждение в переписке между императором и императрицей. Характерно, что Александра Федоровна упоминает С. П. Федорова не только в связи с делами, связанными со здоровьем императора: «Родной мой, если ты как‑нибудь почувствуешь себя не вполне хорошо, ты непременно позови Федорова, ты ведь сделаешь это» (19 сентября 1914 г.).[818] Она использует знания и опыт профессора и как эксперта по делам, связанным с медицинскими проблемами, которые возникали во множестве во время войны. Так, в сентябре 1914 г. она просила царя поговорить с Федоровым «относительно врачей и студентов».[819] Ей пришлось повторить свою просьбу несколько раз, настойчиво спрашивая царя: «Говорил ли ты с Федоровым по поводу призванных студентов и врачей?».[820] Находясь в Царском Селе, императрица через Федорова пыталась получить объективную информацию, связанную с организацией медицинской службы в районе боевых действий. В декабре 1914 г. она просила царя заставить «Федорова неожиданно заехать в небольшие лазареты, и пусть он вообще всюду сунет нос».[821] Используя его, императрица не забывала выказать профессору свое благоволение. В марте 1915 г. она передавала через царя поклон «моему другу Федорову».[822]

Крепкое здоровье императора не создавало для С. П. Федорова особых проблем, и лето 1915 г. прошло для него достаточно спокойно. Как писал император жене в июне 1915 г., «в знакомой речке выкупался с Долгоруковым, Федоровым и Саблиным».[823] Но после того как в Ставку переехал наследник, работы у врача прибавилось. С серьезной проблемой врач столкнулся 3 декабря 1915 г., когда у Алексея Николаевича началось внезапное носовое кровотечение во время инспекционной поездки императора в качестве Верховного главнокомандующего. По свидетельству П. Жильяра, «в три часа утра профессор Федоров, испуганный ложившейся на него ответственностью, решился послать разбудить Государя и просить вернуться в Могилев, где он мог бы в лучших условиях ухаживать за ребенком».[824] Николай II записал этот день в дневнике: «По совету С. П. Федорова, решил со ст. Бахмач повернуть обратно в Ставку».[825] В Царском Селе его у кровати больного видела А. Вырубова: «Профессор Федоров и доктор Деревенко возились около него, но кровь не унималась. Федоров сказал мне, что он хочет попробовать последнее средство, это достать какую‑то железу из морских свинок».[826] Вряд ли Вырубова точно передает слова Федорова, но царь был очень встревожен и, видимо, не доволен действиями врачей. В дневнике он упоминает о «сонме докторов» у постели наследника, не называя никого из них конкретно. Кровотечение было остановлено только после прижигания раны. Но родители цесаревича связывали его выздоровление, как обычно, со вмешательством Распутина, и, по свидетельству Вырубовой, «доктора говорили, что они совершенно не понимают, как это произошло. Но это – факт».[827]

В январе 1916 г. профессор Федоров заболел. В письме к жене Николай II немедленно упоминает об этом: «Небольшие боли в левой стороне живота и небольшой жар, так что я просил его лечь. Вид у него, как всегда, веселый».[828] Императрица ценила то, что рядом с царем находится человек из ее окружения. В марте 1916 г. она прямо заявила царю, что «рада, что С. Петр. (С. П. Федоров. – И. З.) с тобой – предпочитаю его всем остальным твоим спутникам». При этом она подчеркивала, что Федоров установил тесные отношения и со «старыми» друзьями императрицы: «Н. П. (Н. П. Саблин. – И. З.) также подружился с Фед. (Федоровым. – И. З.) только потому, что он так тебе предан».[829] В ответе царь подтвердил, что отношения с Федоровым вышли за рамки отношений «больной – врач» и основываются на отношениях личной преданности к императорской семье. Он писал: «Адмирал (К. Д. Нилов. – И. З.) серьезно привязан к Федорову, с последним я имел длинную и основательную беседу».[830] На что императрица немедленно откликается: «Рада, что ты имел разговор с Феодор».[831] Таким образом, мы можем констатировать, что профессор Федоров, который появился в царском окружении в 1904 г., к весне 1916 г. превратился в фактического представителя императрицы при царе, оказывая существенное влияние на процесс принятия политических решений. При этом ему удавалось сохранять в Ставке внешнее впечатление некоторой дистанцированности от императрицы.

К весне 1916 г. влияние С. П. Федорова на царскую чету настолько возросло, что императрица лично начинает заниматься вопросами создания специального «Института Федорова» – Института экспериментальной хирургии.[832] В письме к царю, в конце марта 1916 г., она писала: «Я знаю, что Вл. Ник.[833] и Данини[834] разрабатывают планы для института Федорова, и планы будут посланы ему и Воейкову[835] для выбора, – только, пожалуйста, скажи Феод., что я должна видеть их, т. к. возможно предложу некоторые изменения».[836]

 

Институт экспериментальной хирургии С. П. Федорова. Главный фасад. Вариант. 1916 г.

 

Проектный чертеж Института экспериментальной хирургии в Царском Селе. 1916 г.

 

В Ставке все признавали высокий интеллектуальный потенциал проф. Федорова. Поэтому его близость к царской семье в условиях надвигавшегося кризиса, который уже явственно ощущался многими, вызывала удивление. К 23 февраля 1917 г. относится характерный диалог, состоявшийся между протопресвитером Шавельским и проф. Федоровым: «Когда пили кофе, я обратился к профессору Федорову: – Я хочу задать вам, Сергей Петрович, один щекотливый вопрос. Если найдете почему‑либо неудобным ответить на него, скажите прямо. – Пожалуйста! – сказал Федоров. – Вы, Сергей Петрович, знаете, что в вашей придворной семье я являюсь почти случайным гостем. То вы уезжаете в Царское Село, а я остаюсь здесь, то я уезжаю либо на фронт, либо в Петроград, когда вы находитесь в Ставке. Я чаще вдали от вас, чем с вами. И, однако, я начинаю задыхаться в вашей атмосфере – фальши с одной стороны, безумия – с другой. Мне страшно становится, когда я вижу, как люди с закрытыми глазами несутся к пропасти, оставаясь наружно спокойными и жизнерадостными. Но вы всегда в этой среде. Вот я и не могу понять: как это вы – человек широко образованный, с прогрессивными взглядами, умный и чуткий, можете мириться со всем происходящим, как вы уживаетесь с этой средой? Еще раз повторяю: если почему‑либо неудобно вам ответить на мой вопрос – пожалуйста, не отвечайте. – Почему не ответить? – спокойно сказал Федоров, – Не вы первый задаете мне такой вопрос. В Москве мои знакомые часто задавали его. Я коротко отвечу вам. Я – врач: лечу Алексея Николаевича, прекрасно знаю его организм, он привык ко мне, – я не имею права оставить его. Вы, может быть, думаете, что мне выгодно оставаться тут. Совсем нет! В Петрограде я зарабатывал сорок тысяч рублей в год; тут я получаю крохи. По долгу врача, а не из‑за выгоды я живу здесь. Относительно же всего происходящего… Оно меня на касается… Помочь делу я бессилен…».[837]

С. П. Федоров предчувствовал грядущие серьезные изменения. Когда А. И. Спиридович, оставив пост начальника охраны и уезжая к месту нового назначения в Ялту, прощался с профессором, тот уверял его, что Спиридович скоро вернется в Петроград, «но как и почему, не объяснял, а только загадочно улыбался и говорил – увидите».[838] Не исключено, что С. П. Федорову через А. И. Гучкова, богатого московского предпринимателя и одной из ключевых фигур думского политического бомонда, было известно о перспективах развития политической ситуации в стране гораздо больше, чем недавнему начальнику царской охраны.

Буквально накануне Февральской революции, 24 февраля 1917 г., уже после смерти «старца», у о. Георгия Шавельского и С. П. Федорова состоялся еще один важный разговор, в котором Федоров публично определил свое отношение к событиям и лицам, окружавшим царскую семью. Шавельский иронично поинтересовался, как идет жизнь в Царском Селе после смерти Распутина. Но Федоров не поддержал разговора. По утверждению Шавельского, он заявил, что Распутин действительно мог предсказать ухудшение здоровья цесаревича и помочь ему. Священник был озадачен тем, что «Распутин заставлял задумываться над ним таких, отнюдь не склонных ни к суеверию, ни к мистицизму, напротив, привыкших на все смотреть, прежде всего, с позитивной точки зрения, людей, как профессор Федоров».[839]