Благоверный князь Угличский Иоанн (в схиме Игнатий)

 

 

(Память 19 мая)

 

В тяжких муках слагаются обыкновенно силы государства. Единодержавию, сплотившему в одно целое государство, пришлось бороться со своевольными удельными князьями, которые желали бы властвовать, не подчиняясь единодержавной воле старшего собрата. И много страданий принесла такая борьба. Много страданий приняли и русские князья, когда под давлением исторической необходимости вместо прежних разрозненных уделов московские князья стали сшивать русскую землю в одно неделимое ядро.

К князьям, пострадавшим в эту пору, принадлежит преподобный князь Иоанн Угличский. В невинном страдании своем он достиг венца святости. Древняя Русь часто страдала от того, что была разрознена на многие уделы, князья удельные между собой враждовали. Этим, между прочим, объясняется, почему они не сумели дать сообща могучий отпор татарам и почему русские терпели позорное, мучительное татарское иго.

Умные князья московские стали уничтожать удельные порядки, стараясь присоединить отдельные уделы к великому княжеству московскому.

Великий князь Иоанн Третий особенно настойчиво проводил в жизнь это начало и получил название «Собирателя земли Русской». У него было четыре брата: двое умерли бездетными; третий, Андрей Васильевич, по прозванию Большой, имел уделом своим Углич. От любимой его жены, княгини Елены, у него было два сына и две дочери; старшего сына звали Иоанн, младшего Димитрий.

Родившийся около 1477 года княжич Иоанн был необыкновенным ребенком. Он был с самого детства углублен в себя, молчалив и сдержан, редко раскрывались его уста, его не манили к себе детские игры. Когда его стали учить грамоте, он выказал необыкновенную понятливость, быстро с ней освоился, и его с тех пор нельзя было оторвать от духовных книг.

Он рано остался сиротой, так как мать его умерла, когда ему было шесть лет, а затем скончалась и бабушка его, мать его отца и Иоанна Третьего, которая заботливо поддерживала мир между своими сыновьями.

С тех пор отношения между братьями стали неладными. Чувствуя, что Иоанн мечтает прибрать к Москве их удел, князь Андрей иногда вступал в тайные сношения с врагами Иоанна Третьего и даже охотно принимал к себе опальных его бояр.

На впечатлительную природу княжича Иоанна сильно повлияла смерть матери. Он как‑то еще больше спрятался в себя, еще больше углубился в свои книги, еще неотступнее стал молиться в церквах. Днем он посещал всегда все церковные службы, а ночи простаивал на молитве. Если он не был в церкви, то беседовал с благочестивыми людьми или занимался с бедными, которых очень любил.

Вокруг него кипела жизнь хотя небольшого, но пышного двора, потому что угличское княжество принадлежало к числу значительнейших. И среди его роскоши наследник удела походил скорей на инока. Он точно предчувствовал, что ему не придется княжить, так как о делах управления он вовсе не думал. Он точно проходил над всем, что не относилось к вере и к спасению души, одевался он скромно и просто, насколько позволяло ему его звание, строго постился. И на такую жизнь вскоре должно было пасть испытание.

19 сентября 1490 года, когда княжичу Иоанну было 14 лет, князь Андрей Васильевич приехал в Москву повидаться с братом, великим князем Иоанном. Казалось, что все шло хорошо: братья дружно провели весь вечер в московском дворце, но, когда на следующий день князь Андрей явился, позванный во дворец к обеду, он внезапно был взят под стражу и окован цепями. Свидание между братьями накануне было последним свиданием: Иоанн задумал отнять у брата удел и истребить его род. В этих видах из Москвы был послан в Углич чиновник захватить молодых княжичей Иоанна и Димитрия, и их свезли в Переяславль (древний, довольно значительный город, расположенный в теперешней Владимирской губернии). Обоих детей посадили в темницу. Так как Переяславль был по дороге от Москвы на Углич, то угличане не переставали рассуждать о злосчастных княжичах, и их перевели на Белоозеро, где они были тоже заточены в темницу.

После трех лет заключения князь Андрей Васильевич скончался и был положен в Московском Архангельском соборе, среди своих предков, а дети его тогда были переведены в Вологду. Их продолжали держать в самом тесном заключении и в оковах. Единственной отрадой их жизни была икона Богоматери «Всех скорбящих Радость» – отцовское благословение.

Около них не было вовсе ни одного близкого человека. Они видели только сумрачные лица сторожей. Единственной отрадой их была вера и молитвы к Заступнице страждущих, Пресвятой Богородице. Эта вера шепнула им, что раз Господь попустил им такое страдание, то, значит, Он избрал это страдание для них как путь спасения.

Так как князь Иоанн еще в миру ограничивал себя и вел отреченную жизнь, то теперешняя мука была продолжением его прежних подвигов. Молитва, в которую он углублялся и которая исторгала у него из глаз слезы, как бы закрывала от него стены тюрьмы.

Он сам был настолько силен духом, что поддерживал унывающего брата своего Димитрия, который был годом моложе его. Он говорил брату о том, какие тяжкие муки несли святые и какую награду готовит Бог неповинным страдальцам. Он говорил: «Не жалуйся на темницу, по Божию внушению дядя наш удалил нас от суетного света; мы бы стали грешить, если бы жили по своей воле; так будем молиться, чтобы Бог дал нам силы перенести жизнь, какую нам послал. Святые мученики терпели разные муки, преподобные отцы оставляли семью и весь мир, жили в голоде и жажде, а мы, грешные, так не трудились – пусть же спасемся мукой».

 

 

Шел год за годом. Все дальше удалялось от страдальцев их счастливое детство. На Руси события сменялись событиями: державный Иоанн уже лежал, как и брат его Андрей, под сводами Архангельского собора, и на великое княжение вступил двоюродный брат вологодских страдальцев, великий князь Василий Иоаннович. Но в судьбе княжичей, которые были заключены в темницу мальчиками, а теперь приближались к старости, ничего не изменилось.

Была весна 1523 года… Тридцать два года прошло со времени начала мук князей Иоанна и Димитрия. Весна шла над русским простором, радостная и могучая, как весна, но она цвела не для вологодских заключенных: они не слыхали пения вьющих себе гнезда птиц и не видели из затвора своего ни зеленеющих лугов, ни свежих цветов, и в мрачной темнице было сумрачно и темно. К горю узников прибавилось новое горе: князь Иоанн быстро слабел и уже не мог подняться с постели – несчастный Димитрий терял своего единственного друга и утешителя.

По просьбе умирающего игумен Прилуцкого монастыря постриг его в схиму с именем Игнатия. Умирающий произнес к брату последнее слово любви и утешения. Пострижение чрезвычайно его обрадовало, он обливался слезами восторга и тихо почил сорока пяти лет от роду 19 мая 1523 года.

Скорбь осиротелого Димитрия была смягчена тем, что начались чудные знамения: почивший имел вид уснувшего, от тела шло благоухание, наполнявшее темницу и ближайшие к ней места, и Димитрий перестал плакать, уверенный, что брат обрел милость у Бога.

Вологодское население чрезвычайно уважало и сочувствовало братьям, их считали мучениками. Весь город собрался при вести о кончине князя к дверям темницы, чтобы проводить его до могилы; только Димитрию не позволили отдать брату своему последний долг, и он остался в темнице.

Когда похоронное шествие вышло из тюрьмы в Троицкий подгородный монастырь, казалось, что новое солнце восходит над Вологдой.

Потекли исцеления: встал с одра болезни один расслабленный, и мгновенно выздоровел принесенный ко гробу смертельно больной человек.

Несчастный Димитрий после того жил в тюрьме еще около 20 лет. Только в малолетство Иоанна Грозного с него были сняты оковы, и в тюрьме его проделали окно для света и воздуха, но свободу ему не вернули никогда. Он пробыл в заключении 50 лет, заживо погребенный, всеми забытый. Он похоронен рядом с братом в Спасо‑Прилуцком монастыре.

А икона Богоматери – благословение родительское и отрада страдальцев‑братьев в их тяжкой доле – стоит в вологодской тюрьме, окруженная почитанием вологжан.

 

Детство преподобной Евфросинии‑девицы, игуменьи обители Святого Спаса в Полоцке

 

 

(Память 23 мая)

 

«Не вы избрали Меня, а Я избрал вас…». Эти слова Христовы вспоминаются часто, когда раздумываешь над жизнью тех людей, которые рано вняли Божию к себе призыву…

Родители холят своего ребенка, мечтают о его благоденственной жизни в мире, в мыслях нянчатся уже с его детьми, своими внуками. А луч освящающей благодати невидимо проник в детское сердце, которое тоскует по Боге и ничего, кроме Бога, не желает видеть во всем мире…

У полоцкого князя Георгия Всеславовича была дочь, нареченная в крещении Предиславой. С младенчества была она научена Божественному Писанию, любила читать святые книги и через них училась страху Божию и усердной любви к Богу, Создателю своему. Лицом она была прекрасна, и едва исполнилось ей двенадцать лет, как многие славные князья стали посылать к ее отцу: каждый старался высватать ее за сыновей своих.

То было время, когда русская образованность стояла чрезвычайно высоко. У князя полоцкого была богатая собственная библиотека, а княжна Предислава получила столь основательное образование, что впоследствии могла вести полоцкую летопись, переводить целые книги с греческого языка, писать стихи. Острый основательный ум соединялся в ней с высокими духовными стремлениями, и любовь к миру, любовь к отдельным избранникам не могла овладеть ею, потому что сердце ее с тех пор, как она себя помнила, уже принадлежало небесному Жениху.

Предиславу не тешили те почести, которыми была окружена их семья, их просторный и красивый дворец, множество богато одетых слуг. Ей бедным казался весь этот обиход, когда она вспоминала о том мире, куда стремилась ее душа, – о тех небесных неизглаголанных чертогах, по которым, сопровождаемая сонмом угодивших Богу дев, проходит всесвятейшая Мать человечества, Пречистая Дева Мария… И звуки земных песен, земных пиров казались ей ничтожными, когда она старалась представить себе те песни, которые, поникнув от страха головами, воспевают перед престолом Господа Славы ангельские полчища.

Мир не имел в Предиславе своей части. Она отговаривалась от женихов. Когда же отец задумал обручить ее за одного княжича, она скрылась в девичий монастырь, где игуменьей была ее тетка, княгиня Романа, и просила постричь ее.

Игуменья Романа, видя юность племянницы и боясь мести ее отца, долго противилась ее просьбе. Ей, по человечеству, было жаль лишать мир молодой и прекрасной девушки. Когда же из беседы с ней она убедилась в ее непременном желании сохранить девство ради Царства Небесного, она велела священнику постричь княжну в монашество. Ей нарекли имя Евфросиния.

Наполнился монастырь плачем, когда родители узнали об этом событии и устремились в монастырь со своими близкими. Но блаженная успокаивала и утешала их, говоря, что им следует радоваться, что дочь их обручена с Царем Небесным.

Преподобная Евфросиния большую часть своей жизни провела в небольшой келье, устроенной на полатях Спасовой церкви. В виде подвига часы, свободные от молитвы, она употребляла на списывание книг – работу, которая тогда ценилась весьма дорого. Исполнив работу, она посылала ее епископу; он продавал ее и, по ее поручению, вырученные деньги распределял между нуждающимися.

Преподобная княгиня Евфросиния в старости совершила паломничество во Святую Землю и там почила. Мощи ее были перенесены в пещеры Киево‑Печерской лавры, откуда несколько лет назад по Днепру торжественно перенесены на место ее подвигов – в Спасо‑Евфросиньевский Полоцкий монастырь.