Монахи и константинопольский патриарх

 

Читателю уже известно, что ни один монастырь не мог быть основан без согласия патриарха, ни один настоятель монастыря не мог вступить в свою должность, пока его избрание не утвердил патриарх. В день своего введения в должность на торжественной церемонии, которую возглавлял сам патриарх или его представитель, настоятель получал из его рук выданный патриархом официальный документ, в котором были четко указаны размер и границы прав и обязанностей настоятеля по управлению мирскими и духовными делами монастыря.

Но всегда ли игумены и монастыри, которыми они управляли, оставались верны указаниям своего епископа?

Многочисленные и разнообразные дела, которые требовали внимания константинопольских патриархов, вскоре стали мешать им осуществлять деятельный и результативный надзор за бесчисленными монастырями императорской столицы. Патриархам пришлось найти себе замену в лице представителей, которые обычно и были посредниками между монахами и патриаршей администрацией. Такой представитель имел титул «экзарх монастырей», что означало «главный инспектор».

Вначале кажется, что будет нетрудно выяснить, когда была учреждена эта высокая церковная должность.

Автор жития святого Далмация, настоятель константинопольского монастыря, носившего имя этого святого, упомянув о письме Далмация участникам Эфесского собора 431 года и об ответе собора этому почтенному архимандриту, добавляет, что это собрание отцов в награду за услуги, которые этот монах оказан православию, приняло указ о том, что он и его преемники навсегда становятся главами и экзархами всех существующих и будущих монастырей императорской столицы. Но большинство историков, хотя этот отрывок есть в большинстве рукописей, не считают его подлинным, потому что такого указа нет в актах этого собора, а полагают, что эти строки были вставлены в текст неразборчивым в средствах переписчиком, учеником или неумеренно пылким поклонником Далмация. В этих актах к титулу Далмация «архимандрит» много раз добавлен титул «отец монахов», но так называли в знак уважения и настоятелей других монастырей.

Правда, в конце послания, направленного этому собору константинопольским духовенством, стоит подпись: «Далмаций, священник и архимандрит, отец монастырей», но и в этом случае смысл текста очень неясен, потому что в другом месте послания к имени Далмация добавлено слово «епископ», а это явная ошибка. Однако возможно, что этот почтенный настоятель действительно был отцом или архимандритом, то есть, иначе говоря, экзархом монастырей императорской столицы. Он мог получить это звание согласно обычному порядку как доверенное лицо своего епископа, например Аттика (406–426), Сисинния или какого‑нибудь другого патриарха. Сын Далмация Фавст стал монахом в том же монастыре. После смерти своего отца он стал архимандритом этой обители и, возможно, унаследовал от отца обязанности экзарха. Затем еще три священника и архимандрита того же монастыря Далмация – Тимофей немного позже, Александр в 518 году и Мариан в 536 году – добавили к своему имени титул «экзарх почтенных монастырей столицы империи». Начиная с Мариана именно такой вид, как правило, имел официальный титул верховного настоятеля константинопольских монастырей.

Но из того, что несколько экзархов, один после другого, были избраны из одного и того же монастыря, не следует, что только архимандриты этой обители имели право быть призванными на должность экзарха. Точно установленные факты доказывают, что такого права никогда не было ни у какого‑нибудь монастыря, ни у всего монашеского сообщества, не говоря уже о том, что патриархи вполне обоснованно были бы против такой опасной для их законной власти привилегии, которая была еще опасней тем, что передавалась бы по наследству, если можно так сказать, в одной и той же монашеской семье. Даже если не вспоминать о Марафонии, которого Македоний, патриарх‑арианин, еще примерно в середине IV века назначил главным смотрителем всех больниц и монастырей Константинополя, в актах Второго Никейского собора, проходившего в 787 году, упомянут Лев, священник Великой Церкви, экзарх монастырей императорской столицы. Одним из самых пылких сторонников патриарха Игнатия в его борьбе против Фотия был экзарх Феогност, игумен монастыря у Источника и скевофилакс Великой Церкви. Немного позже, при Льве Философе, святой монах Евфимий, который часть своей монашеской жизни провел в монастыре Святого Феодора у Источника, а часть в монастыре Псамафия, который сам и основал, был экзархом монастырей до того, как достиг сана патриарха.

Должность экзарха монастырей была высокой. Император Юстиниан в новелле о монахах и монахинях, которую направил патриарху Иоанну, советовал игумену каждого монастыря заботливо следить за строгим исполнением всех монашеских правил и карать наказаниями все нарушения устава. Затем он добавляет: «Это также является обязанностью экзарха монастырей нашей императорской столицы. Он также должен осведомляться о том, каков распорядок жизни в соседних монастырях, приводить все в порядок, надзирать над людьми и делами подходящим для них образом». Итак, патриарший экзарх был настоятелем для настоятелей, какое бы звание – архимандрит или игумен – они ни носили, для всех их монахов и всех их монастырей. Его полномочия определялись грамотой о епископском поручении, которую вручал ему патриарх, назначая на эту должность. При всей важности своих обязанностей экзарх не должен был забывать, что когда‑нибудь даст отчет за то, как он управляет, перед Богом и патриархом. Свое служение он должен исполнять, не руководствуясь никакими человеческими соображениями, и во всем следовать канонам и положениям патриаршей грамоты‑поручения.

Посещая монастыри в предписанные обычаем сроки, пусть он не будет им в тягость, то есть не приводит с собой многочисленную свиту, не навязывает им большие расходы, не появляется, когда это неуместно. В грамоте‑поручении сказано: если вы для монахов – причина материального ущерба, они не поверят вам, когда вы пообещаете им духовную выгоду. Не принимайте подарков, не допускайте к себе никого ни вы, ни ваша свита, будьте хорошим примером во всем, иначе вас ожидают гражданские наказания.

Игуменам, склонным к высокомерию и гордыне, экзарх должен был напоминать, что они должны быть скромными и смиренными в отношениях со своими братьями‑монахами, должны обращаться с ними как с частями собственного тела, заботиться об их телах и душах и во всем вести с ними общую жизнь. Экзарх должен также следить за тем, чтобы настоятель не отчуждал ничего из монастырской недвижимости, не скрывал от него часть доходов, чтобы он всегда держал в хорошем состоянии монастырские стада, чтобы управлял мудро и чтобы низшим не в чем было упрекнуть тех, кто управляет ими и обучает их.

Монахам, которые не повинуются своему пастырю и являются дурным примером для общины, и монахам, которые копят сбережения, экзарх должен был мудрыми наставлениями напомнить, что они дали клятву подчиняться и жить в бедности.

Если между монахами и их настоятелем что‑то не ладится, экзарх должен провести расследование согласно всем правилам закона и постараться восстановить мир.

Тех виновных монахов, которых не переубедили упреки, следует ради их спасения и в пример остальным наказать в соответствии с их виной.

Экзарх должен заботиться обо всех, кто носит монашескую одежду, заучивает наизусть псалтырь и не посвящает все свое время земным благам. Настоятелям он должен предписывать, чтобы те находили монахов, уклоняющихся от общего распорядка, возвращали их к повиновению, а непокорных отсылали к другим настоятелям, которые бы сумели научить их бояться Бога.

Он позволит исполнять священные обязанности в женских монастырях только старикам и евнухам, чтобы честь девственниц была вне подозрений даже у тех, кто испытывает злое удовольствие, когда ставит под сомнение добродетель ближнего.

Экзарх должен приказать игуменам, чтобы они не принимали в свой монастырь ни одного монаха без разрешения того, кто его постриг. Тех, кто так сделает, нужно будет наказывать и отлучать так же, как плагиаторов. Кроме того, он должен отдать приказ настоятелям, чтобы те велели монахам не выходить в город и не бывать в общественных местах, не принимать в гостях родных и друзей, не беседовать и вообще общаться с женщинами, строго соблюдать молитвы и посты, установленные преданиями Отцов, давать беднякам необходимое ради спасения их душ, быть выше превратностей грубой человеческой жизни.

Еще он должен рекомендовать игуменам постригать в монахи только тех, кто пробыл три года послушником, а после этого допускать в монашеский сан мужчин с полных пятнадцати лет, а женщин с семнадцати. Такое правило установили Отцы, и все его нарушения, как правило, приводят к беспорядку и неприятностям.

Еще одной обязанностью патриаршего экзарха было предупреждать тех, кто имел намерение построить монастырь, чтобы те не строили обитель ни в местах, у которых дурная слава, ни слишком близко к общественным местам, ни в местах, где трудно достать то, что необходимо для жизни. Когда умирает настоятель патриаршего монастыря, то именно экзарх должен представить патриарху, для одобрения и рукоположения, избранного монахами преемника, а не кого‑то другого. Возможно, именно в это время следует составить опись всего монастырского имущества и всех принадлежащих монастырю священных сосудов и передать ее патриарху.

Последний совет – краткий вывод из всех предыдущих замечаний: экзарх должен поступать так, чтобы в каждом монастыре никто не страдал от какого‑либо вреда и от каких‑либо материальных забот и не был отвлечен никакими мирскими тревогами от заботы о духовном.

И наконец, в каждом из монастырей, которые посещал экзарх, он должен был прочитать монахам грамоту‑поручение патриарха от начала до конца, чтобы, как пишет патриарх, «стало понятно, чего мы желаем от монахов, чтобы они приняли вас не как разрушителя и осквернителя, а как отца, пришедшего привести в порядок то, чем пренебрегали, и охотнее следовали вашим предупреждениям. Если вы будете хорошо следовать нашему указу, Бог вознаградит вас за труды. Но если вы нарушите наше предписание, изменив или обновив его, то опасайтесь возмездия от людей и от Бога, который воздает каждому по его делам».

Таковы были обязанности экзарха монастырей – инспектировать, судить и исправлять.

Хотя иногда патриарх освобождал некоторые обители от надзора, монастырей и монахов было так много, что эта задача была слишком тяжелой для одного инспектора. Дело в том, что экзарх имел право посещения и исправления и за пределами столицы: оно распространялось на те монастыри, даже находившиеся в других епархиях, которые при своем основании были помечены патриаршим крестом и таким образом отданы под юрисдикцию патриарха. Но при выполнении этих деликатных обязанностей у экзарха был другой высокопоставленный служитель церкви – Великий Сакелларий. И Юстиниан в своей новелле, которую мы только что процитировали, после слов об экзархе пишет: «Святейший патриарх этого августейшего города должен заботливо осведомляться обо всем, что касается находящихся здесь монастырей. Эту защиту он должен поручать горячо любимым Богом защитникам святой Великой Церкви. Он должен выбирать из них самых точных и самых честных, чтобы надзор был сильнее, устав соблюдался точнее, и возмездие за провинности было лучше».

Так Великий Сакелларий, один из высших администраторов Великой Церкви, получил более конкретное поручение – видимо, стал инспектировать управление мирскими делами монастырей, а экзарх надзирал в основном за монашеской дисциплиной.

То, что эконом делал для Великой Церкви, надзирая за ее денежными средствами и землями, Великий Сакелларий делал для монастырей императорской столицы, а именно инспектировал их два раза в год и затем направлял отчет патриарху. В этом ему помогал младший сакелларий, инспектировавший женские монастыри.

Таким образом, все монашеские обители столицы были в полной зависимости от патриарха. Лично или через своих представителей он председательствовал при их основании, избранный монахами монастыря настоятель ничего не мог сделать, пока не будет введен в должность патриархом; он посещал монастыри, руководил ими, надзирал за их мирским управлением и духовными делами; игумен и экзарх могли что‑либо сделать лишь по указаниям патриарха, верховного судьи дисциплины и правильности веры, поступков и людей.

К этой уже огромной власти, за попытку неподчинения которой Халкидонский собор карал монахов отлучением, добавлялось, в силу сложившихся обстоятельств, личное влияние каждого патриарха.

Монахи из‑за своей многочисленности и из‑за уважения, которое испытывала к ним толпа (иногда к нему странным образом примешивалось суеверие, и тогда с ним было еще трудней бороться), были грозной силой, настоящей армией, которую константинопольский епископ должен был стараться всегда иметь в числе своих союзников.

История попыток, которые многие патриархи, сменявшие один другого в императорской столице, предпринимали, чтобы привлечь монахов на свою сторону, была бы интересной, хотя не всегда поучительной. Среди шестидесяти епископов, занимавших Патриарший престол от Митрофана до Фотия, больше двадцати были объявлены еретиками или были создателями ересей. В IV веке этот престол сорок лет был в руках ариан; Несторий стал отцом ереси, которую до сих пор исповедуют жители большой территории бывших византийских земель, а Акакий создал раскол, продолжавшийся тридцать пять лет. В VII веке шестьдесят четыре года подряд, от Сергия Первого до Иоанна Пятого, ошибочные взгляды монофелитов явно или скрыто распространялись, поддерживались и даже навязывались силой, и делали это патриархи; в VIII и IX веке эта ошибка тоже нашла себе защитников на Патриаршем престоле, и учение иконоборцев около восьмидесяти лет имело на этом же престоле открытых сторонников. После прекращения тогдашних преследований греческая церковь из пятисот следующих лет почти половину провела вне римского причастия.

Наряду с этими епископами, отвергшими кафолическое учение, сколько было других, с нетвердым в решениях умом и непостоянным характером, которые постоянно колебались, переходя от одной партии к другой, не имея мужества решить, на чью сторону встать, пока не узнают мнение правителя, которому были обязаны своим возвышением и благосклонность которого для них была важнее их долга, случайные епископы, сильные лишь против тех, кого уже преследовали гражданские власти, – против римского папы и православных монахов.

Но были и другие пастыри; в каждом веке среди них находились такие, чьи ученость и добродетель делали честь константинопольской церкви, каждая новая ересь находила противников, умевших бороться с ней и терпеть гонения, защищая истину, и святых на Патриаршем престоле было так же много, как еретиков.

Епископов ариан или полуариан Евсевия, Евдоксия и Демофила сменили святые епископы Павел, Евагрий и Григорий Назианзин. Нектарий, быстро возвышенный от просто катихумена до самой высокой из церковных должностей, человек добродетельный, но неопытный и снисходительный почти до слабости, оставил Константинопольский престол прелату предприимчивому, закаленному долгим апостольским служением во втором городе империи – Антиохии, пылкому защитнику христианской морали, горячо восхвалявшему монашескую жизнь, одинаково знаменитому своим красноречием и своими добродетелями – знаменитому Иоанну Златоусту.

В V веке тоже было много святых патриархов – Аттик, Сисинний, Максимиан, сменивший на Патриаршем престоле Нестория, Прокл, Флавиан, Анатолий и Геннадий. В VI веке были Македоний Второй, Мина, Евтихий. В VII веке, таком беспокойном из‑за ереси монофелитов, все же было много святых епископов во главе константинопольской церкви. А VIII и IX века, время жестокой борьбы, породили героические добродетели, достойные самых лучших дней церкви: это было время святого Германа, святого Павла Четвертого, святого Тарасия, святого Никифора, святого Мефодия и святого Игнатия, чье непобедимое постоянство не было сломлено упорным и ожесточенным давлением его грозного противника Фотия.

Зная это, легко понять, насколько разным было положение монахов при разных патриархах. Нечестивый Македоний, «враг Святого Духа», подавлял жестоким обращением сопротивление монахов‑кафоликов и старался противопоставить им монахов, набранных в основанные им монастыри. Златоуст использовал свой авторитет главным образом для того, чтобы поддержать воодушевление и порядок в рядах монахов. Несмотря на временную слабость некоторых монахов, он всегда страстно защищал монашескую жизнь, но, как пишет о нем Пюэш, «умел обратить свое мужество против нищенствующих монахов, которые злоупотребляли немного суеверным милосердием мирян». Он, по словам Созомена, «воздавал величайшую хвалу тем, кто мирно вел философскую жизнь в своих монастырях; он проявлял величайшую заботу о том, чтобы они не терпели никакой несправедливости и имели все необходимое для жизни. Но тех, кто выходил из своих монастырей, кто показывался на городских улицах, он сурово порицал и упрекал в том, что они бесчестят этим звание монаха».

Молва, прославлявшая добродетель и мудрость этого святого константинопольского епископа, дошла даже до монахов, живших отшельниками в Египте. Большая группа этих монахов, спасаясь от жестоких преследований со стороны александрийского патриарха Феофила, который обвинял их в следовании ереси Оригена, приехали, во главе с самыми известными из них, четырьмя Великими Братьями, к Иоанну Златоусту, просить его о защите. Их было около трехсот; вначале они бежали в Палестину, но, поскольку Феофил преследовал их и там, Великие Братья и еще восемьдесят монахов приехали просить о правосудии в Константинополь. Святой епископ был тронут их несчастьем, согласился их принять, дал им убежище и пожелал помочь им в их нуждах, но не допустил их к причастию, так как они были отлучены своим патриархом. Это был яркий пример положенного уважения к законной власти и одновременно величайшей щедрости и милосердия.

Другие патриархи (читатель поймет это из истории великих ересей) были для монахов то Златоустами, то Македониями – то горячими поклонниками, то заклятыми врагами. Та пылкая страсть, с которой они защищали или преследовали монахов, объясняется постоянной заботой пастырей о том, чтобы полностью сохранить власть над этой избранной частью их паствы.

Другой причиной того, что патриархи сохраняли влияние на монахов, было то, что сам патриарх часто был членом большой монашеской семьи. Самые святые епископы Востока прошли обучение в василианских монастырях, которые были чем‑то вроде семинарий. С тех пор как большинство священников и дьяконов своей невоздержанностью сами лишили себя права на должность епископа, Патриарший престол почти всегда находился в руках монашеского сообщества. Даже епископы, избранные не в монастырях, обычно перед вступлением в епископскую должность принимали постриг и надевали монашескую одежду, а потому были должны следовать всем монастырским добродетелям, хотя бы внешне.

Например, святой Григорий Назианзин долго упражнялся в монашеской дисциплине под руководством своего друга святого Василия, а святой Златоуст целых четыре года подвергал себя всем тяготам аскетической жизни поблизости от Антиохии.

Несторий, Максимиан, Евтихий, Иоанн Постник, Пирр, Кир, Константин Второй, Никифор, Мефодий, Игнатий были выдающимися монахами в монастырях до того, как их призвали на патриарший престол.

Были и другие патриархи, несомненно принадлежавшие к монашескому сообществу. Известно, что каждый патриарх имел рядом с собой синкелла или протосинкелла – соседа или старшего соседа по келье, который был свидетелем его поведения и его советчиком в делах, и обычно эту должность занимали монахи. Например, синкеллом патриарха Тарасия был монах Георгий, а синкеллом патриарха Иерусалимского – монах Михаил. Синкелл был первым министром или первым заместителем патриарха, поверенным его самых тайных мыслей, хранителем его авторитета и часто становился его преемником. Например, Иоанн Второй, синкелл Тимофея, стал контантинопольским патриархом, а его самого сменил на Патриаршем престоле его синкелл Епифаний. Патриархи Феодор Первый, Анастасий, Иоанн Седьмой, иначе Ианнис, тоже исполняли эту должность при своих предшественниках. Позже обычай возводить на Патриарший престол главного из синкеллов распространился еще шире. Звание протосинкелла было чем‑то вроде кардинальского звания у католиков, обычно он был главнее даже митрополитов, и эта должность была самым верным путем к наивысшему сану патриарха.

Тем не менее синкелл и патриарх не всегда ладили между собой. Константин Первый склонялся к кафолическому учению, а его синкелл и преемник Феодор все свои силы отдавал пропаганде ошибочного учения монотелитов. Антоний Силлейский и его синкелл Иоанн оба были иконоборцами, но к православным относились совершенно по‑разному: Антоний лишь показывал, что презирает их, а синкеллу любая пытка для них казалась недостаточно жестокой, и особенно он был озлоблен против монахов. Еще одним синкеллом, совершенно непохожим на своего епископа, был дьякон Анастасий при святом Германе. Анастасий мечтал лишь о том, чтобы в свою очередь стать патриархом, и, чтобы вернее достичь своей цели, стал шпионом и сообщником императора, которому сообщал слова Германа со злонамеренными примечаниями или без них, но имея коварные намерения. Феофан сообщает, что Герман, которому стало известно о поведении Анастасия, по‑отечески упрекнул его. Однажды, когда они оба шли к императору, слишком торопившийся Анастасий наступил на одежду патриарха, а тот лишь сказал: «Не идите так быстро, вы не опоздаете на Ипподром». Позже именно на Ипподроме по приказу Константина Пятого Анастасию выкололи глаза, посадили его на осла задом наперед и так показали толпе. Все синкеллы патриарха Тарасия тоже были шпионами на службе у Феодоты, второй жены Константина Шестого. Все его слова и его малейшие поступки всегда имели свидетелями этих неверных министров.

Звание синкелла было не единственным титулом, который присваивали монахам. С V века многие монахи были священниками или дьяконами и могли быть назначены на все церковные должности. Они занимали места среди администраторов Великой Церкви, получая должность ее эконома, скевофилакса, сакедллария, хартофилакса и иногда поднимались со своей должности на Патриарший престол. Например, Флавиан, а также Македоний Второй и его преемник Тимофей были скевофилаксами Великой Церкви, Кириак и Павел Второй ее экономами, Фома ее сакелларием. Были и те, кто занимали сразу несколько должностей: Иоанн Пятый был первым защитником и хартофилаксом, Каллиник – скевофилаксом Влахернской церкви Богородицы. Все эти должностные лица патриаршей церкви, окружавшие патриарха, были его двором в полном смысле этого слова, и похоже, что монахи были главной частью этого двора и теми советниками, к которым патриарх прислушивался чаще всего. Для народа лучшим подтверждением правильности православной веры епископа было то, что он жил в мире с самыми святыми монахами и общался с ними, а самой надежной гарантией его добродетелей было соблюдение им правил монашеской жизни. Фотий, принимая пострижение и надевая монашескую одежду перед своим посвящением в сан епископа, хорошо знал, какой престиж это мрачное одеяние по‑прежнему имело в глазах суеверной толпы.

Таким образом, благодаря личному влиянию, воспоминаниям о монашеской жизни или монашеским привычкам, через своего экзарха, своего синкелла и все свое окружение, благодаря постановлениям соборов и канонам Отцов, то есть епископов, а также благодаря уважению, которым он из‑за своего звания пользовался в империи, патриарх имел над монахами ничем не ограниченную власть во всех вопросах дисциплины и веры. Его право расследования по отношению к ним было так велико, что для монахов единственным настоятелем на самом деле был не игумен их монастыря, а их епископ.

Какой становилась огромная армия монахов при таких разных пастырях, сменявшихся на Патриаршем престоле в Константинополе? Если епископ, занимавший этот престол, проявлял на нем добродетели Василия или Златоуста, отличался мужеством Германа, Никифора или Игнатия, или если был, как Фотий, изворотливым, беспринципным и бессовестным, или если был послушен капризам императоров больше, чем требованиям православной истины, или если ему приходилось бороться против первосвященника старого Рима и прекратить с этим противником общение, следовали монахи за патриархом или нет? Были они более верными Богу, чем кесарю? Предпочитали или нет уроки епископа Нового Рима наставлениям апостольского папы? Как откликались на такие события души этих монахов, обманутые невежественными или порочными вождями, часто сами невежественные и страдавшие от того тревожного любопытства, которое Боссюэ называет чумой душ, губителем набожности, матерью ересей? Колебались эти души, как лист под ветром, из стороны в сторону от каждого изменения в религиозных догмах или оставались непоколебимо верны православию?

Чтобы подробно ответить на каждый из этих очень сложных вопросов, нужно было бы пересказать содержание всех богословских дискуссий, которыми полна история религии в Византии, и показать, какой именно была роль монахов в каждой из них. Но такое исследование было бы слишком длинным, а его предмет слишком деликатным для этой работы при ее ограниченном размере. Возможно, для той задачи, которую автор поставил себе, будет достаточно отдельного рассказа о том, как с самого начала вели себя эти монахи по отношению к той или иной ереси, и об их большой роли в знаменитых экуменических соборах, проходивших в Эфесе и Халкидоне. Немного дальше читатель узнает о роли монахов в тех долгих спорах о святых иконах, которые тревожили империю в течение большей части VIII века и почти весь IX век.

 

Глава 2