Чтобы возникло единение, нужно отречение

Мы продолжаем читать «Слово о молитве» преподобного Нила Синайского. Прежде чем перейти к слову о внимании, хотелось бы сказать несколько слов о двух замечательных свидетельствах. 124-й и 125-й абзацы:

Монах тот, кто, от всех отделясь, со всеми состоит в единении.

Монах тот, кто почитает себя сущим со всеми и в каждом видит себя самого.

Удивительные слова! Они удивительны в том смысле, что отражают совсем не то понимание монашества, что сложилось у нас через литературу XIX века, которая монашество не понимает. Например, типичная фраза: «уйду в монастырь». Жизнь не ладится (девушка бросила, работа не заладилась, еще что-то случилось), не получается жить в миру – уйду в монастырь. Такой литературный штамп, не имеющий к духовной жизни и тем более к подлинному монашеству никакого отношения.

Монашество – это путь к единству со всеми людьми, со всяким человеком. Монах не отделяется от других людей, монах ищет соединения со всеми, ищет возможности осуществления своей жизни в подлинной любви, чтобы любить каждого человека как самого себя. Он и идет этим путем, чтобы, совершенно совлекшись греховного тела плоти как рубища, соединиться со Христом и во Христе любить всех. Монашество – путь полного отречения от себя и, в силу этого, полного соединения со всеми, со всяким человеком.

Мы, не знающие подлинного монашества и никогда не встречавшие подлинных монахов, думаем, что наши родственные связи делают нас ближе с теми, кого мы называем близкими, родней. Да, мы за них переживаем. Я не буду говорить о природе этого переживания, но если человек жил достаточно внимательно и достаточно долго, он понимает, что все наши усилия по сохранению близости и родства приводят к тому, что чем больше мы переживаем, тем меньше понимаем и тем меньше можем помочь.

Переживание о более дальних родственниках (двоюродных братьях, сестрах, тетях, бабушках, дедушках) иногда создает иллюзию, что наше переживание конгруэнтно нашему пониманию: мы понимаем – стало быть, хоть сколько-нибудь любим этих людей. Но в отношении очень близких родственников, особенно внутри собственной семьи (муж и дети или жена и дети), мы отчетливо видим, что наши переживания, хотя они очень глубокие и сильные, понимания нам не дают. За своих мужей и жен мы переживаем очень сильно, но понять их не можем. Более того, чем больше переживаем, тем меньше понимаем. Мы негодуем, нервничаем, психуем, пытаемся до них достучаться, научить их элементарным вещам и убеждаемся, что мы их совсем не понимаем и совсем не знаем, как вообще можно жить с этими близкими людьми. То же самое происходит и по отношению к детям.

Если бы было иначе, у нас не было бы беды, которая сотрясает наш мир, нашу русскую цивилизацию уже много десятилетий. Это и страшная практика разводов (не менее пятидесяти процентов распадающихся браков), и конфликты отцов и детей. Очень мало семей могут похвастаться и порадоваться тому, что они сохранили хотя бы доверительные отношения с собственными детьми, и никто, наверное, не дерзнет сказать, что понимает своих детей или что дети понимают своих родителей.

Наверное, есть люди, которые максимально к этому прикоснулись (по крайней мере, мне очень хотелось бы на это надеяться, в это верить), но невозможно по существу, чтобы было полное взаимопонимание и полное единение внутри семьи (муж, жена, дети). Вроде бы родня, близкие люди, но ничего не получается. В лучшем случае мы помогаем телесно: ухаживаем за мамой, детьми, мужем, женой (кормим, поим, стираем, лечим, обнимаем, целуем, еще что-то делаем). Единение на душевном уровне – очень и очень редкое, а на духовном – не бывает.

Чтобы возникло единение, нужно отречение. Мы можем помочь телесно нашим близким потому, что отрекаемся телесно от себя. Мы можем помочь душевно, когда душевно отрекаемся от себя и живем не своей системой ценностей, а тем, что есть у этого человека, пытаясь понять его. Сделать это очень трудно. Те, кто это делает, идут, собственно, тем же путем, которым идут монахи, отвергаясь мира все глубже и полнее, чтобы соединиться со Христом. Потому что путь монаха предполагает полное отречение, чтобы полно жить с Богом.

Бог понимает всех, Бог любит всех, и если я живу Богом, то понимаю всех и люблю всех. Это и есть ключ к каждому человеку. Только во Христе человек понимает, что другой и есть он сам. Только во Христе человек обретает способность, возможность, силы, разум, волю «возлюбить ближнего своего, как самого себя». Монах ищет этой полноты соединения со Христом, чтобы максимально возлюбить людей. Поэтому кого бы вы ни читали (Иоанна Лествичника или Силуана Афонского), всегда увидите, что вершиной добродетельного восхождения ко Христу является совершенство любви к человеку.

Мы много говорим о любви и часто превозносимся тем, что деятельно любим людей, в отличие от ничего не делающих монахов. Деятельная любовь – это замечательно, но этим можно заниматься и без Христа, и вне Христа; это просто человеческое делание. Ключ к сердцу человека через деятельную любовь не открывается. А если и открывается, то именно во Христе, когда эта деятельная любовь совершается по воле Христа и с верой во Христа. Тогда по Его воле и Его благодати деятельная любовь открывает мне ту же самую тайну, что и монаху, на тех же самых путях отречения.