После дуэли. Друзьям Лермонтова

 

Послушай,Дорохов, ведь ты был рядом,

Ты близко знал его, не как другие.

Ты видел, как туман клубился ядом

И как плелись интриг узлы тугие.

 

Кровавую развязку наблюдая,

Корнет немногословный Глебов,

Как мог ты, смертные шаги считая,

Тогда не думать о проклятье неба?

 

Лев Пушкин, ты ведь тоже подвизался

На этих водах, маясь от безделья.

Уж ты-то знал: коль с подлецом связался,

Каким бывает горькое похмелье.

 

А ты, товарищ юных дней Столыпин,

Тебе бы в деле этом карты в руки,

Но ты прохладного лафиту выпил

И в секунданты подался от скуки.

 

Ну что с того, что ты всю ночь, горюя,

Под проливным дождём стоял над телом!

Вас, господа дворяне, не пойму я:

Так много чести и так мало дела!

 

Упрёк

 

О, лучше б не умел Ты вовсе рисовать!

Не знать бы нам кавказские твои пейзажи.

Гостей Верзилиных не стали б забавлять

Карикатурные твои пассажи.

 

Кинжал Мартынова был на устах у всех

И бутафорские его наряды.

Твой острый карандаш снискал Тебе успех

И был девичий смех беды наградой.

 

Зачем пустой досуг Ты службе предпочёл!

Ведь не брала Тебя чеченца пуля.

И выпала на спор не решка, а орёл,

И вы с Монго на Пятигорск свернули.

В кровавой битве при Валерике

И сабля, и ядро Тебя минули.

А смерть Тебя водила, как на поводке,

Приятельской подсовывая пуле.

 

Зачем так беззаботно было рисковать,

Гусей дразнить невинною насмешкой?

Зачем было монету ввысь бросать,

Испытывать судьбу орлом и решкой?!

 

С Тобою много лет стою у Машука,

Под дулом пистолета я бледнею.

Как можно отвести злодейство дурака,

Ведь злой дурак врага страшнее.

 

 

Последний подарок

 

В тот душный,чёрный день июля

В коляске крытой в два окна

Его,опального,рискнула

По дружбе навестить она.

 

Была прелестная кузина

Мила в то утро,как никто,

Волос спадающих лавина

Держалась золотым бандо.

 

Он с ней прощался, безучастен,

Послушный долгу своему,

И попросил её на счастье

Тот ободок отдать ему.

 

Она с улыбкой распустила

Волос тяжёлую волну

И ободок свой подарила

Браслетом на руку ему.

 

И руку ту согнул в локте он

И встретил выстрел роковой,

Но пуля подлая минула

Её подарок золотой...

 

Был лаской женскою увенчан

Его немыслимый конец:

Была последнею из женщин

Екатерина Быховец.

 

 

Кавказ

 

Он знал разбойный, дерзкий посвист пули,

Был страшен той войны кавказский лик:

Ермолов жёг чеченские аулы,

И розовел от крови Валерик.

 

Там вылазки ночные в непогоду

И эхо перестрелок между скал.

Там Азамат, Печорину в угоду,

Свою сестру на лошадь обменял.

 

Не раз в походе бурка выручала,

Из боя выносил арабский конь.

Томила грусть в ущелье Синодала,

И бедной сакли привлекал огонь.

 

Он пел вас, горы синие Кавказа,

В лучах зари сверкающий Эльбрус,

Он звуки монотонные намаза

Мог превратить в роскошный праздник муз.

 

И сами в строки звонкие слагались

Гремящие потоки горных рек.

А покорённые не покорялись,

Точил кинжал обманчивый абрек.

 

Почти два века спор не утихает,

И снова, снова красен Валерик,

И снова горы дико оглашает

Воинственный гортанный крик.

 

И снова «злой чечен ползёт на берег»,

А всадник в бурке над землёй летит.

То Лермонтова тень накрыла Терек,

И стих его над пропастью звенит.

 

 

Перечитывая Лермонтова

 

 1.

 

Мне душу в юности смутил

Твой образ неземной,крылатый:

Ты демон был, и ангел был,

И стал кумиром навсегда ты.

 

Ты жил в моих девичьих снах,

Ты был печален,зол и резок.

И в старости держу в руках

Твой томик с золотым обрезом.

 

И снова я стою с тобой

В грозу под дулом пистолета.

Бештау с поникшей головой

Оплакивает Смерть Поэта...

 

Мне никогда не превозмочь

Тот страшный день,ту злую ночь.

 

 2.

 

Вечный изгнанник,твоею молитвою

Робко воспользуюсь не без волнения.

Слышу в ней жалобу сердца разбитого,

Слёзы любви,торжество умиления.

 

Я,как и ты, на земле неприкаянна,

Счастья в любви было мне не отпущено.

Вишни ты ел на дуэли отчаянной – 

Косточкой горькой судьбы я измучена.

 

Эх,не поручик полка я Тенгинского,

В 27 лет на дуэли подстреленный!

Горя не знала бы я материнского

И отошла б на шинели подстеленной.

 

Выстрел один – роковое мгновение,

Чёрный провал и гроза над ущельями – 

Вот и желанное отдохновение,

И путь,усеянный розами белыми.

 

 

Записка

«Тучки небесные,вечные странники,

           Мчитесь вы,будто как я же,изгнанники…»

М.Ю.Л.

 

Есть в старых бумагах записка одна,

Девчонки друг другу писали желанья.

Шёл год сорок пятый, кончалась война,

Кончались сибирские, мнилось, скитанья.

 

И почерком детским подружка моя

Вернуться домой в Ленинград мне желала,

Узором украсив записки края,

Она мне авансом разлуку прощала.

 

Прошло уже больше полвека с тех пор,

А я всё домой в Петербург возвращаюсь.

Неведомых судей несу приговор

И с мыслью вернуться смиренно прощаюсь.

 

Мой берег туманный исчез вдалеке.

А ветер чужой и хохочет, и воет.

Непрошенной влагой на впалой щеке

Играет, как будто глумясь надо мною.

 

Нехитрой записки пожухлый листок,

Когда-то написанный детской рукою,

Мне ближе, пронзительней тысячи строк,

Не обещавших мне в жизни покоя.

 

Так и несёт меня, веку ненужную,

«С милого Севера в сторону южную».

 

                      Он песни неба пел...

«Если бы этот мальчик был жив, нам

           не понадобились бы ни Толстой, ни

           Гоголь, ни Достоевский»

                                                     Лев Толстой

                     «И Лермонтов выходит на дорогу,

                          Серебряными шпорами звеня»

                                                    Георгий Иванов

И вышел он один на ту дорогу,

Где звёздный хруст искрил под каблуком,

И видел он оттуда зреньем бога,

Как «спит земля в сиянье голубом».

 

Он знал уже, как хрупок мир тот сонный,

А мысль объять Вселенную спешит.

И слышит он, как в вышине бездонной

«Звезда с звездою /тихо/говорит».

 

И скучной стала песнь ему земная,

Не оставляя сердцу ничего,

И зазвучала в мире та, другая,

Что матушка певала для него.

 

Из мира, распростёртого над нами,

Он видел то, чего мы не могли,

И песни неба жгучими стихами

Он пел о содроганиях Земли.

 

Был спор о нём меж Демоном и Богом,

Душа рвалась меж небом и землёй.

Но у него была своя дорога,

Своей кремнистой колеёй.

 

О нём написано уже так много!

Пусть будут и два вздоха от меня.

А он один выходит на дорогу,

«Серебряными шпорами звеня»…

 

 

МАРИНА

 

Стихов твоих гудящий Китеж...

 

Неистовая,страстная Марина,

О, чудо-чернокнижница моя!

Существованья тёмная пучина

Тебя взяла,от мира утая.

 

И лишь стихов твоих гудящий Китеж

До нас дошёл,бунтуя и любя,

Ты к нам уже из волн морских не выйдешь,

Откинув чёлку пенную со лба.

 

Тебя,царицу вольную морскую,

Боярыню Марину привели

В тьму-таракань российскую глухую

На произвол верёвочной петли.

 

Тот гвоздь на косяке дверном недаром

Твоё вниманье зоркое привлёк

И навсегда одним тупым ударом

Остановил бушующий поток.

 

Над всей Россией чёрная година

Раскинула мохнатые крыла,

Когда в глухой Елабуге Марина

В бессмертие тихонько уплыла.

 

Марина - 2

 

О,как кружится голова!

Неужто ты была права,

Когда однажды днём ненастным

Ушла туда,где всё безгласно,

И все друг к другу безучастны,

И вовсе не нужны слова?

 

О,как зловеща эта мгла,

Что на плечи тебе легла!

Там нет ни любящих, ни добрых,

Нет ни завистливых, ни злобных,

И нет друзей, врагам подобных.

Как ты решилась, как смогла?

 

О, как бездонна тишина.

И потускнели письмена.

Покой, который нам здесь снится,

А жизнь не может повториться,

И ничего уж не случится.

И ты спокойна и вольна.

 

О, как беспомощны слова.

Растёт забвения трава

Над затерявшейся могилой.

А над Елабугой унылой

Ещё витает образ милый,

В тумане различим едва.

 

Ариадне Эфрон

И как бы ни была

    Беда её громадна,

    Она не зря несла

    То имя – Ариадна.

 

Вот так же увели отца

По той тропинке между сосен,

Которой не было конца  

В ту приснопамятную осень.

 

Вот так за ней они пришли,

Спокойно,строго,деловито

И той же тропкой увели,

Опавшей хвоею покрытой.

 

В отчаянье смотрела мать,

Как дочь уводят под охраной,

И так и не смогла понять

Она событий этих странных.

 

Мать – неразгаданный поэт

И в сферах неземных витает,

И малахитовый браслет

Ей в лагерь выслать обещает.

 

А гиблый Туруханский край

Уж уготован гордой Але,

И про елабужскийсапай

Ей просто даже не сказали.

 

Забытая в глухой тайге,

Непокорённая однако,

Черпала силу вдалеке

В утешных письмах Пастернака.

 

А смерть,блуждая по стране,

Настигла, наконец, тирана,

Вздохнули облегчённо все,

Свои зализывая раны.

 

Той девочки давно уж нет –

Жизнелюбивой,светлоокой,

А малахитовый браслет

Остался в памяти высокой.

 

Больную,старую встречай,

Таруса,памятная с детства,

К её рубцам не прибавляй

Тщету ненужного соседства.

 

Оставь ей напоследок дней

В себе и в людях разобраться,

С архивом матери своей

Одной, наедине остаться.

 

У старости так мало сил,

Так много мудрости ненужной.

А век жестокий уносил

Последний крик её натужный.

 

Железный обруч давит грудь,

В глазах темно, и мысль уходит.

И кто-то не даёт вдохнуть

И в вечность за руку уводит.

 

 

Парижская весна 1939 года

 

Парижская весна. Предместие Медон.

–  Мадам, купите свежие фиалки!

Была ли это явь,иль сладкий сон,

И если сон,то просыпаться жалко...

 

Парижская весна,каштан в цвету.

Медонский лес и клетчатая юбка,

И сын любимый рядом с нею тут,

И далеко до страшного поступка...

 

Но,словно зная по раскладу карт,

Какая тёмная её ждала пучина,

Парижскою весной на де-ля-Гар

Металась,как безумная,Марина.

 

Последняя парижская весна

Уж никогда не цвесть фиалкам боле.

В Елабуге презрела смерть она

И даже не почувствовала боли.

 

Шумел Монмартр сиреневым дождём.

В российской глухомани грязь месили.

Лишь через много лет Париж узнал о том,

Как поэтесс в России хоронили.

 

Парижская весна с картин Моне...

Благоухают свежие фиалки.

А по России в дыме и огне

По бездорожью скачут катафалки.

 

Сергей и Марина

 

          «Мы рождены, чтоб сказку

           сделать былью...»

 

Назначена судьбой ему была Марина.

У моря Чёрного любви их колыбель.

Им завещала помнить Мнемозина

Полуденный пустынный Коктебель.

 

Не мог он знать,что предстоит в Париже

Интербригады слать в воюющий Мадрид

И шаг за шагом становиться ближе

К тому,что их с Мариной разлучит.

 

Отдай мизинец зверю,он отхватит руку.

И вот уже в сетях доверчивый Эфрон.

Убить врага не грех,и честь тому порукой.

И вовсе,люди, не убийца он!

 

Но те,кому он верил,думали иначе.

И, заметая подлые следы,

Они капкан ему поставили на даче,

Не удостоив и казённой клеветы.

 

Тихушники,зверьё, бандиты от закона

Любого обращали в лагерную пыль.

Им сладостен был звук задушенного стона –

Так сказку превращали они в быль.

 

Простёрлись над Мариной щупальца Лубянки:

В застенке муж,и в лагерь брошена их дочь.

В Елабуге глухой зловещею охранкой

Накрыла их удушливая ночь.

 

Зачем же ты звала на родину, Россия?

Для казни и беды их возвратила ты.

Пускай бы лучше их терзали ностальгия

И неосуществимые мечты.

 

Разрознены навек безвестные могилы,

И не для них звенит весенняя капель.

По эту сторону остался милый

Полуденный пустынный Коктебель.

1998

 

Георгий Эфрон

 

Кем стал бы он, останься жив?

Поэтом модным,иль учёным,

Иль критиком неугомонным?

На чём бы голову сложил?

 

Когда голодный по Ташкенту

Он беспризорником бродил,

Уже тогда за мать платил

Он неоправданную ренту.

 

Весь тяжкий груз на нём лежал

Её стихов,её поступков.

Но в мир души ранимой,хрупкой

Он никого не допускал.

 

А враг топтал уже Россию.

Был призван Мур её судьбой

И принял тот последний бой,

Души последнее усилие.

 

Он не дожил до двадцати,

Любимый страстно сын Марины,

Он, не дошедший до вершины,

Смертельно раненный в пути...

 

***

О. Мандельштаму

 

«Бессонница. Гомер. Тугие паруса».

Строка ложится в песню без усилий.

Какие над собой он видел небеса,

Какие эллины его к себе манили?

 

Ахейские мужи и пенная волна,

Чужие корабли и моря тяжкий грохот,

Елены чудный лик, Троянская война...

А на жестокий век ни жалобы, ни вздоха.

 

Я поклоняюсь мужеству людей

В бессилье тёмный страх преодолевших,

Пою тебя, бесстрашный иудей,

В безумье гениальном смерть презревший.

 

Бессонница, Гомер... убитый Мандельштам –

Укор жестоким, тёмным временам.

 

 

ЛИЗА

Сожаление

 

Кто-то точку пометит

У последней межи,

Там,где Лиза Леметти

В общей яме лежит.

 

Там в блокадную зиму

Вся зарыта семья.

Почему вместе с ними

Не осталась и я?

 

Так уснула бы тихо,

Никого не виня,

И не знала б ни лиха,

И ни чёрного дня.

 

Не тряслась бы на нарах

По сибирской земле,

Не жевала бы даром

Хлеб,подобный золе.

 

И не знала бы в жизни

Ни гонений,ни зла,

Равнодушной отчизне

Лишней бы не была.

 

Надо мною бы ветер

Гнул бы ветви ракит,

Там,где Лиза Леметти

В общей яме лежит.

Таллин

(из старой тетради)

       давно ушедшей безвозвратно

Лизе

 

Вот и снова апрель, вот и снова весна.

В день рожденья, тебя вспоминая,

В твою память бокал золотого вина

 как тогда, поднимаю!

 

Всё быстрее вращается наша Земля.

Только годы мелькают, как спицы,

Наша прошлая жизнь, где лишь ты, где лишь я,

мне всё снится.

 

Я в моём далеке зажигаю огни.

С днём рожденья тебя! С днём рожденья…

Ты меня теперь там в этот день помяни

на мгновенье.

 

Вот и снова апрель. Вот я снова одна

День рождения твой отмечаю.

Я сегодня весёлой печали полна.

Я тебя обожаю!

 

По старым адресам

 

посвящение Лизе,

безвременно давно ушедшей

 

Я покидаю мысленно вагон.

Я выхожу на таллинский перрон.

   И вот я дома.

Но почему-то странно пуст мой дом,

И как-то чуждо всё кругом

   И незнакомо.

 

Зайду я в «Пярл» в урочный час,

Где я уже не встречу Вас

   За чашкой кофе.

Поверх пальто накинутая шаль

Лишь вызовет мою печаль.

   Общенья крохи...

 

Вы тут сидели молча у окна

За крайним столиком одна.

    О,наважденье!

Здесь коротали Вы свой день,

От одиночества везде

    Ища спасенья.

 

Тогда в Ыйсмяэ кинусь я,спеша

Изведать хоть на миг,хоть не дыша,

    Той жизни райской!

Но ясно вижу,принимая всё сполна,

Что я от прошлого отделена

    Стеной Китайской.

 

Но, может быть, хоть в Копли ждут меня

На склоне угасающего дня,

     На милой Сюста?

И там лишь тени мечутся одни,

И там в домах погашены огни.

     Темно и пусто.

 

Но есть!

   Есть место в Таллине,где я всегда нужна,

И где душа томлением полна

      И в январе,и в мае.

Со всех дорог я прихожу туда,

Там мама ждёт меня всегда,  

      То место – Рахумяэ.

 

Там долго я могу стоять одна,

Там вековая стынет тишина –

      Приют печали.

Давно болит привычно голова:

Друг другу главные слова

      Мы не сказали…

 

И снова уплывет тот перрон,

И стая потревоженных ворон

     В дождливой сети.

Печальная,ты машешь мне рукой.

Мон шер,увидимся ль с тобой

     На этом свете?..

1997. Последнее свиданиев Таллине.

Больше не увиделись...

Что-то очень важное кончается...

 

Из цикла Клоога. Лизе

 1.

Остановись,мгновенье!

           Щёлк!

Запечатлён момент на снимке.

Здесь дислоцировался полк,

Где мы теперь стоим в обнимку.

 

Дорога долгою была.

Пусть отдохнёт Стрелковый корпус.

Воспоминаний тень легла

На памяти размытый фокус.

 

Шуршит опавшая листва,

И зябнет голая берёза...

Смотрю на снимок и едва,

Едва удерживаю слёзы.

 

Ведь твой отец и мой отец

Здесь свой расчёт вели с войною

И дрожь остуженных сердец

Лечить пытались тишиною.

 

Поёт балтийская волна,

Затих в ночи посёлок Клоога.

Полвека спит уже война,

Но всё ещё во мне она

И кровоточит понемногу.

 

2.

Оголила деревья осень.

Запоздала нынче немного.

 Убаюканный пеньем сосен

Спит у моря посёлок Клоога.

 

Где недавно окна светились,

Паутину ветер колышет.

А в проёмах пустых поселились

Сквозняки и летучие мыши.

 

Нетерпимы здесь русские дольше.

Злом разрушена дажебеседка.

И обвисла ненужная больше

Меж столбов волейбольная сетка.

 

На забытом плацу гарнизона

Я,как в прошлом далёком, стояла,

И казалось: с иглы патефона

«Утомлённое солнце» звучало.

 

Но печальные мысли так слёзны...

К горизонту склоняется солнце.

И поют здесь эстонские сосны

Колыбельную лишь для эстонцев.

2001

                          3.

Рождественское. Лизе

Я Рождество не встретила с тобой.

Оно уже у твоего порога.

Меня опять позвала за собой

Моя бродяжная дорога.

 

Бессонные грохочут поезда,

По жизни расставляя многоточья.

И светит Вифлеемская звезда

В моём окне сегодня ночью.

 

Как мало нам счастливых дней дано.

Как много чистых радостей у Бога.

Мне здесь терпеть Воронеж суждено _

Тебе любить и плакать в Клоога.

 

Ты только помни обо мне

И засвети свечу в окне.

 

Иди, моя радость, иди

 

 35 лет прошло уже, как она ушла...

          «А кровь и боль её дорог

           Не каждый выдержать бы мог».

                                          Дмитрий Павлов-3

 

К маме

 

– Иди,моя радость,иди.

Густеет за окнами вечер.

А я буду ждать нашей встречи,

С рассветом опять приходи.

 

– Иду,моя радость,иду,

Увидимся ль снова,не знаю.

Я с болью тебя оставляю,

А утром опять прибегу.

 

– Иди,моя радость,иди,

Не бойся,оставь меня смело,

Земные дела свои сделай,

У нас ещё день впереди.

 

– Иду,моя радость,иду.

Прикрою скрипучие двери.

И в счастье нисколько не веря,

В постылый свой дом побреду.

 

– Иди,моя радость,иди…

Пустеет декабрьский вечер.

Горят поминальные свечи.

А жизнь

      без тебя

           впереди...

Сочельник 24 декабря 2001 года

  А Лизы скоро не стало...

4.

Ноябрь гонит ветер с моря.

Предзимье в воздухе витает.

И день короткий в разговоре

С последней стаей улетает.

 

В Высоком небехмуром,стылом

Один отставший лебедь вился.

Ты помнишь,мы за ним следили,

Пока за тучей он не скрылся.

 

И было так легко и грустно…

Меня ждала уже дорога,

А на душе темно и пусто.

И позади осталась Клоога.

 

И я,как лебедь тот отставший,

Забытый,к лету опоздавший,

Догнать уже и не пыталась

Мою умчавшуюся стаю.

 

Давно умчались к югу птицы,

Давно осыпались берёзы.

Теперь мне будут только сниться

Весны моей былые грозы.

 

Ноябрь гонит ветер с моря,

И чайки плачут над волною.

И наша встреча в разговоре

Осталась навсегда со мною.

25.12.2001

 

Ежегодное послание леди Ли

Лизе из старой тетради

Я сегодня проснулась ещё до рассвета.
Ведь сегодня такая приметная дата.
Всё быстрее вращается наша планета
И уносит с собой всё,что было когда-то.

Ты всё дальше и дальше уходишь незримо.
И всё глуше звучанье родного мотива.
И тебя всё относит волною отлива.
Всё проходит,увы. Время необратимо.

Только память одна остаётся нетленной –
Эта вечная тайна и вечное чудо –
И когда я от вас по ту сторону буду,
Я тебя подожду у порога Вселенной.

Будь же,будь,дорогая,и дальше,и дольше.
Книга жизни ещё до конца не раскрыта.
Много было всего.Хорошо,что не больше.
Жизнь прекрасна,моншер,монами, дольче вита!

Тогда ещё была надежда,
но скоро её не стало…

 

Год белой лошади - 1990

 

«Подошёл и вижу –

           глаза лошадиные...»

                                       В. Маяковский

 

Два карих глаза вишнями глядят

Из-под ресниц,густых и тёмных.

О,знать бы,что сказать они хотят!

Живая мысль в зрачках огромных.

 

Вдоль гладкой шеи вольною волной

Лежит ухоженная грива.

И в нетерпенье стройною ногой

Переступает конь игриво.

 

Глаза нездешним светом налились,

Блестит подстриженная чёлка.

И ноздри в ожиданье напряглись,

И нервно вздрагивает холка.

 

Зовут меня бездонные зрачки,

И чувствую себя я амазонкой.

Мне ветер странствий охладит виски.

И я – с тобой! И снова я девчонка.

 

И,как тогда, с площадки Смотровой

На город,весь в огнях,смотрю я.

И хочется мне биться головой

О каменную стену вековую...

………………

 

Ты помнишь,Лиза,магазинчик тот

На Ратушной любимой площади?

А был тот девяностый год –

Год Белой лошади.

 

И я,давно утратив счёт годам,

Стою одна на той далёкой площади.

Ты со значеньем мне купила там

Рисунок лошади.

 

Мне нынче часто снится по ночам

Та Ратуша на тихой площади,

То слышу цокот звонкий по камням

Той белой лошади,

 

То странствующий рыцарь Дон Кихот

Гарцует по уснувшей площади...

О,как далёк тот девяностый год –

Год Белой лошади.

………………….

 

Тёмная грива,светлый мой конь,

Из-под копыта брызжет огонь,

Прядает ухом,глазом косит,

Фыркает,рвёт удила и храпит.

 

Я без опаски в стойло войду,

Скину с крючка дорогую узду,

Ослаблю подпругу,сброшу седло,

Пусть он на воле расправит крыло.

 

Ветер подхватит,гриву взметнёт,

Он от земли оторвётся в полёт.

Глядя счастливцу вольному вслед,

Встречу я свой одинокий рассвет.

 

 

Хочу воспоминанья погасить

 

     «А в душе, как головешка,

                      Тлеет старая печаль...»

                                                       А. Грибов

  Лизе,

        другу незабвенному

 

Хочу воспоминанья погасить,

Хочу я мозг от них освободить:

Они мне жить и мыслить не дают,

Преследуют меня и предают.

 

Вот я в кафе. И тает крем-брюле,

Две чашки кофе стынут на столе.

А ты всё медлишь. Ты и не придёшь,

Ты слишком далеко теперь.Ну что ж...

 

Иду одна аллеей над прудом,

И всё так странно,призрачно кругом.

Стоят ряды каштанов надо мной

Там,где бродили часто мы с тобой.

 

По каменным ступеням поднимусь,

Со Смотровой площадки оглянусь.

Раскинет Таллин улицы внизу.

Я их с собой в Россию увезу.

 

Я понимаю: это всё они,

Воспоминанья горькие мои.

Но я живу в них,словно наяву,

И дни,прошедшие с тобой,зову…

 

Зови иль не зови – напрасный труд,

Они лишь памятью ко мне придут,

Лучами солнца в окна поутру,

Осеннею листвою на ветру... 

Подожди меня, я скоро

Ты придёшь за мной под вечер,
Встанешь молча у порога.
Не нужны нам будут речи,
Я пойму: пора в дорогу.

Всё уйдёт,как сон вчерашний,
И вдохну я грудью вольной.
Будет больше мне не страшно.
Будет больше мне не больно.

Только с губ полураскрытых
То ли шёпот,то ли шорох.
Мне остался только выдох.
Подожди меня,я скоро.

Мы неспешно соберёмся,
Посидим перед дорогой,
Крепко за руки возьмёмся,
Помолясь тихонько Богу.

Не возьмём с собой мы хлеба,
Не оглянемся ни разу,
А над нами будет небо
Бесконечное в алмазах...

Будет всё уже не важно,
Всё спокойно и привольно,
И ничто уже не страшно,
И ничто уже не больно.

 

Ты помнишь, Лиза?

 

первое пристанище моё

           на Воронежской земле

           в год нашего беженства...

 

Ты помнишь,Лиза,ночь метельную?

В домах погашены огни,

А ветер воет колыбельную,

И темень поглотила дни.

 

Ты постучала осторожно

В моё промёрзшее окно.

И было это – невозможно,

Как в фантастическом кино.

 

Твоё лицо за тёмной рамой

Как будто вдруг приснилось мне.

И я в оцепененье странном

Стою,молчу,окаменев.

 

Тоскливо скрипнули ворота,

Машина въехала во двор,

А я всё жду ещё чего-то

И не вступаю в разговор.

 

Потом сидим всю ночь на кухне

С тобой до самого утра.

Я понимала: мир не рухнул

И ты мне в горести сестра.

 

В деревне,занесённой снегом,

Среди холодной пустоты,

В моём остуженном ковчеге,

Как Пущин,появилась ты.

        Ты помнишь?..

 

Послание Цапле от Вороны

 

                               Лизе

               незадолго до её кончины...

 

А вот и снова на исходе лето,

Уже рассыпал август звездопад,

И воздух полон предосенним светом,

И льют левкои чудный аромат.

 

Я шлю тебе сердечные признанья

В твой день рожденья, Цапля ты моя,

И рой моих больных воспоминаний

Уводит в наше прошлое меня.

 

Сижу на ветке голой одиноко,

Прикрыв глаза и крылья распустив,

Ворона, сумасшедшая немного,

Я птица вещая. Я миф.

 

А ты молчи, тебе ещё не скоро,

Я первая уйду и буду ждать.

Там, в океане звёздного простора

От Девы до Весов рукой подать.

 

Живи и помни: я всегда с тобою

И здесь, и Там, за вечною Рекою.

 

ВКлоога

Лизе

           в нашу последнюю встречу

 

Мы шли с тобой во тьме среди шумящих сосен,

И жуткий холодок за шиворот бежал.

Предзимнею порой уже дышала осень,

И мрачен был домов пустующих оскал.

 

Мне вспомнилась тогда совсем другая осень,

Другая жизнь моя,сгоревшая дотла.

Всё тот же странный шум родимых тёмных сосен,

И снова я как будто девочкой была.

 

Поплыли предо мной знакомые картины.

И на краю пруда стоит наш старый дом,

Цветущая сирень и заросли жасмина,

И ива наклонила ветви над прудом.

 

Зависли над водой дрожащие стрекозы,

Блестит на солнце крыл прозрачная слюда.

Темнеет ель в саду и светится берёза,

А вечером,к дождю, запахнет резеда.

 

Вот падает на землю тихо светлый вечер,

Защёлкал и замолкнул скромно соловей,

Забытые слова протяжной финской речи

Непрошено всплывают в памяти моей.

 

Встревоженная мысль стучит в висок упрямо.

И длится жизнь моя,как выдуманный сон,

И голос молодой моей ушедшей мамы

Поёт мне «Кюллятиедянмидаонны он...»

 

Вхожу я вновь и вновь в еловую аллею

И только там ищу свободу и покой,

И лишь о том скорблю,и лишь о том жалею,

Что путь свой завершу я в стороне другой.

 

Что надо мной шуметь не будут эти ели,

И сосны промолчат в краю моём родном,

И ветер нанесёт чужие мне метели

В воронежской земле на кладбище чужом.

 

2008 год, ещё все живы,

но мне – оставаться последней...

 

МАМА

До встречи!

памяти моей мамы

 

Уставшее сердце покоится тут – 

Последняя милость.

Под камнем тяжёлым страданье и труд –

Всё уместилось.

 

От даты рожденья до смертного дня

Тире – и не больше.

А всё остальное уже без тебя.

Чего бы уж горше.

 

Здесь каждой весною поют над тобой

Весёлые птицы.

Шумит неумолчно далёкий прибой,

И чайка кружится.

 

А ты и не знаешь,что тысячи вёрст

Теперь между нами.

Лишь Млечной Дороги серебряный мост

Нам светит ночами.

 

Я мысленно часто к тебе прихожу,

Беседую с камнем.

Но что я скажу ему? Что я скажу?

Одна маета мне.

 

По лунной дорожке, по краю мечты

Полёт бесконечен.

Тихонько кладу на могилу цветы:

До встречи, до встречи.

Мама, светлая голубка

Мама – светлая голубка,

Видишь ли меня оттуда?

В сердце горестном зарубка

И любви твоей остуда...

 

Дом под тихою сосною

Стал последней колыбелью,

Там черёмуха весною

Белой сыплется метелью.

 

Я хожу сюда напрасно.

Слышишь ли мои слова ты?

Пред тобою ежечасно

Я всей сутью виновата.

 

Ну скажи мне хоть бы слово

Или знак подай оттуда.

Ты молчишь в ответ.

          И снова

Уплывает в небыль чудо.

 

Сходится заря с зарёю.

В сердце свежая зарубка.

Ты со мной и не со мною,

Мама – светлая голубка.