Глава шестьдесят вторая (часть вторая). Ночь Судеб

Спустя мгновение они оказались в Хижине, с трудом переводя дух после оборвавшейся столь внезапно заоблачной скачки. Перед глазами все еще стояли яркие краски одежд всадников и золото кубков в их руках, а в ушах звенел глубокий низкий зов охотничьего рога. Лай псов Дикой Своры, снежный волшебный свет... Гарри часто заморгал, пытаясь отогнать наваждение. Они успели, вырвались, пусть и в самый последний момент. А Северус так и не разжимает рук, продолжая стискивать Гарри в объятиях. Снег на его волосах, на плечах, он переливается мелкими кристаллами на меховой оторочке капюшона, а мантия... совершенно мокрая, с них обоих сейчас лужа натечет в прихожей.

А в доме тишина, такая гулкая, бездонная. Если вслушаться, то можно различить и потрескивание огромных поленьев в камине, и едва внятный шорох веток ели и остролиста. И за дверью, за окнами тьма — непроницаемая, абсолютная.

Тьма и тишина — они словно выстроили стену. Вокруг дома, вокруг обоих магов, и сказать хоть что-то, нарушить заколдованный круг — почти святотатство.

Лицо зельевара... так близко... мельчайшие капли тающих снежинок на его бровях, на висках, и в тот момент, когда ты пытаешься стереть их, в тебе вновь оживает то беспокойство, что жгло тебя весь день. Оно сжимает грудь, мечется, бьется внутри, охватывая все тело. Даже твои пальцы, так и замершие на щеке Северуса, едва заметно дрожат. И амулет, запрятанный под одеждой, кажется раскаленным, припекая кожу — ты уверен, что если не сорвешь его сейчас же, то останется глубокий ожог, до самых костей. Отстраняешься, расстегивая мантию, камзол, ворот рубашки... чертовы пуговицы! Вот он, у тебя на ладони — линии, прочерченные на серебряной пластине, стали выпуклыми, набухшими, словно налились огнем. Ты убираешь его — неважно куда, только бы с глаз долой, прикрываешь веки. Но это странное томление так никуда и не уходит, от него кружится голова, ноги наливаются тяжестью. Северус... он молчит, только все еще удерживает тебя за плечи. И глаза его чернее непроглядной тьмы, сгустившейся за порогом. В пляске свечных огоньков его лицо видится жестким, неподвижным — только этот взгляд, он живет, жжет, пьет твою душу.

— Северус, сейчас.

Все, что ты можешь сказать. Твоя единственная правда, ночной странник...

— Гарри...

Молчи, не говори ничего, Северус. В твоих глазах — дорожка из призрачного света, сверкающее золото и жаркий огонь. Остановишь меня? Нет, куда тебе — ты ведь тоже странник, тоже пленник. Повелитель Стихий? Полно, ты и сам не веришь.

— Сейчас. — Твой голос звучит твердо, хотя ты весь трясешься от страха, предвкушения и собственного хмельного безрассудства. — Пока мы с тобой... пока мы с тобой еще люди. Пока мы — еще мы.

Зельевар хочет возразить, ты читаешь невысказанные слова по его губам. Но и он, следуя твоему примеру, стискивает в ладони амулет — яркий, лучистый, словно вот-вот расплавится.

— Не говори так. Кем мы еще можем быть?

А вот голос его звучит хрипло, почти шепот, сбивчивый, торопливый, но ты разбираешь слова. Пусть говорит, наверное, он даже прав, но ты знаешь, чего хочешь: все, что случится между вами, должно принадлежать только вам двоим. Не достаться дождям и ветрам, не гореть от чужого огня, не питать соками тех, кто и так напьется всласть, когда настанет срок.

— Гарри... только не бойся.

— Я не боюсь.

— Врешь.

Но Северус все еще не может решиться: его движения кажутся тебе замедленными, слишком мягкими, осторожными, словно он в который раз дает тебе шанс одуматься.

— Для кого ты меня бережешь?

— Для себя, — смеется. И взгляд его становится невероятно теплым...

— Тогда забирай.

Ты все же опускаешь глаза и слышишь резкий глубокий вздох — прикосновения его рук становятся иными: требовательными, резкими, как будто он сам боится передумать. Он проводит ладонями по спине, и с каждым его касанием невидимый кокон все больше отделяет тебя от мира. Словно паук ткет незримую паутину, но любая ниточка в ней — прочнее стали. Отдавать себя... так страшно. Некогда ты бестрепетно шагнул в ревущее пламя в огненной пещере, а теперь сердце колотится где-то в горле, и когда Северус прижимается губами к твоей шее, тебе кажется, что твоя кипящая кровь сметет хрупкие вены и артерии — и вырвется на свободу. Нет, ты же сам сказал ему: сейчас.

И ты выпутываешься из промокшей тяжелой мантии, позволяешь ей упасть на пол, видишь, как темная шерстяная ткань соскальзывает с плеч зельевара. Твой взгляд прикован к блестящим пуговицам на его одежде: на каждой из них отчеканен крохотный серебряный молот. Почему? Почему именно молот? Неважно. Расстегиваешь одну, вторую — пальцы неуклюжие, будто распухли. Он перехватывает твою руку, целует, а сам, не отрываясь, смотрит тебе в глаза — ждет, что ты опомнишься. Вот еще!

— Пойдем в спальню. Не здесь же.

Нет, мы не пойдем, ступени... их слишком много. Разве нам их одолеть? Но Северус и не собирается сражаться с лестницами, он просто крепче обнимает тебя, чтобы аппарировать в свою спальню, даже не разрывая поцелуя. Его губы сейчас немного соленые и пахнут снегом.

В воздухе вокруг вас вспыхивают свечи, много, несколько десятков, ты даже зажмуриваешься от яркого света. Не рассчитал.

— Северус, запри мою магию. Я все здесь спалю.

Странно, что ты еще как-то складываешь слова. Слова... они будто потеряли смысл, они осыпаются как листья — ненужные, мертвые. Но ты еще сможешь разобрать его ответ:

— Не надо ничего запирать. Оставь столько света, сколько хочешь сам.

И свечи гаснут сами собой, тебе и вправду ни к чему такая иллюминация. На самом деле вполне достаточно и отблесков огня в камине. Не трясись и кончай думать только о себе, из этого ничего путного не выйдет. Да, вот пуговицы на камзоле Северуса, эти бесчисленные серебристые молоточки, ты же начал их расстегивать. Вишневая бархатная ткань тоже мокрая насквозь, как и белоснежная рубашка, облепившая его тело. Почти прозрачная, словно тончайший слой перламутра. И ты замираешь, любуешься, гладишь его плечи, грудь, ощущаешь тепло его кожи под влажным белым шелком. Нет, этот перламутр... он только мешает. Ты вцепляешься пальцами в уже расстегнутый воротник, тянешь в разные стороны, еще сильнее — какие-то жемчужные кружочки сыплются к твоим ногам.

— Ах вот вы как, мистер Поттер! — но его глаза не смеются.

Ты не можешь отвести глаз от его обнажившейся груди, от темных кружков сосков и, кажется, даже в полумраке различаешь каждый волосок на его теле. Сглатываешь, облизывая вмиг пересохшие губы, и чувствуешь себя изголодавшимся вампиром, пробудившимся от многовековой спячки. Будто ты уже столетия не видел живого человеческого тела, и тебе мнится, что ты слышишь гул крови, бегущей по его жилам. Нет, это твой ополоумевший пульс бьется в висках. И выстукивает всего три слова: хочу, хочу тебя.

Ты склоняешь голову, опускаешься на одно колено — надо же расшнуровать ботинки. Пусть Северус не видит этой иссушающей жажды в твоих глазах. К тому же она по-прежнему щедро сдобрена страхом. Но тебя словно что-то гонит, толкает вперед, к нему — ты так и проползаешь на коленях те несколько футов, что сейчас вас разделяют, тянешься к застежке на его брюках. Только вот он, разгадав твое намерение, мгновенно хватает тебя за плечи, заставляя подняться.

— Но почему? Разве ты не хочешь?

— Я хочу, хочу, — шепчет он, от его дыхания и от его слов даже слегка покалывает кожу. — Потом. Сегодня... пусть все только для тебя. Не спорь.

Не спорь, сдайся, отдайся ласке его рук, его губ, ощути легкое дуновение, касающееся твоей обнажающейся кожи, шуршащую прохладу простыней под твоими лопатками. Северус проводит большими пальцами две огненные полоски по твоей груди, нажимая на соски, ты едва дышишь, захлебываешься воздухом, рычишь, пытаясь одновременно и вырваться из его цепких рук, и еще больше подставиться под его уверенные прикосновения.

— Лежите смирно, мистер Поттер, я на вас рубашку не рвал.

Едва внятный смешок. Ты только крепче зажмуриваешь глаза и тянешься к ноющей чувствительной горошине, но он шутливо шлепает тебя по пальцам и вот теперь уже сам дразнит ее кончиком языка, легко-легко, а потом чуть прикусывает. Не больно, он просто пугает, но ты невольно вздрагиваешь, ведешься на его игру и понимаешь, что твои губы растягиваются в улыбке:

— Вам следовало плотнее поужинать сегодня, сэр.

Гордись собой: ты сложил целую фразу из обломков того, что у тебя сейчас в голове. Раз он может шутить сейчас, чем ты хуже? Хотя его хваленого самоконтроля хватит на всю Магическую Британию и немагическую в придачу, если раздать всем поровну, останется еще предостаточно.

— Ничего, мистер Поттер, я наверстаю.

А ты так и распластался на кровати, только ноги свисают, а он склоняется над тобой, все так же неспешно играет с сосками, пробегает кончиками пальцев по ключицам, по шее, по лицу, жадно впивается в губы, но даже и не думает прикасаться к брючной застежке. Изверг, ему и дела нет до того, что ты вот-вот взорвешься.

— Сев... Северус... — это все, что ты можешь собрать из клочков звуков, которые тебе пока доступны. Потому что единственное, что ты еще отчетливо воспринимаешь, это твое срывающееся дыхание, почти всхлипы. — Северус, пожалуйста, я не могу.

— Еще как можешь, — ехидно отзывается он, а его руки продолжают мучить тебя: разминают локтевую впадину, скользят к кистям, потом вновь поглаживают плечи.

Ты все же открываешь глаза и встречаешь его взгляд: почти неподвижный и в то же время дикий, необузданный, огненный. И тянешься к пряжке ремня, потому что уверен — пощады ты не дождешься. Он накрывает твою руку ладонью и неожиданно склоняется к животу, обводит языком пупок, рисуя от него расходящиеся лучики — к ребрам, к бедренным косточкам и вниз, к паху. И вот теперь твои все еще застегнутые брюки становятся помехой и для него. Легкое дуновение, шорох — и они спадают вниз, послушные произнесенному заклинанию.

— Вот как. Значит, не можешь?

Он опять смеется, сдвигая вниз натянувшуюся ткань боксеров, его ладонь скользит по внутренней стороне бедра. Ты и не догадывался, что может быть так: как будто просто гладит, а тебе кажется, что тонкая нежная кожа сейчас расплавится. Сотни острых иголочек проникают глубоко-глубоко, жалят, но от них волнами расходится тепло.

Ты слышишь шелест его спадающей одежды, он не прекращает касаться тебя, его пальцы ласкают мошонку, проскальзывают дальше — и в тот миг, когда ты уже готов испугаться, его губы обхватывают головку твоего колом стоящего члена.

— Я же сказал, что наверстаю, — бормочет он, на секунду отрываясь от тебя, и ты видишь его совершенно пьяные шальные глаза.

Еще пара секунд — теперь ты понимаешь, что наслаждение может быть столь острым, что от него легко умереть. И ты бы уже давно кончил, ощущая, как горячие губы сдвигают тонкую кожицу, полностью открывая головку, как язык танцует вокруг крохотной сочащейся щелочки. Кончил бы, если бы не страх... ты ждешь того, что будет дальше, ждешь и боишься. Но Северус делает все, чтобы твое возбуждение не пошло на убыль, и ты так и разрываешься между страхом и удовольствием. Оттого у наслаждения такой терпкий вкус, который ты едва ли сможешь забыть.

Он обхватывает тебя за щиколотки, и ты, догадавшись, что он задумал, сам сгибаешь ноги в коленях, упираясь ступнями в край кровати. Холодок, покалывание внутри... так вот как это будет. Значит, уже сейчас. Сам же сказал, теперь глупо отказываться от своих слов. Да у тебя и не выйдет, потому что иначе твое желание задушит тебя. Ты судорожно сглатываешь, пытаясь загнать в легкие побольше воздуха.

— Ну, ну, все хорошо, — он привстает с колен, наклоняется к тебе, и ты чувствуешь непривычный вкус на его губах. Твой вкус, твой запах.

— Сев... не тяни, не надо.

— Отпусти себя, расслабься. Не думай про магию.

Его ладонь ложится на солнечное сплетение — и дышать становится легче. Что-то скользкое между ягодиц... он продолжает тебя целовать: лицо, глаза, шею, опускается все ниже. И такое странное ощущение... саднящее, ноющее, там, внизу. И тут же его губы вновь смыкаются на головке, на этот раз движения быстрые, распаляющие, ты пытаешься вскрикнуть, но выходит почему-то какое-то беспомощное сдавленное "а-ах", его пальцы уже внутри, всё, не страшно, тебе не страшно!

Ты лежишь, вцепившись в простыню, упираешься пятками в край низкой кровати, широко разведя ноги — и тебе не стыдно. Потому что хорошо настолько, что ты даже подаешься навстречу его пальцам, твое желание ищет выхода, ему тесно в твоем теле, не хватает самой малости.

— Гарри, потерпи чуть-чуть.

Гарри... да, Гарри... вроде это твое имя. Его голос срывается, ты не видишь его сейчас, но по движению воздуха ощущаешь, что он вновь опустился на колени. Его ладони крепко обхватывают твои бедра, член прижимается к анусу. Все, сейчас. И сердце стучит так заполошно... Ты задерживаешь дыхание, но уже через секунду не понимаешь, зачем это делаешь — тебе ведь не больно. Закидываешь ноги ему на плечи, повинуясь нетерпеливому жесту, подаешься вперед, с каждым движением все больше свыкаясь с вторжением. И ты уже не держишь взаперти свою магию. Зачем? Ты все это выдумал, с чего ты взял, что, поддавшись ей, утратишь себя? К черту, брось, пусть вас и оплетают разноцветные едва различимые нити, но разве от этого ты перестал быть собой?

Северус входит в тебя глубоко, с каждым толчком задевая что-то внутри, отчего по телу разбегаются легкие огненные искры. Треск дров в камине, хлопки ваших сталкивающихся тел, танец колдовских линий над вами, ты пытаешься приподняться на локтях, чтобы видеть его лицо, но тут же вновь откидываешься назад, тебе не удержаться. Ошметки слов, обрывки мыслей — они тебе не нужны. Перед глазами только яркие всполохи, их все больше... белые пятна вспыхивают и взрываются, распадаются, тут же стягиваются, возрождаясь вновь, становятся большим огненным шаром. Он раскаляется, разрастается... Это невозможно терпеть.

Толчок, еще один... шар наливается багровым жаром, темнеет... как затмение... черный диск и пылающая корона по краям. Ладонь Северуса накрывает твой член... несколько быстрых выверенных движений... края шара полыхают все ярче... еще... он идет трещинами, раскалывается... осколки в слепящем ореоле — и ты падаешь во тьму, уютную, мягкую, бархатную. В ней нет ни звезд, ни звуков, ни времени.

Твой полет все длится и длится, тебя затягивает на самое дно и тут же выталкивает назад. Ты распахиваешь глаза и видишь лицо Северуса, прямо над собой. Белесый след на его пальцах, он подносит их к губам...

— Сев... я... — кажется, ты собирался сказать ему, что тебе стыдно за свой былой страх, но говорить нет сил, к тому же теперь это не имеет никакого значения.

Он прикладывает палец к твоим губам, ложится рядом. Его ладонь на твоей груди. А ты смотришь на огненные сполохи в камине, на тени, отбрасываемые на стены шкафом и креслами, и незаметно засыпаешь, сжимая его запястье.

Глава опубликована: 18.09.2016