Столыпинская реформа, различные взгляды общества и церковных деятелей на эту реформу

Идеологи реформы прежде всего ставили перед собой задачу разрушения общины. Ее обвиняли в консервативности, как силы, противящейся введению аграрной науки и новой техники. Это мнение сомнительно, поскольку, как отмечали исследователи /113/, община задерживает начало улучшения, но после того, как сход признает полезность нововведения, община наоборот способствует его введению у всех крестьян. Исследователи отмечают (например, /113:5/), что дело в другом — слишком самобытен, неуправляем и непредсказуем был крестьянский мир, слишком опасна была его громада, нависавшая над властью и готовая ее раздавить. Революция 1905 г. со всей очевидностью убедила власть в этом, и крестьянская революция стала самым страшным кошмаром. А потому общину нужно было во что бы то ни стало уничтожить. Метод же всегда один — разделяй и властвуй: в данном случае — экономически, отдав землю крестьянам в частную собственность.

Сам П. А. Столыпин родился и вырос в западных губерниях, и только незадолго до вхождения в правительство был назначен (1903 г) Саратовским губернатором. Родственница Столыпина, А. Шатилова (США), вспоминает /114/, что Петр Аркадьевич, хотя и был православным, но не был церковным христианином. Церковно–общинный быт крестьянства ему был чужд и непонятен. Кроме того, видимо, на Столыпина повлиял его двоюродный дед Д. А. Столыпин, который был фанатичным приверженцем «хуторизации» и насильно насаждал ее в своем поместье /115/, а также отец реформатора А. Д. Столыпин, имевший в своем имении опытный хутор /116:159/.

И вот человек с таким менталитетом, умный, волевой и абсолютно убежденный в необходимости капиталистического пути России, начинает реформу. Высочайший указ от 9 ноября 1906 г. (по «знаменитой» 87 ст., т. е. в обход IIДумы) гласил: "Каждый домохозяин, владеющий общинной землей на общинном праве, может во всякое время требовать укрепления за собой в личную собственность, причитающейся ему части означенной земли". Иначе говоря, по выходе из общины, крестьянин имел право укрепить используемую им землю в частную собственность. Столыпин комментировал указ так: "В основу закона 9 ноября положена определенная мысль, определенный принцип. В тех местностях России, где личность крестьянская уже получила определенное развитие, где община, как принудительный союз, ставит преграду для самодеятельности, так необходимо дать ему свободно трудиться, богатеть, распоряжаться своей собственностью; надо дать ему власть над землею, надо избавить его от кабалы отживающего общинного строя" /113:7/. Позже, когда этот указ был «продавлен» Столыпиным через Думу и Госссовет и стал законом от 14 июня 1910 г., в нем появилось дополнение: все общины, в которых 24 года не было переделов, юридически распускались, а их члены автоматически становились частными собственниками. Чуть позже, по закону о землеустройстве от 29 мая 1911 г., укрепить землю в собственность можно было и не выходя из общины, причем для этого были организованы специальные землеустроительные комиссии, осуществлявшие определенное давление на крестьян. Именно благодаря этой «добровольно–принудительной» процедуре государство получило большую часть крестьян–собственников /116:204/.

Несмотря на все усилия, успеха правительство не достигло — к 1917 г. лишь треть всех хозяйств перешло к новой, частнокапиталистической системе. Устойчивость общины оказалась столь высокой, что она, пережив революцию, была уничтожена лишь катком коллективизации в начале 30–х. Но моральный урон был непоправим. Во–первых, оказалось, что около половины вышедших из общины свою землю продали — это были в основном малоземельные бедняки и неумелые хозяева, пополнившие потом ряды люмпен–пролетариата и составившие «комбеды». Во–вторых, появившуюся на рынке землю стали скупать зажиточные крестьяне — кулаки. Для обработки купленной земли они стали нанимать своих же односельчан. При этом им даже не выгодно было выходить из общины (существовали ограничения на размеры купленной хуторянами земли). Экономически закабаляя бедных крестьян, кулаки, естественно, стали играть в деле управления общиной важную роль. В результате, авторитет общинного самоуправления был сильно подорван. Деревня начала быстро расслаиваться, и уже не чувство коллективности, а деньги и богатство стали определять моральный климат на селе. Стало увеличиваться пьянство, разрушаться моральные устои молодежи, падать вера в Бога.

Следует отметить, что Церковь довольно вяло откликнулось на реформу. Лишь крайне правый епископ Гермоген (Долганов), сейчас причисленный к лику священномучеников, пытался воспротивиться проведению реформы. Каких либо серьезных статей, обсуждающих действия правительства, в церковной печати не появилось.

История русской общины наводит на серьезные размышления. В церковных кругах бытует мысль, что даже самые совершенные социальные институты ничего не дадут, если за ними не стоит высокая нравственность каждого из членов общества. В первом приближении это совершенно верно. Действительно, если уровень личной нравственности низок, то люди сумеют и самое лучшее устроение превратить в ад. Вспомним, что и Златоуст говорил, что именно «любовь родила нестяжание», а не наоборот. Однако заметим, что Златоуст тут же оговаривается: «которое (т. е. нестяжание — Н. С.) укрепляло ее (любовь — Н. С.) еще больше». Здесь великий святитель говорит о более тонкой зависимости — обратном влиянии формы на содержание: если достигнут определенный уровень морального содержания, то необходима соответствующая форма, которая бы сохраняла это содержание и еще больше укрепляла его. В нашем случае это как раз и имело место: общинный уклад жизни, основанный на «уравниловке» и общей собственности, словно пленка парника, защищал «обчество» от холодных ветров капитализма, не давая заглушить нежные ростки любви и милосердия в человеческих душах. Появились прорехи в этой защите — и все стало гибнуть. На современном историческом языке: «началась трансформация традиционного общества в индустриальное».