Князь Владимир и его попытка подражать Иерусалимской общине

Россия — это особая цивилизация. Русский — человек с уникальным идеалистическим менталитетом, никогда не удовлетворяющимся разумным компромиссом. Он принял христианство всерьез, — «все могу в укрепляющем мя Христе» (Фил.4,13), — как необоримую силу, которая позволит ему преодолеть падшесть и начать жить в Царстве Божием уже на земле. Это относится и к имущественной проблеме. Крестившись, русичи тут же уразумели, что предлагаемый им идеал вечного сосуществования богатых и бедных, построенного на милостыне первых и терпении вторых, не совсем то (или даже совсем не то), чего чают их души. Об этом говорит и необычайная популярность творений Златоуста на Руси. Об этом говорит и попытка, может быть не слишком серьезная, этот бескрылый идеал преодолеть. Речь идет о деятельности св. князя Владимира сразу после крещения Руси. Интересную информацию об этом дает Карташев:

"Св. Владимир поразил народное воображение не тем только, что он, как и его предшественники, ублажал пирами своих дружинников и заслуженных сотрудников, но и заботился по крайней мере о праздничных трапезах всего бедного населения государства. Мы знаем из истории только один классический порыв христианской апостольской церкви решить вопрос социальной и материальной правды путем общения имуществ. Опыт показал, что этот порыв посилен лишь на краткое мгновение эсхатологических ожиданий, что в "долготу дний" в истории, по немощи космической и человеческой природы, он естественно (должен был) переходить в фазу компромиссных достижений церковного общества… Как широкая русская натура, св. Владимир не только в деле внешнего крещения всей страны, но и внутреннего радикального изменения и обновления его социальной жизни, воспылал желанием повторить опыт первоапостольской церкви: — употребить всю силу государственной власти, все средства государственной казны на то, чтобы крещение люди почувствовали, как говорит книга Деяний что у них "одно сердце и одна душа", что у них "все общее". До Владимира еще ни одному главе христианского народа не приходила в голову такая мечта… Он хотел сохранить и расширить всеобщий пир и всеобщую радость братолюбивой христианской жизни. Сама летопись не без удивления сообщает об этих христианских пирах у Владимира каждое воскресенье" /74:125/.

Далее Карташев приводит несколько выдержек из летописей, говорящих о необычайной щедрости князя Владимира и о его неслыханном нищелюбии, когда Владимир не только устраивал обеды для бедных на своем дворе, но и приказал развозить продовольствие по улицам, выкликивая тех, кто не мог ходить. По сути дела это уже социальная помощь в государственном масштабе. Деятельность св. Владимира Карташев оценивает так:

"Таким образом, в начале русского христианства был момент исключительного порыва к исполнению евангельского идеала, подобный порыву первобытной иерусалимской церкви к самоотверженному подвигу общения имуществ" /74:129/.

Подвиг св. Владимира действительно уникален. Его попытка осуществления "глобальной милостыни" вполне созвучна идеям св. Иоанна Златоуста о преображающей роли милостыни в социальной сфере. И плоды этой деятельности безусловно остались в народном сознании многие столетия и во многом определили характерные для русского народа особенности отношения к собственности и милостыне.

«Стяжатели и нестяжатели»

Спор между ними — замечательная страница истории Русской Церкви, в которой выступают все основные стороны проблемы собственности: личный идеал, социальный идеал, церковная собственность, власть и Церковь.

Формально спор шел о том, должны или не должны монастыри владеть селами. Св. Нил Сорский на Поместном Соборе 1503 г. высказал мнение, «чтоб у монастырей сел не было, а жили бы чернецы по пустыням, а кормили бы ся рукоделием» /75:72/. Это положение св. Нил подтверждал жизнью в устроенном им на р. Соре ските — крохотной церкви и нескольких келий вокруг, где селятся вместе с Нилом, прошедшим аскетическую школу Афона, его единомышленники — «заволжские старцы». Все ориентировано на безмолвие, изучение Писания и молитву. Общей трапезы нет. Каждый старец ведет свое убогое хозяйство, кормится своим трудом. Допускается продажа «трудов своих рукоделия» (за малую цену) /76:6/, и «милостыня от христолюбцев нужная, а не излишняя». Наконец, «церкви не украшати» и никаких ценных вещей в келлии «не подобает имети». Иначе говоря, нестяжание — как личное, так и коллективное. Причем, настолько радикальное, что «не подлежит творити милостыни» /76:6/, ибо «нестяжание вышше есть таковых подаяний» /76:7/и монах должен творить «душевную милостыню» (помогать брату словом), а не «телесную». Воззрениям св. Нила сочувствовали его ученик Вассиан Патрикеев, позже — св. Максим Грек и некоторые другие. Образовалась «партия» «нестяжателей», которая стала вести острую полемику со св. Иосифом Волоцким и его последователями.

Воззрения же св. Иосифа были диаметрально противоположными. Он считал, что можно прекрасно сочетать личное нестяжание монахов с богатством всего монастыря. Эти идеи Иосиф сумел воплотить в основанном им Успенском монастыре в Волоколамске. Благодаря огромному организаторскому таланту и исключительному авторитету, полученному Иосифом в борьбе с ересью жидовствующих, монастырь стяжал значительные земельные наделы и очень большие материальные ценности. Но эти богатства были общими: каждый монах имел минимум личных вещей (количество которых, впрочем, зависело от его духовного возраста). Отвечая св. Нилу Сорскому на Соборе 1503 г., Иосиф говорит: «Если у монастырей сел не будет, как тогда честному и благородному человеку постричься? если же не будет честных старцев, откуда взять на митрополию или архиепископию, или епископа на всякия честные власти?» /77:390/. Тогда на Соборе мнение Иосифа победило, его последователи, «иосифляне», надолго стали определять церковную политику.

Может показаться. что вопрос о владении монастырями сел — вопрос частный и сугубо внутрицерковный. Но это не так. На самом деле были подняты вопросы исключительной важности о идеальном устроении имущественной стороны Церкви и Ее роли в социальном развитии страны.

Экстраполируя скитскую идеологию св. Нила Сорского, можно представить вполне определенную социальную «модель» Церкви. Полное личное и коллективное нестяжание должно резко повысить духовный уровень Церкви, служители которой имеют нравственный, а не канонический авторитет. Такая старческая, молитвенная, вобравшая в себя и древнюю традицию пустынножительства и новые веяния исихазма, Церковь должна стать подлинной духовной водительницей людей всех сословий — от крестьянина до Великого князя.

Иначе себе представляет Церковь св. Иосиф Волоцкий. Церковь, имеющая большие материальные средства, а значит — независимая от государства (хотя и тесно сотрудничающая с ним в рамках «симфонии»); Церковь с жесткой дисциплиной, сильным епископатом и множеством богатых монастырей; Церковь–орден, где послушание является главной добродетелью; Церковь, которая стремится и к высокой духовности, и к широкой благотворительности — такая Церковь, по мысли Иосифа, должна быть не только духовным вождем народа, но и социально–образующей силой русского государства.

Последнее наиболее интересно и требует комментариев. Дело в том, что богатства своего монастыря св. Иосиф широко использовал на благотворительные цели. В голодные годы от монастыря кормились до семи тысяч человек монастырских крестьян, а обычно — 400–500 человек, «кроме малых детей», причем для этого монастырь продавал скот и одежду и даже залез в долги; для беспризорных детей был построен приют /79:52/. Известный историк русского средневековья Сергей Зеньковский /80/ считает, что Иосиф Волоцкий ратовал за сохранение сел за монастырями потому, что имел в виду глобальные социальные преобразования, когда монастыри примут под свой омофор большую часть русских деревень. И тем самым монастыри должны стать главным институтом распределения богатств, которые они получают в виде пожертвований, между бедным крестьянским людом. По сути дела это не что иное, как грандиозная попытка воцерковить всю социально–экономическую сферу путем вбирания всего мирского хозяйства в монастырское. С. Зеньковский пишет: «Не будет преувеличением назвать Иосифа Волоцкого христианским социалистом, стремившимся во имя Бога превратить всю Русь в одну монастырскую общину иноков и мирян» /80:32/.

Планам св. Иосифа воплотиться не привелось: он умирает в 1515 г., долгое время будучи в опале у Василия III. Часто рисуют портрет Волоцкого игумена как начетчика, виртуозного мастера демагогически использовать Писание, как человека, приверженного внешней дисциплине в ущерб духовности, противопоставляя Иосифа проповеднику «умного делания» св. Нилу. Однако его поражающий воображение замысел (если он действительно имел место — прямых документальных подтверждений мы не имеем) рисует нам совершенно другой образ — широко мыслящего человека, который в монастырской дисциплине видел не самоцель, а средство не только личного совершенствования, но и социального служения ближнему. В замысле св. Иосифа Волоцкого можно видеть еще одну — удивительную — попытку русского духа преодолеть падшесть мира сего.