Посвящается Донбассу. Месту, за которое не стыдно умереть

Эта книга не о войне и не о смерти, хотя Дамоклов меч войны и дыхание смерти присутствуют в ней постоянным и назойливым рефреном. Это книга и не о самокопании или рефлексии в дни бурь и испытаний, хотя куда уж без нее русскому интеллигенту, да еще и в окопе. Эта книга, скорее об одиссее. О выплаченном долге. О борьбе и о Возвращении.

Будучи смесью дневниковых окопных записей и более поздних воспоминаний, она, естественно, является данью памяти и тем, кто уже не с нами и тем, кто так никогда и не возьмется за описание пережитых нами вместе испытаний и опасностей.

Книга поделена на две неравные части. Первая часть, это период с июня, по июль 2014 года. Время Русской весны и первых пробных боев за свободу Донбасса. И моей первой туда поездки. Тогда нас было очень мало. Всего пятьсот человек ополченцев отстаивавших Луганск. Вторая часть, это уже полномасштабные и кровопролитные бои на уничтожение, шедших с августа, в которых мне посчастливилось побывать и даже их пережить, после того, как я всеми правдами и неправдами, вернувшись в ГБР из отпуска, пробрался в окруженный и блокированный противником Луганск. Не было ни одной части фронта в Луганской народной республике, на котором бы мне не пришлось побывать. Я не избежал ни одного знакового столкновения или сражения, с августа по январь. Исключение составляет только Дебальцевский котел, но мое в нем не участие, было определено убийством А.А.Беднова. Это предательство и бессудная казнь, ознаменовавшая собой конец Русской Весны, заставили меня покинуть ряды Народной милиции ЛНР, куда уже влили к тому времени всех нас, бывших ополченцев.

Дневниковые записи, помечены датами их написания.

Все, что дат не имеет, уже более поздние походы «по волнам моей памяти».

Строго не судите. Это было все, что угодно, но только не творческая командировка. Это была война.

P. S. Некоторые мясорубки, такие как взятие Луганского аэропорта и бои за 32 блокпост ВСУ, не были описаны мной целенаправлено, а лишь схематично. Так как, видимо, время их описать, еще не пришло. Слишком страшно и слишком трагично все было. И я еще не готов. Видимо…

Автор Искренне благодарит людей, без которых эта книга никогда бы не увидела свет, а именно, блогеров Ивана Березину, Волка Донбасса и Генерального директора Центра научной политической мысли и идеологии Степана Степановича Сулакшина.

ПРИБЫТИЕ НА ДОНБАСС, ПОСТУПЛЕНИЕ В ГБР «БЭТМЕН». ОБОРОНА ПЕРЕПРАВЫ ЧЕРЕЗ СЕВЕРСКИЙ ДОНЕЦ В ПИОНЕРСКОМ И ХУТОРЕ ВЕСЕЛЕНЬКИЙ

19.06.2014

В Луганске уже три дня. Оружия пока не дают. Однако уже моя голова, как члена отряда оценена в 50 000 долларов. Подозреваю, что некоторые из бывших жен с удовольствием обменяли бы ее на такую сладкую сумму.

Ощущение беды в городе перекликается со всем тем чувством катастрофы, которое возникает уже в Каменск-Шахтинске, при приближении к горизонту событий украинской «черной дыры». Полупустые дороги, тысячи и тысячи беженцев. Очень много трусливых, но брутальных на вид мужчин, заботливо нянчащих своих детей и прячущих свою ничтожность за свой «отцовский долг». В городе периодически слышна канонада. Пустые улицы и неизбывная торговля. Торговцы еще не понимают, что эта канонада знаменует собой окончание времени и господства торгашей и т.н. «среднего класса», — жалких и скудоумных барыг и скопидомов. Но все великое происходит незаметно.

20.06.2014

Утро началось с воздушной тревоги. Полчаса в бомбоубежище. Грохот взрывов серий авиаудара, где то над Станицей. Где это, я не знаю.

21.06.2014

Если судить об обстановке на Юго-Востоке по местным развлекательным FM-радиостанциям, то вокруг царит безмятежный и благодатный мир всеобщего сонного потребительского жора. Совсем как в моей родимой Матушке России. В этом есть даже что-то сатанинское, насмешливое, глумливо бездушное,- заглушать стоны убиваемых жертв непотребными и непотребляемыми Потапом и Настей, нескончаемым ретро Доктора Албана, и маточными страданиями и тоскливыми проблемами пола, вечно рыжей Макsим.

То, что рассказывают здесь беженцы, счастливо избежавшие теплых объятий Киева, не укладывается в матрицу мира, создаваемую образами Кота Леопольда и персонажами «Улицы Сезам». У племени хуту в Руанде и правосеков на Украине должны были быть другие образы и образцы в качестве примеров для подражания и воспитания. Так же все отчетливей становится ясным, что в случае провала здесь АТО, весь этот гнойник украинской государственности бандеровского образца и западенского разлива, обязательно прорвется наружу и потерпит сокрушительный и позорный крах, оставшись в памяти народа как злые навьи чары со всеми своими отвратительными и карикатурными персонажами и калифами на час. Лопнет ли этот гнойный мешок, или, отравив собою всю Украину, он братским сепсисом перекинется потом и на Россию, зависит сейчас только от нас самих. От меня, в том числе.

22.06.2014

Основная угроза для ЛНР после окончания перемирия, представляет собой попытку войск хунты переправиться через Северский Донец для удара по Луганску. В связи с этой угрозой я уже пятый день участвую в оборудовании обороны одной из переправ. Подготовил себе окоп. Моя задача, — вместе с еще одним стрелком прикрывать снайпера на фланговой отсечной позиции. На той стороне неспокойно. Периодически идет отстрел снайперов и наблюдателей. Где то слышны звуки вспыхивающей и вновь затихающей перестрелки. Несмотря на весь тот ужас, который надвигается на каждого из нас, на бряцание в разгрузке противошоковых и обезболивающих средств, несмотря на краснеющую на прикладе резиновую удавку кровоостанавливающего жгута, я не испытываю не малейшей доли страха, сомнения или сожаления. Совсем наоборот.

Все, что происходит со мной подчинено какой-то глубокой уверенности в правильности всего происходящего. Даже более того, я никогда не испытывал такого внутреннего самоудовлетворения от самого себя и от своей роли в настоящем. Это чувство намного лучше того букета эмоций отчаяния от собственного бессилия, когда ты просто участвуешь в нескончаемых петициях, сборах подписей и пожертвований, живя в стране выбравшей трусливый газовый нейтралитет. Наверное, мне просто надоело быть той ивановской ткачихой, которая говорит решительное «НЕТ» американской агрессии во Вьетнаме.

Вне зависимости от дальнейших кульбитов Темнейшего, вызванных личными интересами далекой от меня и от Украины, посконной нашей элиты, я смогу честно взглянуть в глаза и самому себе и любому другому. Я здесь, и со своими товарищами принимаю участие в защите от нацистского гнета и порабощения не самой худшей части великого русского народа. И этого для меня достаточно.

29.06.2014

Приближение врага, его военной машины, его злой воли и дыхания, очень хорошо видны в ночном карауле. Десятки разноцветных ракет, осветительных люстр, неясный шум за рекой, фары автомобилей и мелькание фонариков, переговоры по рации неизвестных с не нашими позывными, красный, назойливый, сатанинский свет парящих беспилотников. Чуждая, враждебная жизнь проявляла себя, несмотря на все старания укрыть и себя и свое сосредоточение. Ночь окончания первого перемирия оказалась самой тревожной за все время стояния на переправе. Сверху, у одного из окопов, я услышал звук саперной лопатки и мелькание бордового огонька инфракрасного прицела на ПНВ. Указал трассером его местоположение, мне в помощь ударили еще с трех точек. Видимо саперная разведка искала минные поля и ловушки. Также пришлось вместе со снайпером гасить свет в «зеленке».

Вчера вечером, направляясь с ужина на караул, я наблюдал, как «онижедети» батарейным залпом накрывали «Градами» Рубежное. На фоне слабо облачного неба и темного багрянца уже зашедшего солнца, высоко- высоко в небе, дымно-красным гранатовым ожерельем, мелькал искрящийся поезд хищных силуэтов тяжелых ракет, и я, завороженный красотой происходящего, поймал себя на мысли, что для очень и очень многих людей, этот «поезд Дружбы» привезет с собой внезапную смерть, и умчит, прямо сейчас, в вечное небытие, своих невольных и невинных случайных пассажиров.

Несмотря на всю свою высокую и надрывную патриотическую патетику и профессиональную, в этой сфере промывки мозгов, помощь Запада, украинская государственность всегда была и остается карикатурной. У нее карикатурная элита, карикатурная и смехотворная История, карикатурный, искусственный и нелепый язык. Карикатурная армия, спецслужбы и герои. Все, к чему прикасается рука свидомого хохлодранца, как когда то у Мидаса, превращается в карикатуру на оригинал. О чем здесь можно вообще говорить? Даже нацизм в этом своем украинском исполнении карикатурен и уродлив так же, как карикатурна была бы Ника Самофракийская высеченная из одного цельного куска свиного сала.

Нацизм и фашизм заботились о благосостоянии и развитии собственного населения, привлекая его в качестве соучастника и исполнителя своих планов по ограблению и истреблению других государств и народов. У украинского же нацизма планы совершенно другие и совершенно противоположные, — он вводится и насаждается в целях именно самоограбления и самоуничтожения, что вообще-то является нонсенсом, а, следовательно, и карикатурой на нацизм. Век украинизации подходит к концу. Славянский мир уже никогда не забудет, что выходит из незалэжности именно в укропском варианте. Варианте карикатуры. В исполнении злого и недоброго клоуна со зловещей и кровавой улыбкой. Больше мы им издеваться над нашими людьми не позволим. Хватит. Время шуток безвозвратно прошло.

Война, как никакое другое уродливое состояние человеческой души заставляет твой взгляд становиться острее, четче, внимательнее. Настраивает на философский взгляд на вещи, призывая к абстрактным понятиям, к отвлеченным умозаключениям. Требует интеллектуальной сложности, среди совсем несложных вещей, — стылой тушенки, дрянных сигарет, пошлых балагуров, привычной скуки и вызываемой ей почти летаргической апатии в ожидании скоротечной и сконцентрированной ярости боя и борьбы за выживание. Вызывает тоску по подлинному, естественную и неудовлетворенную человеческую тоску, ведь ожидаемое «подлинное» каждый находит для себя сам. В своем индивидуальной обертке. И со своим уникальным содержанием.

Поиск самого себя приводит тебя к другим. В них ты ищешь самого себя, оправдание себе, пытаешься найти или отвергнуть сходства и аналогии. Потому там так важно общение. Которого потом так не хватает. Отсюда проистекает солдатская дружба. Высшее проявление человечности, солидарности и бескорыстия.

По этим причинам, так нелепо, причудливо и гротескно выглядит на войне женская составляющая, всегда ставившая во главу угла только вопрос приспособляемости к обстоятельствам, в отличие от стремящихся к этим обстоятельствам мужчин.
Однако это явление существует, — женщина на войне. И его неплохо бы описать. Без скидок и купюр.

ИДЕАЛИСТКА «СЕВАС»

Я увидел эту сухую, низенькую, пожилую женщину, с изюмом иссохшего загорелого угрюмого лица в полной боевой выкладке, — в забитой рожками и гранатами разгрузке, с перекинутым через плечом обрубком АКСУ, где-то на второй день пребывания на войне. Тогда, Первый взвод грузился на очередное задание в районе Металлиста на грузовики, и она, стоя у кабины, что-то озабоченно высказывала Бетмену про недавний тяжелый бой, где наши понесли первые потери.

Разговор видимо был очень серьезным, так как Саныч заинтересованно и очень внимательно ее слушал, постоянно вставляя свои реплики и согласно кивая головой. Она говорила о необходимости готовить санинструкторов, которые должны держаться сразу за наступающими цепями, а так же настаивала на проведении медицинского инструктажа для всех членов ГБР, из чего я понял, что она тоже принимала участие в бою в качестве санитара.

Сразу же на следующем утреннем построении Беднов представил ее строю как женщину из Севастополя с позывным Севас и разделил взвода по времени, на который придется ее инструктаж. Наш Третий взвод, оказался первым по очереди. Когда мы сгрудились перед левой лавочкой от входа в казармы, она встала прямо над нами, — на бетонном подножии и положила на скамью медицинский чемоданчик, так, что бы он был виден всем, и, раскрыв его, достала из кармана пучок ярких и свежих георгиевских ленточек.

— Родные мои. Мальчики. Бойцы! Город-Герой Севастополь передает эти георгиевские ленточки, этот знак и символ нашей Победы вам, — героям борьбы за Новороссию. — срывающимся от волнения голосом начала она свою речь, протягивая к нам ленточки.

— Храните их как святыню, носите их на сердце, знайте, что Севастополь с вами, и что он тоже сражается за нашу Россию, — она пустила ленточки в солдатскую толпу, и я тоже получил одну из них, — широкую, упругую, на ощупь почти пластиковую.

— Ребята, — она прижала руки к груди и почти умоляюще оглядела всех нас, — мы с вами на войне. Смерть и ранения здесь неизбежны. Я научу вас помогать и себе и своим товарищам. Я раздам вам все необходимые средства, — вы не должны быть беззащитны. Вы должны дожить до Победы.

Она смотрела на нас сверху вниз, и мне показалось, что весь тот грозный камуфляжный антураж на ней как то съежился, отошел на задний план, растворился в той женской и материнской силе, которую она сейчас выражала, она, годящаяся нам всем в матери, женщина, с явно не устроенной женской судьбой, два дня назад, впервые в жизни шедшая за цепью наступающих на пулеметы и снайперские винтовки карателей, подбирая раненных и стреляя навскидку. Невольное чувство уважения, с подкатившим комком к горлу от приоткрывшейся передо мной внутренней силы и душевная красота этого человека ошеломили меня. Такое встретишь не часто…

Через час все было закончено. Мы получили от нее шприцы, противошоковые и обезболивающие средства. Длинные резиновые хвосты малиновых, в пыльном тальке кровоостанавливающих жгутов. Индивидуальные пакеты и куски целлофана для закупорки проникающих ранений в грудную полость. Валики ваты, бинтов и таблеток.

Вечером того же дня, судьба свела меня с ней поближе.

Налет авиации изрыгнул из казармы волну ополченцев, а подвал бомбоубежища впитал эту волну как песок. В темном, сыром каземате, среди взрывов и сыплющейся с потолка штукатурки, я оказался сидящим на полу рядом с Севас. Среди плача грудных детей и мигающей лампы, я задал ей вопрос про Чалого, — почему его сняли, так быстро и поспешно. И угадал, — по тому, как она живо, вступила в разговор, что передо мной активная участница событий Крымской весны.

— Его никто не убирал, он ушел сам, так как самое главное, он сделал, — передал Севастополь России, а передав ее, он снова занялся бизнесом. — уверенно говорила она. И мы после победы тоже должны вернуться к своим оставленным дома делам. Только так. Только так, — она говорила это глядя прямо перед собой, в темноту, задумчиво и как-то механически заученно.

— Не думаю, что с вами согласится большинство ополченцев, — про наше возвращение к своим делам после войны. А кто же будет здесь устанавливать Русский мир, — бывшие украинские чиновники? Люди, которые сбежали от борьбы? Такого в истории не бывает, — ответил я ей.

— Да и вообще, — продолжил я, — я слышал другую историю. Чалого сняли потому, что он пытался распустить крымское ополчение, чуть ли не на следующий день после присоединения. Чтобы не иметь неконтролируемую силу у себя в городе. И это при том, что из двух с половиной миллионов человек в Крыму, в его ряды встало чуть более двух тысяч человек. То есть он нанес удар по Русской весне. Как обычный бюрократ. Это его и сгубило.

Надо было видеть, каким взглядом она медленно посмотрела на меня. Я понял, что я задел ее божество, ее «сакральное», и как еретик, я должен был быть сейчас же, на месте, застрелен. Ее глаза, нечеловеческое воплощение ненависти и бешенства, приобрели нечто змеиное, физически уродуя ее и без того, не обезображенное красотой лицо. Передо мной сидела сумасшедшая. И мне еще повезло, что подвал был забит людьми, и некоторые присоединились к нашей дискуссии, горячо поддерживая Севас. Все утверждали, что они вернутся после войны к своим брошенным занятиям. Но, естественно, никто из них этого потом не сделал. Все они потом осели в штабе. Но это уже лирика.

Севас, видимо очень хорошо запомнила наш разговор. Она постоянно, с каким-то задумчивым прищуром смотрела на меня, когда мы сталкивались с ней в казарме. С какой-то затаенной мыслью, с каким-то уже принятым решением. Лед в наших отношениях только нарастал.

Через два дня нас направили на позиции в район Пионерского. Держать переправу через Северский Донец в районе Станицы Луганская. Мы располагались в дачном поселке. В царстве лета, черешни и брошенных хозяйских запасов варенья. Чудные времена…

Взвод наш квартировался двумя частями, — одна половина с левой стороны поселка, подальше от реки, в брошенных домиках, — охраняя командира Шико, женщин, санчасть и столовую, вторая половина, в котором был я, с правой стороны поселка, поближе к реке. Охраняя, наверное, самих себя, и являясь сакральной жертвой и приманкой для разномастных ДРГ противника. Есть нам приходилось в той, дальней части, куда мы и ходили, — где-то с полкилометра три раза в день.

И вот, как-то, Близнец, и Чечен (ныне разыскиваемый в ЛНР после убийства Бэтмена), вышли после обеда покурить и остановились недалеко от расположения штаба. Внезапно, их оживленный разговор прервал сухой щелчок взведенного автомата, и перед ними предстала Севас с автоматом наперевес, которая заорала, именно заорала, что она все видела, и что они по телефону, только что наводили на штаб укропскую артиллерию. Глаза ее, как они потом рассказывали, были полностью остекленевшими, на губах чуть ли не лежали клочья пены. Вид был самый, что ни на есть, сомнамбулический. После долгих уговоров, просьб, молений и доказательств, она все-таки сжалилась над ними и удалилась снова в те же кусты, из которых появилась.

Ребята были ошарашены и напуганы, но надо ли объяснять, как потрясен был я. Ведь если бы не наряд, то на их месте мог оказаться я, и уж тогда бы мне несдобровать. Человека, способного на убийство, учишься распознавать очень быстро…

Хотя, после того случая, по ГБР поползли упорные слухи, что Севас целенаправленно опустошает медицинскую гуманитарку с опиатами для сугубо личного и индивидуального употребления, ее авторитет, после истории со взводом Шико, когда она и еще пару человек не послушались предателя и остались на позициях встречать наступление противника, очень возрос. Она опять показала, что она героический и честный боец идеалист. Меня она уже забыла, всегда мне ласково улыбалась, в начальство не лезла и я уверен, что если Бог сохранил ее, и она не вернулась в Севастополь, то и по сей день где-то учит бойцов азам медицинской грамоты, раздавая при этом георгиевские ленточки и шприцы.

Простая, русская женщина, со своими тараканами в голове, с изломанной психикой, с нервными срывами. А у кого их нет? Мужчины и те ломались.

А ее ленточку я нашил на левый погон и пронес через всю войну. И она действительно хранила меня.

Но все-таки, это очень хорошо, что я не пошел тогда на ужин…

ПУТЬ НА ДОНБАСС

Той зимой, почти неделю я засыпал под этот мерный и зловещий набат Майдана, с прямой, круглосуточной трансляции Russia Today.

Багровые отблески горящего центра города, море мельтешащих, с муравьиной кропотливостью и целеустремленностью занятых своей разрушительной работой одурманенных и возбужденных смутьянов и бунтовщиков, истошные, благословляющие на кровавую расправу вопли майданных певичек, униатских попов и лихих пидарасов, интернациональный лихорадочный русофобский сброд, топчущий священные улицы Киева, подожженные и агонизирующие тела героического и истерзанного «Беркута» и над этим всем металлический, всенощный, четкий ритм размеренных, равномерных ударов железо о железо, как биение вражеского, неугомонного и ожесточенного сердца, как пульс неотвратимой и неизбежной угрозы и вызова. То, что это барабанила в наши двери Смерть и Война, я ни минуту тогда не сомневался. Уже намного позже, созерцая то, что Война посчитала мне нужным показать, я понимал, что для тех, кто погиб у меня на глазах, на самом деле, жизнь закончилась не пару минут назад, а именно тогда, в те решающие зимние киевские дни. В те роковые, полные огня и дыма ночи.

Чувство обиды и беспомощности переполняло меня, чувство человека, неожиданно для себя попавшего в давно подготовленную смертельную ловушку, чувство досады на амебную фигуру Януковича, на очевидную грязь и преступления восставших, со всеми этими показательными расстрелами в спину в прямом эфире, с моргами и изъятыми органами, с наличными американскими миллионами и чудодейственным лукавым «чайком». Чувство недоумения по отношению к когда-то адекватному украинскому народу, что единовременно, неожиданно и вдруг, сразу всем скопом сошел с ума и поднял руку на самого себя, на свое будущее и свободу и который снова, в отличие от нас, как народ с короткой и избирательной исторической памятью второй раз за двадцать пять лет повелся, на очередной мираж очередной разрушительной «Перестройки». Даже Крымская Победа не смогла заглушить во мне эту досаду, это ощущение чего-то не законченного и недоделанного. Незавершенного. Брошенного на полпути.

И вот, весной, неожиданно для всех, воссияла кровавая звезда восставшего Донбасса. Звезда, по имени Полынь. Мятежные города и поселки, со своей такой русской обыденностью воинского мужества и скромного героизма. Славянск и Семеновка…

Вообще, не следует показывать народам, населяющим Россию двух вещей в прямом эфире, — процесс порабощения свободной страны, а также хладнокровные и массовые убийства женщин и детей. Все они тогда оставляют в стороне свои заботы и разногласия и становятся единым русским народом. Алчущим правды и справедливости. И в лучшем случае, это закончится «Сирийским экспрессом» и С-300 в Дамаске, а в худшем, — всеобщей и беспощадной войной на истребление убийц и поработителей.1

Кроме желания стереть плевок Майдана со своего лица, мной также обуревала жажда доказать этим хлопчикам и парубкам, что для того, что бы вздернуть такого как я на гиляку, или посадить на ножи, им, кроме театральных факелочков, прыжков и речевочек, потребуется заплатить определенную цену, к которой лично я был готов. (И когда к сентябрю, мы смогли сбить их спесь и праведный нацистский наскок на Луганщину, сломав их психологически, превратив для них каждое посещение зоны АТО из романтического крестового похода и увлекательного посещения сафари в смертельную лотерею и нетерпеливое ожидание спасительной ротации, то, как мне думается, и я, и мои боевые товарищи, это им вполне и очевидно доказали).

В тот самый момент, когда фосфор и кассетные заряды посыпались на головы донбассцев, я понял, что не смогу остаться в стороне от этой бойни. Что именно от меня зависит то, сможем ли мы защитить своих людей, повершивших нам и поставивших все на Россию, а значит и на меня лично.

К тому же, несмотря на столь опасное и чреватое последствиями решение, во мне вдруг обнаружилось чувство ледяного спокойствия и уверенности в правильности мною совершаемого. Эта уверенность не оставляла меня и потом, — в боях и стычках, куда я окунался почти что равнодушно, абсолютно не беспокоясь ни за свою жизнь, ни за свое здоровье. Я как бы отделил свою личность от забот и от страха за жизнь и целостность собственного тела и физической жизни. Подавил в себе, насколько это вообще возможно, страх смерти. Точнее даже не подавил, а как бы получил это на время и в подарок, от, как говорили когда-то греки, «Неведомого Бога». Скорее всего, без такого подавления вообще невозможны любые войны, и я был просто одарен этой невозмутимостью как активный и непосредственный участник тех событий, которые обычным людям со стороны кажутся настоящей кровавой вакханалией ужаса, но которые вполне естественны, приемлемы и даже забавны для действующих лиц и персонажей.

Оборотной стороной медали этого дара было странное и завораживающее, вполне осознаваемое притяжение тебя в водоворот схватки. Ты, как кобра факира, бессознательно и почти с упоением, втягивался в эти огненные бури, безотчетно, со скрытым ликованием преодоления непреодолимого, — отвергая свою смертную и конечную природу, утверждал что-то запредельное и прекрасное, что-то, что обещало и показывало тебе иную, недоступную для мирных людей реальность. Реальность взятого барьера смертельной предопределенности и инстинкта самосохранения. Это состояние никогда не забыть тому, кто хоть раз переживал его. И отсюда, из невозможности в мирной жизни снова очутиться «там» и пускают свои корни все психологические афганские, вьетнамские и прочие поствоенные синдромы.

Решение ехать на Донбасс, было принято. Следовало теперь найти возможность преодоления границы и, если возможно, попутчиков.

Первым делом необходимо было определить конечную точку путешествия и предполагаемый маршрут. В том числе вопрос пересечения границы. Конечный, географический пункт не имел для меня большого значения. Основной задачей было попасть в ополчение, в воюющее и сражающееся подразделение. И здесь на помощь мне пришли проукраинские сайты, собирающие и публикующие информацию о пунктах сбора и дислокации «сепаратистов». Так, мне на глаза попалась одна турбаза, недалеко от города Свердловска, где, по сведениям прокиевских активистов, нагло и безнаказанно пребывали «кляты москали». Эта база находилась всего в двухстах метрах от границы, на берегу озера, и подход, со стороны лимеса, защищался глубокой, поросшей густым лесом балкой, или оврагом. Это тем более мне подходило, так как рассказы Просвирнина и Жучковского про пересечение границы, всегда подразумевали под собой форсирование водных преград, — Деркула или Северского Донца, что, не имея информации о бродах, всегда таило в себе опасность или потерять свои вещи при переправе, или слишком долго оставляло меня в небезопасной приграничной полосе, с ее особым режимом, контролем и засадами пограничников, как наших, так и украинских. Тем более, что встреча с нашей прикордонной стражей сразу делала меня уголовным преступником, а рандеву с зелеными беретами Украины, — стопроцентным покойником.

Разработав маршрут, я уже в конце апреля был готов ехать навстречу своей судьбе. Однако, именно в этот момент, — в начале мая месяца, на Голосе Севастополя я обнаружил объявление о сборе группы для отправки на Донбасс. Выйдя на организатора группы, — им оказался Саша Дракон, я решил присоединиться к этой группе, так как рассчитывал на наличие у группы и проводников, и информации об открытых участках границы и о конкретном подразделении, в которое я смогу, наконец, попасть. Да и в компании намного проще и веселее идти на такое, отчаянное и почти безнадежное дело, как незаконный переход границы и путешествие по охваченной гражданской войной стране.

Однако, как оказалось, создаваемая с бухты-барахты, наобум и под влиянием такого же как и у меня безотчетного желания немедленно отправиться на помощь страдающему Донбассу группа, еще в меньшей степени чем я, обладала необходимыми мне сведениями и связями. Более того, в качестве основного плана, был взят именно мой маршрут и точка назначения, — турбаза на берегу озера.

Сама группа, держа ежевечернюю связь в строго определенное время по скайпу, формировалась буквально на ходу. Прежде всего, это был сам Саша, — наш руководитель и организатор, с Минеральных Вод, бывший солдат контрактник, с боевым опытом контртеррористической операции на Кавказе. Сережа Тюльпан, — с Владимирской области, также военный контрактник, повоевавший в Абхазии. Миша Француз (Позже, так как в ГБР уже был один Француз, там он принял позывной Брат), из Гусь-Хрустального, бывший морской пехотинец, успевший также послужить во Французском иностранном легионе. Мама, также прошедший срочную, из Москвы. Гена «Крокодил», мужчина далеко за пятьдесят, из Санкт-Петербурга. Тимур Киба, гений радио и авто техники тоже из Питера, а также Валик из Белоруссии.

Все эти люди были разными и по возрасту, и по боевому и жизненному опыту, и по степени устроенности в жизни и по своим ежемесячным доходам. Но единственное, то единственное, что объединяло их, всегда являлось и является гарантом выживания и процветания нашего великого народа. При любых невзгодах и испытаниях. Неумолимо являющееся к тебе и тогда, когда ты в рубище, и тогда, когда ты в гноище и посреди ослепительной роскоши шумного чада разгульного кутежа. Любовь к своей Родине. Это чувство, любовь к России, является как бы эталоном и вечным твоим судьей. То идеальное, светлое, вечное и прекрасное, что пребудет всегда. Что было и есть, и что невозможно осквернить или замарать. Наш вечный укор и вечная надежда. Неполноценность неизбежной конечности и очевидность бессмысленности и незавершенности твоей индивидуальной судьбы может быть оправдана только в ней, только в служении ей, только в жертве за нее. Светлый образ этот и наше утешение и наша отрада. И единственное, что по настоящему останется после нас.

Неожиданным прорывом в организации нашего турне оказалась реальная помощь Александра Жучковского. Я обратился к нему «Вконтакте» за помощью в организации нашего перехода, и этот человек не отказал нам, дав телефон местного проводника-контрабандиста, который ждал бы нас в Донецке Ростовском. Итак, первый план был оставлен как запасной, на случай, если человек Жучковского не вышел бы на связь, и теперь все мы назначили единый день встречи в Ростове, — 15 июня 2014 года. Чтобы организовать общую встречу я выехал в Ростов первым. Попрощавшись с домом навсегда. На всякий случай.

В город я прибыл поздно ночью, почти утром, и он встретил меня душным июньским южным дождем и толпами спящих на вокзальном полу беженцев. Этот первый, даже не намек, не дыхание, а как бы перегар всеобщей, всенародной беды, смотрел на меня из каждого переполненного человеческой икрой угла, с каждого кресла, с каждой сидушки, с каждого стула. Очень бросилась в глаза спящая уже на скамье остановки, под открытым небом, в окружении мешков и баулов, пятилетняя светловолосая девочка, беззащитный комочек уже на взлете порушенной жизни, доверчиво и беззаботно сопящая курносым личиком прямо в сереющие на глазах небеса.

Где то здесь, в безопасной тиши ростовского особняка жил виновник несчастий и ее, и ее народа, и мне подумалось тогда, — видит ли он их, — результат своей трусости и жадности, приходит ли хотя бы тайком, инкогнито и тайно сюда, и смотрит ли на этот итог своей уступчивости и человеколюбия? Что он думает при этом? Испытывает ли раскаяние? Как может после этого жить? И можно ли вообще жить после этого? Во всяком случае, по-старому?

В привокзальную гостиницу я вселился лишь после 12 дня, когда большая часть постояльцев выбыла по истечении гостиничных суток, и вот уже в своей комнате на пять койко-мест, я повстречал и присоединил к нашей группе девятого, нежданного члена нашей группы, — пятидесятилетнего мужчину из Находки. Это был Испанец. Кроме нас в комнате присутствовали еще двое мужчин, — беженцы из зоны конфликта.

Один из них, сорокалетний дядька с усатым и усталым потерянно-потертым лицом, увидев мой военный скарб, понял, что я доброволец и просил передать привет его семье в Славянске. Он бросил там жену с маленьким ребенком, не захотевших вместе с ним бежать в Россию, и это предательство, эта низость, видимо, только-только начинали с ним свою разрушительную работу, и во мне он увидел не только укор самому себе и своему поступку, но и возможность хоть как-то вновь коснуться хотя бы посредством меня, моей руки, любимых и близких ему людей, тех, кого он оставил в трудную и смертельную минуту и для которых он погиб навсегда, как мужчина и как человек. Тогда я подумал, что навряд ли это ему поможет, и продолжаю так думать и сейчас, если только он не вернулся обратно и не взял в свои руки оружие.

Этот разговор и был подслушан Испанцем, и он буквально умолил меня взять его с собой. Прилетев с другого конца Света, он уже неделю не мог пересечь границу, попавшись несколько раз нашим пограничникам. Последний раз он попытался это сделать с группой абхазцев, и они уверили его, что бы он подождал их звонка в Ростове еще пару дней. Эти дни истекали уже сегодня, и он, не надеясь на успех, даже вынужден был купить обратные билеты до Москвы, но встретив меня, он понял, что на этот раз он сможет попасть в Новороссию., И предчувствие его не обмануло.

Первым у второй железнодорожной кассы, — условным местом нашей встречи, я встретил Мишу Француза, но он отказался идти ночевать эту ночь в гостиницу и мы договорились встретиться в час дня, на завтра, у этой же кассы. Я проводил его до трамвайной остановки, и он уехал по одному ему известному маршруту. Вторым в этот день был Саша Дракон, его я встретил на автовокзале, и, выпив с ним по чашке чая, мы, был уже восьмой час вечера, пошли ночевать в наш номер. Валик прибывал на белорусском поезде, который шел через территорию Украины, и с ним пришлось помучаться больше всего. Прибытие в час ночи отложили на час, потом еще на час, потом еще и еще. В итоге, я обнаружил его, сидящим на своем вещмешке у закрытой кассы только в одиннадцатом часу дня. Не выспавшегося, с ошалевшими и потрясенными глазами. Его рассказ о проезде через территорию Украины навевал воспоминания о всем известном фильме Михалкова «Свой среди чужих, чужой среди своих».

Поезд останавливали на каждом полустанке, и в вагоны, в поисках москалей и крамолы, шумной толпой вваливались пьяные и свидомые местные жители всех профессий и возрастов. Вооруженные чуть ли не вилами, они немилосердно грабили белоруссов, вымогая деньги у едущих на Юг курортников под предлогом проверки документов и прочих бумаг. При этом все полустанки буквально тонули в желто-синих флагах, трезубцах и прочей укропофильской, благонамеренной и патриотичной символике. Тех, кто денег не давал, стаскивали с проезда, и такой подозрительный, явно промосковский громадянин, мгновенно растворялся среди черниговских лесов и безымянных станций, чтобы расплатиться с укропатриотами за свою «жадность» уже более крупной и значительной суммой и распрощаться с надеждой поплескаться в этом году в манящем и долгожданном, некогда Русском, море.

На следующий день, уже вся группа, собралась, наконец, в вокзальном зале ожидания, так как Киба, Тюльпан и Мама прибыли одним поездом, а Крокодил приехал чуть раньше их в тот же самый день. По нашему «гениальному» плану, я должен был снять посуточно, по объявлению квартиру, а уже с утра, мы бы все вместе выдвинулись на Донецк пригородным автобусом. Но я не учел того обстоятельства, что почти все ребята, несмотря на предварительные договоренности, не отказали себе в удовольствии так, или иначе, но причаститься к тому полувоенному антуражу, страсть к которому я так часто замечал и после, уже на войне. Желание приобщиться к воинской касте, к движению «вежливых людей», заставляло мужчин искать, покупать и надевать полувоенные, армейские вещи. И это в городе, где было объявлено чрезвычайное положение. Итог был закономерен. Нашу разношерстную, подозрительную, обремененную носимыми же, полувоенными вещами, мужскую компанию ждало неминуемое знакомство с ростовской полицией.

История была такова. Связавшись с девочкой агентом, я расплатился и забрал ключи от квартиры. Все остальные члены нашей команды-ураган, терпеливо ждали меня в соседнем дворе. Когда же процесс вселения в квартиру был в полном разгаре, эта изумительная девочка, видимо, в качестве проверки, снова пришла в квартиру и обнаружив в ней девять мальчиков призывного возраста, большинство из которых уже успели надеть камуфляж и берцы, в три счета выставила нас на улицу. Но этого ей показало