Златоуст и русское средневековое богословие

Россия восприняла христианство от Византии, став в X веке одной из ее метрополий. В то время «общепринятая» доктрина уже прочно овладела византийским богословием, и естественно, что вместе со всем православным учением, Русская Церковь приняла и эту имущественную доктрину. Однако Россия – не просто народ, а целая цивилизация со своей особой ментальностью. Искренне приняв византийское Православие, русские быстро заметили, что предлагаемый им идеал вечного сосуществования богатых и бедных, построенного на милостыне первых и терпении вторых, не совсем то (или даже совсем не то), чего чают их души. Русский максимализм желал иного – преображения не только за гробом, но уже здесь, на земле, и, причем, не отдельных душ, а всей Православной Руси. И бескрылый «общепринятый» идеал русские всегда пытались преодолеть – если не наяву, то хотя бы в мысли, в чаянии.

Об этом, прежде всего, говорит необычайная популярность на Руси творений Златоуста. Первые переводы святителя появились на Руси в XII в. Широкое распространение получил сборник его творений под названием «Златоструй». Кроме того, были известны такие собрания гомилийЗлатоуста, как «Маргарит» и «Учительное Евангелие». В XVI – XVII вв. на Руси был известен сборник, который так и назывался – «Златоуст». Его содержание даже стало обязательным элементом богослужения, войдя в уставные чтения (которые, правда, позднее вышли из употребления) /73:83/. Несколько переводов на церковнославянский язык осуществил св. Максим Грек. Он переводитгомилии святителя на Евангелие от Матфея и Иоанна, а также на Деяния апостольские. Таким образом, современное ему православное общество было ознакомлено с подлинным святоотеческимучением по имущественному вопросу.

К сожалению, российские реалии далеко не всегда следовали златоустовскому идеалу. Сам Максим, рассматривая монастырский быт на Руси, неожиданно для себя обнаруживает, что западные картезианские монахи живут более строгой жизнью: «Несть у них ничтоже свое, но вся обща,нестяжание же любят» /74:151/. Также и афонские монастыри, о жизни которых Максим знал не понаслышке, «без имениих, рекше без сел живут, одными своими рукоделии и непрестанными труды» (цит. по /75:169/). Наоборот, русские монастыри не только имеют села, но и дают деньги в рост окрестным крестьянам. Последнее особенно возмущает Максима, ибо деньги отдавались «за пять шестой», а если долг не отдавался, то монастырь забирал землю должника /76:370/. Под впечатлением Златоуста и противоречащих ему монастырских порядков, Максим примыкает к движению «нестяжателей».

О споре «стяжателей» и «нестяжателей» написаны горы литературы. Поэтому заострим внимание лишь на одном вопросе, связанном уже с византийскими реалиями. Один из видныхнестяжателей, «инок-князь» Вассиан Патрикеев, занялся (с 1515 г.) составлением «Кормчей книги» – сборника канонов. Естественно, Вассиан хотел с помощью Кормчей доказать свою нестяжательскую позицию. Вассиан начинает подробные изыскания канонических оснований нестяжательства. И тут его ожидает неудача: никаких канонов, в которых бы был ясно выражен запрет на владения монастырей селами, он не обнаруживает. Наоборот, он встречает правила, в которых упоминаются села, а также экономы-монахи, в обязанности которых входит управление ими. Но в своей полемике князь уже зашел слишком далеко, и он пытается, не потеряв лица, выйти из щекотливого положения. Для этого он привлекает прибывшего в 1518 г. в Москву Максима Грека. Так, важное слово «проастион» в греческих текстах обычно означает землю с селами. Максим переводит это слово формально – как «приградие сельное», а Вассиан уже добавляет, что это «пашни и винограды, а не села с житейскими христианы» /84:133/. Следует отметить, что ничего удивительного в неудачеВассиана нет. Отчуждение церковной собственности строго запрещено канонами, и потому монахи «вынуждены» были иметь пожертвованные монастырям села. Да и ничего предосудительного в том не виделось: византийская Церковь в имущественном вопросе стояла на «общепринятых» позициях, согласно которым богатство само по себе непредосудительно, а потому владение им, даже монастырям, даже в виде «сел с житейскими христаны» вполне допустимо. Правда, она этот взгляд никогда четко не формулировала, и чтобы это понять Вассиану пришлось затратить немало труда. И он, в конце концов, этот факт признает: «Есть в святых правилех супротивно святому Евангелию и Апостолу и всех святых отец жительству» /85:96/.

Развязка этой истории неутешительна: «стяжатели» победили, а Вассиан и Максим были осуждены Церковным судом и заточены в монастырь. Впоследствии этот «спор» был продолжен государством, которое уже с начала XVI в. начало вести дело к секуляризации монастырских земель. И неудивительно. По оценкам историков, в XVI в. монастырскими были до 1/3 обрабатываемых земель /106:48, 105:370/ (впрочем, в /169:49/ утверждается, что эта цифра вдвое преувеличена). Причем, это не просто земли, а земли с деревнями, крестьяне которых административно и судебно подчинены крупным монастырям. Ясно, что такая ситуация вызывала нешуточное раздражение верховной власти – монастыри не платят налогов и не поставляют служилых людей. После долгой борьбы государство победило, и в 1764 г. по указу Екатерины II все церковные имения, включая деревни, передавались в ведение Коллегии экономии. Монастырям же было положено государственное содержание, причем, далеко не всем и в недостаточном объеме.

Впрочем, все получилось в соответствии с выведенными Златоустом духовными законами. Ведь собственность, даже если она в общем пользовании, является соблазном страшной силы. И наши монастыри далеко не всегда могли этому соблазну противостоять. Безбедная нетрудовая жизнь развращает. Тем более это – грех, если она сопряжена с эксплуатацией (пусть и не жесткой) других людей. В результате уровень духовности в монастырях-собственниках стал понижаться. После же секуляризации монашество, не обремененное имениями, сумело наладить духовную жизнь и дало в XIX – XX вв. плеяду величайших русских святых, в том числе – Серафима Саровского и старцевОптиной пустыни.