Командир 4-й танковой бригады – полковник Катуков Михаил Ефимович

Как правильно сказал Константин Константинович на том поле под Оршей – с подписанием мира между СССР и Германией все самое интересное только начинается. Тогда, в середине сентября, большая часть войск с днепровского рубежа погрузилась в эшелоны и отправилась на юг вправлять мозги румынам. Там еще был фронт, где против Красной Армии стоял не сдавшийся враг, оккупирующий часть советской территории. Фашистский диктатор Румынии Антонеску еще не понял, что время таких, как он, ушло безвозвратно, и еще цеплялся за существование. Но после того как был сломлен хребет гитлеровской Германии, Румыния представляла собой чисто техническую задачу.

Поэтому одновременно с началом подготовки румынской операции, в которую было просто неразумно вкладывать все ресурсы Советского Союза, отборные подвижные части и некоторые стрелковые дивизии (в основном сформированные по мобилизации на территориях Московского, Орловского, Ленинградского и Архангельского военных округов) получили приказ двинуться на запад. Требовалось «проводить до дома» незваных гостей и занять советскими гарнизонами освобождаемую территорию Европы. Командовать этой операцией Сталин назначил как раз Константина Константиновича, и наша 4-я танковая бригада попала в число избранных. В отличие от пехоты, которая с комфортом ехала в эшелонах, зачастую вперемешку с отступающими частями вермахта, нам, танкистам, как и кавалерии, большую часть пути предстояло проделать своим ходом.

И вот, по прошествии двух месяцев после того дня на поле под Оршей, мы, запыленные и усталые, оказались во Франции, на окраине небольшого курортного городка Виши. Наш путь сюда по большей части обошелся без сражений, только в Польше наши колонны несколько раз обстреливали пробританские подпольные формирования. Но ничего: во втором эшелоне следом за нами двигались специально подготовленные кавалерийские и мотострелковые части НКВД, которые выведут гоноровых панов под корень, как каких-нибудь надоедливых насекомых.

Впрочем, далеко не все поляки вели себя враждебно. В достаточном количестве имелись и просоветские формирования, не на жизнь, а насмерть воюющие с осколками старого мира, да и простой народ по большей части относился к нам вполне положительно, как к своим освободителям. И, конечно, имели место немецкие гарнизоны и комендатуры, которые относились ко всему происходящему с покорностью побежденных: сдавали дела своим советским коллегам, садились в поезда и катились на запад, в свой фатерлянд. И вообще на железных дорогах происходило что-то невероятное. Будто двойное переселение народов. Немецкая армия, сколько ее осталось после летних сражений, возвращалась к себе на родину, а следом, зачастую вперемешку, двигались части РККА и НКВД, занимая освободившееся место по принципу «природа не терпит пустоты».

Но такая картина наблюдалась лишь в Польше. Стоило нам пересечь границу с Чехией, на немецкий манер называющейся Протекторатом Богемии и Моравии, как все изменилось. Чехи – такие мирные-смирные – не были ни за, ни против, а лишь стоически терпели немецкую оккупацию. Ни сопротивления, ни радостных чувств – ничего. Чешские рабочие два года усердно трудились на Третий Рейх, а теперь так же усердно будут трудиться ради построения общепланетного советского государства. В тридцать восьмом году Англия и Франция с легкостью сдали чехов Гитлеру, считая, что таким образом отодвигают войну от своих рубежей, а сейчас похожим образом Германия с потрохами сбросила их Советскому Союзу, как говорят бухгалтеры, с баланса на баланс.

В Чехии нам дали несколько дней отдыха; впрочем, отдыхало только железо, а люди как раз таки занимались тем, чтобы обслужить и обиходить каждую машину. За это время без боя капитулировала Словакия, а потом и Венгрия, после чего нашу группировку разделили на две части. Самые боевые дивизии с каким-никаким опытом направили на юг – поддерживать сербскую народно-освободительную армию в ее войне с Хорватией, а остальных вместе с техникой погрузили в эшелоны и с ветерком повезли на запад. Чудные дела творятся в последнее время… Разве мы еще совсем недавно могли подумать, что поедем через территорию Австрии и Баварии в обычных пассажирских плацкартных вагонах, в то время как наша техника ехала в том же эшелоне на платформах?

Выгрузили нас во французском городе Бельфор недалеко от новой франко-германской границы, а следом за нами прибыл эшелон со стрелковым полком, который должен был дислоцироваться в Бельфоре и окрестностях. И тут нам ставят новую задачу: прибыть в расположенный неподалеку курортный город Виши и, низложив коллаборационистское Французское Государство маршала Петена, обеспечить переход власти к коммунистическому правительству товарища Мориса Тореза. Этот Петен для французов нечто вроде нашего Краснова – предатель, пошедший на сотрудничество с немцами. Двести семьдесят километров от Бельфора до Виши мы преодолели за три дня. Можно было и быстрее, но я приказал не торопиться и обстоятельно высылать вперед разведку. А то у этого Французского Государства и армия своя имеется, так что как бы не вляпаться в какую-нибудь неприятность… уж слишком далеко оторвались мы от своих главных сил.

Забегая вперед, скажу, что все обошлось, и окраин Виши мы достигли без приключений. Армия у гитлеровских прихвостней, конечно, имелась, но эти пятьдесят тысяч солдат с легким стрелковым оружием совершенно не желали воевать. Ни с кем: ни с немцами и итальянцами, ни с британцами, ни тем более с русскими. По этому поводу маршал-предатель и его подельники пребывали в величайшем унынии. Собственно уныние, как доложила разведка, началось здесь с самого момента подписания акта капитуляции Германии. Когда Петену заявили, что согласно Акта о Присоединении его передают Советскому Союзу из рук в руки, то мерзкий старикашка чуть не грохнулся в обморок. Но просить пощады у бывших хозяев было бесполезно: новое немецкое правительство не собиралось ссориться со Сталиным из-за презренного коллаборанта. В результате Петена и его окружение любезно придержали руками, чтобы они никуда не сбежали и дождались нашего появления, а главное, не кинулись в объятия к англичанам, которые, как я понимаю, только того и ждут. Нам еще только встречных боев с британскими десантами тут не хватает.

Врываемся в городок сразу с четырех сторон, чтобы никто никуда не ушел. В лоб, напрямую с севера, идут средние «Т-34» и тяжелые «КВ», и земля мелко дрожит под их гусеницами. В обход, с запада, востока и юга, мчатся проворные как кошки «БТ-7» с десантом на броне. Штаб-квартира этого так называемого «правительства» располагалась прямо в центре городка в роскошном восьмиэтажном отеле «Маджестик». Там мы и взяли их всех: оцепеневших от ужаса, попискивающих будто крысы, загипнотизированные змеей. Звучат несколько бестолковых выстрелов, их пресекает очередь из скорострельной пушки одного из «БТ-7». И тишина. Автоматчики спрыгивают с брони, частью оцепляя здание, а частью врываясь внутрь. И вот она – короткая коронная фраза: «Которые тут временные – слазь».

Захваченных в плен министров-коллаборационистов выводят из здания и выстраивают вдоль стены гостиницы. Вот сам маршал Петен – древний старик, пытающийся напустить на себя важность, соответствующую чину. Вот его подручный Лаваль, похожий на мерзкого потеющего от испуга слизняка. Вот гордый адмирал Дарлан, строящий из себя солдата, под давлением обстоятельств вынужденно исполняющего свою роль. А вон там сгрудились особи помельче, в общей массе воспринимаемые как трясущееся человеческое желе. Вот и все, задание партии и правительства выполнено. Субчики, решившие прислуживать врагу, вместо того, чтобы погибнуть в бою, выстроены у стенки. Через пять минут прилетит челнок с «Полярного Лиса», выгрузит правительство новой Советской Франции и примет в трюм этот человеческий шлак, при одном взгляде на который хочется пойти и помыть руки.

Понятно, когда на службу к врагу идут штатские, несмотря на то, что у нас, советских, так не принято. В буржуазных странах отношение к людям снисходительное, ибо для буржуев народ – не более чем скот, сыто чавкающий у корыта. Но те, кто давал своей стране офицерскую присягу и носит форму – маршал Петен, адмирал Дарлан и другие деятели в морской и сухопутной форме – должны были понимать, что, служа немцам (по-местному «бошам»), поступают подло и бесчестно.

Рядом со мной стоит и смотрит на этих мразей, играя на лице желваками, прикомандированный к нашей бригаде на эту операцию французский офицер-танкист капитан Пьер Бийот. И он – не чета этим слизнякам в форме. В сороковом году капитан Бийот на своей тяжелой «колеснице» «В1-бис» [244] храбро сражался с немцами, подбил несколько их панцеров, потом раненым попал в плен. Так как товарищ Пьер был склонен к побегам, его отправили в лагерь военнопленных в Восточную Пруссию, как можно дальше от Франции, а он все равно совершил дерзкий побег, но не стал пробираться в свою милую Францию, а перешел на территорию СССР. Вот это я понимаю – человек с большой буквы, достойный всяческого уважения.

– Ты, шлюха, [245] - говорит он Петену, – пока мы сражались, ты цеплялся за власть и доцеплялся до того, что пошел на службу к бошам. Я плюю на тебя и проклинаю, чтоб ты сдох в мучениях и испытал то же, что мои товарищи перед смертью, заживо сгорая в своих колесницах.

Да, я понял каждое слово Пьера. Перед самой операцией меня на пару часов забрали на «Полярный Лис», где в мою голову, как это у них называется, «имплантировали» французский язык в полном объеме. Именно там мне и представили Пьера, в голову которого в том же объеме только что залили наш Великий и Могучий, со всем его богатством по части крепких выражений. Но Петена Пьер материл как раз по-французски: русского языка та скотина не понимает.

Тем временем поблизости от гостиницы, за линией оцепления из автоматчиков, стали собираться местные жители, и замечания, которые они отпускали в адрес деятелей бывшего коллаборационистского правительства, звучали далеко не как похвалы. Я бы даже сказал, что это была грубая площадная брань, по сравнению с которой сравнение со шлюхой – это еще ласково. Французы – народ эмоциональный, за ними не заржавеет. Пока эти были у власти, местные сидели тихо-тихо, а теперь их прорвало. Еще немного – и в выстроившихся у стены предателей полетят комья грязи, и даже камни. И тогда будет не до смеха, ибо мне тут только самосуда не хватало…

Положение спас капитан Бийот. Обернувшись к собирающейся вокруг толпе, он крикнул:

– Тихо, люди! Остановитесь! Этих предателей должен судить наш народный французский суд, чтобы все было по закону и по справедливости. Только суд может определить меру их вины и вынести справедливый смертный приговор. Только так, и никак иначе!

Толпа, уже пышущая гневом и сжимающая кулаки, попятилась от капитана Бийота. И как раз в этот момент в воздухе раздался тонкий свист, и на землю упала тень от заходящего на посадку челнока, целящегося приземлиться на свободный пятачок улицы перед самым входом в гостиницу.

* * *

Ноября 1941 года, утро