Понедельник, ночь, 15 августа 2016 г.

Голоса. Я слышу голоса.

Мое лицо мокрое. И этот запах. Мне кажется, кошка помочилась мне на лицо.

Когда мы завели кошку?

У меня болит голова.

Чертовски все болит.

Я стискиваю зубы и открываю глаза, дыша неглубоко. Я знаю, что, по крайней мере, трещины на ребрах, но не знаю, насколько жестко.

— Он очнулся! — Голос моей матери. Она вздохнула с облегчением. — Шон, милый, ты меня слышишь?

— Да. Я прекрасно тебя слышу. Но у меня дьявольски болит голова. Не могла бы ты немного уменьшить громкость? — Я начинаю двигаться, пытаюсь перевернуться, чтобы встать на колени, но мама останавливает меня.

— Нет, сэр. Ты ляжешь сию минуту. — Теперь голос медсестры, все бесцеремонно и по-деловому. — У тебя чертовски тяжелая травма головы, и мне не нужно, чтобы ты двигался. Возможно, какие-то проблемы с позвоночником.

— Хорошо, хорошо, но ты можешь хотя бы стереть кошачью мочу с моего лица?

— Что? — Мама смутилась, и я слышу мужской смех. Билл тоже здесь.

— Вода и нюхательная соль, Шон, — говорит он. — Вот и все.

— О, хорошо, — подчиняюсь я. — У меня был довольно дерьмовый день, и это было бы последней каплей. — Это слабая попытка пошутить. Что, черт возьми, со мной случилось? — Почему я лежу на полу?

— Мы надеялись, что ты нам расскажешь, — вопрошает Билл.

— Не сейчас, Билл, — шикнула на него мама и поднесла к лицу маленький, но очень яркий фонарик. — Ты знаешь правила, парень. Следи за светом.

Свет. Ослепительная вспышка света. Боль в затылке. Что-то ударило меня по затылку. Что? Почему?

— Да, — утверждает она. — У тебя сотрясение мозга. Пошевели для меня пальцами рук и ног.
Я подчиняюсь, и мама неохотно разрешает мне медленно сесть.

Отголоски событий проецируются. Чего-то не хватает.

— Я говорил с тобой сегодня днем, мама. Я сказал тебе... кое-что, и ты не должна была говорить Биллу об этом… что бы это ни было. Но вот вы оба здесь.

— Я ничего ему не говорила, — оправдывается она.
— Я сказала ему, что хочу отдохнуть пару дней, приехать в лагерь, поваляться на причале и позагорать, и ему в последнюю минуту дали разрешение на пару выходных.

— Твоя мать может быть довольно убедительной, когда пытается, Шон, — говорит Билл. — Теперь кто-нибудь, пожалуйста, объяснит мне, что, черт возьми, здесь происходит?

Я уже почти в кресле, и меня охватывает волна головокружения, а вместе с ним и тошнота. Моя мать ставит перед моим лицом мусорное ведро как раз вовремя, чтобы подхватить поток желчи.

Моя футболка. Футболка «морских котиков». Она лежит на столе. Кортни носила ее ранее.

Куда она делась? Подожди, когда это было, черт возьми? Я не видел ее много лет.

Дерьмо.

Я все вспоминаю.

— Мам, — говорю я. — Помнишь, я упоминал о проблемах безопасности? Хорошо, что ты не приехала сюда немного раньше.

— И чертовски хорошо, что мы приехали сюда не намного позже! Как долго ты был в отключке?

— Не знаю. Примерно через полчаса после нашего разговора. Сколько сейчас времени?

— Боже, Шон. Ты был без сознания шесть часов, почти семь. Тебе нужно в больницу. На МРТ.

— Нет, — рычу я. — Что мне нужно, так это ключи от моего грузовика и кое-какое оружие.

— Нет. Ни за что. — Ее голос ровный, уверенный.

— Кто-нибудь, пожалуйста, объяснит мне, что, во имя ада, здесь происходит? — Билл в замешательстве и начинает злиться.

— Билл… — Я даже не знаю, что сказать. Как это сказать. — Мне очень жаль, мужик. — Господи. Опустение. — Я нашел ее. А потом снова ее потерял.

— Ты нашел… нет, нет. — Его лицо светится. — Моя дочь? Кортни жива? Как она?

— Когда я лег вздремнуть, — объясняю я, — она была жива. — Мне приходится закрыть глаза и подавить очередную волну тошноты. — Но не думаю, что с ней все в порядке. Мне нужно вернуться туда. Вытащить ее. На этот раз навсегда.

— Ты никуда не поедешь, мистер! — Мама очень настойчива. — Ты должен позволить копам разобраться с этим делом.

— Нет, мам. Это не сработает. — Покачивание головой — пытка, но я борюсь с этим. Что они говорили в учебном лагере и на курсах подрывных работ? Боль — это слабость, покидающая тело. После этого я буду сделан из твердого титана.

— А как насчет Хизер? Ты ее видел? — спрашивает Билл.

— Да. Я видел ее, — отвечаю я. — Билл, она потеряла рассудок. Она совершенно не в себе. Она приставила лезвие бритвы к горлу Кортни, и я искренне верю, что она была готова это сделать. Убить собственную дочь, спасти ее от греха.

У Билла отвисает челюсть.

Я все еще нетвердо стою на ногах, но с помощью добираюсь до пассажирского сиденья маминой машины. Я отдаю Биллу ключи от своего «Блейзера», но он возвращается с плохими новостями. Мои шины порезаны.

— Мудаки. Это последнее оскорбление вдобавок ко всему остальному. — Они действительно не хотели, чтобы я последовал за ними.

— Я думаю, тебе нужно начать с самого начала, — просит мама. — В любом случае продолжай говорить. Я не хочу, чтобы ты засыпал еще какое-то время. Нам нужно, чтобы тебя осмотрели.

— Это долгая история, — предупреждаю я их.

— Тогда тебе лучше начать, — убедительно говорит мне Билл. — Мне нужно это услышать. Все.

— У нас полно времени, — объявляет мама.
— Мы поедем прямо в медицинский центр штата Мэн. Далеко, но я могу доставить вас прямо туда и не думаю, что в округе Уолдо есть круглосуточное отделение неотложной помощи.

До Портленда почти два часа езды, и я им все рассказываю. Ну, почти все. К тому времени, как я заканчиваю, мама вкатывает меня через автоматические двери отделения неотложной помощи.

— Я с трудом в это верю, Шон, — восклицает мама. — То есть я верю тебе, но как такая группа остается незамеченной? Я имею в виду, как они остаются неизвестными?

— В этом есть смысл, — задумчиво произносит Билл.
— Никто никогда не слышал о Дэвиде Кореше до самого конца, пока все не узнали, чем все закончилось в Уэйко. Идиоты с их кометой и фиолетовыми «Найками» то же самое. Джонстаун.

— Билл, эти парни были любителями, — поправляю я.
— Этот же ублюдок Эммануил, или как там его настоящее имя. Он настоящий. Он стопроцентно безупречный, конченый псих. И у него все эти ублюдки крепко зажаты под большим пальцем. — Я останавливаюсь, пока санитар проходит мимо нас в коридоре, и продолжаю только после того, как тот уходит. — Но вот как они это делают. Публичный имидж — это просто безобидная эксцентричность. Они не позволяют никому увидеть правду, увидеть, что внутри. Всякий раз, когда это выходит наружу, все идет наперекосяк.

— Как только мы закончим здесь, Шон, — утвердительно произносит моя мать, — мы отправимся в казармы полиции штата, и ты расскажешь всю эту историю.

— Нет, мам. — Теперь моя очередь быть настойчивым. — Именно этого мы не станем делать.

— А почему бы и нет? — Мама оборачивается ко мне, уперев кулаки в бедра. — Почему, во имя всего святого, нам не привлечь полицию?

— О, я не знаю, — отвечаю я с легким сарказмом.
— В прошлом вызов копов всегда так хорошо срабатывал. Спроси тех несчастных ублюдков, из-за которых копы в Уэйко сожгли здание. Посмотрим, как они к этому отнесутся. Кроме того, первый намек на то, что полиция задает вопросы? И Хизер сорвется с поводка. — Я провожу большим пальцем по горлу.

— Так что же нам делать? — спрашивает мама.
Мы с Биллом встречаемся взглядом. Он ясно читает мои намерения и после долгого молчания кивает.

— Ты, наверное, не захочешь этого знать, — отвечаю я ей.

— О, Боже. Шон...

— Мама. Не беспокойся. Это произойдет. — Я говорю спокойно, мягко, и ее лицо бледнеет. Она открывает рот, чтобы заговорить, но я поднимаю руку, чтобы остановить ее. — Нет.

— Я… я пойду поищу рентгенолога, — поясняет она, быстро моргая, и убегает из маленькой комнаты. Я вздыхаю, когда дверь за ней закрывается, и глубокий вдох сдвигает поврежденные ребра.

— Черт, это больно, — утверждаю я, морщась.
— По большому счету, это самая несерьезная вещь, которая когда-либо отправляла меня в больницу, но что-то с ребрами, понимаешь?

— Да, — понимающе кивает Билл. — Они не дают хорошие наркотики для незначительных вещей, и поэтому ты все это чувствуешь. — Он снова задумчиво смотрит на меня. — Итак. Похоже, это все? Для тебя?

— Извини, я не понимаю.

— Ты и моя дочь.
Во второй раз за сегодняшний день меня оценивают. Его лицо — непроницаемая маска.

— О. — Как мне ответить на этот вопрос? Что, черт возьми, мне ему сказать? — Да, я влюблен в твою дочь, и, кстати, мне жаль, что все испортил, и обещаю в следующий раз все будет лучше?

— Да. Я так и думал. — Билл нарушает неловкое молчание, затем откидывается на спинку стула и проводит пальцами по волосам. — Ну и заварушка. Но она хочет меня видеть? Ты уверен?

— Да. Да, сэр, — отвечаю я. — Все эти годы она верила, что ты мертв. Она уже дважды пыталась убежать от них, и все выходило из-под контроля... сурово для нее. — Шрам на ее бедре живо запечатлелся в моем сознании, и воспоминание о том мгновении огненной страсти, когда я увидел эти отметины, теперь горит еще жарче с добавленным топливом ярости. — Очень сурово.

— И она чувствует то же самое? К тебе? Как ты относишься к ней?

— Да, сэр, — отвечаю я. — Она знает.
Билл улыбается, глядя вдаль, погруженный в воспоминания.

— Расскажи мне еще, — просит он. — Не только то, что случилось. Расскажи мне о ней. Какая она сейчас?

— Она приветливая и добрая. Заботливая. Храбрая. И сильная. Такая сильная. — Я закрываю глаза и прислоняюсь головой к прохладной стене из шлакоблоков. — И она прекрасна, — шепчу я. — Очень, очень красивая. — Когда снова открываю глаза, то вижу, как глаза Билла затуманиваются, и он с трудом сглатывает.

— Мы еще увидимся с ней, Шон.

— Да, сэр. Мы увидимся. Я только что вернул ее и не потеряю ее снова. Не так, как сейчас. Никогда.

— Могу ли я чем-нибудь помочь? Все, что угодно, — спрашивает Билл. — Я, вероятно, больше не пригоден для марш-броска или перестрелки, не с деревянной ногой, но я буду там, если понадоблюсь тебе. — Он искренен, и на его лице отражается мрачный умысел, который запрятан и в моем сердце. — Я хочу вернуть свою маленькую девочку, Шон.

— Я тоже, сэр. Больше всего на свете.

— Как бы то ни было, сынок, я благословляю тебя. Я желаю вам обоим радости друг от друга и многих счастливых лет вместе.

— Но сначала у нас есть некоторые препятствия, чтобы добраться до... — Я резко замолкаю, когда моя мать возвращается с доктором. — Мы поговорим об этом позже.

— Шон, Шон, Шон. Во что ты ввязался?
Я не поверил своим ушам при звуке его голоса и головой резко сделал качнул в протесте, и от внезапного движения прошла волна агонии. Я знаю, Портленд — небольшая территория, но серьезно — Джимми Молони? Он теперь врач? В старших классах он был на два года старше меня, осенью мы вместе играли в футбол, весной — в лакросс.

— О Господи, — простонал я. — Мам, неужели ты не могла найти здесь кого-нибудь, кто не получил бы докторскую степень из коробки с крекерами?

— Прояви немного уважения, парень! Доктор Молони— блестящий молодой ординатор, и я абсолютно верю в его способность осмотреть тебя. — У мамы появляется озорной блеск в глазах, и она продолжает: — И да, Джимми был маленьким панком.

— Вы ранили меня, мисс Пирс... Простите, мисс Двайер. — Он смеется, и мама ласково похлопывает его по руке.
— Пока еще не привык к этому. А теперь давай осмотрим тебя, приятель. — Джимми кладет рентгеновские снимки на световой короб на стене и беззвучно напевает, изучая их, прослеживая детали изображений кончиком пальца, а затем сверяется с записями медсестры, которая вначале их принимала.

— Кто-то здорово над тобой поработал, — говорит он, поднимая брови и насвистывая. — И это не в первый раз, судя по снимкам. В тебе достаточно металла, чтобы я не осмелился поместить тебя в МРТ.

— Да, это были интересные несколько лет.

— Похоже на то, — говорит он. — Так что случилось сегодня вечером?

— Несчастный случай после бритья, — вру я.

— Да, конечно. С кем ты брился? С доминантным самцом гориллы?

— Нет, это была твоя мама, — говорю я, и Джимми смеется.
— У нее довольно густая борода и все эти волосы сзади?

— Ну и хорошо! Меньше работы для дворника, — отвечает мой друг. — В конце концов, он взимает за квадратную милю.
Я смеюсь, а затем мгновенно стону от колющей боли в груди и ослепляющей головной боли

— Ой, — вмешивается мама, — больно смеяться, правда? Хорошо! — Она поворачивается к Джимми, и он умиротворяющее поднимает руки, на его лице выражение раскаяния. — Твоя мать — ангел, Джимми Молони, и ты это знаешь!

— Вы правы, мисс Двайер. Вы правы.
Мама с отвращением отворачивается от него, и Джимми показывает мне средний палец через ее плечо. Я стараюсь не рассмеяться. Не хочу злить маму.

— Скажите мне прямо, док, — говорю я ему, и Джимми снова переходит в профессиональный режим.

— Шон, у тебя два сломанных ребра, по-настоящему сломанных, и еще шесть треснули. По форме синяков, расположению трещин, мне кажется, что ты стоял щитом в Фенуэе во время тренировки по отбиванию, и кто-то размахивал штакетником. У тебя сильное сотрясение мозга, и если оно было вызвано бейсбольной битой, то у тебя самая твердая в мире голова, потому что ты каким-то образом умудрился не получить перелом черепа.

— О. Ну, если это все, тогда нет проблем, — говорю я.
— Тогда я просто пойду своей дорогой.

Мама закатывает от моих слов глаза.

— Шон, ни какой херни... извините, мисс Двайер, совершенно серьезно, Шон, тебе нужно ненадолго остаться в постели. Ребра не доставят хлопот, кроме боли. Они не сместятся и не проколят легкое, и не разорвут перикард, или аорту, но впереди много боли во время выздоровления. Ребра — это несерьезно, но твоя голова? Это совсем другое дело.

— Давай предположим, что недели постельного режима — это не вариант, — утверждаю я. — Как долго?

— Я хочу, чтобы ты оставался в покое минимум пять дней, но на самом деле предпочел бы десять, — отвечает он мне, и он серьезен. — Приказ врача. Я не шучу, Шон. Ты долго был без сознания. Просыпаться после этого и просто продолжать свой день? Это голливудское дерьмо. В реальном мире такого не бывает. Большинство людей долго не пробуждаются после этого. Вообще.

Джимми смотрит на меня, ожидая, что я что-нибудь скажу. Я молча смотрю в ответ. Он качает головой и продолжает.

— Твой мозг, Шон? Если станет хуже и начнется неконтролируемый отек? Слишком сильно ударился головой, это может случиться. И это плохо кончится. Стойкое вегетативное состояние. Кома. Пролежни. Медсестры меняют тебе подгузники два раза в день, нужно это или нет, и, возможно, стирают с тебя слой пыли каждые пару месяцев.

— Ладно я согласен. Слово скаута.

Я могу. По крайней мере, до тех пор пока не решу, что делать дальше. У Кортни не так много времени. Возможно, у нее уже нет его.

Глава 17

Кортни