Иштван Хорти, старший сын и наследник регента венгерского престола

Миклоша Хорти

 

К концу июня Иштван Хорти уже вполне оправился от своего ранения, и теперь изнывал от безделья в своей отдельной больничной палате. Любезная фройляйн Паулина все реже нужна была ему как сиделка, и все чаще как переводчица. Больше всего его интересовали сводки Совинформбюро и пресс‑центра Российского Министерства Обороны. И чем дальше, тем тревожнее ему становилось: оттеснив венгерские войска на основную линию обороны по Карпатским перевалам, командование Красной Армии не стало штурмовать в лоб неприступные твердыни, а принялось обходить их через Румынию и Болгарию, вынуждая его отца растягивать фронт при полной пассивности немецких союзников.

ОКХ вообще и Гальдер в частности, как поясняли всезнающие военные эксперты на Радио России, опасаются прямого удара по Восточной Пруссии и генерал‑губернаторству, и потому держат свои основные резервы на Берлинском направлении. Быстрый, в одно касание, разгром Румынии и измена Болгарии стали для германского командования ошеломляющей неожиданностью, и только теперь, уже на краю разгрома, по всему Третьему Рейху объявлена тотальная мобилизация. Германских рабочих, в том числе и с военных заводов, призывают в вермахт, а на их место гонят трудовые ресурсы со всей Европы, включая Литву и находящиеся под германской оккупацией половину Латвии и Белоруссии. Опыт использования солдат разгромленных европейских армий на Восточном фронте у Гитлера сугубо негативный, поэтому теперь он заставит побежденные народы проливать за Германию свой пот, а не кровь. Комментаторы на Радио России называют происходящее «новым великим переселением народов» и справедливо указывают, что подобные решения, вызвавшие в Третьем Рейхе невообразимую сумятицу, обозначают начало его конца.

Правда, как говорят они, тотальная мобилизация – не такое уж и простое дело, особенно с учетом того, что рабочих нельзя просто так забрать с шахт, рудников, открытых разрезов и военных заводов, а прежде нужно убедиться, что их французские, бельгийские, голландские, датские и прочие сменщики будут хотя бы вполовину так же хороши, как и чистокровные немцы. В противном случае рухнет все и сразу, потому что вермахту просто нечем будет воевать. При этом никто не даст гарантии, что остатки кадрового вермахта просуществуют до той поры, когда из «тотального» контингента будут сформированы так называемые народно‑гренадерские дивизии. У Иштвана Хорти сложилось ощущение, что, несмотря на то, что Гитлер еще хорохорится, крах Третьего Рейха так близок, что его можно буквально потрогать рукой. Всего один решительный натиск масштаба прошлогодней Смоленской битвы – и Восточный фронт треснет и развалится на куски. И ведь что самое главное – те же самые передачи наверняка слушают аналитики абвера, заучивая наизусть фамилии экспертов, апокалиптические прогнозы которых только добавляют германскому руководству нервозности.

Главный вопрос, мучивший Иштвана Хорти в последние дни: что теперь будет с дорогой ему Венгрией? Карпатский забор, вдоль которого наощупь передвигались генералы Сталина, закончился дырой Сербии, выведшей Красную Армию прямиком в Банат, на задний венгерский двор. Теперь должна последовать небольшая перегруппировка и рывок – «гремя огнем, сверкая блеском стали» – на беззащитный и почти лишенный войск Будапешт. Марш моторизованных колонн в оперативной пустоте по глубоким вражеским тылам – любимый прием что германских, что «марсианских» танковых стратегов, и большевистские генералы в последнее время тоже начали входить во вкус этой военной забавы. Как это было на Украине, Хорти‑младший помнит прекрасно. Сначала венгры шли вместе с непобедимым вермахтом, рассекая неуклюжие и плохо управляемые советские войска, а потом, уже следующей весной, в тех же местах «марсиане» показывали своим большевистским ученикам, как правильно врываться в глубокие вражеские тылы, отрезая и громя целые армии. Теперь это же самое проделают на примере Венгрии – и части «марсиан» снова будут на острие удара. Шик, блеск, красота, Фигаро здесь, Фигаро там.

И это при том, что регент, отец Хорти, не может снять с уже устоявшегося фронта по Карпатам ни единого солдата, потому что по всему периметру «нерушимой» обороны вдруг как по команде разгорелись бои местного значения высокой интенсивности.

Хорти‑младший криво усмехнулся. Почему «вдруг»? Именно по приказу из Москвы командование большевистских армий, корпусов и даже отдельных дивизий начали локальные наступательные операции, предназначенные связать венгерские части боем и не дать им отойти на защиту своей столицы. А если кто‑то дрогнет и станет отступать, то его догонят и стопчут, не дав пройти и десятой части смертного пути. Иштван Хорти знает, что едва танковые колонны «марсиан» ворвутся в Будапешт (на что им потребуется один, максимум два суточных перехода), как фронт рухнет сразу и необратимо, ибо венгерским солдатам на перевалах уже не за что будет сражаться… И что будет потом? В лучшем случае еще одна советская республика…

И вот сегодня эти и без того горькие размышления были прерваны неожиданным визитом высокого худощавого русского неопределенного возраста, выглядящего, несмотря на свою неожиданную улыбчивость, как немецкий генерал в отставке. В дополнение ко всему к нагрудному карману пиджака этого господина, выглядывающему из‑под небрежно наброшенного на плечи белого халата, была приколота карточка, на которой, написанная крупным готическим шрифтом, красовалась надпись: «Sergej Iwanow». И все. Ни звания, ни должности, ни чего‑то еще. Мол, генералов там или полковников много, а этот человек – один. Никакого сравнения с офицерами марсианской и советской разведки, которые уже несколько раз беседовали с ним при посредстве фройляйн Паулины.

В свое время Хорти‑младший в Будапеште уже насмотрелся на таких серьезных господ из Берлина: рядом с ними его отец, даже выряженный в полный парадный мундир, выглядел штатским штрафиркой на маскараде. Этот господин, тут, в самом центре «марсианского» эксклава, по определению никак не мог быть немецким генералом, и Иштван решил, что это генерал «марсиан» – в отставке или просто надевший штатский костюм для маскировки… Так просто к раненым военнопленным, даже достаточно высокопоставленным, такие люди не заходят, а это значит, что сейчас будет тот самый серьезный разговор, которого Иштван ждал и боялся с тех самых пор, как пришел в себя в госпитале у «марсиан».

И в самом деле, первое, что сделал этот важный господин – на хорошем, совсем без акцента, немецком языке вежливо, но решительно выпроводил прочь фройляйн Паулину, сказав, что молодой господин (то есть он сам, Иштван Хорти) в ближайшее время не будет нуждаться в ее услугах ни как сиделки, ни как переводчицы. И тут Хорти‑младший увидел как мгновенно преобразилась эта немецкая девушка. Вскочив со стула, она склонила голову в знак подчинения, произнесла: «яволь, герр генерал!», после чего, развернувшись через левое плечо, вышла из палаты, плотно прикрыв за собой дверь. Иштван был уверен, что, выйдя в коридор, она сядет на стул неподалеку от двери и будет сидеть вот так, сложив на коленях руки, терпеливо дожидаясь, пока неожиданный гость покинет ее пациента.

– Ваша сиделка – весьма привлекательная девушка, – сказал гость, проводив фройляйн Паулину взглядом. – Наверное, вам очень приятно, когда такая красавица меняет вам повязки или читает вслух газеты?

– Я женат, – вспыхнул Иштван Хорти, – и, кроме того, уже некоторое время могу сам себя обслуживать. А фройляйн Паулина – мой друг, она помогает мне по‑новому взглянуть на себя и свое место в мире. К тому же она не хочет возвращаться в Германию – ни в ту, что есть в нашем мире, ни в ту, что там, у вас, в двадцать первом веке. Она говорит, что в одном случае стараниями Гитлера это будет пепелище, а в другом – гноище. Выучив русский язык, эта девушка сейчас учится на курсах медсестер, чтобы, когда все закончится, иметь возможность попросить подданства вашей России из двадцать первого века. Пусть даже в Сибири, где зимой птицы замерзают на лету, но только чтобы жить среди нормальных людей, а не среди разжиревших слизняков или обрубков войны, которые останутся от немецкого народа в нашем времени…

Непроизвольно, в запале, выговорив эти слова, Иштван Хорти вдруг осекся, подумав, не наговорил ли лишнего. Мало ли как такие устремления бедной девушки может воспринять этот господин Иванов, которому, несомненно, доложили, чем фройляйн Паулина занималась в прошлом, до того, как угодила в руки «марсиан». А вдруг он грубо надсмеется над ее мечтами и скажет, что русское гражданство не для таких, как она, падших женщин и фашистских подстилок? Но господин Иванов ничего не сказал по поводу сиделки, только довольно улыбнулся, из чего Хорти‑младший сделал вывод, что его откровения пришлись гостю по нраву.

– А вы сами, Иштван, чем думаете заняться после того, как выйдете из этого богоугодного заведения? – спросил визитер, решительно меняя тему разговора. – А то врачи сказали, что ваша рана зажила и держать вас тут дальше больше нет никакой возможности.

– Сначала я думал уехать в Венгрию двадцать первого века, чтобы оттуда взглянуть на мир во всем его многообразии, – ответил тот. – Но сейчас я уже думаю иначе. Моя рана и в самом деле почти зажила, но раны моей родной Венгрии кровоточат все сильнее и сильнее. Если верить вашим сводкам, то Германия бросила нас на произвол судьбы перед лицом многократно превосходящих коммунистических орд, после чего ужасный конец венгерского государства стал просто неизбежен…

– Скажите, Иштван, а кто кому объявил войну: Советский Союз Венгрии или Венгрия Советскому Союзу? – вкрадчиво спросил гость. – Разве не ваш отец назвал двадцать второе июня прошлого года счастливейшим днем своей жизни, разве не он выражал желание, чтобы вермахт разгромил Красную Армию и уничтожил нашу страну? [350] Разве не венгерские солдаты сопутствовали германской армии в ее походе на восток, и разве не они были соучастниками массовых убийств советских военнопленных в районе Умани? И теперь, стоя перед лицом неизбежного возмездия, вы говорите о кровоточащих ранах, многократном перевесе и предстоящем ужасном конце вашего государства. А вы не задумывались над тем, что мы, русские, в отличие от вас, не одержимы человеконенавистнической идеологией и не стремимся к массовым убийствам безоружных? А посему – ни венгерскому народу, ни даже вашему государству не грозит ничего особо страшного, потому что их ожидает трансформация, а отнюдь не уничтожение, как следует из ваших слов.

– Мой отец не нацист и не антисемит! – воскликнул Хорти‑младший. – Он всего лишь, как это говорят у вас, нормальный консервативный политик, испуганный тем, что ваши большевики сотворили в своей стране, и тем, что они собирались сделать в Венгрии. У нас тоже была своя революция, которая могла обойтись нам очень дорого…

Но Сергей Иванов тут же парировал эти слова:

– Этот испуг заставил его лишить избирательных прав две трети своего собственного населения, и он же привел его к союзу с Гитлером и Муссолини. Задумайтесь над этими фактами – и вы поймете, насколько фальшиво звучат ваши крики о страдающем от ужасов войны венгерском народе. Кстати, ваш отец уже дал свое согласие на ввод в Венгрию немецких войск – то есть фактически на оккупацию Венгрии вермахтом, и если бы у Гитлера было что вводить в Будапешт, то так просто вы бы в этой войне не отделались…

– Я это уже знаю, – сказал немного успокоившийся Хорти‑младший, – а также мне известно, что ваши генералы с помощью большевиков настолько основательно обгрызли вермахт, что тот теперь способен контролировать только главное для себя берлинское направление. Поэтому я и сказал, что немцы бросили нас, венгров, на произвол судьбы.

– Ну, кое‑какие силы для Венгрии Гитлер все‑таки наскреб, – пренебрежительно махнул рукой господин Иванов, – и сейчас они уже грузятся в эшелоны, однако не думаю, что из этого для Венгрии получится хоть что‑нибудь хорошее. В нашем прошлом в ходе войны триста тысяч ваших солдат были убиты, еще двести тысяч стали калеками, а полмиллиона попали в наш плен. Будапешт был разрушен в ходе ожесточенных боев Красной Армии с германо‑венгерской группировкой, а почти триста тысяч его жителей стали невинными жертвами кровавой мясорубки. Задумайтесь: триста тысяч солдат, убитых на фронте и триста тысяч гражданских жертв, которые никуда не стремились, ничего не хотели, и которых смерть нашла прямо в их домах! Стоили ли все эти жертвы желаний вашего отца любой ценой бороться с «русской экспансией» – неважно, царско‑православной или сталинско‑коммунистической?

– Я ведь уже говорил, что знаю, что никто не в силах спасти наш народ от грядущего ужаса, который должен наступить при победе любой из сражающихся сторон, – с горечью произнес Хорти‑младший. – Более того, я знал это с самого начала, но мой отец оставался глух к моим словам. Выбор межу нацизмом и коммунизмом для меня невозможен и отвратителен. Именно поэтому я отправился на фронт добровольцем. Я хотел погибнуть в бою, лишь бы не видеть того, чем должна закончиться для Венгрии эта бойня… и когда этот придурок Густав Яни выстрелил мне в грудь, то я подумал, что у меня все получилось. Зачем вы спасли мне жизнь, которая мне самому уже была не нужна?

– Не говорите глупостей, Иштван, – мгновенно посерьезнев, сказал господин Иванов, – жизнь дана вам не для того, чтобы вы разбрасывались ей неправо и налево. Не будем говорить о вашем отце, но подумайте о том, какое горе ваша смерть причинит вашей матери, жене, и каково будет расти без отца вашему двухлетнему сыну. Кроме того, пока еще ничего не предрешено, и для Венгрии еще возможен относительно безболезненный исход этой войны по румынскому или даже болгарскому варианту.

– Насколько я понимаю, – сказал Хорти‑младший, – болгарский вариант состоится в том случае, если мой отец сам выведет Венгрию из Берлинского и Антикоминтерновского пактов и присоединится к вашей антигитлеровской коалиции, а румынский – если подпишет почетную капитуляцию под угрозой неминуемого захвата Будапешта вашими войсками…

– Вы совершенно правы, Иштван, – подтвердил господин Иванов, – такой исход для нас был бы крайне желателен, потому что он сократит не только потери наших войск, но и ненужные жертвы самого венгерского народа.

– Ваши надежды напрасны, – покачал головой Хорти‑младший, – мой отец настолько ненавидит и боится вас, русских, что ни за что не пойдет с вами даже на простой мир, а не то чтобы вступить с вами в союз. Вот если бы на вашем месте были англичане или американцы, тогда совсем другое дело…

– А вы, Иштван, тоже ненавидите и боитесь всех русских? – вкрадчиво спросил посланец русских из будущего.

Тот отвернулся к окну и пожал плечами.

– Пожалуй, уже нет, – глухо сказал он, – из моего нынешнего положения вы не кажетесь мне ни чрезмерно жестокими, ни ужасными. Будь я на месте своего отца – перед угрозой обстоятельств неодолимой силы предпочел бы выйти из этой войны, или, что лучше всего, и вовсе в нее не вступать. Но я – не отец, и не могу даже дать ему хороший совет, потому что я здесь, а он там – в Будапеште…

– Это, Иштван, совсем не проблема, – сказал господин Иванов. – Вернуть вас к отцу для нас так же просто, как и чихнуть. Вопрос только в том, хватит ли у вас на это храбрости, ведь если об этом узнают фанатичные сторонники Гитлера из партии господина Салаши [351] или же сами немцы, то они постараются похитить вас или убить.

– Дело не в храбрости, – покачал головой Иштван Хорти, – был бы я трусом, то не стал бы военным летчиком. Дело в том, что я не верю, что вы способны отпустить меня просто так, без написания порочащих меня расписок или взятия заложников, а ни на что противное своей чести я не пойду даже под страхом смерти.

– Какие могут быть расписки кровью в таком деле, и какие заложники? – развел руками господин Иванов. – Или вы действуете в соответствии с тем, что говорит вам совесть – и добиваетесь успеха, или у вас ничего не получится, но и мы ничего не потеряем. В худшем случае у врага станет на одного старшего лейтенанта больше, а в лучшем – мы вместе спасем десятки, а может, сотни тысяч жизней и существенно улучшим послевоенную карму вашей страны. Понимаете?

– Понимаю, – кивнул Хорти‑младший, – и после всего сказанного, пожалуй, готов дать вам согласие. Единственное, о чем хочу попросить: если меня убьют или схватят, позаботьтесь, пожалуйста, о моей жене и сыне, а также помогите фройляйн Паулине достичь того, к чему она стремится. Если бы не она, точнее, не то, как вы с ней поступили, я не был бы перед вами сейчас таким покладистым…

– Хорошо, Иштван, – кивнул посланец русских из будущего, – это я вам обещать могу, хотя надеюсь, что все кончится хорошо и вы со своей семьей будете жить долго и счастливо. Летчики, знаете ли, нужны не только на фронте. И вашу сиделку мы тоже возьмем на заметку. Если она не испортит о себе впечатление, то я обещаю помочь в претворении ее мечты в жизнь…

 

* * *

 

Июля 1942 года, 23:05

Москва, Кремль

Кабинет Верховного Главнокомандующего

Присутствуют: Верховный главнокомандующий, нарком обороны и генеральный секретарь ЦК ВКП(б) Иосиф Виссарионович Сталин; начальник генштаба генерал‑лейтенант Александр Михайлович Василевский; главнокомандующий экспедиционными силами генерал‑лейтенант Андрей Николаевич Матвеев; посол РФ в СССР – Сергей Борисович Иванов.

 

Вождь окинул взглядом карту, которую перед ним расстелили генералы, и удовлетворенно кивнул. Банатский выступ, образовавшийся в результате начальной фазы операции «Зенит», глубоко вонзился в позиции венгерской армии, угрожая адмиралу Хорти выходом на оперативный простор и ударом по беззащитной столице. Одновременно – пусть медленнее, но так же неудержимо – развивалось наступление правофланговой для Балканского фронта 2‑й ударной армии генерала Горбатова и левофланговой для Румынского фронта 4‑й ударной армии генерала Федюнинского. Если противником Горбатова в основном являлась горная местность Старых Планин (ибо на территории Сербии с ним воевать было некому), то войскам генерала Федюниского пришлось прорываться через сильные венгерские заслоны в Дунайской теснине Железные Ворота, а потом основными силами поворачивать на север, по горной дороге на Тимишоару.

В составе 4‑й ударной армии нет стремительных подвижных соединений, но имеется большое количество выведенных с Кавказа горнострелковых дивизий, усиленных полками тяжелых штурмовых орудий и дивизионами крупнокалиберных минометов. Наскоро возведенные укрепления, способные кое‑как противостоять огню обычных горных трехдюймовок, в щебень крошатся под ударами шестидюймовых штурмСАУ и 120-мм минометов. Еще несколько дней такого вроде бы неспешного продвижения советских частей, делающих по десять‑двенадцать километров в сутки – и со всей ясностью обозначатся контуры Трансильванского мешка, куда рискует попасть до трети всей венгерской армии. Примерно в те же сроки на запланированный рубеж в окрестностях банатского города Вршац должна выйти 2‑я ударная армия генерала Горбатова, окончательно оформляя контуры новой стратегической реальности, где нерушимый рубеж венгерской обороны по гребням карпатских перевалов более не имеет никакого значения.

Видимо, это понимают и в Будапеште, и это понимание вызвало у несчастного адмирала Хорти нездоровое желание нащипать немного шерсти со своих яиц. Со всех других участков фронта к Банату и на помощь отступающим под ударами Федюнинского немецким войскам тянутся выделенные из действующих частей сводные роты и даже взводы – и совершенно непонятно, как этот человеческий фарш, не имеющий ни единого командования, ни общего понимания задачи, сможет противостоять наступающей Красной Армии. Товарищ Сталин прекрасно помнит, как год назад навстречу рвущимся на восток германским панцергруппам из глубины поодиночке выдвигались полнокровные стрелковые дивизии мирного времени, и все равно гибли под гусеницами фашистских танков. И тут те же причиндалы – только мелкие и в профиль.

Из‑за ситуации в Венгрии забеспокоились и в Берлине. Если Венгрия рухнет в прах подобно Румынии, то советские войска одним рывком окажутся у южных границ Рейха. Ну и потеря семисот тысяч не самых плохих венгерских солдат – тоже достаточно серьезная потеря. Муссолини, например, до сих пор не прислал на Восточный фронт ни единого дополнительного итальянского солдата. И даже, более того, в Греции при поддержке местных коммунистических партизан советская 9‑я армия пинками гонит итальянских бродяг прочь из страны, и те не смеют ничего возразить. Поэтому германские резервы, до последнего времени располагавшиеся в Восточной Пруссии и генерал‑губернаторстве, срочно снимаются с мест дислокации и грузятся в эшелоны, чтобы отправиться на выручку терпящим катастрофу венграм. Но их путь будет не близок и тернист. На той же карте отмечены места, где российские ВКС и советские ВВС (Ту‑95) будут точечными ударами разрушать железнодорожные мосты в горах Чехии и Словакии, чтобы немцам пришлось возить своих солдат и танки через Прагу, а может даже, и через Вену…

– Итак, товарищи, – сказал Верховный, вынув изо рта дымящуюся трубку, – первый акт летней кампании сорок второго года отыгран буквально по нотам. Не пора ли нам теперь ударить своим «Полярным сиянием» по вражеской самонадеянности и сокрушить последнюю крупную группировку вермахта, после чего враг полностью потеряет боевую устойчивость?

– Еще не пора, товарищ Сталин, – четко выговаривая слова, ответил Василевский, – вражеские резервы пока никуда не убыли, процесс их переброски в Венгрию только в самой начальной стадии. Как бы нам ни хотелось поскорее освободить нашу территорию от вражеской оккупации, до начала операции «Полярное сияние» необходимо выдержать МХАТовскую паузу в десять‑четырнадцать дней. А пока наши летчики будут играть с немецкими железнодорожниками в кошки‑мышки. Едва ли нам удастся создать ситуацию, подобную прошлогодней коростеньской ловушке: от таких искусственных тупиков немцы теперь будут шарахаться как от огня, – но от этого сам процесс становится только интереснее. Переброска такого количества войск – это значительная транспортная операция, требующая для исполнения не одного десятка эшелонов, и в наших силах затруднить ее или даже полностью сорвать. И вот когда то, что уцелеет от перебрасываемых резервов, почти доберется до пунктов выгрузки, и стоит включать на полную мощность наше «Полярное сияние». Тогда Гальдер, почуяв угрозу Берлину, развернет эшелоны с войсками на сто восемьдесят градусов и погонит обратно по тем же ухабам… И когда наше наступление на балтийско‑белорусском театре военных действий достигнет запланированных рубежей, мы двинем на Будапешт по кратчайшему расстоянию подвижные соединения Лелюшенко и Рыбалко.

Генерал Матвеев добавил:

– К тому же до того как начнется наступление на Будапешт, подвижное соединение товарища Лелюшенко и его главную ударную силу – двадцать седьмую мотострелковую Севастопольскую дивизию экспедиционного корпуса – необходимо пополнить людьми и дать ей время для восстановления поврежденной техники в походных мастерских. Операция по освобождению Белграда вышла далеко за рамки запланированных форматов, хотя кровопролитным ожесточенным сражением я бы ее тоже не назвал. Так, ночной бой высокой интенсивности. На закате все началось, а на рассвете уже закончилось. Безвозвратных потерь в танках, самоходках и боевых машинах пехоты практически нет, однако среднего и мелкого ремонта хоть отбавляй. Но тяжелее всего пришлось нашим людям: ценой своей крови и зачастую жизни они разгромили вражеский гарнизон и не дали свершиться запланированной расправе над мирным населением. Ведь именно с этой целью Гитлер собирался нагнать в город хорватских усташей и бошняцкие батальоны, одновременно эвакуировав остатки немецкого гарнизона…

– Мы об этом знаем, – кивнул Сталин, выпустив плотный клуб дыма, – нам докладывали. А теперь, товарищ Василевский, скажите: это самое восстание, которое устроил в Белграде главный коллаборационист генерал Недич – оно нам помогло или же только помешало?

– Конечно, помогло, товарищ Сталин, – ответил начальник Генерального Штаба, – немцы вообще очень любят заранее составлять свои планы, где расписано все до последней подробности, и любая неожиданность приводит их в состояние, близкое к ступору. К тому же до самого конца у смешанной немецко‑хорватско‑бошняцкой группировки не было единого командования. Немцы не считали это нужным, потому что планировали втолкнуть своих сателлитов в город и взорвать за ними мосты – а потом пусть делают что хотят, ведь ни тех, и других за их зверства над мирным сербским населением ни наши, ни югославы в плен брать не будут. Поэтому, как мы считаем, решение товарища Лелюшенко с ходу начать штурм города еще до того, как оккупационные части успели подавить восстание, было совершенно правильным, и именно эта ночная сумятица позволила минимизировать наши потери и избежать больших жертв среди сербского гражданского населения…

– Ну хорошо, раз это именно так, – сказал Верховный, положив в пепельницу погасшую трубку, – есть мнение, что мы вполне можем выписать господину Недичу охранную грамоту, обнуляющую его прежние грехи на немецкой службе. Но на орден Победы, как болгарский царь, [352] он явно не заработал.

– Вы правы, товарищ Сталин, – скромно улыбнулся Сергей Иванов, – обычной индульгенции, обнуляющей прежние грехи, для господина Недича и в самом деле будет достаточно. Я бы посоветовал вам обратить внимание на другого человека, присутствие которого на нашей стороне позволило до минимума снизить антикоммунистическое сопротивление в Сербии. Я имею в виду бывшего наследного принца Сербии Георгия Карагеоргиевича…

– Я знаю об этом человеке, – сказал Верховный, – и он для меня пока загадка. Какой‑то мистер Икс в плаще и маске, история которого полна самых невероятных кульбитов, а будущее покрыто плащом тайны.

– Как докладывают наши люди, вступившие с этим человеком в непосредственный контакт, Георгий Карагеоргиевич – вполне наш человек, в самую последнюю очередь думающий лично о себе и в самую первую о сербском народе, – парировал Сергей Иванов. – Думаю, что именно за это, а не за излишнюю вспыльчивость, его и отстранили от наследования власти. Познакомившись с этим человеком поближе, сербские коммунисты перестали видеть в нем бывшего принца, теперь он для них – лицо, пострадавшее от произвола прежнего королевского режима и товарищ по борьбе, пусть даже придерживающийся несколько некоммунистических убеждений.

– Возможно, вы, товарищ Иванов, и правы, – хмыкнул вождь, – и жизнь этого человека еще раз подтвердит ту истину, что порой яблочко может укатиться довольно далеко от яблони. Пока же мы возьмем этого человека на заметку и будем за ним внимательно следить. А пока, товарищ Василевский, скажите: по какой причине корпус товарища Лелюшенко продолжает находиться в непосредственных окрестностях Белграда, а не переправляется на левый берег Дуная на Банатский плацдарм, хотя для этого имеются все возможности?

– В связи с тем, что Будапештская операция несколько откладывается, у нас с товарищем Матвеевым возникли некоторые дополнительные соображения тактического и стратегического характера, которые мы и хотим вам сейчас изложить… – ответил тот.

– Интересно, какие же именно соображения тактического и стратегического характера способны перевесить уже утвержденный Ставкой план операции? – с некоторым раздражением спросил Верховный.

– Первоначально мы предполагали, что немцы и хорваты будут находиться по одну сторону Савы, а мы по другую, – сказал генерал‑лейтенант Матвеев. – Но эти мерзавцы почти сразу принялись обстреливать Белград из стопятимиллиметровых дальнобойных пушек‑гаубиц образца тридцать пятого года, произведенных в Чехословакии и доставшихся хорватскому домобрану в наследство от старой югославской армии. Сделают несколько выстрелов, потом сразу же цепляют пушки к тягачу и меняют позицию, чтоб не попасть под ответный обстрел артиллерии экспедиционного корпуса. Корректировать огонь и рассчитывать установки для стрельбы с большой точностью при этом не надо, потому что югославская столица – чертовски большая цель. Такая вот мерзкая месть за надранные задницы…

– В связи с этим безобразием югославские товарищи обратились к нам с просьбой форсировать Саву и отогнать усташей от Белграда, – добавил Василевский. – Пехоту для этой операции предоставит югославская народно‑освободительная армия, у нас просят поддержки артиллерией, десантно‑штурмовыми и понтонными частями для наведения переправы. А дальше они сами, тем более что земли по другую сторону Савы тоже заселены сербами, и хорваты там не хозяева, а насильники и оккупанты…

– И как далеко вы планируете «отгонять» хорватскую армию от Белграда? – с некоторой иронией спросил Верховный.

– Югославские товарищи просят, чтобы фронт был отодвинут от Белграда еще примерно на сто километров, – сказал Василевский. – Если продвинуться еще дальше, примерно до линии Осиек–Винковцы–Жупанья, а еще лучше – до предгорий массива Папук, то можно получить хорошие исходные позиции для наступления на Будапешт вдоль правого, то есть западного берега реки Дунай. А чтобы адмирал Хорти не встревожился раньше времени, можно будет широко объявить, что мы наступаем на Загреб и только на Загреб…

Широко улыбнувшись, Сергей Иванов сказал:

– Тогда в том самом Загребе в штаны навалит уже Анте Павелич. А если серьезно, то такое наступление – конечно, при условии его надлежащей подготовки – будет крайне полезно для укрепления доверия между советским и югославским руководством…

– Мы это тоже понимаем, – резко сказал Верховный, – но сомневаемся, что это ваше дополнительное наступление местного значения можно провести в необходимые для этого сроки. А вдруг случится так, что нам надо немедленно наступать на Будапешт, а необходимая для этого подвижная группа товарища Лелюшенко втянута в бои местного значения? Тем более что товарищ Матвеев только что доложил нам, что это соединение после сражения за Белград в значительной степени утратило свою боеспособность…

– Основные потери в ночном бою понесла российская 27‑я Севастопольская мотострелковая дивизия, – терпеливо произнес генерал‑лейтенант Матвеев. – Советские танковые, самоходные штурмовые и механизированные стрелковые части мехкорпуса товарища Лелюшенко, как не подготовленные к боевым действиям в темное время суток, участвовали в сражении за Белград только на его завершающем этапе, и поэтому ни в малейшей степени не утратили своей боеспособности.

– К тому же подвижное соединение товарища Лелюшенко, за исключением отдельных артиллерийских и штурмовых самоходных частей непосредственной поддержки пехоты, не планируется задействовать в наступлении против хорватской армии, – сказал Василевский. – Основной ударной силой в этом наступлении будут части народно‑освободительной Югославской армии, поддержанные нашей артиллерией и действиями авиации. Иное для хорватов будет слишком жирно.

– Я вижу, что наши генералы между собой хорошо сговорились, – хмыкнул Сталин, обращаясь к Сергею Иванову. – Мне только непонятно, что для них главное – укрепление военных связей с югославским руководством или возможность провести наступление на Будапешт сразу вдоль обоих берегов Дуная?

– Я думаю, что это ярчайший пример военной диалектики, единства тактических и стратегических целей операции, – улыбнулся посол Российской Федерации в Советском Союзе. – Союзнические отношения с югославским руководством и обеспечение безопасности Белградского транспортного узла – это тактические цели, а возможность синхронного удара подвижными соединениями по Венгрии вдоль обоих берегов Дуная – цель стратегическая. Чтобы ни у кого не было никаких иллюзий, что, взорвав мосты, он хоть на какое‑то время окажется недосягаем для длинной руки Москвы. Ну и, кроме всего прочего, когда до венгерского командования дойдет, что все это «шу‑шу‑шу» в Хорватии неспроста, это будет для него дополнительный повод еще сильнее растянуть свои войска, чтобы их фронт можно было проткнуть просто пальцем, а не только механизированной подвижной группой…

– Мы вас поняли, товарищ Иванов, – с некоторым сомнением в голосе произнес Сталин, – и поскольку ваши оценки ситуации до сих пор оказывались верными, то мы, пожалуй, согласимся с этим небольшим исправлением первоначальных планов.

– Кое‑какие аспекты политической ситуации в Венгрии я бы хотел обсудить с вами позже, с глазу на глаз, – с серьезным видом сказал Сергей Иванов, – ибо строить военные планы на основании этих сведений преждевременно.

– В таком случае я бы предложил закрыть наше совещание в расширенном составе, – сказал Верховный. – Товарищи генералы должны удалиться к себе в Генштаб, чтобы через трое суток представить нам точный план: где, чего и когда следует вешать в граммах. А мы с вами, товарищ Иванов, поговорим о тех самых политических аспектах, ибо политические факторы в войне раз от разу оказываются старше и тактических, и стратегических соображений. Ведь это политика определяет цель, а тактика и стратегия – лишь средства ее достижения…

 

* * *

 

Пять минут спустя, там же

Товарищ Сталин и Сергей Иванов

 

– Итак, товарищ Иванов, мы вас слушаем, – сказал лучший друг советских физкультурников. – Надеюсь, упомянутый вами политический аспект не потребует от нас еще раз менять все планы наступательных операций.

– На ваш последний вопрос можно ответить скорее отрицательно, чем положительно, – сказал тот. – В любом случае, в назначенный Ставкой срок подвижные соединения Рыбалко и Лелюшенко начнут свое продвижение в направлении венгерской столицы. Успех или неуспех задуманной нами политической операции определит лишь то, в каких условиях будет проходить это наступление, и что будет ожидать наших танкистов в его конце: сражение за город или мирная передача власти…

– Мы вас поняли, – с некоторым сомнением произнес Верховный, – вы нашли способ разагитировать венгерского регента Хорти так же, как уже разагитировали болгарского царя Бориса…

– Не совсем так, – покачал головой Сергей Иванов, – непосредственно венгерского регента мы еще не разагитировали. Нет у нас пока такой возможности, чтобы дистанционно влиять на закоренелых русофобов, впитавших это предубеждение с молоком матери. Разагитировать удалось находящегося в нашем плену его старшего сына по имени Иштван, который, по его собственному признанию, отправился на фронт только для того, чтобы погибнуть и не видеть, как все летит в тартарары.

– Ох уж эти молодые идеалисты… – проворчал Сталин, набивая трубку, – в поисках нравственно достойного выхода из безнравственной ситуации они начинают думать, что вместе с ними умрет весь мир. Но ведь это на самом деле не так…

– Мы объяснили молодому человеку эту ошибку, – ответил собеседник советского вождя, – а также рассказали ему, чего его Венгрии стоила эта война в нашей истории. Триста тысяч убитых на фронте солдат и триста тысяч гражданских, погибших от того, что Красная Армия была вынуждена с боями выколупывать немецких оккупантов из венгерских городов и, самое главное, из Будапешта. Уж не знаю, во что там верит его отец, но этот юноша любит свою страну и готов ради нее на все.

– А если этот молодой идеалист вас попросту предаст и, оказавшись на венгерской территории, примет все меры к тому, чтобы режим его отца продержался как можно дольше? – сказал Верховный.

Сергей Иванов уверенно ответил:

– Молодой Иштван