Супруга адмирала и регента Венгрии Миклоша Хорти

Магдолна Пургли де Йозашхейи

 

Уже несколько месяцев нами владеет одно чувство – страх. Оказалось, что ввязаться в войну против Советского Союза на стороне Гитлера – проще, чем уцелеть в этом кошмаре. Сначала все шло, как планировал мой муж и его генералы. Немецкие и венгерские войска бодро продвигались вперед, а большевики могли только беспомощно отбиваться и отступать, отступать, отступать. Потом в мироздании что‑то лязгнуло, будто открылась дверь склепа – и в нашем мире, блистая новеньким оружием, появились жуткие русские солдаты Апокалипсиса. И даже сам Папа Римский сразу признал Врата дьявольским образованием. А потом началось такое, что даже в Будапеште были слышны отчаянные вопли вермахта, заживо перемалываемого в этой беспощадной мясорубке. Германия пыталась сопротивляться этому року, бросая в пасть разбушевавшемуся Молоху свежие дивизии одну за другой, но у Зверя из Бездны оказался отменный аппетит – и, прожевав одну порцию пушечного мяса, он требовал еще и еще.

Как говорят знающие люди, эту войну Германия и ее союзники проиграли еще в те дни конца августа – начала сентября, ибо тогда в хаосе Смоленского сражения вермахт потерял три армии и все четыре танковые группы. Гибель или пленение почти двух миллионов солдат необратимо подорвали боеспособность германской армии и дальнейшие события только усугубили это обстоятельство. Чем больше брыкалось германское командование, отказываясь признавать неизбежное, тем глубже затягивало их в эту трясину. Все прочие события: прорыв марсианских панцерных армад к Риге и ликвидация независимости Финляндии – прошли для меня как во сне. Это происходило где‑то далеко и казалось далеким от насущных венгерских интересов. Тогда я лишь боялась, что однажды большевики и их ужасные союзники, закончив другие дела, вспомнят о существовании нашей Венгрии, которая им на один зуб.

Это произошло в начале мая, когда ласковое солнышко светило на Будапешт с голубого неба. Летняя кампания 1942 года началась с сокрушающих ударов, скомкавших и раздробивших венгерскую, румынскую и итальянскую армии, а в самом центре этого человеческого водоворота оказался мой сынок, моя кровиночка, мой Иштван. Я знала, что до этого он несколько раз оказывался на волосок от гибели, и поэтому умоляла его бросить все и вернуться в Будапешт, но он каждый раз упрямо отказывался. Поэтому, когда венгерская армия попала в окружение и начала свое мучительное отступление (впоследствии закончившееся катастрофическим разгромом), я была уверена, что мой сын погиб еще в первые дни – не мог не погибнуть, ибо его храбрость всегда превалировала над осторожностью. Поэтому я мысленно похоронила своего сына и оплакала его несчастную судьбу.

Едва я смирилась с тем, что никогда больше не увижу своего сыночка, как нас с Миклошем стал терзать страх за свое собственное будущее, судьбу нашего младшего сына, невесток, внука и внучек. Разделавшись с окруженными на украинской равнине войсками, русские начали обкладывать Венгрию со всех сторон, будто охотники вываживающие притаившуюся на лежке волчью стаю. Повсюду цепочки красных флажков, охотники на номерах и задыхающиеся от ярости своры псов‑волкодавов. Сначала нам казалось, что от ярости большевистских армий нас защитят горы, где хорошо держать оборону, но чем дальше фронт загибался на юг, тем очевиднее становилось, что этот забор однажды закончится. Так и произошло. Две русских танковых армии проникли к нам на задний двор через враждебную нам и Германии территорию Сербии и со всеми удобствами устроились на исходных позициях для наступления.

С этой поры страх стал просто леденящим, костлявыми пальцами он хватал за горло, и, ложась вечером спать я не знала, проснусь ли я утром – ведь марсиане имеют привычку в любую погоду точно сбрасывать на свои цели бомбы ужасающе большого калибра. А мы с Иштваном как раз считали себя важной целью…

И тут, в самый разгар этого кошмара, в Будапешт живым вернулся мой многократно оплаканный и похороненный сын Иштван! Он вернулся оттуда, откуда не возвращаются – из места, ставшего синонимом царства мертвых. Я считала его погибшим, а он оказался жив… Я радуюсь его чудесному спасению и боюсь, как бы оно не обернулось окончательной погибелью, потому что мой сын вернулся не случайно, а только для того, чтобы донести до нас Послание от Повелителей Ада, лежащего по ту сторону Врат. У меня от одной мысли об этих людях подгибаются колени, а Иштван лично встречался с человеком, как брат‑близнец похожим на Мефистофеля, жал ему руку и преисполнен к этому существу величайшего уважения, будто тот – не слуга Князя Тьмы, а сам Божий Посланец.

Но, как ни удивительно, именно та сила, от лица которой выступал наш Иштван, дала нам надежду на более‑менее благополучное завершение этой злосчастной войны. При условии, если мы будем послушны, эта сила обещала не разрушать Венгрию и не подвергать ее тотальной советизации. Расспрашивая своего сыночка, как получилось, что он вернулся к нам с таким странным предложением, я с удивлением узнала, что, прежде чем господин Сталин написал письмо моему мужу, они вчетвером – Иштван, глава Советского Союза, посол русских из будущего и главный венгерский коммунист Эрне Гере – долго, почти целую ночь, разговаривали, вырабатывая, как выразился мой сын, «политику партии по венгерскому вопросу». В результате мой сын стал если не коммунистом (до чего еще очень далеко), то уж точно правоверным сталинистом. В его глазах вождь русских коммунистов прочно занял место, которое в сознании нашего поколения занимал император Франц‑Иосиф.

– Пойми, мама, – говорил мне Иштван, – большевизм теперь уже совершенно не тот, что был двадцать лет назад. Взявшись за построение своего государства, коммунисты были вынуждены избавиться от всех своих разрушителей до основания. Построенное господином Сталиным государство, если его рассматривать не через прицел, а вблизи, выглядит ничуть не более экзотично, чем венгерское королевство, в котором по воле моего отца нет и никогда не будет короля.

От этих околополитических вопросов к моему горлу снова подкатил безотчетный страх. Да, соглашение с большевиками и их покровителями‑марсианами спасет венгерский народ от немедленного физического истребления – но не получится ли так, что мы сами, своими руками, отдали свою Венгрию во власть ужасающей большевистской тирании? Ведь то, что хорошо для диких русских, еще не изживших свою древнюю византийскость, вызывающую в них желание поклоняться перед ужасающими тиранами, может оказаться плохо для цивилизованных европейских народов.

– Не говори глупостей, мама! – строго сказал мне Иштван, когда я напрямую задала ему этот вопрос, – русские цивилизованны не менее чем венгры, а может быть, даже и более, потому что им никогда не придет в голову ставить себя над другими народами. Если бы сто лет назад русскому царю вздумалось не возвращать мятежную Венгрию австрийскому императору, а присоединить ее к своей державе, то сейчас мы с тобой не представляли бы, как можно жить иначе, чем в огромном государстве, простирающемся от предгорий Альп и Адриатического моря до мрачных скал Камчатки, о которые бьются седые волны Тихого океана. Если бы русские захотели, они бы проглотили всю Европу как праздничный пирог. Там, где привольно и без утеснений разместились две сотни самых разных народов, хватило бы места и для еще двух десятков различных наций.

После этих слов я поняла, насколько изменило моего сына знакомство с русскими из будущего. Раньше он пытался спрятать голову в песок, не желая признавать очевидного, а когда это очевидное само полезло в глаза и уши, он сбежал на войну, лишь бы не видеть ужасающего конца, который неизбежно должен стал бы итогом необдуманной политики моего мужа. Зато теперь он прямо смотрел в лицо неизбежному, стремясь найти в нем не только отрицательные, но и положительные черты.

– Пойми, мама, мир необратимо меняется, – сказал он мне, – и в ходе этих изменений мелкие государства, в том числе и в Европе, утрачивают свою субъектность. Вот даже перед этой войной в Европе весь спектр вооружений, необходимых для современной войны, могли производить всего пять стран из двух десятков. Первоклассное оружие производили такие большие державы как Советский Союз, Германия и Великобритания, а Франция и Италия оказались вооружены уже несколько хуже. Остальные, в том числе и Венгрия, были вынуждены питаться объедками с чужого стола, зачастую просто несъедобными. Прошли времена, когда кузнец в кузнице при замке мог при помощи молота и бранных слов изготовить все, что может потребоваться его господину. Чем дальше развивается человечество, тем более успешными оказываются крупные формы организации общества, а мелкие страны вынуждены идти к ним в услужение или вовсе исчезать с карты мира. Скоро дойдет до того, что все необходимое для своего существования сможет производить только страна, население которой насчитывает несколько сотен миллионов человек. Даже мечтать о таком для Венгрии вредно и бессмысленно: наш отец путем невероятных усилий, изворотливости и хитрости сумел расширить территорию Венгрии – но это предел, за которым снова последует сжатие. А все дело в том, что на большей части новообретенных земель проживает враждебное нам славянское и румынское население, считающее венгров угнетателями. И неважно, что до восемнадцатого года эти земли входили в состав венгерского королевства – ведь угнетателями нас там считали и тогда.

– А что русские? – сказала я. – теперь понятно, что они победят в этой войне и установят свою власть на большей части Европы – так разве они не будут считаться угнетателями различными европейскими народами? Я боюсь, сын, что? оказавшись в рабстве у жестоких деспотов, мы еще однажды пожалеем о том, что в силу своего миролюбия остались жить, а не пали в жестоком бою.

– Успокойся, мама, – ответил мне Иштван, – русские совсем не деспоты. По крайней мере, они лучше англичан или тех же немцев, которые видят в нас не живых людей, а объекты для манипуляций. Гитлеру наша Венгрия нужна была только для похода на Восток. Как только надобность в ней отпала бы, венгров провозгласили бы недочеловеками, чтобы отдать их движимое и недвижимое имущество самопровозглашенной расе господ. И примеров такому отношению к малым и слабым в Европе – великое множество. Достаточно вспомнить, как Испания вела себя в своих голландских владениях, а Великобритания – в несчастной Ирландии.

– И что же, ты думаешь, что русские, ворвавшись в Европу, будут вести себя как‑то по‑иному? – спросила я. – Ведь они теперь победители, высшая раса, которой покровительствует сила неодолимой мощи, и для них нет ничего невозможного…

– Знаешь, мама, – ответил мне Иштван, – большую часть времени, прошедшего с моего ранения и плена и до сего момента, я провел как раз там, где эта сила свила себе гнездо в нашем мире. Я встречался как с самими русскими из будущего, так и с людьми, оказавшимися в сфере их влияния. И это были не только подданные господина Сталина, которым любить дальних родственников из будущего заповедано самой судьбой. Моей сиделкой и собеседницей все время, начиная с момента, как я пришел в себя, и до выписки из госпиталя была немецкая девушка Паулина – она также необратимо изменилась под влиянием русских из будущего. Из элитной генеральской проститутки с дипломом бакалавра философии через девять месяцев жизни среди них она чудесным образом захотела получить профессию врача, потом уехать в Сибирь будущего и выйти замуж за настоящего русского мужика с топором в одной руке и ружьем в другой. А все потому, что в ней с самого начала видели не врага, а запутавшегося и страдающего человека, и многие люди приняли участие в ее судьбе, с истинно христианским терпением стремясь направить это падшее существо к лучшей жизни. Все, к чему прикасаются эти люди, меняется необратимо. Вот и наш мир уже изменился, только осознаем мы это не раньше, чем закончится война, будут разобраны руины, захоронены и оплаканы павшие и у людей появится возможность вздохнуть и осмотреться по сторонам.

– Скажи, Иштван, а каков он, этот мир будущего? – неожиданно для себя самой спросила я. – Он и в самом деле так ужасен, как говорит германская пропаганда?

– Сам я на той стороне Врат не был, – пожал плечами мой сын, – но знаю о том мире немало. Это несчастный, мрачный мир, где торжествуют всяческие пороки, свойственные поздней Римской империи. При этом русское государство не способствует этому ужасу, а как раз держит против него оборону на своих последних рубежах, изнемогая под натиском сил, желающих весь мир превратить в один сплошной Бедлам, Содом и Гоморру. Здесь, в нашем мире, русские из будущего тренируют своих солдат и испытывают новое оружие, чтобы как можно лучше подготовиться к последней битве с тем, что хуже самой смерти. А еще они хотят предотвратить развитие нашей истории по прежнему пути. У нас должно быть меньше жертв и разрушений, чем было в их мире, меньше ошибок, совершенных из‑за алчности или даже благих намерений. Лучше уж принять господина Сталина и его умеренный большевизм, который всех людей признает равными и достойными благополучной жизни, чем допустить над собой тотальное господство американских корпораций. Ведь те ради увеличения своих прибылей на пять процентов готовы торговать с врагом рода человеческого, развращать, лгать, мошенничать, стравливать между собой народы и убивать людей миллионами…

– А Венгрия – какую роль в том мире играет она? – спросила я, ведомая все тем же женским любопытством.

– Венгрия в том мире тоже старается остаться нормальной, – с оттенком отчаяния в голосе ответил мой сын, – но, как и на этот раз, политически она находится с неправильной стороны границы между злом и добром. Пока у тамошнего венгерского правительства получается отбивать атаки на человеческую сущность нашего народа, но его силы не беспредельны. На протяжении двадцатого века Венгрия пережила множество политических пертурбаций, переворотов и мятежей, из‑за чего значительно ослабла. В основном именно поэтому я и отказался от мысли обосноваться на жительство в том мире. Мне бы хотелось помочь своей стране избежать множества самых очевидных ошибок, и знакомство с такими людьми как господин Иванов и господин Сталин продвигает меня на этом пути. Однажды мой отец из самых лучших побуждений перегнул политическую палку вправо, потом, в мире будущего, наследовавшие ему коммунисты перегнули ее влево и каждый раз от таких перегибов наш народ не испытывал ничего, кроме несчастья. Эта самая палка, будь она неладна, должна стоять прямо, обеспечивая непрерывное поступательное развитие общества, и колебаться туда‑сюда в небольших, безопасных для людей пределах…

И как раз в этот момент в гостиную, где я беседовала с сыном, ворвалась супруга Иштвана, моя невестка Илона – она примчалась из госпиталя, где работала сестрой милосердия и с рыданиями бросилась к нему на грудь. Она тоже очень переживала известие о его исчезновении, и теперь была вне себя от счастья… И он тоже был рад ее увидеть. Поскольку я узнала уже все, что хотела, то отступила в сторону и, утирая непрошеную материнскую слезу, наблюдала за моими воркующими голубками.

 

 

Часть 24

ВРЕМЯ КОРОТКИХ ТЕНЕЙ

 

Июля 1942 года. 4:55

Венгрия, Будапешт

Королевский дворец (Будайская крепость)

 

Генеральное наступление советских войск в Венгрии началось с операции под кодовым названием «Водолей». Нервы у всех были на пределе, доверие к Хорти‑старшему было близким к нулю, где‑то за кадром аки рыкающий лев бродил такой персонаж как Отто Скорцени [374] – до сих пор не нейтрализованный и даже не идентифицированный, – а потому советско‑российское командование, получив предварительное согласие венгерского регента на осуществление государственного переворота с подстраховкой, решило также в свою очередь подстраховаться и провести упреждающую спецоперацию «Водолей».

Вечером 28 июля, когда утомленное солнце, насмотревшись на происходящее внизу смертоубийство, уже клонилось к горизонту, на строящийся будапештский аэропорт Ферихедь, [375] совмещенный с военной авиабазой (двухкилометровая асфальтобетонная полоса, метеостанция и вышка управления полетами уже в наличии), приехал недавно нашедшийся старший сын диктатора Иштван Хорти. Предъявив начальнику авиабазы коронную бумагу от своего отца с текстом: «Мой сын Иштван действует с моего ведома и по поручению. Миклош Хорти», молодой человек распорядился разрядить и зачехлить зенитные установки, а весь личный состав собрать в одном помещении. Когда это было сделано, Иштван Хорти зачитал собравшимся указ своего отца о том, что во избежание катастрофических потерь Венгрия с ноля часов 20-го июля выходит из войны с Советским Союзом и пропускает войска Красной Армии и экспедиционного корпуса через свою территорию. По форме это должно быть нечто среднее между болгарским и румынским вариантом, и уж тем более не безоговорочная капитуляция. Венгерская армия не сдается в плен, а просто прекращает боевые действия против СССР, не объявляя при этом войну Германии.

Потом Хорти‑младший сообщил собравшимся, и так уже изрядно шокированным, что ровно в одну минуту первого ночи, когда указ регента о прекращении боевых действий будет уже в силе, на авиабазе Ферихедь начнут совершать посадки российские военно‑транспортные самолеты, доставляющие в Будапешт передовой отряд экспедиционного корпуса. Эта небольшая, но хорошо вооруженная часть обеспечит приличное поведение как местных венгерских фашистов‑салашистов, так и небольшого германского контингента, сил СС, СД и абвера, расквартированных в венгерской столице. А иначе, мол, неизбежна попытка прогерманского государственного переворота, дабы заставить венгерскую армию сражаться с русскими до последнего солдата и мирного жителя.

Когда Иштван Хорти говорил о «русских военно‑транспортных самолетах», в головах у венгерских летчиков крутились образы чего‑то похожего на германский «Юнкерс‑52» или американо‑советский «Си‑47/Ли‑2» – что‑то двухмоторное, компактное, вместимостью от двенадцати до восемнадцати пассажиров. Поэтому вид заходящего в свете фар на посадку огромного «Ил‑76» произвел на местных венгерских аборигенов шокирующее впечатление. Воистину настоящий воздушный корабль, сравниться с которым в этом мире ничто не могло. А уж когда с откинувшейся грузовой рампы на летное поле стали выгружаться подчеркнуто щеголевато экипированные и до зубов вооруженные солдаты двух первых рот пехотного батальона, которому предстояло взять под охрану аэродром и окрестности – тогда‑то у «публики» и вовсе отвисли челюсти: настолько наблюдаемая картина не походила на описываемую предвоенной венгерской пропагандой типичную «Красную Армию».

Но это были еще не солдаты экспедиционного корпуса, а бойцы передовой части Венгерской Народно‑Освободительной Армии, сформированной из политэмигрантов, бойцов интербригад и недавних военнопленных, прошедших тщательный отбор. С этим же рейсом прибыл фельдмаршал‑лейтенант Бела Миклош, назначенный комендантом плацдарма. Не успел первый самолет разгрузиться, как на полосу приземлился следующий самолет, доставивший вторую половину передового батальона. А дальше пошел круговорот бортов в природе: самолеты садились, извергали из себя БТРы, грузовые автомобили и солдат, после чего снова поднимались в небо. К трем часам ночи на аэродроме был уже сформирован ударный кулак, а в расположенном в шестнадцати километрах Будапеште об этом знали только те люди, которых поставил в известность лично венгерский диктатор Миклош Хорти. Наконец, около четырех ночи, с последним рейсом в Ферихедь прибыл главный актор этой ночи господин Иванов и… все. От венгерской секции Коминтерна никто не прибыл, хотя ожидалось, что Сталин пришлет в Венгрию своего наместника, который примет всю полноту власти у регента Миклоша Хорти.

А дело в том, что кандидатуры всех находившихся в Москве высокопоставленных венгерских коммунистов советский вождь забраковал на корню. Ни Имре Надь, ни Эрне Гере, ни тем более Матьяш Ракоши не соответствовали высокой роли первого руководителя Народной Венгерской Республики. Говорят, читая доставленную из будущего историю Венгерского восстания 1956 года и комментарии специалистов из будущего, проводивших параллели между этим событием и цветными революциями конца XX–начала XXI веков, лучший друг советских физкультурников угрюмо ругался по‑грузински, что считалось у него высшим признаком душевного волнения.

Если бы было возможно, товарищ Сталин воскресил бы покойного Хрущева, который своим волюнтаризмом довел социалистическую систему до таких потрясений – но только для того, чтобы с особой изобретательностью изничтожать его снова и снова. Шестьсот шестьдесят шесть казней ему будет мало, блудливому коту. Впрочем, нетоварищ Хрущев был ему уже недоступен, да и нетоварищей Матьяша Ракоши с Имре Надем можно было казнить не больше одного раза. А вот товарищ Эрне Гере, не обладающий ни достаточным уровнем интеллекта, ни необходимой руководителю харизмой, был не больше чем функционером‑исполнителем – в чем вождь окончательно убедился, когда при его участии разрабатывал окончательное решение венгерского вопроса. На вторую‑третью роль такой человек подходит, а вот на первую – уже нет.

В результате придирчивой сортировки венгерской кадровой обоймы, с выбрасыванием гнилья в мусорную корзину с надписью «НКВД», была выбрана кандидатура неожиданная для местных, но вполне предсказуемая для выходцев из XXI века. Когда о выборе советского вождя узнал товарищ Иванов, он сказал, что если кто‑то из местной камарильи и способен сделать дело так, как требуется, то это только он, и никто другой. А поскольку находился этот человек не в Москве, в уютных коминтерновских кабинетах, а прямо в Будапеште, на подпольной работе, в окружении жестоких врагов – то и встреча с ним должна была состояться немного позже.

В 4 часа 30 минут колонна колесной бронетехники без опознавательных знаков выехала с территории авиабазы Ферихедь и по только что отстроенному шоссе направилась в направлении восточной окраины Будапешта. Под путепроводом, по которому железная дорога, соединяющая Восточный и Южный вокзалы, [376] пересекает проспект Иллей, господина Иванова и его спутников ожидала группа молодых людей в штатской одежде вполне пролетарского вида. Решительный вид и первоклассное вооружение, скорее свойственное советско‑российским диверсантам (пистолеты с глушителем и бесшумные винтовки под дозвуковой патрон), говорили о том, что это не просто подпольная группа, а товарищи достаточно высокого полета, которым могут быть доверены крайне важные и щекотливые дела. Возглавлял эту команду молодой человек лет тридцати, с решительным, будто высеченным из камня, скуластым лицом, член ЦК Венгерской коммунистической партии и один из руководителей Пештского обкома КПВ, отзывающийся на псевдоним Янош Кадар. [377] Это и был тот последний человек, необходимый товарищу Иванову для того, чтобы окончательно сложить паззл просоветского государственного переворота.

Располагавшийся в этом важном месте пост венгерской военной жандармерии нейтрализовали самым решительным образом: офицер и подчиненные ему солдаты были застрелены из бесшумного оружия в упор без всякой пощады и сантиментов.

Увидев аккуратно сложенные чуть в стороне от поста тела офицера и пятерых солдат, Иштван Хорти только тяжело вздохнул. Жандармы в смысле отношения к мирному населению оккупированных территорий и даже к собственным солдатам считались законченными мерзавцами и садистами – и металлический нагрудный горжет, надеваемый ими при исполнении служебных обязанностей, наводил даже больший ужас, чем фуражки с малиновыми околышами сотрудников советского ГУГБ НКВД.

На восточном фронте жандармов даже не считали военнопленными, а после короткой процедуры оформляли как военных преступников первой категории (ВМСЗ), ибо в зоне ответственности венгерских войск расстрелы евреев, коммунистов, комсомольцев и прочих советских активистов, а также пленных красноармейцев, были делом как раз рук этих отморозков. Вот и сейчас венгерские же подпольщики не нашли никаких оснований для того, чтобы проявить к жандармам хоть капельку милости. Впрочем, в настоящий момент это не имело значения. Янош Кадар сел в машину, где находились товарищ Иванов, Иштван Хорти и фельдмаршал‑лейтенант Бела Миклош; другие же его товарищи, назначенные проводниками в боевые группы, разошлись по своим машинам, и колонна снова двинулась в путь. Если королевский дворец, центральную телефонную станцию и телеграф предполагалось взять под усиленную охрану и при необходимости оборонять до подхода советских частей, то германское посольство, представительства абвера и гестапо, штаб‑квартиру полулегальной нацистской партии «Скрещенные стрелы», а также места жительства ее ведущих функционеров, было необходимо зачистить до белых костей. Сопротивление перевороту следовало задавить в самом зародыше, а иначе последствия могли быть непредсказуемыми.

В Королевском дворце (он же Будайский замок) гостей уже встречали, и в первых рядах был сам уходящий в отставку регент, его супруга, новый военный министр генерал‑лейтенант Вильмош Надь и нынешний премьер‑министр Миклош Каллаи – то есть как раз весь ключевой венгерский бомонд в полном составе. Миклош Хорти решительно направился навстречу кортежу, въехавшему во внутренний двор крепости со стороны площади Сент‑Дьердь. С некоторой опаской поздоровавшись с Сергеем Ивановым, чье присутствие окончательно уверило господина регента в успехе предстоящей операции отставки с подстраховкой (такая уж у этого человека репутация), он одобрительно кивнул своему сыну, неприязненно посмотрел на Белу Миклоша, которого считал предателем, после чего мазнул непонимающим взглядом по Яношу Кадару: «А этот молодой человек здесь еще зачем?»

– Приветствую вас, герр Миклош, – сказал Сергей Иванов, глядя прямо в глаза венгерскому диктатору, – мы очень рады, что вы решились покончить с этой злосчастной войной прямо сейчас, а не дожидаться финального свистка, когда ваша Венгрия будет уложена на лопатки превосходящей силой.

Адмирал Хорти окинул взглядом бойцов экспедиционного корпуса, которые ловко соскакивающих с бронетранспортеров, заехавших во внутренний двор вслед за машиной высокого начальства, и вздохнул.

– Да уж, герр Иванов, – с горечью в голосе ответил регент, – уговаривая меня пойти на этот шаг, вы были весьма убедительны. И дело даже не в том, что послом для заключения мира вы прислали моего собственного сына, перед этим тщательно его обработав. Дело в ваших солдатах, не оставивших нам ни малейшего шанса на победу. Все наши попытки хоть как‑то оказать сопротивление наступлению большевиков раз за разом жестко пресекались вашей грубой силой, основанной на подавляющем качественном превосходстве.

– Не мы, желая чужих лесов, полей и рек, начали эту войну, герр Миклош, – со строгостью ответил Сергей Иванов, – но мы вполне можем закончить ее с катастрофическим итогом для агрессора. Вашему союзнику и патрону Гитлеру прощения быть не может, а вот вам, хотя вы тоже не ангел, решили дать последний шанс…

– Да, это действительно так! – вскричал Хорти, – но вы забываете, что большевизм представляет собой угрозу для европейской цивилизации…

– В гробу и белых тапках мы видали вашу европейскую цивилизацию, которая объявила нам войну на уничтожение, – грубо ответил Сергей Иванов. – Разве не вы сами призывали Гитлера «ради блага всего человечества» разделить Россию на множество частей? А мы такого не прощаем. Будь на нашем месте еще одни «европейцы» – вся Европа обратилась бы в сплошное кладбище. Но мы – не вы, а потому по возможности стремимся уменьшить количество сопутствующих жертв…

– Послушай меня, отец, – вдруг сказал Иштван Хорти, – большевизм у нас тоже появился не просто так. Когда ты держишь простонародье в бедности и бесправии, то у него волей‑неволей начинают появляться мысли по поводу того, чтобы отнять и поделить. Только одни идут за последователями господина Маркса, которые требуют делить имущество собственной венгерской буржуазии, много лет присваивавшей результаты труда рабочих и крестьян, а другие – за последователями господина Гитлера и нашего Салаши, которые увлекают свои народы в грабительские походы за добычей. Но это путь в никуда, потому что, как говорят русские, пошедший за шерстью сам может оказаться остриженным во всех местах. Если в стране не будет нищих и униженных, то и популярность большевистских и нацистских идей окажется на минимальном уровне.

– Вот видите, герр Миклош, – сказал подобревший Сергей Иванов, – ваш сын все разъяснил буквально на пальцах. Суть только в том, что деньги на социальные программы типичное европейское капиталистическое государство может взять либо у местной крупной буржуазии, обложив ее повышенными налогами, либо за счет усиленного ограбления колоний или побежденных стран. Против первого варианта ваши владельцы заводов, газет, пароходов будут драться яростно, как триста спартанцев – и вот тогда вам либо будет нужна собственная политическая сила, укрощающая их алчность, либо вас опять погонят в самоубийственный завоевательный поход.

После этих слов Миклош Хорти тяжело вздохнул. Будучи представителем мелкого служилого дворянства, консерватором и человеком, который всю свою жизнь делал государственную карьеру, он, даже находясь на страже интересов имущего класса, ни в грош не ставил буржуазию как политическую силу. Представления об идеальном государстве у него были скорее военно‑феодальные: это когда король (или заменяющий его регент) правит, дворянство служит на военной или чиновной ниве, буржуазия платит налоги, а простонародное быдло покорно гнет спину на всех вышестоящих. На что умные люди ему отвечают, что это, простите, позапрошлый век. Короля сейчас нет, а регент не обладает его сакральным авторитетом. Служилое дворянство уже изрядно поизносилось и более не способно самостоятельно нести ношу государственных забот. Буржуазия алчет политической власти, дабы уменьшить свое налоговое бремя, а простонародье не желает более подвергаться эксплуатации, ибо на востоке появилась страна, народ которой сверг своих угнетателей, и многие мадьяры со всей пролетарской яростью поучаствовали в тех кровавых событиях.

– Под политической силой, укрощающей алчность буржуазии, вы подразумеваете так любимых вами большевиков? – с мрачным выражением лица сказал он. – Но не получится ли так, что в самом ближайшем времени вам придется укрощать уже их стремление разрушить старый мир до основания. Люди, которые стремятся к полному уничтожению государства, обычно не собираются ничего строить взамен… – Сделав паузу, регент добавил: – Впрочем, я понимаю, что вести с гостем политические дискуссии под открытым небом – это предел невежливости с моей стороны. Поэтому прошу проследовать за мной. Гораздо удобнее обсуждать эти вопросы в моем рабочем кабинете…

Сергей Иванов, подняв глаза на светлеющее на глазах небо, сказал:

– Скоро утро, герр Миклош, и я надеюсь, что оно будет добрым. Впрочем, идемте. Пора заканчивать с этим делом.

 

* * *

 

Июля 1942 года. 5:20

Венгрия, Будапешт