Полукруглый отличник Шурик Мышкин вполне может стать потомственным, абсолютно круглым отличником, но по ряду причин мечтает стать обыкновенным троечником

 

Когда в дневнике у Шурика Мышкина среди пятёрок оказывалась четвёрка, его мама в невероятном ужасе восклицала:

– Ты вырастешь недоучкой!

И восклицала она это в таком невероятном ужасе, словно хотела сказать, что из‑за единственной несчастной четвёрки её сын, тихий, скромный, старательный, предельно послушный, вырастет убийцей‑рецидивистом.

Папа нервно ворчал:

– С этаким прохладненьким отношением к учёбе ничего путного из тебя не получится.

И папа ворчал так нервно, словно был убеждён, что из‑за одной случайной четвёрки его сын, тихий, скромный и т. д., после школы станет, по крайней мере, взломщиком‑рецидивистом.

Дедушка говорил наиназидательным тоном:

– Тебе, внук мой, следовало бы твёрдо помнить, что в нашей семье все всегда были только круглыми отличниками. И ты вполне можешь, ты просто обязан, следуя семейным традициям, быть потомственным, абсолютно круглым отличником.

И дедушка говорил таким наиназидательным тоном, словно его внук, тихий, скромный, старательный и т. д., будет в каждом классе по два‑три‑четыре года сидеть.

В ответ Шурик виновато вздыхал и молчал. Был он маленького роста, со взъерошенными волосами, чем‑то похожий на озабоченного воробышка. Он даже и не ходил, а подпрыгивал почти при каждом шаге и часто останавливался задумчиво склонив голову набок.

Никому он в этом не признавался, но в глубине души никак не мог понять: почему нельзя хотя бы изредка получать четвёрки?

Что в этом страшного?

А ведь в школе ему буквально каждый день и по нескольку раз напоминали:

– Эх, Мышкин, Мышкин, ты вполне мог бы стать абсолютно круглым отличником!

И доходило до того, что Шурик видел себя во сне круглым, словно мяч, и уже не ходил, а перекатывался, а двоечники с троечниками в диком восторге играли им в футбол!

А вот самому Шурику Мышкину играть в футбол папа и мама с дедушкой не разрешали. Он должен был беречь силы для учёбы.

Вы, уважаемые читатели, удивитесь, и я вас очень хорошо понимаю: а почему, собственно, Шурику Мышкину и не стать абсолютно круглым отличником? Если он уже полукруглый? Тогда бы всё от него, как говорится, отстали. Сейчас же ему доставалось больше, чем любому троечнику или даже двоечнику.

Троечнику – что? Намекают ему, конечно, чтобы он не забывал, что существуют на свете и четвёрки, не говоря уже о пятёрках. Намекать‑то намекают, но в общем‑то все лишь о том думают, как бы он с троек куда пониже не скатился.

У двоечника же забот и того меньше. Никаких забот у него просто нету! Тю‑тю! Кто‑то о нём беспокоится, а он знай себе, извините за выражение, круглого дурака валяет. Не его это дело – успеваемость поднимать. ДВОЕЧНИК ОТ ВСЕХ БЕСПОКОЙСТВ ОБ УСПЕВАЕМОСТИ, можно сказать, НАЧИСТО ИЗБАВЛЕН.

Одна забота у него только и осталась – как бы веселее побездельничать.

Лично его, двоечника, давным‑давно не ругают хотя бы потому, что занятие это – совершенно бесполезное.

Он ведь в классе, да и во всей школе, вроде бы как посторонний. Кого‑то там критикуют за низкую успеваемость, и здорово критикуют, так здорово критикуют, что двоечнику иногда этих людей, которых критикуют, очень искренне жаль.

И если бы у него, у двоечника, была совесть нормальных размеров, он вполне бы мог сделать следующее почти официальное заявление:

– Во‑первых, никого ко мне впредь не прикрепляйте. Никого больше из‑за меня не критикуйте. Во‑вторых, припугните вы меня самым серьёзнейшим образом. Меня лично припугните. Чтоб я хоть раз в жизни почувствовал хотя бы малюсенькую, прямо‑таки микроскопическую, ответственность за свое безответственное отношение к учёбе. Издайте, например, строжайший приказ: опытных двоечников, которые упорно не желают учиться по‑человечески, из школы исключить. Да, да! И без лишних долгих разговоров. И пусть идут куда хотят. На все четыре стороны. Тут‑то мы, двоечники, за ум и возьмемся, тут‑то мы и призадумаемся и даже – испугаемся. Не все, может быть, но большинство… А сейчас нам просто неинтересно учиться лучше, чем на двойки. Зачем? Не мы же за себя отвечаем, а кто‑то другой. Мы‑то знаем, что нас как минимум до восьмого класса, прямо скажем, за уши из класса в класс будут перетягивать.

Словом, уважаемые читатели, вы и сами, без меня знаете: жизнь у троечников и двоечников, если они к ней привыкли, не такая уж трудная.

Зато уж бедному полукруглому отличнику, который мог бы стать абсолютно круглым, не дают покоя.

Вот я и приступаю к краткому изложению тяжелейшей жизни Шурика Мышкина.

Многое в ней вас поразит, а кое от чего вы содрогнетесь.

Да, да, вы только вдумайтесь, уважаемые читатели: ЕГО ЗАСТАВЛЯЛИ УЧИТЬСЯ ДАЖЕ ПО ВОСКРЕСЕНЬЯМ, ДАЖЕ ВО ВРЕМЯ ЛЕТНИХ КАНИКУЛ, не говоря уже о весенних и зимних! Он, горемыка, ежедневно весь год решал задачи и примеры, писал диктанты, зубрил все учебники подряд.

Над его столом – это в каникулы‑то! – висело расписание уроков и внеклассных занятий, которые по очереди вели папа, мама и дедушка.

Был дома и специальный звонок, которым оповещали о начале и конце уроков!

Несчастный Шурик Мышкин вёл домашний дневник, получал отметки в домашнем журнале, выпускал стенгазету «Голос круглого отличника», сам с собой соревновался. Его поведение обсуждали на собраниях. В семье работал педсовет.

И всё‑таки не мог Шурик Мышкин стать абсолютно круглым отличником! Никак не мог, сколько ни старался! Потому что во взъерошенной его голове давным‑давно всё стало постепенно епрепуытваьтяс.

И то здесь, то там,

то ещё где‑нибудь –

четвёрка!

Горе‑то дома какое ужасно страшное!

Дедушка необычайно сокрушался:

– В кого ты такой уродился? У нас в семье все всегда были круглыми отличниками! В кого же ты такой Анормальный, то есть НЕнормальный?

– Да, да, в кого?!?! – потрясающе громко рыдая, вопрошала мама. – Я никогда и понятия не имела, что такое четвёрка!

– Обо мне и говорить нечего! – очень, почти предельно раздраженно восклицал папа. – Я просто ума не приложу, чего тебе, Шурик, ещё надо! Тебе же созданы все условия для абсолютно отличной учёбы! Для тебя даже пищу готовят специальную, такую, какая, на наш взгляд, должна способствовать твоему быстрейшему абсолютному округлению. Я убеждён, что никто не занимается учёбой столько, сколько ты. Я уверен, что никто из родителей не уделяет учёбе своего ребенка столько внимания, сколько мы. А в результате – что? Что мы имеем в результате?

– В результате за диктант четвёрка! – Мама не смогла сдержать очень громких рыданий. – Написал слово «ВРАЧЬ». Да, да, с мягким знаком! – И её очень громкие рыдания ещё более усилились.

– Он, видимо, разболтался, – нервным голосом высказывал предположение дедушка. – Внутренне разболтался. Делает вид, что занимается учёбой, а сам думает о чем‑то совершенно постороннем. Или вообще ни о чём не думает. Или другой вариант, более прискорбный: он – тупица.

– Ну знаете, папа! – возмущался папа. – В нашей семье, как вам должно быть известно, тупиц не встречалось!

– В нашей семье тоже все были очень развиты, – недоуменно говорила мама. – Не знаю, не знаю, ничего не понимаю! Столько внимания! Столько заботы! Я ведь даже уроки физкультуры с ним вела, только на шведскую стенку не лазала.

– Итак, подведём пока сугубо нерадостные итоги, – мрачно и торжественно произносил папа. – Пусть Шурик сам сформулирует, чего ему не хватает для того, чтобы стать потомственным абсолютно круглым отличником.

Шурик виновато вздыхал и молчал, склонив взъерошенную голову набок.

– Сознайся хотя бы в том, – папа начинал очень нервничать, – что ты, сын, предельно недостаточно внимателен.

– Может быть, – еле слышно лепетал Шурик, предварительно вздрогнув.

– Вот видите! – горько радовался папа. – А почему ты недостаточно внимателен?

Шурик виновато вздыхал и пожимал плечами, опять предварительно вздрогнув.

– Сознайся, – предлагала мама строго, но с долей сочувствия, – сознайся, что ты так до конца и не понял важности, даже необходимости, быть потомственным абсолютно круглым отличником. Отвечай же! Решается твоя судьба.

– Мне никогда ни за что не стать потомственным абсолютно круглым отличником, – два раза вздрогнув, испуганно отвечал Шурик. – Никогда. Ни за что.

– По‑че‑му?! – хором спрашивали папа, мама и дедушка. – По‑че‑му?!

– Мне не хочется, мне абсолютно не хочется, – втянув взъерошенную голову в плечи, признавался Шурик, предварительно три раза вздрогнув. – Я не понимаю, для чего быть потомственным абсолютно круглым отличником. Мне больше нравится быть полукруглым. Кроме того, у меня в голове давным‑давно всё еперпуатолсь…

– Это как?! Это что?! – в ужасе спрашивала мама.

– Это как?! Это что?! – ужасно недоумевал папа.

– Чего? Чего?! – испуганно удивлялся дедушка. Шурик от сознания собственной виноватости долго вздыхал и отвечал тихо:

– У меня в голове давным‑давно все… пеерупат‑лось… пе‑ре‑пу‑та‑лось. Например, мне часто снится сон, что дважды два пять, а слово «врач» пишется с двумя мягкими знаками – «ВРАЧЬЬ». И ещё мне снится, что в каникулы я свободный человек и играю в футбол.

Должен вам прямо сказать, уважаемые читатели, что разговоры эти ни к чему не приводили, всё продолжалось по‑прежнему.

Но однажды случилось то, что рано или поздно всё равно должно было случиться.

После того как Шурик получил очередную четвёрку, состоялся очередной семейный педсовет. Начался разговор как обычно и продолжался долго, как обычно, и мог бы закончиться, как обычно, то есть ничем.

Однако мама вдруг заявила:

– Больше так быть не может! Не должно быть! Неужели, сынок, ты совсем забыл, что абсолютно отличная учёба – это путь к знаниям, дорога в большую научную жизнь? Я вижу тебя великим ученым!

– А я – врачом! – горячо воскликнул дедушка. – Обыкновенным участковым врачом! Замечательным специалистом! Как только у меня вот здесь заколет, я немедленно вызываю внука и…

– Нет, нет, нет и нет! – очень категорически запротестовал папа. – Если у вас, папа, заколет вот тут, мы действительно вызовем обыкновенного участкового врача. Но это будет не наш сын и не ваш внук. Шурик же пойдёт по моим трудовым стопам. Он будет выдающимся счетным работником. Нет, нет, нет и нет, не таким бухгалтером, как я! Он будет работать на уникальнейших счетно‑вычислительных машинах!

– Он будет ученым! – совершенно твёрдо сказала мама.

– Он будет участковым врачом! – ещё тверже сказал дедушка.

– Он будет выдающимся счетным работником! – скомандовал папа.

Шурик виновато молчал, так виновато, словно был не полукруглым отличником, а самым распоследним двоечником, которого вот уже несколько лет не могут перетащить в следующий класс.

– Возникает естественный вопрос, – предельно недовольно и совершенно обиженно произнес дедушка. – А кем же ты, внук, собираешься стать? Ученым, врачом или электронным бухгалтером? Отвечай! Мы должны быть в курсе твоих желаний!

– Мне хочется быть шофером, – тихо, ласково и виновато отвечал Шурик, – чтобы уезжать из дому далеко‑далеко, надолго‑надолго. И ещё я хочу быть футболистом. Это так замечательно!

Мама, шатаясь, подошла к сыну, взяла его за взъерошенную голову обеими руками, поцеловала в лоб, словно прощалась с ним навсегда, отошла к окну и заплакала горько‑горько‑горько.

Но Шурик не успел даже пожалеть её, потому что папа быстро пробежал по комнате, кому‑то грозно приказывая:

– Не возражать! Не возражать! Не возражать! – Он остановился, убедился, что никто ему возражать и не собирается, сказал всё так же грозно: – Ошибка заключается в том, что у нас в семье плохо поставлена воспитательная работа с единственным сыном.

– И с единственным внуком, – уточнил дедушка.

– Предлагаю, категорически предлагаю, – возбужденно продолжал папа, – организовать ряд мероприятий, направленных на расширение кругозора нашего сына и вашего внука, папа. Надо провести для него встречи с интересными людьми, передовиками производства, ветеранами труда, словом, с лучшими представителями самых разнообразных профессий, кроме, конечно, шоферов и футболистов. Мы составим подробный план, обсудим и утвердим его на заседании нашего семейного педсовета и приступим к выполнению. Кто – за? Кто – против? Кто – воздержался? Принято единогласно. Шурик, ты согласен?

Шурик громко и виновато передохнул и ответил:

– Нет. – Он отрицательно помотал взъерошенной головой. – Я ничего не понял из того, что вы сейчас тут говорили. Ведь никто, кроме меня, в каникулы не учится. Встречи с интересными людьми у нас бывают и в школе. И всё равно я мечтаю стать шофером и футболистом.

В наступившей тишине было слышно, как падают и разбиваются о стол большие капли маминых слез.

– Успокойся, дорогая, – нервно попросил её папа. – Не обращай на его слова особого внимания. Наша задача остаётся прежней: воспитывать, воспитывать и воспитывать! Если воспитание не даст положительных результатов, займемся перевоспитанием!

– Может быть, он всё‑таки имеет претензии к питанию? – сквозь крупные слёзы спросила мама. – Сынок, тебе не хватает калорий, да?

Шурик вздохнул совсем уж очень жалобно:

– Но абсолютно круглого отличника из меня никогда и ни за что не получится… Я обыкновенным учеником хочу быть! – довольно резко и несколько громко крикнул он. – Нормальным я хочу быть! Как все!

– Достукались, – мрачно заключил папа. – До‑вос‑пи‑ты‑ва‑ли! Это крах наших совместных педагогических усилий. Полный крах!

Шурик молчал.

Мама молчала.

Молчал папа.

Молчал дедушка.

Все молчали.

Конечно, главного Шурик родителям и дедушке не сказал: жалел их. А главное заключалось в том, что ему давным‑давно просто‑напросто не только надоело, а ОПРОТИВЕЛО учиться. Он, если так можно выразиться, ПЕРЕучился, ПЕРЕстарался, ПЕРЕслушался, ПЕРЕзубрил и т. д. и т. п.

Ведь сколько он ни старался, вместо слов ободрения, он слышал одно и то же:

– Эх, Мышкин, Мышкин, ты же можешь учиться лучше!

«Конечно, могу! Могу, конечно! – хотелось крикнуть в ответ на эти слова Шурику. – Только отстаньте от меня хотя бы на недельку! Всего на семь денечков! Дайте мне хоть недельку пожить по‑человечески! Побегать сломя голову разрешите! Один раз можно мне синяк под глаз заработать? Штаны хоть раз порвать можно? Я ещё никогда по лужам досыта не бегал! Я ещё ни разу вдоволь в футбол не поиграл! Буду я вам только пятёрки получать, только отстаньте от меня хотя бы на семь денечков!»

Никто и не подозревал, что в маленьком, взъерошенном, похожем на озабоченного воробья Шурике с каждым днём всё сильнее крепло желание стать САМОСТОЯТЕЛЬНЫМ.

Шурику хотелось быть бойким,

смелым,

шустрым,

вертким,

сообразительным,

ловким,

весёлым!

ШУРИКУ ХОТЕЛОСЬ ЖИТЬ! Даже когда он сидел смирнехонько, всё внутри его пело‑распевало, крутилось‑вертелось, ликовало‑буянило! И сколько ни пытался Шурик унять себя, ничего из этого не получалось. Каждую минуту он ждал, что вот‑вот сорвется с места и запрыгает, засмеется, а может, и песенку споёт прямо посреди урока!

Песенку посреди урока он не спел, но кое‑что натворил. Вызвали его как‑то к доске решать задачу, в которой дружно и здорово запутались троечник и двоечница. Шурик тоже быстро и здорово запутался, потому что в его взъерошенной голове всё давным‑давно ерепуапатлось!

– Ну, Мышкин, Мышкин, не может быть! – поразилась учительница. – Соберись, вникни, подумай!

Но ни собираться, ни вникать, ни думать полукруглому отличнику не хотелось. Не хотелось и – все!!!

– Не тяни ты резину, – шепнул ему троечник, – и так надоело у доски торчать. Решай давай по‑быстрому.

– Мышкин, Мышкин, что с тобой? – опять поразилась учительница. – Ты уже в таблице умножения путаешься! Вот здесь – смотри! Сколько будет семью шесть?

– Тринадцать с половиной! – весело и наобум ответил полукруглый отличник. – Или половина с тринадцатью!

– Да сорок два, – пробурчал троечник, – даже я и то знаю.

И двоечница закивала головой: дескать, я тоже такого же мнения.

– Эх, Мышкин, Мышкин, интересно мне знать, кто научил тебя таким неумным шуткам, – насмешливо сказала рассерженная и растерявшаяся учительница. – А, может быть, ты запомнил, сколько будет хотя бы дважды два?

– Дважды два? – переспросил Шурик Мышкин и помолчал, всё ещё пытаясь сдержаться. – По‑моему, дважды два будет… пять будет дважды два! – очень весело крикнул он и расхохотался.

Но тут даже никто и не рассмеялся. А троечник и двоечница глаза вытаращили.

– Эх, Мышкин, Мышкин! – горестно воскликнула учительница. – Ты просто хулиганишь, и это, признаться, на тебя не похоже. Не может же быть, чтобы ты, полукруглый отличник, не знал, сколько будет дважды два!

– Я знаю, – с вызовом сказал Шурик. – По‑моему, дважды два будет… пять!

В классе раздался не хохот, а ропот.

Даже двоечница не выдержала, гордо выговорила:

– Четыре будет. Это точно.

– Дважды два, – Шурик повысил голос, – будет…

Класс замер, вытянув шеи.

– Пять! – закончил Шурик с достоинством.

– Ну, Мышкин, Мышкин… – Учительница с большим сожалением и не меньшим удивлением покачала головой. – Ставлю тебе двойку. Буду разговаривать с твоими родителями. Надо выяснить, что же это такое с тобой происходит.

После уроков Шурик впервые в жизни не пошёл домой, а отправился куда глаза глядят, искал лужи, топал по ним, долго бегал за поливочной машиной, вымок весь и, лишь когда замёрз, вспомнил, куда ему идти полагается.

Что же произошло дома, вы, уважаемые читатели, и представить себе не можете!

Пока Шурик снимал грязные ботинки и мокрую одежду, дедушка восемь раз протер очки, чтобы получше разглядеть эту невероятнейшую картину. А вернее, дедушка просто‑напросто не верил своим очкам. Обескураженный увиденным, он слова вымолвить не мог.

– А я двоечку схватил! – радостно сообщил Шурик. – В таблице умножения перезапутался. Не мог сообразить, сколько будет дважды два! Я думал, что пять, а оказалось, что нет!

И на это дедушка от растерянности ничего не мог выговорить. И Шурик впервые в жизни был предоставлен самому себе. Он не стал мыть руки. Он не стал есть суп и котлеты с кашей. Он, как говорится, навалился на компот и торт. Замечательно пообедал!

И лишь тогда дедушка спросил, убедившись, что очки не врут:

– Что случилось? Ты не болен?

Уж не знаю, где Шурик слышал такое выражение, но ответил:

– Я здоров как бык!

Это он‑то? Похожий на воробышка?

– Допустим, допустим и ещё раз допустим, – дедушка всё никак не мог прийти в себя. – Но почему ты весь грязный и мокрый? И как ты мог забыть, сколько будет дважды два? В детстве я видел в цирке обыкновенного петуха, так он, самый обыкновенный петух, знал наизусть почти всю таблицу умножения! Пе‑тух!

– Но ведь я, дедушка, не пе‑тух! – весело возразил Шурик. – Я самый обыкновенный мальчишка! Сейчас я иду бе‑гать! Все нормальные люди после школы отдыхают!

Тут дедушка, приготовившийся проводить с внуком диктант, до того растерялся, что даже не сделал ни малейшей попытки удержать внука, сидел и яростно протирал очки, словно они были во всем виноваты.

Шурик вволю набегался, досыта наигрался в футбол, подрался, и очень удачно: первый раз в жизни заработал синяк под левый глаз!

Дома его встретила, как писали в старинных романах, гробовая тишина.

Папа молчал.

Молчала мама.

Дедушка молчал.

И Шурик ничего не говорил.

Все молчали.

Наконец папа довольно нервно сказал:

– Я наблюдал с балкона за твоим сверхбезобразным поведением. Объясни нам: что с тобой происходит?

– Со мной произошёл синяк! – гордо и чуть хвастливо ответил Шурик. – И ещё со мной произошла двоечка! А вас, мама и папа, вызовут в школу! Вам здорово попадёт! Родителям всегда здорово попадает за двойки!

– Надо немедленно принимать меры! – очень взволнованно предложил дедушка. – Ведь происходит что‑то уму непостижимое!

– Прежде чем предпринимать какие‑нибудь меры, – мрачно и грозно сказал папа, – надо точно сформулировать, что же случилось с нашим сыном, жена, и с вашим внуком, папа. Слушаем тебя, виновник наших несчастий.

– А что особенного? – совсем искренне удивился Шурик. – Троечник и двоечница не могли решить задачу. И я не мог. А потом я бегал по лужам, играл в футбол! Я дрррррался! Как все мальчишки! Я не хочу быть пе‑ту‑хом, который только то и знает, что таблицу умножения!

Когда разобрались, при чём тут петух, мама возмущённо произнесла:

– Как все мальчишки! Что значит – как все мальчишки? Неужели сегодня все мальчишки вернулись домой с двойками и с синяком под левым глазом? Ты полукруглый отличник, который обязан стать потомственным абсолютно круглым…

– Не‑е‑е‑е‑е… стану! – тихо, еле слышно выкрикнул Шурик, предварительно вздохнув семь раз. – Ни за что не стану! – уже громко повторил он и ещё громче добавил: – Ни‑ког‑да!.. А если и стану, то лишь тогда, когда сам, лично захочу! – Он тут же пожалел растерявшихся родителей, особенно дедушку, и сказал: – Дайте мне пожить, как нормальные мальчишки живут, и, быть может, я захочу стать потомственным абсолютно круглым отличником. А сейчас я просто хочу есть.

Накормить‑то его, конечно, накормили, но ел Шурик без всякого удовольствия: ведь весь семейный педсовет не сводил с него осуждающих, очень скорбных взглядов.

– А я понял! – вдруг радостно воскликнул дедушка. – Я понял, что такое происходит с моим внуком и вашим сыном! Он попал под чье‑то вредное и не менее дурное влияние!

Шурик отрицательно покачал взъерошенной головой, помолчал, вздохнул виновато пять раз и ответил:

– Я наконец‑то попал под свое собственное влияние.

– Можешь идти, – повелительным тоном разрешил папа, – а мы проведём срочное заседание семейного педсовета. Мы не покинем тебя, не позволим тебе стать заурядным, то есть обыкновенным тунеядцем. Мы пере – уж будь уверен – воспитаем тебя!

Ночью Шурик долго не мог заснуть. Он впервые думал о том, как же ему жить дальше. Раньше за него думали родители и дедушка, а сейчас ОН ЗАХОТЕЛ СТАТЬ САМОСТОЯТЕЛЬНЫМ, значит, все вопросы – большие, средние и маленькие – ему предстоит решать самому.

Ничего определенного он придумать не мог, потому что не умел думать самостоятельно.

А назавтра он пришёл в школу, впервые в жизни не приготовив домашних заданий. И его, конечно, вызвали. Надо было выучить наизусть стихотворение, а Шурик дома его даже и не читал.

Ура! Опять двоечка! Не хотели четвёрочек – получайте двоечки!

– Ну, Мышкин, Мышкин, – совершенно растерявшись, сказала учительница. – Что с тобой? Ты тянешь назад весь класс. Из‑за тебя мы теряем переходящий вымпел за успеваемость! Стыдись, Мышкин!

Между нами говоря, уважаемые читатели, Шурик нисколько даже и не стыдился. Он ничего не мог с собой поделать. Просто ему хотелось бегать, топать по лужам, играть в футбол, иногда драться…

За последнюю четверть он заработал целых три тройки, а за поведение – четвёрку!

Вообразите‑ка себе, уважаемые читатели, что у него творилось дома… Кошмар творился у него дома.

 

ГЛАВА ТРЕТЬЯ