Утрата категории дв.ч. и зват. формы.

В древнерусском языке была особая звательная форма, отличавшаяся от других падежных форм. Правда, такие особые звательные формы выступали лишь в единственном числе и только в словах мужского рода с древними основами на ǒ, ǔ, ǐ и в словах женского рода на а̄ и ǐ, тогда как все остальные существительные имели звательную форму, равную именительному падежу. На протяжении истории русского языка, приблизительно в XIV— XV вв., звательная форма была утрачена, и следoв ее в русском языке не сохранилось. В качестве звательной формы, или обращения, теперь употребляется форма именительного падежа. В литературном языке XIX в. звательные формы выступали в качестве средства стилизации. Ср.: Чего тебе надобно, старче? (Пушкин).

Однако русский язык развил и своеобразную новую звательную форму, представляющую собой нечто вроде усеченного именительного падежа. Речь идет о таких формах, как мам!. Кол'!, пап!, Ван'! и т. д., т, е. о формах слов с окончанием [а] в имен. пад. ед. ч. Возникновение этих форм, как видно, связано с сильной редукцией безударного конечного гласного, приведшей к полной его утрате. Подобные факты никак не связаны в своем происхождении с древнерусской звательной формой и являются новообразованиями, возникшими в живой русской речи относительно позднего исторического времени.

Утрата двойственного числа. Наличие в древнерусском языке единственного, множественного и двойственного числа было унаследовано им от праславянского, в котором эта градация, в свою очередь, была общеиндоевропейским наследством.

Формы трех чисел имели не только существительные, но и иные части речи: прилагательные, местоимения, глаголы. Однако судьба двойственного числа была общей для всего древнерусского языка: оно было утрачено во всей морфологической системе и во всех диалектах.

Утрата двойственного числа и развитие противопоставленности лишь единственного и множественного чисел — это результат развития человеческого мышления от представления о конкретной множественности к абстрактной. Если при наличии единственного, двойственного и множественного чисел говорящий противопоставляет один предмет двум предметам, а два предмета множеству их, то в таком противопоставлении в определенной мере еще сохраняются представления о конкретной множественности (т. е. „один" — это не то, что „два", и тем паче не то, что „много"). Если же в языке есть только единственное и множественное число, то, следовательно, говорящий противопоставляет один предмет любой иной совокупности предметов, будь их два, десять, сто, тысяча и т. д. (т. е. в этом случае „один" — это не то, что „много",— не то, что „не один"). Это и есть абстрактная, а не конкретная множественность.

Понятие двойственности держится в языке устойчиво, и это объясняется тем, что оно поддерживается представлением о парности предметов. Однако с развитием языка это понятие утрачивается, уступая место понятию простой множественности.

В древнерусском языке, как и в иных языках, двойственное число употреблялось при обозначении двух или парных предметов. Существительные в двойственном числе, так же как в единственном и во множественном, изменялись по падежам, однако если в двух последних числах существительные имели достаточно разнообразные падежные формы, то в двойственном числе различались только три такие формы: одна — для имен.-вин. пад.. вторая—для род.-местн. пад. н третья — для дат.-твор. пад.

Кроме того, если в единственном и множественном числе существительные разных древних типов склонения имели разные окончания в одном и том же падеже, то в двойственном эти разные окончания, и то не в полной мере, были лишь в имен.-вин. пад. (ср.: стола, селѣ, поли, сестрѣ, земли, сыны, кости, колеси, матери и т. д.). В то же время в род.-местн. и дат.-твор. пад. окончания для существительных всех склонений были одинаковыми[у] в род.-местн. и [ма] в дат.-твор.

Утрата двойственного числа в древнерусском языке отражается в памятниках с XIII в., причем это находит свое выражение в замене форм двойственного числа формами множественного числа. Как видно, такая замена сначала возникала там, где существительное, которое должно было быть по древним нормам употреблено в двойственном числе, не имело при себе числительного два.

Как можно предполагать, быстрее утрачивались формы косвенных падежей, тогда как форма именительного падежа еще сохранялась. Это находит объяснение в том, что в косвенных падежах не было различия тех форм, какие различались во множественном числе (т. е. совпадали формы род. и местн., а также дат, и твор. пад. дв. ч.). Стремление различить эти формы приводило к необходимости использовать формы множественного числа.

Окончательная утрата двойственного числа — явление сравнительно позднее: предполагают, что это относится к эпохе после образования трех восточнославянских языков, т. е. к эпохе XIV— XV вв.