ГЛАВА IV. Жиль Блас едет в Валенсию и посещает сеньоров де Лейва.

О беседе, которая произошла у него с ними, и о любезном приеме,

Оказанном ему Серафиною

 

Окончательно раздевшись, я лег в постель, но, не чувствуя ни малейшего

желания спать, предался размышлениям. Я думал о благоволении, которым

сеньоры де Лейва платили за мою к ним привязанность, и, глубоко тронутый

знаками оказанного мне расположения, решил посетить их на следующий же

день, ибо мне не терпелось поскорее выразить им свою признательность. Я

также заранее предвкушал удовольствие от свидания с Серафиною; но

удовольствие это было слегка омрачено: я не мог без неприятного чувства

думать о том, что одновременно мне придется выдержать взгляд госпожи

Лоренсы Сефоры, которая, быть может, еще помнила случай с пощечиной и едва

ли будет рада снова меня увидать.

Наконец, разум мой утомился этими противоречивыми мыслями, и я

задремал, а на другой день проснулся уже после восхода солнца.

Вскоре я был на ногах и, весь занятый обдумыванием предстоящей поездки,

наскоро оделся. Я заканчивал свой туалет, когда мой секретарь вошел в

спальню.

- Сипион, - сказал я ему, - перед тобой - человек, собирающийся ехать в

Валенсию. Мне не терпится засвидетельствовать почтение сеньорам, коим я

обязан всем своим скромным состоянием; каждое мгновение отсрочки при

исполнении этого долга как бы упрекает меня в неблагодарности. Тебя, мой

друг, я освобождаю от обязанности меня сопровождать: живи здесь в мое

отсутствие; я вернусь к тебе через неделю.

- Поезжайте, сеньор, - отвечал он, - старайтесь как можно лучше угодить

дону Альфонсо и его отцу: они, по-видимому, чувствительны к преданности и

очень благодарны за услуги, которые им оказывают. Знатные особы с таким

характером настолько редки, что с ними необходимо обходиться возможно

бережнее.

Я приказал оповестить Бертрана, чтобы он приготовился к отъезду, а пока

он запрягал мулов, я пил свой шоколад. Затем я сел в карету,

предварительно внушив слугам, чтобы они смотрели на моего секретаря, как

на меня самого, и исполняли его распоряжения, как мои собственные.

Я добрался до Валенсии меньше чем за четыре часа и вышел из кареты

прямо у губернаторских конюшен; там я оставил свой экипаж, а сам велел

проводить себя в апартаменты дона Альфонсо, которого застал в обществе его

отца, дона Сесара. Я без церемонии отворил дверь, вошел и сказал,

обращаясь к ним обоим:

- Слуги входят к господам без доклада; вот один из ваших служителей,

явившийся засвидетельствовать вам свое почтение.

С этими словами я собирался преклонить перед ними колени, но они этого

не допустили и обняли меня с выражением искренней дружбы.

- Ну, что, дорогой Сантильяна, - сказал мне дон Альфонсо, - съездили ли

вы в Лириас, чтобы вступить во владение своим поместьем?

- Да, сеньор, - отвечал я ему, - и прошу у вас разрешения вернуть вам

обратно эту землю.

- Почему же? - спросил он, - разве она обладает недостатками, которые

вам противны?

- Сама по себе нет, - возразил я. - Напротив, я от нее в восторге.

Единственное, что мне там не нравится, - это необходимость держать

архиепископских поваров и штат прислуги втрое больший, чем мне нужно,

который служит лишь для того, чтоб вводить вас в расход, столь же крупный,

сколь и бесполезный.

- Если бы вы, - сказал дон Сесар, - согласились принять пенсию в две

тысячи дукатов, которую мы вам предлагали в Мадриде, мы удовольствовались

бы тем, чтобы предоставить вам один только омеблированный замок. Но вы

сами отказались от денег, и мы, в виде возмещения, считали себя обязанными

сделать то, что сделали.

- Этого слишком много, - отвечал я ему. - Ваша доброта должна

ограничиться дарованием одного только поместья, которое содержит все, чего

я могу пожелать. Уверяю вас, что независимо от затрат, причиняемых вам

содержанием всей этой челяди на высоких окладах, эти люди для меня

неудобны и стеснительны. Одним словом, сеньоры, либо возьмите назад

поместье, либо дозвольте мне пользоваться им по своему усмотрению.

Я с такой настойчивостью произнес последние слова, что отец и сын,

нисколько не желавшие меня принуждать, наконец, разрешили мне поступать в

моем замке так, как мне захочется.

Я принялся благодарить их за предоставленную мне свободу действий, без

коей я не мог бы быть счастливым, но дон Альфонсо прервал меня:

- Дорогой мой Жиль Блас, я хочу представить вас даме, которой будет

чрезвычайно приятно с вами повидаться.

С этими словами он взял меня за руку и повел в апартаменты Серафины,

которая при виде меня вскрикнула от радости.

- Сеньора, - сказал ей губернатор, - я полагаю, что прибытие в Валенсию

нашего друга Сантильяны приятно вам не менее, чем мне.

- В этом он может быть вполне уверен, - отвечала она. - Время не отняло

у меня памяти об оказанной мне услуге; но, помимо признательности за этот

поступок, я питаю к нему благодарность за все то, что он сделал для вас.

Я заверил сеньору губернаторшу, что уже сверх меры вознагражден за

опасность, которой подвергся вместе с другими ее освободителями,

рисковавшими жизнью для ее спасения, и после обмена взаимными любезностями

дон Альфонсо увел меня из покоев Серафины. Мы присоединились к дону

Сесару, которого застали в зале в обществе нескольких дворян, пришедших к

обеду.

Все эти господа преучтиво со мною раскланялись: они относились ко мне с

тем большей вежливостью, что дон Сесар рассказал им обо мне, как о

человеке, который прежде был одним из главных секретарей герцога Лермы.

Может быть, большинство из них даже знало о том, что именно благодаря

моему влиянию при дворе дон Альфонсо получил валенсийское губернаторство,

ибо все на свете узнается. Как бы то ни было, когда мы сели за стол,

разговор шел исключительно о новом кардинале: одни искренне или притворно

превозносили его до небес, другие ограничивались, если можно так

выразиться, кисло-сладкими похвалами. Я понял, что они этим способом

пытались побудить меня пространно рассказать о его высокопреосвященстве и

позабавить их за его счет. Я охотно высказал бы свое мнение, но

попридержал язык, чем произвел на все общество впечатление весьма

осторожного малого.

После обеда гости разошлись по домам, чтобы предаться отдохновению, а

дон Сесар с сыном с той же целью заперлись на своей половине. Я же,

снедаемый любопытством посмотреть город, красоту коего мне так часто

расхваливали, вышел из губернаторского дворца с намерением прогуляться по

улицам. У дверей я встретил человека, который подошел ко мне и сказал:

- Позвольте приветствовать вас, сеньор де Сантильяна.

Я спросил, кто он такой.

- Я - камердинер дона Сесара, - отвечал он. - Мне довелось служить у

него в лакеях в те времена, когда вы были управителем; каждое утро я

приходил свидетельствовать вам свое почтение, и вы очень меня жаловали.

Помните ли вы, как я однажды сообщил вам, что деревенский фельдшер из

Лейвы тайно пробирается в комнату сеньоры Лоренсы Сефоры?

- Я этого не забыл, - отвечал я. - Но, кстати, об этой дуэнье... Что с

ней сталось?

- Увы! - промолвил он, - после вашего отъезда бедная женщина впала в

тоску и умерла, оплакиваемая более Серафиной, чем доном Альфонсо, который,

по-видимому, был не очень тронут ее смертью.

Сообщив, таким образом, о печальной кончине Сефоры, камердинер дона

Сесара извинился, что задержал меня, и предоставил мне продолжать путь. Я

не мог удержаться от вздоха при воспоминании о несчастной дуэнье; умиляясь

ее участью, я винил себя в ее смерти, позабыв о том, что ее следует скорее

приписать раку, нежели моей неотразимости.

Я с удовольствием осматривал все, что казалось мне достопримечательным

в этом городе. Мой взгляд был приятно поражен как мраморным дворцом

архиепископа, так и великолепными портиками биржи; но замеченный мною

издали большой дом, куда входило много народа, всецело поглотил мое

внимание. Я подошел ближе, чтобы узнать, почему туда стекается такое

множество мужчин и женщин. Вскоре я был вполне осведомлен, прочитав

следующие слова, начертанные над входом золотыми литерами на черной

мраморной доске: "La posada de los representantes" (*184). Комедианты на

афише объявляли, что сегодня они в первый раз будут играть новую трагедию

дона Габриэля Триакеро (*185).