Новые персонажи на сцене и за сценой

 

А о том, что количество трофеев было весьма велико, я стал узнавать весьма скоро. Кажется, уже на четвёртый день она решила поведать мне о своих трудностях.

– Знаешь, я хочу с тобой посоветоваться. Видишь ли, есть человек, который меня любит.

Меня это заявление нехорошо так царапнуло. Но, с другой стороны, я готов был посочувствовать несчастному. Она же продолжала:

– Этот человек – уже взрослый. Я не могу сказать, кто он. Он женат, у него есть ребёнок, но он любит не жену, а меня. Он меня провожает домой, дарит цветы. А однажды даже стоял на коленях. Как мне быть?

Ну что бы вы ответили на такой нелепый вопрос? Я, по своему обычаю, исходя не из своих интересов, а из общих соображений, сказал:

– Я думаю, тебе самой надо определиться. И тогда тот, кто почувствует твёрдый отказ, по-мужски отойдёт в сторону.

Тогда я ещё, по наивности, полагал, что нас с ним – только двое, и, как следует из вчерашнего дня, предпочтение, без всяких сомнений, отдано мне.

– Но мне его жалко. Он так страдает. Я боюсь, он что-нибудь с собой сделает.

– Таня, ну что ты хочешь? – Чтобы я сказал: «Выходи за него замуж»? Ну, выходи за него замуж! – начал я терять терпение. – Впрочем, нет: я этого не говорил! Это было бы ужасно! Для меня.

Она понимающе чмокнула меня в щёку.

– Ты никому не скажешь, да? Так вот, Тот Человек (потом она его только так и называла: «Тот Человек») работает на кафедре гистологии. Ассистент. Знаешь, я ведь хожу в кружок на этой кафедре. Там все такие милые лапочки, и ко мне хорошо относятся. Некоторые даже пытались ухаживать. Но Тот Человек быстро это пресёк.

Ну и так далее – опять повествование про Того Человека, какой он умный, несчастный и благородный. А вообще, и тогда, и в течение последующего года я много понаслышался от Л. о кафедре гистологии, точнее, о её сотрудниках. И когда через 24 года я неожиданно для себя окажусь профессором на этой кафедре, застану многих из тех, о ком говорила Татьяна.

 

Затем в рассказах Татьяны появился ещё один страстный поклонник.

­– У нас староста группы – маленький урод, Юрка Н. Так, представляешь, он мне прохода не даёт, всё жениться предлагает. А как он может жениться? Я была у него дома: так там народу – не пройти. А какие дети от него будут – такие же маленькие уроды?

А вообще, я скажу, – продолжала она, – мне вот уже 21 год. Мои многие подруги беременные ходят. А я одна, как дура, небеременная!

Меня от этих разговоров бросало то в жар, то в холод.

На какой-то миг у меня мелькнула мысль, что она всё выдумывает. Но уже следующий день показал: нет – скорее, она далеко не обо всём ещё поведала.

В тот день я выбрался на пляж чуть пораньше, ещё при солнце. Мы с Татьяной загорали, когда на берегу вдруг появился одетый парень с вещевой сумкой. Он покрутил-покрутил головой, нашёл, что искал, и быстро двинулся в нашем направлении.

Татьяна подняла голову, вгляделась и ахнула:

– Мишка! И здесь достал! Я же не разрешила ехать за мной!

Так нестандартно обнаружился ещё один поклонник – Мишка К., бывший её одноклассник, – который преследовал Татьяну с тем же предложением руки и сердца, что и маленький урод Юрка Н. Ночевать в лагере Мишке не разрешили, и он снял койку в Лермонтовке.

С тех пор до конца смены мы вынуждены были везде ходить втроём. Ситуация довольно идиотская. Я пытался из неё вырваться.

Но потенциальная яма – это потенциальная яма; она оказалась очень глубокой. Память о безоблачных и счастливых первых трёх днях знакомства сопротивлялась всяким резким движениям. К тому же, тонущему в болоте никакие резкие движения не помогают: всё равно его засасывает всё глубже и глубже. Вот так засасывало и меня. За волосы себя всё же не вытащишь.

Так что со временем мы с Мишкой стали относиться друг к другу, как товарищи по несчастью. Он мне даже всю свою историю рассказал. Но от всего этого менее идиотской ситуация не стала.

С Мишкой втроём мы ехали и домой. Маме, встречающей на вокзале, я был вынужден соврать, что Мишка – двоюродный брат моей подруги Тани Л. Правда, мама не очень поверила этой наивной версии: на такие вещи у неё был прекрасное чутьё.

 

Но, боже мой, до возвращения ещё надо было дожить! А дожить становилось с каждым днём всё трудней. Потому что у нашей Тани (уже – «нашей»!) начали появляться новые страстные поклонники – из числа внутрилагерного контингента. Количество их возрастало лавинообразно.

Какое-то время к палатке Татьяны регулярно наведывался мой однокурсник, земляк (тоже из Пушкино) и тёзка Николай Н. Я не думаю, конечно, что там разыгрывались сцены, подобные той, что была с моим участием, но муки мои были необыкновенны.

Потом приехал к друзьям какой-то уже достаточно взрослый товарищ по фамилии С-в, очень обаятельно спел перед танцами несколько песен (в том числе «Эх, пане, панове!») и на весь оставшийся вечер ангажировал Татьяну. А когда она задорно танцевала, поражающая сила её женственности возрастала ещё втрое.

Смотреть на это у меня не было сил. Моё лицо ясно выражает мои чувства – это констатировала ещё Лариса К. Заметил это даже и С-в: в перерыве между танцами подошёл ко мне и сказал что-то ободряющее.

Я не выдержал и ушёл на море. Подумать о том, что происходит. Помните, я уже говорил в середине этой главы, что порой у меня возникала такая потребность?

Вот тогда-то я и сочинил стихотворение № 42. Взятое вне контекста обстановки, оно мне не нравилось: в «Стихах периода застоя» я поместил его в последний, четвёртый, эшелон. Но сейчас оно будет к месту – настолько, что, вопреки своему обыкновению, приведу его полностью:

 

                       «Отчего у меня и на море –

                        Тот же быстрый и пьяный шаг,

                         Снова бешенство в диком взоре,

                         Снова яростный шум в ушах?!

                          То, что рвалось везде и всюду,

                           Обрывается снова здесь,

                          И мешаются вновь минуты

                          В ту же горькую злую смесь.

                           И отчаянье – всё больнее,

                            Сумасшедшая дрожь – сильней!

                           Я кляну себя, я жалею –

                           Что опять – посреди людей!          

                           … Ах, не надо со мною спорить:

                            Верно, всё не известно вам;

                             Я дотронусь пойду до моря,

                             Помолюся своим богам.»                        

 

Мои страдания Таню только раздражали. Она не порывала со мной, но не очень-то и держалась меня. Ей казалось вполне естественно, что все её любят; ей нравилось это, и мои претензии на монополию вызывали у неё протест.

Просто удивительно, как в такой обстановке и в таком состоянии я мог выполнять обязанности художника, успешно играть в шахматы и бегать по 12 километров.

Не менее удивительно, как затем, в субординатуре на кафедре патанатомии, я не потерял в депрессии своё лицо, а, наоборот, запомнился всей кафедре минимум лет на десять. Как сумел довести эксперименты на кафедре биохимии до логического конца. Как сохранил уважение деканата – настолько, что на выпускном вечере мне доверят нести знамя факультета.

Это удивительно потому, что весь этот год, весь мой шестой курс, я по-прежнему, если не ещё больше, буду отравлен страстью к Татьяне Л. и совершать всевозможные безумства!

… Но тогда, возвращаясь в конце августа 1973 г. из «Сеченовца», я надеялся, что в Москве как-то всё определится и успокоится.

 

Глава 2 3. ШЕСТОЙ КУРС: