Махматные истины высшего порядка

 

Рассмотрим следующую шахматную задачу[83]. Мат белыми в два хода.

 

 

Эта задача была недавно опубликована в Boston Globe и привлекла мое внимание, поскольку я был уверен, что доказана невозможность поставить мат одиноким конем (и королем, конечно). Я ошибался: как недавно заметил в письме ко мне Дэвид Мусяловски, доказано, что нельзя поставить мат, если на доске остались только король противника и ваши король и конь. Тот факт, что утверждение о невозможности поставить мат одиноким конем и королем не является шахматной истиной, представляет собой шахматную истину высшего порядка.

Традиционно философия считается априорной дисциплиной наравне с математикой или хотя бы опирается на априорную методологию, и это имеет свои плюсы и минусы. С одной стороны, это позволяет философам не просиживать часами в лаборатории и не проводить полевых исследований, а также не требует от них знакомства с техниками сбора данных, статистическими методами, географией, историей, иностранными языками, эмпирической наукой и прочими областями знания, что дает им достаточно времени для оттачивания своих философских навыков. С другой стороны, как часто отмечается, философию можно создать из чего угодно, и это не всегда хорошо. Для молодых читателей, подумывающих о карьере в этой сфере – а я надеюсь, такие среди вас есть, – эта глава послужит предупреждением, что свобода и абстрактность философии могут быть ее слабостями. Для неспециалистов эта глава также станет путеводителем по особенностям и ловушкам философии.

Рассмотрим в качестве образца априорной истины шахматную истину. Люди играют в шахматы – и это эмпирический факт. Существует также множество других эмпирических фактов о шахматах, о том, как люди играли в них веками, как часто они использовали красивые резные фигуры, расставленные на инкрустированных досках, и так далее. Никакое знание этих эмпирических фактов не играет незаменимой роли в установлении априорных истин о шахматах, которых также немало. Вам необходимо знать лишь правила игры. Существует ровно двадцать разрешенных первых ходов (шестнадцать ходов пешек и четыре хода слонов); королем и одиноким слоном – а также королем и одиноким конем – не поставить мат одинокому королю, и так далее. Устанавливать эти априорные истины о шахматах порой непросто. Задача доказать, что в шахматах возможно, а что невозможно, весьма сложна, и ошибки вполне вероятны. К примеру, несколько лет назад компьютерная шахматная программа обнаружила матовую сеть – гарантированную или вынужденную победу, – состоящую из более чем двухсот ходов без взятий. В результате оказалась опровергнута устоявшаяся шахматная “теорема” и пришлось менять правила игры. Ранее ничья (пат) объявлялась после пятидесяти ходов без взятий с каждой из сторон, но после обнаружения этой длинной непрерывной матовой сети, приводящей к победе, правило о пате после пятидесяти ходов стало безосновательным. (До того как компьютеры начали играть в шахматы, никто и представить себе не мог, что такая длинная серия ходов вообще может привести к гарантированной победе.) Все это весьма интересно, и многие умные люди посвятили себя изучению системы априорных шахматных истин[84].

Некоторые философские исследовательские проекты – или проблемы, если вам угодно, – напоминают попытку установить шахматные истины. Существует – и редко обсуждается – набор общепринятых правил, а из этих правил выводятся следствия, которые затем формулируются, выставляются на дебаты и корректируются. Пока все понятно. Шахматы – серьезный и важный человеческий артефакт, о котором написано немало ценных трудов. Однако некоторые философские проекты напоминают попытку установить махматные истины. Махматы во всем похожи на шахматы, только король в них может двигаться на две, а не на одну клетку в любом направлении. Я только что придумал эту игру, хотя и не сомневаюсь, что кто-нибудь уже успел ее изучить и выяснить, заслуживает ли она внимания. Вероятно нет. Вероятно, ее называют иначе. Я не стал задаваться этими вопросами, потому что на них можно найти ответы, но это не стоит моего времени и сил. По крайней мере, мне так кажется. Априорных истин в махматах столько же, сколько и в шахматах (целая бесконечность), и установить их столь же нелегко. Это значит, что если люди действительно займутся установлением махматных истин, то ошибок им будет не избежать, а эти ошибки нужно будет исправлять, что откроет целую новую область априорных исследований, область махматных истин высшего порядка, например:

 

1. Предложенное Джонсом (1989) доказательство махматной истины p несовершенно, поскольку он не учитывает следующей возможности…

2. Утверждение Смита (2002) о несовершенстве доказательства Джонса (1989) предполагает истинность леммы Брауна (1975), которая была недавно поставлена под сомнение Гарфинклем (2002)…

 

И это не игрушки. При установлении махматных истин высшего порядка можно продемонстрировать выдающиеся способности. Здесь уместно вспомнить афоризм психолога Дональда Хебба:

 

Если нет смысла браться за работу, нет смысла и делать ее хорошо.

 

Пожалуй, любой философ сразу вспомнит об идущем в философии споре, участники которого лишились бы работы, если бы неукоснительно следовали завету Хебба, но не стоит и сомневаться, что мы не сумеем принять единогласное решение о том, какие из споров пора прекратить. Вероятно, в нашей широкой дисциплине не найдется такого исследования, которое хотя бы одна школа мысли не считала бы бесполезной растратой гениальности по пустякам. Голосованием ничего решить не получится, а диктаторский подход будет и того хуже, так что пусть цветет вся тысяча цветов. Но не забывайте, что 995 цветов из этой тысячи рано или поздно завянут. Предупреждаю вас: постарайтесь не посвящать ценные годы в начале своей карьеры исследованиям, которые ведутся не слишком долго. Философские поветрия меняются очень быстро, а простое правило не лишено достоверности: чем горячее тема, тем быстрее она выгорает.

Чтобы проверить, не является ли философский проект попыткой установить махматные истины высшего порядка, нужно посмотреть, интересуются ли им специалисты из других областей. Можно ли заставить кого-нибудь, кто не имеет отношения к академической философии, озаботиться вопросом, опровергает ли контрпример Джонса принцип Смита? Кроме того, можно попробовать объяснить концепцию непосвященным студентам. Если они ее не “поймут”, вам стоит задуматься, не идете ли вы в артефактную ловушку вслед за замкнутым сообществом экспертов.

Вот как может работать эта ловушка. Философия в некоторой степени противоестественна, и чем умнее вы, тем больше сомневаетесь, понимаете ли вы ее, “правильно ли все делаете”, есть ли у вас талант к этой дисциплине и даже стоит ли ею вообще заниматься. Подающий надежды студент Джонс, как полагается, не уверен, стоит ли ему обратиться к философии. Заинтересовавшись лекцией профессора Брауна, Джонс решает попробовать себя в этом деле, пишет статью на горячую тему H и получает пятерку у профессора Брауна. “У вас талант, Джонс”, – говорит Браун. Похоже, Джонс только что нашел себе дело жизни. Он начинает изучать правила этой конкретной игры и увлеченно играет в нее с другими молодыми учеными. “Смотри-ка, у нас получается!” – говорят они, подначивая друг друга. Сомнения в допущениях, лежащих в основе теории, подавляются или отбрасываются “чисто теоретически”. Публикуются статьи.

Не рассчитывайте, что одобрение однокурсников или любимых преподавателей поможет вам решить этот вопрос. Все они заинтересованы в том, чтобы исследования продолжались. Они знают, что делать, и добиваются успехов. Такая проблема возникает и в других сферах, причем решить ее порой еще сложнее. Бывает, что экспериментаторы, которые овладевают одной техникой и оснащают дорогую лабораторию всем необходимым для проведения конкретных экспериментов, в итоге заполняют пробелы в матрицах данных, уже не вызывающих ни у кого интереса. Что им делать? Выбросить всю дорогущую технику? Это может стать проблемой. Переквалификация философов гораздо проще и дешевле. В конце концов, наша “подготовка”, как правило, не сопряжена с высокими технологиями. В основном мы учимся ориентироваться в различной литературе и овладеваем техниками, которые уже использовались и проверялись ранее. Здесь стоит избегать такой опасности: вы замечаете, что авторитетный ученый опубликовал неаргументированный или сомнительный довод – любопытная, но не безупречная статья профессора Весельчака кажется вам легкой мишенью, идеальной для первой публикации. Дерзайте. Вы заметили это наряду с десятком других читателей статьи, и вам следует быть осторожным, поскольку к тому моменту, когда вы все сошлетесь друг на друга и ответите на ответы, вы станете экспертом по реакциям на незначительное преувеличение Весельчака. (И не забывайте, что если бы Весельчак не переборщил со смелостью своего заявления, он вообще не привлек бы к своей статье достаточного внимания, а к провокациям склонны не только студенты, мечтающие заявить о себе.)

Некоторым людям достаточно найти группу умных единомышленников, чтобы делить с ними “радость открытий, сотрудничества и согласия”, как однажды выразился в опубликованной лекции философ Джон Остин (1961, p. 123). Этим людям неважно, стоит ли изучения та тема, которой они занимаются вместе. Если же интерес к ней проявляет достаточное количество человек, это само по себе становится феноменом, достойным изучения. Философ Бертон Дребен говорил студентам Гарварда: “Философия – это мусор, но история мусора – это наука”. Однако один мусор важнее другого, и тяжело решить, какой именно мусор заслуживает изучения. В другой лекции, опубликованной в той же книге, Остин (1961) выдал такой исполненный презрения перл:

 

Среди присутствующих на лекции нередко бывают те, кто предпочитает, чтобы вещи имели важность, и теперь специально для них – если таковые есть в этом зале – я сделаю выжимку. [p. 179]

 

Остин был блестящим философом, но большинство подающих надежды философов, которые вращались рядом с ним и, без сомнения, посмеивались над этой ремаркой, исчезли без следа, а их ну очень умные труды по философии обыденного языка (это направление фактически основал Остин) сначала исправно публиковались, а через несколько лет стали намеренно игнорироваться. Такое случалось не раз.

Так что же вам делать? Предложенные мною проверки – посмотреть, можно ли заинтересовать вопросом специалистов из других областей или непосвященных студентов, – дают лишь предупредительные сигналы, но не окончательные ответы. Определенно, существовали – и будут существовать – крайне невразумительные и сложные области философии, исследовать которые стоит, несмотря на то что непосвященные ими не заинтересуются. Я вовсе не хочу препятствовать исследованиям, которые бросают вызов стандартным представлениям об интересном и важном. Напротив, совершая смелые ходы, вы почти всегда сначала будете сталкиваться с недоверием и презрением, но это не повод опускать руки. Я лишь хочу сказать, что не стоит примыкать к какой-либо стороне просто потому, что вы нашли прекрасных попутчиков, которые считают ваши труды по теме столь же важными, сколь важными вы считаете их работы. Возможно, вы все водите друг друга за нос.

 

Процентов хорошего

 

Итак, если закон Старджона работает в философии точно так же, как и в любой другой области, что же я считаю хорошим? Прежде всего, классика стала классикой не без причины. Стандартный набор теорий, которые изучаются в рамках истории философии, от Платона до Рассела, стабильно выдерживает проверку временем, а лучшая литература об этих первоисточниках тоже имеет немалую ценность. Самостоятельно читать Аристотеля, Канта и Ницше без всякой подготовки весьма полезно, но гораздо больше вы получите, если обратитесь за поддержкой к тем, кто всю жизнь занимался изучением философии этих мыслителей.

Не все историки философии ставят перед собой одни и те же цели и руководствуются одинаковыми принципами, и лично я не вижу оснований давать отвод хоть кому-то из них. Некоторые считают, что мыслителей следует помещать в исторический контекст, в котором они писали, а это предполагает, к примеру, изучение науки семнадцатого века, если вы действительно хотите понять Декарта, и политической истории семнадцатого и восемнадцатого веков, если вы действительно хотите понять Локка и Юма, а также, конечно, философии их менее прославленных современников. Зачем изучать неудачников? Причина есть. Я не ценил по достоинству многих художников шестнадцатого и семнадцатого века, пока не посетил европейские музеи и не увидел целые залы второсортных картин тех же жанров. Если вы видите только лучшее – так случается во вводных курсах и ведущих музеях, – вам очень сложно понять, насколько оно хорошо. Чем отличается хорошая библиотека от прекрасной? В хорошей библиотеке собраны все хорошие книги. В прекрасной библиотеке собраны все книги. Если вы действительно хотите понять великого философа, вам придется выделить время на изучение идей его не столь великих современников и предшественников, которые остались в тени настоящих мастеров.

Другие специалисты лишь слегка касаются исторического контекста, в котором работали их герои, и вместо этого показывают, как применить их идеи сегодня. В конце концов, Лейбниц написал “Монадологию” не чтобы создать образчик рационализма семнадцатого века, а чтобы докопаться до истины. Если уж на то пошло, вы не воспринимаете философа всерьез, пока не задаетесь вопросом, прав ли он. Студенты философии – как и профессора – порой забывают об этом и слишком много внимания уделяют навешиванию ярлыков и “выявлению сходств и различий” между теориями, что нередко приходится делать на экзаменах. Бывает, такую цель перед собой ставят целые кафедры философии. Но это не философия, а оценка философии. Вот как я помогаю моим студентам отказаться от этой привычки:

 

Вы раскрыли страшную тайну – скажем, заговор с целью уничтожить статую Свободы или вывести из строя национальную электросеть. Вы изо всех сил стараетесь собрать и упорядочить как можно больше свидетельств, а затем сочиняете письмо, используя все свое красноречие. Вы отправляете копии этого письма в полицию, ФБР, The New York Times и на CNN, а в ответ получаете: “Очередная теория заговора – сколько их расплодилось после 11 сентября!” А еще: “Увлекательное чтиво – и в некотором роде правдоподобное, а детали просто великолепны”. И наконец: “Напоминает Дона Делилло с элементами Пинчона”. А-а-а! Сосредоточьтесь! Я пытаюсь сказать вам правду! Уважайте философа, труд которого вы читаете, спрашивая о каждом предложении и абзаце: “Верю ли я этому, а если нет, то почему?”

 

Помимо истории философии, внимания заслуживают великолепные труды по философии науки – математики, логики, физики, биологии, психологии, экономики, политологии. Работ по философии химии, астрономии, геологии и инженерии почти не существует, однако есть хорошие исследования о концептуальных проблемах, возникающих в этих областях. Есть также этика. В 1971 г. Джон Ролз опубликовал “Теорию справедливости” – выдающуюся работу, которая открыла плодотворную эпоху для философов, подходящих к традиционным вопросам этики с оглядкой на социальные науки, в частности экономику и политологию, но также биологию и психологию. Во многом благодаря Ролзу философы, занимающиеся этикой, вышли на новый уровень и создали множество ценных философских работ, заслуживающих и получающих внимание исследователей других дисциплин, а также политиков и общественных критиков.

Наконец, есть философы, которые далеки от междисциплинарности и лишь косвенно опираются на историю науки, специализируясь на современных проблемах, возникающих в работах других современных философов. Некоторые из их трудов, как я уже заметил, попадают под правило Хебба: если нет смысла браться за работу, нет смысла и делать ее хорошо. Но другие труды прекрасны и ценны. На страницах этой книги я упоминал немало современных философов, а я не стал бы упоминать о них, если бы не считал их идеи достойными внимания, особенно если я утверждаю, что они совершают ошибку. Я также восхищаюсь работой нескольких десятков других философов, но перечислять их поименно я не буду! Несколько раз в своей карьере я полагался на суждение коллеги, который говорил мне не тратить время на работу X, потому что это полная бессмыслица, а позднее оказывалось, что я зря не уделял внимания мыслителю, имеющему ценные идеи, тем самым не позволяя ему вовремя направить мою мысль в нужном направлении из-за неудачного совета. Я прекрасно понимаю, с какой легкостью заинтересованные мыслители могут отказаться от изучения идей философа, который не попадет в мой список, а потому прошу вас считать эту книгу введением в некоторые способы философствования. Если же они покажутся вам бесполезными, используйте их в качестве трамплина для начала собственных исследований вопросов и ответов, которые так долго занимают такое множество мыслителей.

 

 

X.