Компьютерный шахматный марафон

 

Ясно мыслить о детерминизме и свободе выбора чрезвычайно сложно. Если детерминизм реален, существует ли вообще реальная свобода выбора? Если агент, якобы обладающий свободой воли, на самом деле детерминистичен и живет в детерминистическом мире, исключает ли это свободу выбора и случай? Далее описывается насос интуиции, который помогает изучить этот вопрос, взглянув на упрощенный мир – игру в шахматы – в искусственно сконструированном детерминистическом мире: мире работы компьютера.

Допустим, вы установили на свой компьютер две разные шахматные программы и связали их с небольшой управляющей программой, которая заставляет их играть друг с другом партию за партией в потенциально бесконечной серии. Станут ли они играть одну и ту же партию снова и снова, пока вы не выключите компьютер? Вы могли бы настроить программы А и Б таким образом, но в таком случае не узнали бы о них ничего интересного. Допустим, А побеждает Б в этой часто повторяемой партии. На основании этого нельзя сказать, что программа А в целом лучше программы Б или что программа А победит программу Б в другой партии, а повторение одной и той же партии не позволило бы вам узнать ничего о сильных и слабых сторонах каждой программы. Гораздо более информативным стал бы турнир, в котором программы А и Б сыграли бы последовательность разных партий. Организовать его несложно. Если любая из шахматных программ в ходе расчетов обращается к генератору случайных чисел (если, например, она периодически “подбрасывает монетку”, чтобы найти выход из ситуаций, где нет очевидного основания для выбора того или иного действия в процессе поиска удачного хода), то в следующей партии состояние генератора случайных чисел будет иным (если только вы не настроили его перезагрузку), а следовательно, будут рассматриваться другие варианты в другом порядке, что время от времени будет приводить к “выбору” других ходов. В результате вторая партия сложится по-другому, а третья будет отличаться иным образом – и в итоге все партии получившейся серии окажутся уникальны, как снежинки. Тем не менее, если вы выключите компьютер, а затем перезапустите его с той же программой, на ваших глазах развернется точно та же серия не похожих друг на друга партий, поскольку та же самая псевдослучайная последовательность чисел будет определять результаты “подбрасывания монетки” обеими шахматными программами.

Допустим, мы создали такую шахматную вселенную с двумя программами, А и Б, и изучаем результаты серии из, скажем, тысячи партий. Мы найдем множество заслуживающих доверия закономерностей. Допустим, мы установим, что программа А всегда побеждает программу Б в тысяче разных партий. Нам захочется объяснить эту закономерность, а фраза “поскольку программа детерминистична, программа А обречена всегда побеждать программу Б” не удовлетворяет нашего небезосновательного любопытства. Нам захочется понять, что в структуре, методах и диспозициях программы А объясняет ее превосходство в шахматах. Программа А имеет компетенцию или способность, которой не хватает программе Б, и нам необходимо изолировать этот любопытный фактор. Возможно, объяснение следует искать на низком уровне: может выясниться, например, что программы А и Б на самом деле одинаковы и на уровне исходного кода представляют собой идентичные оценщики шахматных ходов, но программа А скомпилирована эффективнее программы Б, а потому может лучше анализировать партию за одинаковое количество машинных циклов. Фактически программа А “думает [о шахматах] ровно то же самое”, что и программа Б, а программа Б “знает” о шахматах все, что известно программе А, но программа А просто думает быстрее. (На серьезном уровне, на шахматных турнирах, игра всегда ведется с использованием часов: не успев сделать все ходы за отведенное время, вы проиграете.) Более вероятно, что превосходство программы А над программой Б потребует объяснения на более высоком уровне – на уровне типичных элементов, которые задействуются в процессе принятия решений в шахматах: представлений шахматных позиций, оценок возможных продолжений, решений о выборе конкретных продолжений и так далее. Таким образом, программа А может корректировать относительную ценность фигур по ходу партии, лучше оценивать шахматные позиции либо раньше или позже прерывать определенные изыскания. Она не “думает то же самое”, что и программа Б, она “думает лучше, а ее мысли сложнее”. (Само собой, она лишь вроде как думает. В отличие от человека она не наделена сознанием.)

Пожалуй, случай будет показательнее, если одна из программ не будет побеждать всегда. Допустим, программа А почти всегда побеждает программу Б и при этом оценивает ходы, используя другой набор принципов. В таком случае закономерность окажется еще любопытнее. Чтобы исследовать этот каузальный вопрос, нам нужно будет изучить историю тысячи разных игр, выявляя прочие закономерности. Без сомнения, их найдется много. Некоторые из них будут характерны для шахмат в принципе (например, высокая вероятность поражения программы Б в любой партии, где программе Б недостает одной ладьи), а некоторые будут специфичны для программ А и Б как конкретных шахматистов (например, склонность Б слишком рано вводить в игру ферзя). Мы выявим также стандартные закономерности шахматной стратегии, например тот факт, что, когда время программы Б истекает, она начинает исследовать оставшиеся узлы дерева игры не так внимательно, как исследует их в такой же позиции при наличии большего количества времени. Иными словами, мы обнаружим множество пояснительных закономерностей – как не допускающих исключений (в нашей серии из тысячи игр), так и статистических.

Такие различимые шахматные закономерности сразу бросаются в глаза на фоне торжества детерминизма, которое с позиции микрокаузальности представляется весьма монотонным. Со своей позиции мы наблюдаем за напряженным поединком двух шахматных программ, но при взгляде через “микроскоп” (при наблюдении за инструкциями и данными, проходящими через ЦПУ компьютера) увидим единственный детерминистический автоматон, работающий единственным доступным ему способом. Предугадать его шаги не составляет труда – достаточно изучить, в каком именно состоянии пребывает его генератор псевдослучайных чисел, а также проанализировать структуру программы и данные. В его будущем нет “настоящих” разветвлений и развилок: все “выборы”, совершаемые программами А и Б, заранее предопределены состоянием компьютера и его памяти. Казалось бы, в таком мире по-настоящему возможным нельзя считать ничего, за исключением того, что на самом деле происходит. Допустим, например, что над программой А в момент времени t нависает зловещая матовая сеть (гарантированная победа, распознать которую порой непросто), но все меняется, когда у программы Б заканчивается время и она прерывает свой поиск важного хода чуть раньше, чем необходимо. Получается, что эта матовая сеть не должна была возникнуть. (Если у нас возникают сомнения, мы можем доказать это, проведя точно такой же турнир в другой день. На том же этапе серии у программы Б снова закончится время, из-за чего ей снова придется прервать свои поиски ровно в тот же момент.)

Что же это значит? Неужели в этом модельном мире ничего нельзя предотвратить и ничего нельзя избежать? Неужели в нем нет ни нападений, ни защит, ни упущенных возможностей, ни пикировок истинной субъектности, ни подлинных возможностей? Следует признать, что наши шахматные программы, подобно насекомым и рыбам, слишком просты в качестве агентов, чтобы быть подходящими кандидатами на обладание морально значимой свободой воли, но детерминизм их мира не лишает их разноплановых талантов и способностей пользоваться имеющимися возможностями. Если мы хотим понять, что происходит в таком мире, мы можем – и должны – обсудить, как их осознанный выбор приводит к изменению обстоятельств, а также что они могут и не могут делать. Если мы хотим выявить каузальные закономерности, чтобы объяснить повторяющиеся мотивы, замеченные нами в тысяче партий, нам нужно всерьез рассмотреть позицию, в соответствии с которой в этом мире действуют два агента, А и Б, пытающиеся обыграть друг друга в шахматы.

Допустим, мы настроим турнирную программу таким образом, что при каждой победе А будет звенеть колокольчик, а при каждой победе Б – раздаваться гудок. Когда мы запустим марафон, наблюдатель, не знающий ничего о программе, заметит, что колокольчик звенит довольно часто, а гудок не раздается почти никогда. Наблюдателю захочется узнать, чем объясняется эта закономерность. Закономерность побед А над Б можно выявить и описать, не принимая интенциональную установку, но она все равно потребует объяснения. Единственным – и верным – объяснением может быть тот факт, что генерируемые А “убеждения” о том, что сделает Б, если… оказываются лучше, чем генерируемые Б “убеждения” о том, что сделает А, если… В таком случае, чтобы найти объяснение, необходимо принять интенциональную установку (см. главы 33 и 42, где приводятся примеры других каузальных связей, которые не поддаются объяснению, пока вы не принимаете интенциональную установку).

Пока все идет хорошо, но эти “решения” и “выборы” кажутся лишь вроде как решениями и выборами. Такое впечатление, что им недостает чего-то, что свойственно подлинной свободе выбора: возможности поступить иначе. Но давайте внимательнее изучим конкретный пример, ведь внешность бывает обманчива. Для этого добавим в нашу турнирную программу третью шахматную программу, программу В. Допустим, программа В лучше программ А и Б и побеждает их почти всегда. Также допустим, что первые двенадцать ходов в паре таких партий в точности повторяются и программа В выигрывает обе партии, побеждая и программу А, и программу Б, но после двенадцатого хода партии идут не совсем одинаково. По завершении партий эксперты приходят к выводу, что программа В с большой вероятностью проиграла бы, если бы 12-м ходом, последним общим ходом обеих партий, программа А или программа Б провела бы рокировку. Рокировка 12-м ходом давала ключ к победе, который не заметила ни программа А, ни программа Б.

Пожимая плечами, разработчик программы А говорит: “Программа А могла бы провести рокировку”. Разработчик программы Б добавляет: “Моя программа, программа Б, тоже могла бы провести рокировку”. Но разработчик программы А прав, а разработчик программы Б ошибается! Как такое может быть? Турнирная программа Т детерминистична, и если мы снова сыграем те же партии в точно том же самом состоянии, ни программа А, ни программа Б не проведет рокировку! Разве разработчик программы А не заблуждается? Не обязательно. Что мы пытаемся выяснить, когда спрашиваем, могла ли программа А поступить иначе? Снова и снова рассматривая в точности такой же случай, мы не получим никакой информации, но рассматривая похожие случаи, мы увидим более полную картину. Если мы выясним, что во многих подобных обстоятельствах в других партиях программа А все же продолжает процесс оценки, замечает плюсы подобных ходов и совершает их, это подтвердит убежденность разработчика, что программа А могла бы провести рокировку.

Как минимум, мы можем обнаружить, что переключение единственного бита в генераторе (псевдо) случайных чисел заставило бы программу А провести рокировку. Допустим, разработчик программы А проанализирует фактическое исполнение программы и выяснит, что в этом случае программа А перестала “думать” на мгновение раньше нужного. (Любая шахматная программа, какой бы прекрасной она ни была, вынуждена в какой-то момент принудительно прерывать свои поиски.) Программа А рассматривала возможность рокировки и начала анализировать ее исход, но время поджимало, а потому программа А обратилась к своему генератору случайных чисел, то есть, по сути, подбросила монетку, и выбрала ход, который сочла лучшим на тот момент – и этим ходом стала не рокировка. Но если бы псевдослучайным числом стала единица, а не ноль, программа А подумала бы над своим ходом немного дольше и в итоге провела бы рокировку. “Просто переключите один бит в случайном числе – и программа А победит!” – заявляет разработчик. Мы же скажем, что в таком случае просчет программы А с рокировкой оказался непредвиденным результатом неудачного обращения к генератору случайных чисел.

Когда мы обратимся к разработчику программы Б, он не сможет подобным образом подтвердить свое заявление, что программа Б могла бы провести рокировку. Программа Б действительно “знает”, что рокировка в сложившейся ситуации допустима, и, возможно, даже некоторое время “рассматривала” возможность рокировки, но выбрать рокировку в этом случае даже не собиралась. Рокировка была для нее сложным ходом – одним из тех ходов, которые в газетных шахматных задачах помечают символом “!”, – и выходила далеко за пределы ограниченных аналитических способностей программы Б. Итак, у нас есть полностью детерминистический мир – программа Т, – в котором программа А могла провести рокировку, а программа Б провести ее не могла. Разница между программами А и Б реальна и объяснима – это разница в компетентности или способностях. Можно сформулировать это очевидно парадоксальным образом:

 

Программа А могла провести рокировку в момент времени t, но во вселенной в момент времени t рокировки произойти не могло.

 

Что дает нам право так описывать ситуацию? Все просто: если мы считаем программу А отделенной от ее непосредственной среды – куда входит и генератор случайных чисел, – то не предопределено, проведет ли программа А рокировку. Это зависит от того, что, строго говоря, находится за пределами программы А. В момент времени t вселенная пребывала в таком состоянии, которое не допускало проведение рокировки программой А, но программа А в этом “не виновата”. Программа Б, напротив, провести рокировку не могла, потому что рокировка была не в ее природе. Чтобы представить, как программа Б проводит рокировку, нам пришлось бы внести слишком много поправок в реальность.

Это полезное открытие – мы нашли различие между тем, что “могли бы” сделать программы А и Б, которое не зависит от индетерминизма. Даже в детерминистическом мире мы видим, что программа А может делать вещи, которые не может делать программа Б, и это различие отчасти объясняет, почему программа А побеждает программу Б. Тот факт, что в этом мире царит истинный детерминизм, а потому программы А и Б могут делать только то, что они на самом деле делают в конкретном случае (и делали бы снова и снова при повторении точно тех же самых обстоятельств), просто не интересен и не имеет отношения к получаемому нами объяснению совершенно объективной и наглядной закономерности: программа А побеждает программу Б.

Шахматная программа не является моральным агентом и не несет моральной ответственности за свой выбор – ее мир абсолютно аморален, и нарушение одного из шахматных правил для шахматной программы просто немыслимо, а следовательно, не требует штрафов. Однако, как мы только что увидели, даже в простом детерминистическом мире компьютерных шахмат мы можем найти реальное и важное различие между программами А и Б. Порой, когда программа А делает глупость или наоборот поступает мудро, мы можем сказать: “Программа А могла бы поступить иначе, но программа Б иначе поступить не могла”. Если вы считаете это ошибкой, “потому что ни программа А, ни программа Б вообще не могли бы поступить иначе, поскольку мир детерминистичен”, ошибку на самом деле совершаете вы.

Способности программ А и Б к шахматам различаются, и то, “могла ли [каждая из программ] поступить иначе”, прекрасно описывает один из аспектов этого различия. Что насчет их моральной компетентности? Когда люди говорят о других людях, поступивших плохо, что “они могли бы поступить иначе”, и используют это в качестве оправдания, чтобы не прощать их, но при этом соглашаются, что другие люди в подобных обстоятельствах не могли поступить иначе, и тоже оказываются правы – это не зависит от того, истинен ли детерминизм. Они указывают на реальное различие в моральной компетентности, которое не зависит ни от индетерминизма, ни от детерминизма, и этим может объясняться различие нашей реакции.

Чтобы лучше понять это, встанем на место программиста, который разработал программу Б. Он хочет узнать, не нашел ли он слабое место программы Б. Вот партия, в которой не проведенная вовремя рокировка стоила программе Б победы; номогла ли программа Б провести рокировку в нужный момент? Если для этого нужно было только переключить один-единственный бит в генераторе случайных чисел, то, возможно, улучшать программу не требуется. В половине случаев в подобных обстоятельствах программа Б будет проводить рокировку, и, возможно, на большее не стоит и надеяться. Программа всегда должна время от времени использовать случайные числа (будто бы подбрасывая монетку), чтобы прерывать поиск и продолжать партию, а следовательно, всегда будут случаи, в которых случайное число будет обрывать поиск прямо накануне открытия. Обратите также внимание, что ситуация не улучшится, если мы дадим программе Б (или программе А) квантовый генератор случайных чисел, скажем счетчик Гейгера, который выдает биты на основании неопределенных траекторий субатомных частиц. Что бы мы сказали о программе Б, если бы она не провела рокировку из-за единственного нуля, на месте которого могла бы быть единица? Если квантовый генератор чисел выдает ноль, программа Б проводит рокировку; если же он выдает единицу, программа Б не проводит рокировку. “Программа Б могла бы сделать рокировку”, – замечает наблюдатель, когда появляется единица. Да, но программа Б не вольна поступать как ей вздумается. В серии партий, где возникает подобная возможность, в половине случаев программа Б будет проводить рокировку, а в другой половине – не будет, и неважно, использует она при этом генератор “истинно” или “псевдо-” случайных чисел. Философ Дэвид Уиггинс (1973, p. 54) однажды написал о “вселенской несправедливости” детерминизма, но наш насос интуиции о компьютерном шахматном турнире демонстрирует такую же “вселенскую несправедливость” индетерминизма. Программа Б пребывает “во власти” своего генератора случайных чисел или своего генератора псевдослучайных чисел. (Само собой, как и программа А – и как и все мы.) Нет никаких оснований делать выбор в пользу генератора истинно случайных чисел – если только вы не собираетесь играть в шахматы со всесведущим Богом, который насквозь видит ваш генератор псевдослучайных чисел и планирует свои ходы соответствующим образом!

Итак, мы все еще не видим причин желать, чтобы индетерминизм был реален. Возможно, нам достаточно и той свободы воли, которую мы можем получить без вмешательства индетерминизма. Вот другая возможная причина:

 

Я не могу изменить прошлое, но если индетерминизм реален, я могу изменить будущее!

 

Нет. Как именно изменить будущее? Сделать его не таким, каким оно собиралось стать, а таким, каким оно собирается стать? Вы не можете изменить будущее точно так же, как не можете изменить прошлое. Эта мысль не выдерживает критики. Тогда:

 

Если детерминизм реален, я не могу изменить будущее, а если детерминизм нереален, я все равно не могу изменить будущее. Следовательно, я не могу изменить будущее.

 

Почему кажется, что мы хотим изменить будущее? Потому что мы хотим иметь возможность предвидеть катастрофы и предпринимать какие-то шаги для их предотвращения. И мы можем делать это вне зависимости от индетерминизма. Если кто-то швырнет в вас кирпич, а вы заметите это и пригнетесь, вы сможете избежать удара кирпичом. И это прекрасно. Должно ли было случиться это столкновение? В некотором роде да, ведь кирпич явно летел прямо вам в голову, но вы заметили его (вас заставил заметить его отраженный свет, который вы уловили глазами, после чего ваш мозг рассчитал риск и был вынужден предпринять меры) и потому избежали удара. Само собой, если бы вы хотели избежать избегания (если вы нашли какую-то причину, по которой вам показалось выгоднее принять удар), вы могли бы поступить именно так. Какой-то наблюдатель, возможно, не сумел бы сказать до последней секунды, примете вы удар или нет. И он бы проиграл, если бы сделал ставку на то, что вы пригнетесь. Мы вернулись к нашей причине стремиться к непредсказуемости, которая не требует индетерминизма.

Что дает нам этот насос интуиции? Он берет знакомую фразу “не мог поступить иначе” и показывает, что, вопреки широко распространенному, но плохо взвешенному мнению, ее значимая вариация не зависит от реальности индетерминизма. Даже если какое-то из значений фразы “не мог поступить иначе” несовместимо с детерминизмом и при этом имеет важность с моральной точки зрения – а не представляет собой исключительно метафизический курьез, – его только предстоит обнаружить, после чего бремя доказывания будет лежать на тех, кто так считает. Еще одно “очевидное” соображение при ближайшем рассмотрении оказалось не таким уж и очевидным.

 

Конечная ответственность

 

Пока что мы рассматривали ситуации элементарного выбора, не предполагающего никакой моральной ответственности: игру в “камень, ножницы, бумагу”, шахматные ходы и уход от удара кирпичом. Возможно, индетерминизм действительно желателен только тогда, когда мы подвергаем анализу наши попытки быть моральными агентами, а не просто интенциональными системами наподобие шахматных компьютеров и выпрыгивающих газелей. Так полагали многие мыслители. По их мнению, описанные ранее упражнения лишь отвлекают от главной проблемы. Ниже приводится четкое изложение того, что ряд мыслителей считает первостепенным. Формулировкой мы обязаны философу Галену Стросону (2010):

 

1. Вы делаете то, что делаете, в любой рассматриваемой ситуации, поскольку вы такой, какой есть.

2. Следовательно, чтобы нести конечную ответственность за свои действия, вы должны нести конечную ответственность за то, какой вы есть, – по крайней мере, в некотором критически значимом психическом отношении.

3. Однако вы не можете нести конечную ответственность за то, какой вы есть, ни в каком отношении.

4. Следовательно, вы не можете нести конечную ответственность за свои действия.

 

Первое утверждение неоспоримо: в “то, какой вы есть”, включается и ваше состояние в конкретный момент времени, как бы вы в него ни вошли. Каким бы ни было это состояние, ваши действия вытекают из него обычным, не чудесным образом. Во втором утверждении сообщается, что вы не можете нести “конечную” ответственность за свои действия, если только не несете “конечную” ответственность за то, как вы вошли в это состояние, по крайней мере в некотором отношении. Однако, согласно пункту (3), это невозможно.

Таким образом, кажется, что пункт (4), вывод, логически проистекает из вышесказанного. Несколько мыслителей сочли этот аргумент решающим и важным. Но так ли это на самом деле? Давайте внимательнее рассмотрим пункт (3). Почему вы не можете нести конечную ответственность за то, какой вы есть, хотя бы в некотором отношении? В повседневной жизни мы делаем именно такое различие, и это важно с моральной точки зрения. Допустим, вы проектируете и конструируете робота и отправляете его в мир, где он остается без присмотра и без контроля. Вы прекрасно знаете, на что он способен, и в какой-то момент он наносит кому-то серьезное увечье. Разве вы не несете ответственности за это – хотя бы в некотором отношении? Большинство людей назовут вас ответственным. Это вы сделали робота и должны были предвидеть опасности – и даже предвидели ряд опасностей, – а потому винить за причиненный ущерб, по крайней мере отчасти, тоже следует вас. Мало кто проникся бы к вам сочувствием, если бы вы стали утверждать, что вообще не несете ответственности за ущерб, причиненный вашим роботом.

Теперь рассмотрим немного другой случай: вы проектируете и конструируете человека (себя в будущем) и отправляете себя в полный опасностей мир, прекрасно понимая, с какими угрозами вам предстоит столкнуться. Вы напиваетесь в баре, садитесь в машину и нажимаете на газ. Разве вы не несете ответственности – хотя бы частично – за то, “каким вы были”, когда врезались в школьный автобус? Здравый смысл подсказывает: конечно, вы несете за это ответственность. (Ответственность с вами может делить бармен или чересчур радушный хозяин, в гостях у которого вы пили.) Но как это возможно перед лицом категоричного аргумента Стросона? Не забывайте, Стросон говорит, что вы не можете нести абсолютную ответственность за то, какой вы есть. И что тогда? Кто вообще считает, что важно нести абсолютную ответственность? Такое состояние уж точно невозможно, даже если индетерминизм реален! (Хватит полагать, что этот аргумент дает нам основание надеяться на реальность индетерминизма.) Вот что говорит сам Стросон (2010):

 

Чтобы нести абсолютную ответственность за свои действия, необходимо быть causa sui, причиной самого себя, а это невозможно (и не было бы возможно, даже если бы мы обладали нематериальными душами, а не были полностью материальны).

 

Абсолютная ответственность – фальшивка. Это благо, к которому никто не должен стремиться. Стросон (2003) считает иначе и критикует меня за пренебрежение ею:

 

Он не доказывает существование абсолютной свободы воли и моральной ответственности, в которую хочет верить и верит большинство людей. Доказать это невозможно, и он это знает.

 

Он совершенно прав: я не доказываю существование такой свободы воли, в которую хочет верить большинство людей, и я это знаю. Но я полагаю, что они ошибаются, если желают верить в ее существование или если действительно верят в него. Стросону и его сторонникам нужно доказать, почему нам в нашей повседневной жизни должно быть дело до конечной ответственности – или до проблемы детерминизма/индетерминизма. Они могут предложить определение такого типа свободы воли, который несопоставим с детерминизмом, и показать, что многие считают это важным, но в то же время им необходимо доказать, что эти многие не заблуждаются. Какое кому до этого дело? (Обратите внимание на мой риторический вопрос. Я специально лезу на рожон, но буду счастлив, если Стросон или еще кто-нибудь вступит в дискуссию и попытается ответить на мой вопрос. Впрочем, пока никто не вызвался.)

Прежде чем закончить с аргументом Стросона, позвольте поинтересоваться, заметили ли вы его поразительное сходство с другим аргументом, рассматривавшимся ранее. Я переформулирую его по аналогии с аргументом Стросона, чтобы сходства стали очевиднее.

 

1. Млекопитающее является млекопитающим в любом рассматриваемом контексте, поскольку оно такое, какое есть.

2. Чтобы быть млекопитающим, вам необходимо стать таким, какой вы есть, родившись у матери, которая является млекопитающим.

3. Но то же самое должно быть истинным и для вашей матери, и для ее матери – и так далее до бесконечности, а это невозможно.

4. Следовательно, вы не можете быть млекопитающим, поскольку существование млекопитающих абсолютно невозможно.

 

С такими “наследственными” аргументами всегда надо держать ухо востро. Почти наверняка они оказываются замаскированными вариациями древних ложных заключений, называемых соритами (или “парадоксом кучи”):

 

1. Одно зернышко пшеницы не является кучей.

2. Если добавить к одному зернышку еще одно зернышко, кучи не образуется.

3. Если добавлять к тому, что кучей не является, по одному зернышку, кучи не получить.

4. Следовательно, куч вообще не существует!

 

Философы на протяжении тысяч лет писали о парадоксе кучи и проблеме неопределенности терминов (которая и лежит в основе этого парадокса), но до сих пор не найдено способа диагностировать ошибку и научиться ее избегать. (Прекрасное и актуальное исследование по теме см. в онлайн-версии “Стэнфордской философской энциклопедии”.) Немногочисленные отважные философы даже признают сориты состоятельными и пытаются смириться с “фактом”, что в мире нет ни лысых мужчин, ни мужчин, которые лысыми не являются. Отстоять такую точку зрения непросто! Однако, как показано в главе 43, Дарвин научил нас отказываться от соритов: нам нет нужды искать “принципиальную” линию раздела между категориями, выстроенными в наследственном порядке.

Насколько мне известно, я первый обратил внимание на сходство аргумента Стросона – и других аргументов подобного рода, приводимых в литературе о свободе воли, – с парадоксом кучи, но это сходство существует. Думаю, тот факт, что люди принимают на себя моральную ответственность постепенно, в процессе взросления, столь же очевиден, как и постепенное, растянувшееся на целые эпохи перерождение рептилий и терапсид в млекопитающих. Чтобы быть млекопитающим, вам не нужно быть абсолютным млекопитающим; чтобы нести ответственность, вам не нужно нести абсолютную ответственность; а чтобы обладать желаемой свободой воли, вам не нужно обладать абсолютной свободой воли. На самом деле, поскольку абсолютная свобода воли относится к разряду чудес, кто-то должен привести неоспоримый аргумент, показывающий, зачем вообще к ней стремиться. Может, чтобы стать Богом? К несчастью, этого не достичь, но доступного человеку и так вполне достаточно.

 

Сфексовость

 

Даг Хофштадтер (1982) предложил термин “сфексовость” для знакомой всем механистичной, роботоподобной бездумности, которую часто принимают за великую смышленость. Прекрасный пример сфексичности демонстрируют сфексы – осы, которые ведут себя весьма любопытным образом (название их рода и легло в основу нового термина). Мы с Дагом независимо друг от друга восхитились фрагментом научно-популярной книги “Механика мозга”, написанной Дином Вулдриджем (1963), который следующим образом описал поведение сфексов:

 

Когда приходит время откладывать яйца, сфекс строит для этой цели гнездо и подыскивает сверчка, которого жалит таким образом, чтобы парализовать, но не убить. Она затаскивает сверчка в гнездо, откладывает рядом яйца, закрывает вход в гнездо и улетает навсегда. В надлежащий срок из яиц вылупляются новые сфексы. Они начинают питаться парализованным сверчком, который не разложился, поскольку содержался в осином эквиваленте глубокой заморозки. С человеческой точки зрения, сложность и кажущаяся целесообразность этой процедуры убедительно свидетельствует о логике и дальновидности сфексов, но только если не вдаваться в детали. К примеру, оса действует следующим образом: она подтаскивает парализованного сверчка к гнезду, оставляет его у входа, заходит внутрь, чтобы удостовериться, что там все в порядке, выходит обратно и затем затаскивает сверчка в гнездо. Если сдвинуть сверчка на несколько сантиметров, пока оса проводит предварительную проверку в гнезде, она подтащит его обратно к входу, но не станет втаскивать внутрь, а вместо этого повторит подготовительную процедуру проверки состояния гнезда. Если сверчка снова сдвинуть, пока оса будет в гнезде, она опять подтащит его к входу и войдет в гнездо, чтобы проверить его в последний раз. Оса не думает, что можно сразу втащить сверчка в гнездо. Один раз эта процедура повторялась сорок раз – и результат оставался неизменным. [p. 82]

 

Казалось бы, это идеальный пример неидеальной компетентности без понимания, которую мы обнаруживаем, когда разоблачаем поверхностное псевдопонимание второсортной компьютерной программы. Однако недавно мы узнали, что Вулдридж описал феномен упрощенно – как часто делают авторы научно-популярных книг. Психолог Ларс Читтка в письме ко мне привел цитату из работы Жан-Анри Фабра (1879 г.!), очевидно, ставшей источником для Вулдриджа, который узнал бы, что сфексовость характерна лишь для некоторых сфексов, если бы прочитал Фабра дальше! Фабр подробно все описал. Если на первый взгляд кажется, что сфексы умны, на второй – что они глупы, стоит взглянуть на них в третий раз и обнаружить, что некоторые сфексы вообще не проявляют особой сфексовости. Читтка прислал мне немецкий перевод Фабра (я до сих пор не нашел этот текст на французском), в котором есть следующая фраза: Nach zwei oder drei Malen… packt ihre Fühler mit den Kieferzangen und schleift sie in die Höhle. Wer war nun der Dummkopf? (“После двух-трех повторений… она схватила [жертву] за усики своими жвалами и втащила ее в нору. И кто теперь дурак?”)

Итак, прилагательное “сфексовый” немного неточно, но оно уже прижилось, а потому сфексам придется смириться с этим оскорблением. В некотором роде им повезло оказаться в центре внимания неспециалистов, а это, вероятно, может хорошо сказаться на их выживаемости! (Чью среду обитания вы захотите сохранить – среду сфексов или среду заурядниц?) Может, сфексы и не так “харизматичны”, как слоны, тигры или волки, но они довольно известны – благодаря своей проблематичной сфексовости.

Сфексовость важна не столько потому, что ее проявляют (в разной степени) многие интактные, простые животные – насекомые, черви, рыбы, – сколько потому, что она дает нам термин для обозначения ограниченных, автоматизированных, недальновидных компетенций, из которых можно сконструировать более сложное, более разностороннее, способное к пониманию сознание. Кирпичики любой модели сознания должны быть сфексовыми! Или, как я заметил ранее, кирпичики должны быть вроде как сознанием, бледной тенью нашего сознания. Сфексовость также полезна, чтобы отличать морально компетентное сознание от морально некомпетентного. В тех случаях, когда человек проявляет сфексовость, будь то из-за опухоли мозга, травмы мозга, серьезного дисбаланса нейромодуляторов, психической болезни, простого невежества или незрелости, этот человек не мог бы поступить иначе в интересующем нас смысле.

Упорный биолог, мешающий сфексу, чтобы продемонстрировать его сфексовость, представляет собой образец агента-манипулятора, которого мы по праву боимся. Мысленные эксперименты многих философов задействуют именно такого кукловода или подлого нейрохирурга, который втайне запрограммировал кого-то играть себе на руку. По-видимому, мораль этих страшилок в том, что, даже если кукловода на самом деле не существует, тот факт, что наше поведение обусловливается различными характеристиками окружающей среды, анализируемыми нашими системами восприятия и мозгом, показывает, что кукловод с таким же успехом мог бы и существовать. (На обложке небольшой книжечки Сэма Харриса “Свобода воли” [2012] изображены нити марионеток.) Но этот напрашивающийся вывод явно нелогичен. Если “контроль” среды осуществляется с помощью наших отлаженных систем восприятия и незамутненного сознания, бояться нам нечего. На самом деле нам даже в высшей степени желательно, чтобы объекты и события вокруг нас провоцировали наше сознание генерировать истинные убеждения о них, которые мы могли бы использовать для корректировки своего поведения в свою пользу! Фотоны, отскакивающие от полостей в приливной зоне прямо ко мне в глаза, могут заставить меня схватить корзину и грабли и выйти на охоту за моллюсками. Если в этом случае мои действия контролирует среда, я ничуть не возражаю. Как и большинство людей, я не пугаюсь и не чувствую, что мной манипулируют, когда друзья предлагают мне роскошные блюда, прекрасно зная, что я не сумею устоять перед искушением полакомиться.

Встречая в литературе о свободе воли примеры с кукловодом и нейрохирургом, вы также заметите, что вмешательство всегда – всегда – происходит тайно. Почему? Потому что сделать вывод о том, что наша воля не свободна, можно только в том случае, если другой, тайный агент заставляет нас действовать определенным образом, хотя мы сами этого не осознаем. Причину этого долго искать не надо – она отсылает нас к наблюдению, лежащему в основе теории игр: если агент знает о попытке манипуляции со с<