Тот как раз закончил свою страстную речь, состоящую в основном из эпитетов, и направился к нам.

– Паркинсон, жду тебя сегодня в одиннадцать утра. Этот чертов судья Хатчинсон куда-то уехал, и даже его эльфийка не знает, где этого типа искать. Я велел отправить семнадцать сов…

Паркинсон устало хихикнула.

– Поттер, ты вроде взрослый, а притворяешься, что не понимаешь, где холостой мужчина может проводить вечер пятницы. Поверь, никому не хочется, чтобы в ответственный момент сова в окно постучала или даже в задницу клюнула. Так что нормальные люди, отправляясь на уикенд к любовнице, обычно блокируют доставку писем.

Гарри немного покраснел.

– А ты не слишком молода, чтобы столько знать об адюльтерах, Паркинсон?

Господи, у кого он позаимствовал это слово? Несколько викторианские манеры Поттера мне понравились. Вспомнилось даже его «это». Я не обвинял Пенси в том, что она начала хохотать до вновь выступивших слез.

– Лучше прослыть юной шлюхой, чем восемнадцатилетним девственником. – Общество деградирует довольно быстро. Помню, в мою безрадостную юность подобный упрек можно было заслужить годам к двадцати, да и то мужчине, дамам вполне дозволялось дольше хранить невинность. – Неужели Уизли держит тебя на коротком поводке из одних обещаний? С Томасом она не отличалась таким целомудрием. Когда они развлекались на Астрономической башне, даже насчет охранных чар не заморачивались. Мы с Драко как-то такого наслушались…

– Заткнись, а? – попросил Гарри довольно сдержанно. – Не тебе рассуждать о чьей-то порядочности, Паркинсон. Джинни, по крайней мере, не морочила голову одному парню, чтобы встречаться с другим. Нотт не выглядел счастливым, уходя отсюда.

Пенси его слова отчего-то сильно задели.

– Смеешь меня осуждать? Тогда поинтересуйся у своей рыжей подружки, от кого она аборт делала, пока ты от Темного Лорда бегал. Между прочим, это незаконно, мадам Помфри не должна была ей помогать. – Она обернулась ко мне. – Надо было вам обо всем сообщить, директор, но я пожалела этих дурочек, и старую, и молодую. Так что ты не слишком гордись своей невестой, Поттер, и не смей меня злить, а то я поделюсь этой историей с газетчиками, и твоя безупречная личная жизнь превратится в ад. – Она развернулась и пошла к двери. – Вернусь завтра в одиннадцать. Надеюсь, меня будет допрашивать кто-то более вежливый.

Когда Пенси ушла, я заметил, что у Поттера от гнева побелели губы. Ну чего он так завелся? Я уже протянул руку, но вспомнил, что мы не одни, а мною утрачено право его утешать.

– Не будь кретином, она лжет. – Ну и кто после этого идиот? Почему мне так отчаянно захотелось оправдать эту чертову Уизли? Наверное, из-за того, что ее наличие или отсутствие в жизни Гарри для меня самого ничего не меняло. Просто больше не радовали его страдания. Испытывая их, он становился таким холодным и отчужденным, что мне хотелось немедленно согреть собственное солнце, дабы не замерзнуть самому. – Паркинсон не умеет хранить тайны. Если бы она знала такой важный секрет, то непременно рассказала бы о нем остальным слизеринцам, и те нашли бы уже не один способ тебя уязвить.

– Я не хочу обсуждать это с тобой. – Он заметно успокоился, слова прозвучали не грубо, а почти благодарно. – Пойдем.

– Куда?

– Спать, конечно. У меня всего пара часов, чтобы отдохнуть. А я с ног валюсь от усталости.

– Ну, пойдем.

Он что-то сказал дежурному, и мы по темному коридору добрались до лифтов. Спустились в зал, откуда можно было аппарировать. Даже фигуры недавно отреставрированного старого фонтана дремали. Гарри тихо засмеялся и указал пальцем на каменную ведьму, которая, игнорируя волшебника, устроила голову, как на подушке, на крупе спящего кентавра и ласково поглаживала его теплый бок.

– Гмм… Судьба порой причудлива, – сказал я, чтобы произнести хоть что-то, очень боясь, что вот сейчас Поттер просто попрощается, и я буду мучиться, не зная, вернется ли он завтра в мою жизнь.

– А мне они нравятся. Эти двое неправильные, зато по-настоящему искренние, даже не с окружающими – с самими собой. Давай сегодня ко мне, а?

Такого приглашения я не ждал. Между нами снова фальшивый мир? Ладно. Вообще-то, я никогда не умел радоваться притворству, но сегодня ради него научусь. Снова буду сдержанным и скупым на слова. Лишь бы смотреть, как он задумчиво и устало ерошит свои волосы.

– Пойдем.

***

– Не ты ли собирался спать? – спросил я, глядя, как он до краев наполняет бокалы. В них тягучее красное вино. Поттер его даже не любит, он себя им словно наказывает, а это плохо. Вино всегда означает грусть.

Мы сидели на кухне. Очаг горел, но одно из окон было открыто настежь и в комнате было холодно. Я люблю холод, поэтому отказался, когда Поттер предложил переместиться в гостиную, а Гарри отчего-то обрадовался моему ответу.

– А смысл? Только отключишься, будет пора вставать. Ничего, утром приму бодрящее и отрезвляющее. В первый раз, что ли?

Я знаю, что он много работает, и благодарен его друзьям, что в мире больше не осталось хроноворотов. Поттер бы наверняка выпросил себе один и стал бы уже настоящим истериком, как Грейнджер на третьем курсе. Человеческое тело имеет определенный запас прочности и расходовать себя сверх меры опасно. Сам знаю, потому что всегда перебирал бодрящего, желая успеть больше, чем возможно, вот только расплачиваться приходится за все и всегда. Поэтому он и валяется часами на моем диване, вяло ворочая языком от навалившейся усталости. Мой любимый глупый Гарри. Друзьям он старается не показывать свое неумение быть вездесущим и всегда доброжелательным божеством. Наверное, я – его мусорный контейнер для всего лишнего не потому, что он больше ничего не хочет мне дать. Просто не может, а еще иногда мне кажется: это из-за его понимания – я приму любым и упрекать не стану. Вот предупредить должен:

– К сорока годам, ведя такой образ жизни, ты превратишься в развалину.

– Личный опыт?

– Разумеется.

Мы сидели за столом, посередине стояла доска с кистями винограда и целыми кусками разных сортов сыра, от которых мы ножом по очереди отрезали тот, что нравится. Гарри – странное существо. Он обожает пиво и чипсы, растянутые застиранные футболки, свои уродливые очки, но одновременно со всем этим в его арсенале находится целый запас вкусов, которые можно объяснить только хорошим происхождением, потому что вряд ли кто-то стремился их ему привить. И если вино само по себе, даже выдержанное и дорогое, он обычно называет гадостью, то сыр и виноград – это «вкусная гадость». Ему на самом деле нравится именно так. С одним на двоих маленьким серебряным ножиком и разговорами на рассвете. Наверное, я люблю его слишком сильно, с каким-то странным душевным перебором. Словно сжимаю самого себя тисками, и эта пытка заставляет шагнуть за пределы здравомыслия и сдержанности. Мне всегда было известно, еще с Лили, что я не умею греть и поэтому так хочу быть согретым. Но теперь мне все время мало тепла… Причина этому – Гарри. Он тоже будто постоянно ищет собственный предел, но, достигнув его, не способен остановиться, он прет дальше с гриффиндорским упрямством, пока границы не начинают раздвигаться, стыдливо и неохотно обнажая новые горизонты.

– Я думаю, что умру молодым.