Словесный вихрь: поэзии Руми

 

Откажись от обладания вещами и стань кем-нибудь. Перестань существовать. Руми

 

Исламский мир XIII века подарил миру Мавлани («Пробужденного») Джалаледдина Руми, одного из величайших духовных поэтов. Хотя мудрость Руми имеет много общего с идеями святых дураков Востока, его страстная любовь к божественному началу заставляет нас отнести его творчество к иудо-христиано-исламской традиции Запада. Руми почитают миллионы людей, особенно же он популярен в мусульманских странах, где верующие нередко читают нараспев его стихи, которые, как считают некоторые, [99] уступают по своей значимости только Корану. Руми основал чрезвычайно влиятельное братство суфиев, в котором особое значение придавалось музыке и кружению в танце как средствам для достижения пробуждения. Членов этого ордена называли «вертящимися дервишами».

 

Сегодня, как и всегда, мы просыпаемся опустошенными и испуганными. Не ищи знаний за дверями — погрузись в книгу. Отложи в сторону цимбалы.

Пусть наши дела будут так же прекрасны, как красоты мира.

Преклонить колени и поцеловать землю можно сотнями способов.

 

Руми знал, за три века до Коперника, что Земля вращается вокруг Солнца и что в Солнечной системе девять планет, — Западу этот факт стал известен лишь в 1930 году. Он писал, что внутри атома мы обнаружили бы солнечную систему в миниатюре, сумей мы его расщепить.

 

Все атомы в воздухе и в пустыне,

Да будет это известно, подобны безумцам.

Каждый атом, и счастливый, и несчастный,

Пылает любовью к Солнцу, о котором нам

нечего сказать.

 

Многие из стихов Руми являются чистыми импровизациями, этаким самовозгоранием духа, — последователи Руми записывали их, когда слушали его песни. Наследие Руми составляют «Диван», книга стихов, насчитывающая 42 тысячи строк, и «Месневи», шедевр его творчества, шеститомный сборник рассказов, афоризмов, анекдотов и стихов, насчитывающий 51 тысячу строк.

В настоящее время некоторые стихи Руми переводятся на английский язык, что, бесспорно, сделает имя этого поэта-мистика и учителя безумной мудрости еще более известным.

 

За пределами понятий о прегрешениях

и добродетелях простирается поле.

Я встречу вас там.

[100]

 

Когда душа возлежит среди той травы,

мир слишком одухотворен,

чтобы это можно было описать.

 

Идеи, язык, даже слова «друг другу»

теряют свой смысл.

 

Хотя Руми работал со словом, он всегда был устремлен к тому, над чем речь не властна; его любовь к Божественному не нуждалась ни в словах, ни в каких-то особых познаниях. Как и близкие ему по духу азиатские учителя, Руми отказывался от всех официальных титулов.

 

Все здесь хотят поставить меня во главе чего-то. Хотят сделать судьей, большим чиновником или толкователем текстов. Знание же, которым я обладаю, этого не хочет. Оно хочет наслаждаться самим собой. Я — плантация сахарного тростника, и в то же время я вкушаю его сладость.

Знание, что можно приобрести, совсем иное. Обладающие им беспокоятся о том, придется ли оно по вкусу слушателям или нет. Это приманка, с помощью которой завоевывают популярность. Знание, доказываемое в споре, нуждается в покупателях. Оно лишено души. Напористое и энергичное перед внемлющей толпой, оно сникает, когда остается одно.

Единственный настоящий слушатель — Бог. Жуйте неслышно сладостный сахарный тростник Божественной Любви и оставайтесь по-детски игривыми. Ваше лицо порозовеет от сияния, подобно бутонам роз.

 

Для Руми все в мире, включая и наше «я», — лишь проявление некоего Божественного разума. Поэтому он не может не чувствовать огромную любовь и близость ко всему, что происходит вокруг нас, — к этому непрерывному космическому танцу.

 

Только подумайте о том, как ФЕНОМЕНЫ

возникают из Пустыни Небытия,

облекая себя в материальность.

Утром и вечером

они появляются, один за другим,

отталкивая друг Друга:

«Сейчас моя очередь. Прочь!»

[101]

 

Сын взрослеет, отец уходит на покой.

Этот мир феноменов — сплошное

пересечение дорог, где все идет своим путем.

Кажется, что мы пребываем в покое, —

на самом же деле мы движемся,

а Фантазии Феноменов проскальзывают

через нас, словно идеи сквозь шторы.

Они приходят к колодцу глубокой любви

внутри каждого из нас.

Они наполняют из него свои кувшины

и удаляются.

 

Есть источник, из которого они происходят,

и фонтан в пределах этого мира.

Будьте великодушными.

Будьте благодарными.

Покайтесь, если вы не таковы.

 

Нам не дано знать,

что задумал

Божественный Разум!

Кто я,

стоящий посреди этого

потока мыслей?

 

Руми и Баалшем-тов олицетворяют собой святого дурака Запада: любящего всех живых существ, особенно тех, кому приходится нуждаться; думающего не о знаниях и собственном «я», а только о Боге. Вера западных святых дураков в некое сверхъестественное божество — вот что отличает их от даосских и дзэнских учителей, искавших опору своей веры в мире природы. Восточные святые дураки приходят к единству со всем, что нас окружает, через бесстрастное приятие мира, тогда как западных мистиков отличает страстная любовь ко всему сотворенному, в котором, по их представлению, являет себя сам Бог.

Святые дураки Востока и Запада по-разному воспринимают мир, но ни те ни другие не заставляют нас им верить. Вместо этого они отвечают на наши вопросы либо своими собственными вопросами, либо загадками и притчами. Нередко эти святые дураки учат нас безумной мудрости лишь тем, что остаются самими собой. Присмотревшись к ним повнимательней, мы, возможно, сумеем понять, как следует жить так, чтобы просто принимать жизнь такой, какова она есть, а то и любить ее великой любовью.

[102]

 

Священные клоуны

 

Еще одну ветвь безумной мудрости Запада символизирует образ ловкача. В верованиях коренного населения Америки эти ловкачи носят имя «священных клоунов». В то время как плутоватые герои мифов принимают, как правило, облик животных, священные клоуны появляются под видом ряженых, у которых на уме прежде всего секс, а между ног обычно болтается огромных размеров фаллос. Они вносят беспорядок в торжественные процессии, сопровождающие религиозные обряды, или устраивают собственные ритуалы, носящие непристойный характер.

Индейцы племени зуньи из группы народов пуэбло называют этих священных клоунов койемши, что значит «грязная голова» — потому что они носят на голове кусок розовой глины, который, как утверждают некоторые, напоминает по форме фаллос. Когда эти ловкачи появляются, чтобы объявить о предстоящем религиозном празднике, их песнопения звучат довольно скабрезно. Гамильтон А. Тайлер в книге «Пуэбло: боги и мифы» приводит фрагменты этих обрядовых непристойностей:

После этих долгих восьми дней на девятый день вы совокупитесь с баранами.

 

Другой пример того, как священные клоуны индейских народов исполняют свои религиозные обязанности, представлен в книге Джерома Ротенберга «Мастера священнодействия». Он описывает один из обрядов племени чероки, носящий название «Приход бугера». Священные клоуны, именуемые бугерами, проникают внутрь ритуального круга и начинают пускать ветры и издавать неприличные звуки. Каждый бугер имеет свое непристойное имя, например Большие Яйца, Грязная Задница и т. д. Оказавшись внутри круга, бугеры начинают вести себя так, будто они сошли с ума, катаясь по земле и призывая присутствующих мужчин обратить внимание на своих жен и дочерей. Через некоторое время бугеры начинают танцевать. Каждый из них исполняет свой сольный танец, вышагивая в неуклюжей, гротесковой манере, а остальные распевают песню, первым [103] словом которой становится имя этого бугера. Собравшиеся встречают овациями каждое упоминание его имени; в этот момент другие танцоры выпячивают свои ягодицы и время от времени демонстрируют публике большие фаллосы, спрятанные у них под одеждой. Эти фаллосы могут быть наполнены водой, которой прыскают в зрителей. Наконец в круг вступают женщины-танцовщицы, становясь партнершами бугеров. Бугеры тут же вынимают свои сексуальные атрибуты и, пристроившись к женщинам сзади, начинают изображать половое сношение.

Христианские миссионеры, должно быть, приходили в ужас, наблюдая эти представления, особенно учитывая то, что последние являются частью религиозных обрядов. Неудивительно, что они пытались во что бы то ни стало обратить этих «дикарей» в свою веру. Ведь многие христиане считают несправедливостью то, что наш дух вынужден обитать в обуреваемом желаниями, дурно пахнущем теле. А «священные дураки» не только мирятся с этим телом и одолевающими его страстями, но и почитают их. Миссионеры видели во всех телесных проявлениях одну греховность.

Подобных плутоватых персонажей можно обнаружить и в ряде других мировых культур. Жрецы, верховодившие оргиями во время праздников в честь греческого бога Дионисия, также образовывали своего рода секту священных клоунов — они поощряли любовные утехи, пьянство и всевозможные неистовые выходки, пытаясь тем самым укрепить языческий дух в его борьбе с рассудочным началом, олицетворяемым богом Аполлоном. Священный клоун принимал участие в торжественной процессии греческих паломников, направлявшихся из Афин в Элевсин, вдоль дороги в который было расположено множество храмов. Клоун, поджидавший паломников на мосту через реку Кефис, встречал их неприличными жестами и адресовал им проклятия. Мы можем только догадываться о смысле этого обряда — возможно, священный клоун должен был вызвать у верующих чувство смирения и напомнить им об их человеческом происхождении перед их свиданием с богами.

Несколько иную категорию священных клоунов, быть может, напоминающих скорее шутов, чем плутов, мы обнаруживаем в средневековой Европе, где они возглавляли [104] так называемый «пир дураков». Этот бурный ежегодный ритуал устраивался в помещении католических церквей; он проводился даже под высокими сводами собора Парижской Богоматери. В церковь вступала процессия гуляк и участников уличного маскарада, которые начинали петь непристойные песни, отпускать грязные шутки, обливать прихожан пахучей «святой водой» и жечь «благовония», сделанные из кожи старых ботинок или коровьего навоза. Церковные власти в течение определенного периода времени мирились с этими балаганными представлениями, причем иногда в них принимали участие даже сами священники, выбиравшие гулякам вожака, которому давали имя «папы дураков». В конце концов церковные иерархи запретили проводить эту «мессу» внутри храмов, выставив ее участников на улицу. Теперь это празднество носит название сочельника.

Еще одна группа шутников заправляла необычной мессой, устраивавшейся в средневековых католических храмах в память о бегстве Марии в Египет и называвшейся festurn asinarium («ослиный праздник»). Во время этой церемонии в церковь вводили ослов, и после каждой части этой мессы собравшиеся оглашали своды храма ослиными криками. Не последовать ли и нам их примеру?

Эти ритуалы в исполнении священных клоунов, по всей видимости, являются ни чем иным, как поклонением западного человека природе и животным, как окружающим нас, так и живущим внутри нас. Хотя эти естественные порывы и подавляются нашим высшим «я», они должны иметь возможность выхода, и у них должны быть свои святилища. Священные дураки не делают различий между возвышенным и низменным, божественным и мирским, не позволяя нам забывать, что мы только недавно стали передвигаться на двух конечностях и носить одежду.

Хотя нам и удалось познакомиться с несколькими ключевыми фигурами и течениями духовной культуры Востока и Запада, очень многое осталось за пределами нашего исследования. Мы не листали страницы удивительной «Бхагаватгиты», с ее полным парадоксов и аллегорий повествованием об одном из богов, представшем в образе колесничего, который призывает людей убивать друг друга на поле битвы. Не попали в эту книгу и многочисленные [105] садху (святые писания) индусов и сикхов, и учение гностиков, и труды Мейстера Экхарта, и истории из жизни современных святых дураков, таких как Кришнамурти, Чогйам Трунгпа и Да Фри Джон.

Мы могли бы сказать несколько больше о святых дураках, щиплющих за нос папу или первосвященников; пускающихся в пляс, когда все молятся; играющих с детьми в прятки весь день напролет; или сидящих в гордом одиночестве в горной пещере и беседующих лишь с животными, деревьями и богами. О них можно говорить до бесконечности, но, к сожалению, нам приходится приниматься за дело. Нам предстоят серьезные размышления.

Теперь мы пройдемся по второй тропе, которая приведет нас к еще одной разновидности западной безумной мудрости. Тропа западной философии поведет нас через ухабистое поле ученых споров и трактатов, в котором легко потеряться среди изобилия мыслей или попасть в ловушку, устроенную «великими мыслителями». Эти мыслители попробуют показать нам, как следует пользоваться собственным рассудком, чтобы постичь смысл жизни. Несмотря на все эти трудности, путешествие в область западной философии обещает быть весьма увлекательным, и мы можем отбросить в сторону свои опасения, потому что Бог будет следить за всеми нашими передвижениями. Быть может, мы почувствуем себя в дороге более уверенно, если будем помнить о том, что в конце второй западной тропы, этого подъема на небеса, нас будет ждать все та же безумная мудрость, которая вернет нас на землю. [106]

 

ПУТЬ ЗАПАДА

 

ГЛАВА 5

 

 

Последние три тысячи лет развития человечества были неким бегством в идеализм, бестелесность и трагедию — теперь этому бегству пришел конец... Мы прошли длинный путь, но теперь нам предстоит вернуться к тому времени, когда еще не существовало идеалистических представлений, не было Платона, отсутствовало трагическое восприятие жизни, с тем чтобы снова встать на ноги. Спасение и трагедия — это по сути одно и то же, и сейчас они неуместны. Д. Г. Лоуренс

 

Западная культура является своего рода отпрыском одного из двух божеств: Иеговы и Разума — двух доминант мира Средиземноморья. Наш обоаз жизни и мышления достался нам в наследство как от греков, так и от евреев. Мы — либо последователи Идей Платона, либо почитатели Бога Моисея; мы воспитаны словами Священного Писания, приучены поклоняться знакам и символам.

В течение необычайно богатого идеями периода, длившегося приблизительно от 500 года до н. э. до 200 года н. э., поверхность Средиземного моря, должно быть, просто светилась абстрактной мыслью, которая с этого времени прочно поселилась в умах людей. На одном побережье Средиземноморья иудейские пророки возвестили о своей вере в слово «Бог». Ученые считают, что в этом боге-слове нашла свое отражение гениальная способность евреев мыслить абстрактными категориями; этот народ первым пере- [107] шел от поклонения видимым и осязаемым вещам, таким как золотой телец, к поклонению слову. Произносить «имя» этого бога без необходимости стало считаться прегрешением против бога-слова, которого начали величать «тем, чье имя никогда не произносится».

Многим людям, однако, трудно было уверовать в одно лишь имя, и вот проходит не столь уж продолжительное время, и появляется Иисус — Слово становится плотью. Один из важнейших призывов Христа сводился к тому, что «слово» должно находить свое отражение в «бытии». Божественное должно каким-то образом получить свое воплощение и быть зримо. Иисус пошел даже дальше: он посчитал, что люди почувствуют с Богом большую связь, если уверуют в то, что вкушают часть Его плоти. Несмотря на это, еврейский бог-слово продолжал восседать на троне. У него до сих пор нет собственного образа, и постичь его можно только через слова Священного Писания.

 

ПРОСЧЕТ ПЛАТОНА

 

Тем временем на противоположном берегу Средиземноморья греческие философы провозгласили верховенство абстракции иного рода. В тени олив и величественных колонн Платон, «крестный отец» искусства мышления, возвел в ранг божества сам Разум, также включив в состав своей святой троицы «универсальные идеи» и «вечные формы». Примечательно, что Платон выстраивал свою религию мысли, взяв себе в помощники такого философа, как Сократ, — вероятно, самого яркого мыслителя тех времен, более других заслуживающего того, чтобы его называли западным учителем безумной мудрости. Вызов, брошенный Сократом греческим властям, вынудил последних приговорить его к смерти. Вот что ему инкриминировалось:

Сократ преступает закон, тщетно испытуя то, что под землею, и то, что в небесах, выдавая ложь за правду и других научая тому же:

[108]

Вполне возможно, что Сократ был настоящим великим дураком, который мог с легкостью выворачивать истину наизнанку, и что Платон, ученик и биограф Сократа, исказил учение своего наставника. Не исключено, что Платон сделал с философией Сократа то же, что позже Павел сотворил с учением Христа, превратив безумную мудрость в догму. Мы можем представить себе Сократа этаким мыслителем-плутом, которому подвластна и логика, и антилогика. Он, уподобившись ребенку, открыл для себя новую игру — рассуждение — и достиг в ней совершенства; он показал, как с помощью рассуждений можно опровергнуть любую истину, даже факт существования богов. Он также продемонстрировал, как разум может быть противопоставлен разуму, после чего он начинает поедать самого себя. Сократ был западным Лао-цзы, мастером парадоксов, который легко расправлялся со всеми знаниями и заявлял, что он знает только одно: что он ничего не знает. Платона, с его Законами и Идеалами, можно сравнить с Конфуцием. Для него обладание знаниями было высшей мудростью и благом.

 

Он, о люди, — мудрейший, кто, подобно Сократу, знает, что ничего-то по правде не стоит его мудрость.

Апология Сократа

 

Если Платон что-нибудь и заимствовал у Сократа, то лишь методы обучения последнего, которые на поверку оказываются хорошо знакомыми нам приемами учителей безумной мудрости. Сократ не делал никаких записей и не брал денег за обучение. Он лишь расхаживал среди афинских портиков и вел беседы со всеми, кто был готов ему внимать. Он не занимался проповедями, а предлагал своим слушателям принять участие в диалогах, в ходе которых он в ироничной форме пытался выяснить подлинную природу знания и веры. Несомненно, что вокруг Сократа собирались толпы людей, восхищенных его энергией и прямотой и желающих увидеть его мыслительные способности в деле. Его влияние росло, и власти стали опасаться Сократа. В конце концов его арестовали за то, что он выступал с антиправительственными призывами и советовал молодым [109] людям отказываться от военной службы и посвящать свою жизнь поиску истины, а не погоне за богатством. Как и Христос, Сократ не пожелал покаяться или попросить о помиловании и был казнен за свои убеждения. Он сказал своим обвинителям, что будет и дальше доискиваться истины, и с уверенностью добавил: «На том свете человека уж точно не убивают за то, что он любит задавать вопросы». В конечном счете, то, как Сократ относился к смерти, показывает нам, что он был истинным учителем безумной мудрости:

Мы пойдем разными путями: я — чтобы умереть, вы — чтобы жить. А какой из них лучше, знает один Бог.

 

Платон, отец западной философии, возвел логику и рассудок в ранг божественных сил. Вместо того чтобы, подобно Сократу, подвергать любое знание сомнению, Платон пришел к выводу, что с помощью рассудка мы можем прийти к конечной истине. В итоге Платон объявил, что ему удалось постичь истину, окончательно и бесповоротно, и начал боготворить свои собственные идеи.

 

Существуют определенные идеи, к которым приобщаются все прочие вещи и от которых они получают свои названия; подобные вещи, например, становятся подобными, потому что они приобщаются к идее подобия; великие — великими, потому что они приобщаются к идее великости...

 

Эти абстрактные «идеи», о которых Платон говорит в своем «Пармениде», являются для него главной реальностью. Конкретные объекты реальны лишь отчасти. Например, стул реален лишь в той мере, в какой он приобщается к идее «стула». Иными словами, чем больше какой-то стул напоминает собой идеальный стул, тем больше в нем от стула. Даос сел бы на этот самый стул, будь последний всего лишь наполовину реальным, Платон же продолжает стоять, взирая в сторону небес в поисках Идеальной Формы, этакого безупречного предмета «интеллектуального мебельного гарнитура», который не позволяет уму западного [110] человека успокоиться вот уже в течение нескольких тысячелетий.

Все слова Платона об «идеях» (например, его утверждение о том, что благое является благим в силу того, что оно приобщается к «благости») — это не что иное, как обычная тавтология. Уверовав в собственный ум, Платон умудрился пренебречь основными законами логики. Правда, следует заметить, что Аристотель сформулировал эти законы несколько позже, так что, возможно, Платон просто посчитал, что ему это сойдет с рук. Если бы какой-нибудь даосский или дзэнский наставник вмешался в один из диалогов Платона, быть может, западный мир был бы избавлен от некоторых умственных ограничений, а возможно, и от некоторых физических также.

На вложенные Платоном в уста Сократа слова о благом и реальном дзэнский наставник мог бы ответить таким высказыванием: «Ваша тога не в порядке» или чем-то в этом роде. Тогда, быть может, кто-нибудь подхватил бы этот восточный «мотив» и стал бы основоположником такого направления западной мудрости, которое уделило бы бытию не меньшее значение, чем знанию.

Хотя многие считают, что в той трещине, которая образовалась между разумом и телом, виноват Декарт, начало ей положил все-таки Платон. Истина, по его мнению, является плодом одной лишь работы разума; телесные и чув ственные желания только сбивают человека с пути.

 

Тело является для нас источником бесконечных забот, хотя бы лишь в силу того, что нуждается в пище; и кроме того, подвержено болезням, которые, овладевая нами, препятствуют нашему поиску подлинного смысла бытия. Тело наполняет нас желаниями, вожделениями, страхами, всевозможными фантазиями и глупостью и, если верить людям, лишает нас нашей мыслительной способности. Опыт говорит нам о том, что, если мы хотим обладать истинным знанием чего-либо, мы должны отказаться от своего тела — душа должна созерцать вещи в самой себе; тогда мы обретем мудрость, которая нам так желанна и возлюбленными которой мы себя называем.

[111]

 

Платон был также убежден, что с помощью искусства истину никогда не постичь. В отличие от философии и науки, являющихся продуктами одного лишь разума, искусство представляет собой чувственное восприятие объектов.

 

У Платона... впервые появляется та трещина между рассудочным и иррациональным, что стала для Запада тяжкой ношей, которую он нес все это долгое время, пока наконец дуализм не предстал перед нами в самом своем неприглядном виде в современной культуре.

Уильям Барретт

 

Возможно, принижая значение искусства и поэзии, Платон стремился тем самым поставить разум выше столь почитаемых в Греции богов, с сопровождавшими их культ мифами, театром и пышными ритуалами.

Платон не просто разделил тело и разум, он оторвал рассудок от всех переживаний человека.

В конце концов идея о верховенстве разума свелась у Платона к необходимости передачи власти в руки кучки царей-философов, которым следовало беспрекословно подчиняться, поскольку лишь они одни знали, что такое истина и добро. В «Государстве», а также в своем последнем труде «Законы» Платон намечает контуры своего идеального государства, которое держится на кастовой системе, сильной регулярной армии, строго упорядоченной системе образования, призванной воспитывать образцовых граждан, и законах, которые должны ограничивать свободу слова. Смешно сказать, но платоновское совершенное общество приговорило бы Сократа к смерти точно так же, как это сделала реально существовавшая греческая система власти. Те принципы, на основе которых Платон собирался построить свое государство, неизбежно привели бы к тому, что его цари-философы превратились бы в тиранов.

Труды и раздумья Платона заслуживают восхищения, так как они ознаменовали собой расцвет абстрактной человеческой мысли. Возражения появляются в тот момент, ког- [112] да Платон начинает настаивать на том, что разум является единственным и самым надежным средством выяснения истины. Без сомнений, культ разума позволил Западу добиться поразительных результатов в области науки и техники и достичь невиданных высот в сфере материального благосостояния. Однако он же привел к тому, что рассудок западного человека оказался оторванным от телесного начала, а сам человек — отрезанным от окружающего его мира. Большинство учителей безумной мудрости дали бы голову на отсечение, доказывая, что философия Платона — это дорога, которая ведет нас к неминуемым мучениям, а возможно, и к полному краху. Если мы действительно придем к самоуничтожению, нашими последними словами могут стать следующие: «Так повелел нам Разум».

 

ОДНА ГОЛОВА — ХОРОШО,

А ДВЕ – ЛУЧШЕ!

 

Может показаться, что Бог и Разум несовместимы друг с другом — каждый правит своим миром. Однако многие западные философы в течение веков продолжали верить одновременно и в Бога, и в Разум. Некоторые из них, стремясь как-то разрешить это противоречие, взялись за почти невозможную задачу — «доказать» существование Бога при помощи логической аргументации.

 

В философских трудах большинство утверждений и требующих разрешения вопросов не являются ложными — они лишены смысла.

Людвиг Витгенштейн

 

Так например, Рене Декарт, основоположник современной философии, живший в XVII веке, попытался было доказать существование Бога, но посчитал, что правильней будет доказать сначала собственное существование. Он сделал вывод, что он существует постольку, поскольку может помыслить, что он существует. Если бы он не суще- [113] ствовал, он бы не мог помыслить себя существующим. Далее он доказал существование внешнего мира, ибо, если бы тот не существовал, он бы не смог помыслить и его также.

 

...если объективная реальность любой из моих идей столь несомненна, что я не могу считать себя ее причиной, то отсюда с неизбежностью следует, что я в мире не один и что в нем аналогичным образом существует какой-то иной объект, который и является причиной этой идеи. Если бы у меня не возникали идеи подобного рода, у меня бы не было достаточных оснований для того, чтобы быть уверенным в существовании чего-либо, отличного от меня

.

В этом месте какой-нибудь дзэнский учитель стукнул бы Декарта своим посохом, чтобы подтвердить тем самым существование объектов, отличных от Декарта и его идей.

Однако дзэнский учитель, пожалуй, не переубедил бы Декарта, поскольку далее тот переходит к своей основной идее: доказательству того, что существует также и Бог.

Единственная идея, которую осталось обсудить, — это идея Бога. Есть ли в этой идее что-либо, что нельзя рассматривать как исходящее из меня? Под именем “Бог ” я разумею существо, которое бесконечно, неизменно, ни от чего не зависимо, всеведуще, всемогуще и посредством которого я сам и все прочие объекты, если таковые имеют место, были созданы. Все эти признаки настолько значительны и настолько впечатляющи, что чем внимательнее я их изучаю, тем менее вероятным мне кажется, что они могут исходить из меня одного. Таким образом, в свете всего только что сказанного не остается ничего иного, как заключить, что Бог существует.

 

Осанна! Мы уверовали. Конечно, при условии, что мы верим в разум Декарта не меньше, чем он сам в него верил. Декарта отличала непоколебимая вера в собственные идеи, точь-в-точь как Платона, и все, о чем бы он ни помыслил, должно было именно таким и быть. Но в аргументах Декарта можно легко обнаружить слабое место. Его идеи доказывают лишь собственное существование, а вовсе не су- [114] ществование того, к чему они относятся. Декарт полагал, что его идея Бога должна исходить из Бога, на самом же деле его ум, скорее всего, молился лишь самому себе.

Несколько других западных философов также сумели доказать — по крайней мере, самим себе — существование некоего высшего существа. Прибегнув к логическим рассуждениям, они дали подробнейшее описание атрибутов этой божественной силы:

 

Мы можем также заключить, что это высшее существо, которое является единственным в своем роде, всеохватывающим и необходимым, не имеющим ничего вне себя, что было бы от него независимо, не должно подпадать ни под какие ограничения и должно вмещать в себя столько от действительности, сколько возможно.

Готфрид Вильгельм Лейбниц

 

Все идеи, постольку, поскольку они имеют отношение к Богу, истинны, то есть являются надлежащими, и посему (согласно общепринятому определению эмоций) Бог избавлен от всех страстей.

Барух (Бенедикт) Спиноза

 

Святые дураки, как восточные, так и западные, могли бы поинтересоваться, каким образом западным философам удалось с помощью всех этих рассуждений проложить путь между собой и своим богом. Ведь, казалось бы, рациональные объяснения отделяют мыслителя от Бога, приписывая тому некие неизменные и уникальные свойства. Более того, попытки постичь Бога только умаляют его силу и делают его менее таинственным. Перефразируя слова Лао-цзы о дао: «Дао, о котором можно что-то сказать, — не вечный дао», можно сказать: «Бог, о котором можно что-то сказать, — не вечный Бог».

Трактаты классиков западной философии являют собой подлинные шедевры абстрактного мышления. Однако, с позиции философии современного языка, многие из этих рассуждений являются чистой бессмыслицей, так как авторы трактатов пользуются определениями, которые не прояснены, и понятиями, которые замыкаются на самих себе. Вдобавок темы этих философских споров показались бы современному человеку совершенно неуместными. Воз- [115] можно, у всех идей и способов познания и не может быть иной судьбы: все доказательства носят временный характер, а все жгучие вопросы в конце концов теряют свою актуальность и не оставляют после себя и следа. Давая характеристику западной философии с позиций XX века, Людвиг Витгенштейн делает вывод:

В результате философия лишь обнажает тот или иной пласт бессмыслицы и те шишки, которые познание себе набило, пытаясь преодолеть заложенные в нашем языке ограничения.

 

Классическая западная философия сделала разум новоявленным Мессией, этакой божественной силой, которая воплотилась ради того, чтобы принести людям спасение. Мы можем себе представить, как Божественный Разум — безупречный по форме воздушный шар, наполненный мыслями, — отрывает западного человека от земли, от всего телесного и созданного природой, чтобы перенести его в некое созданное специально для него прибежище. Паря с риском для себя в течение веков где-то в вышине, мы только и делали, что думали и думали, но в конце концов нам пришлось опять спуститься на землю. В результате все та же безумная мудрость нанесла нам сокрушительный удар по голове. [116]

 

ФИАСКО ЭКЗИСТЕНЦИАЛИЗМА

 

ГЛАВА 6

 

Я хочу, чтобы мне или объяснили все, или не объясняли ничего. И рассудок не в силах помочь, когда он слышит этот крик, идущий из сердца. Ум, пробужденный этим призывом, ищет и не находит ничего, кроме противоречий и бессмыслицы. Сам мир, ни единой цели которого я не понимаю, лишен всякого смысла.

Альбер Камю

 

После длительного периода, в продолжение которого разум делал неимоверные усилия, чтобы осмыслить окружающий мир, западная философия путем проб и ошибок пришла к собственной разновидности безумной мудрости. В XVIII-XIX веках мыслители Запада вынуждены были с горечью признать, что интеллект не способен понять мироздание и его предназначение. В середине XX века представители философского течения, названного экзистенциализмом, объявили о том, что разум зашел в тупик, а классическая западная философия умерла.

Экзистенциалисты страстно хотели постичь природу своего ума, дать ей наименование и упорядочить ее, но разум не оправдал их надежды. Уподобившись обманутым любовникам, многие из них впали в меланхолию и, ожесточившись, набросились на некогда превозносимый ими человеческий интеллект.

Разум не помог экзистенциалистам найти путь к спасению, но он и удержал их от того, чтобы начать искать утешение в боге или религии. [117]

Вера в Бога требует от человека определенного насилия над разумом, на которое смогли решиться лишь немногие из экзистенциалистов. В религии же они находили только пустые слова и ритуалы, видя в ней еще один печальный итог западной цивилизации. Больше всего бранных слов досталось религии от Фридриха Ницше.

 

Сегодня неприлично быть христианином. Во мне зарождается чувство омерзения <...> Оглядываюсь по сторонам: не осталось ничего от того, что когда-то именовалось истиной, и мне нестерпимо слышать слово «истина» из уст жреца. Сегодня каждому следует знать, что богослов, жрец, Папа не заблуждаются, но лгут, — лжива каждая произносимая ими фраза, и они уже не вольны лгать «невинно» и «по неведению». Жрец, как и всякий человек, тоже знает, что нет ни «бога», ни «грешника», ни «искупителя», что «свобода воли» и «нравственный миропорядок» — ложь: серьезно и глубоко преодолевающий самого себя дух уже никому не дозволяет не ведать о том...

 

Одному интеллекту и ничему иному и следовало бросить вызов.

Серен Кьеркегор

 

Наш разум оставил нас с пустыми руками. Оказавшись наконец одни, мы обнаружили себя в роли не более чем правителей пустыни.

Альбер Камю

 

Безумная мудрость экзистенциалистов заключалась в том, что они бросили вызов и Богу, и разуму, а тем самым и притязаниям Запада на то, что человеку во Вселенной отведена особая роль. Для них мы уже не были какими-то избранниками, на которых, как на детей, взирает сверху милостивый Бог, наш Отец; не верили они уже и в то, что человеческий интеллект способен отыскать истину или обнаружить в нашей жизни некий высший смысл. Эти выводы, вместе с теорией Дарвина и трудами Фрейда, вызвали смятение в западной душе. Человеческий ум и душа — любимые детища [118] западной философии и религии — перестали быть средоточием мироздания, и экзистенциалисты взяли на себя скорбную обязанность оплакать их кончину и написать некролог. Отчаяние, которое испытывали эти западные мыслители, носило как личный, так и коллективный характер: они жалели себя и потерянную человечеством веру.

 

Я навсегда отчужден от самого себя. В психологии, как и в логике, имеются многочисленные истины, но нет Истины. «Познай самого себя» Сократа ничем не лучше «будь добродетелен» наших проповедников: в обоих случаях обнаруживаются лишь наши тоска и неведение. Альбер Камю

 

Миру более нечего предложить человеку, который мучается и страдает.

Мартин Хайдеггер

Поскольку бог мертв, осталась одна история и власть силы.

Альбер Камю

 

Экзистенциалисты пытались по-разному уйти от своих страданий. Серен Кьеркегор обратился все к той же вере, вернувшись в объятия Бога. Ницше увлекся внушающим трепет мифическим Заратустрой и стал с исступлением доказывать, что человек должен развить в себе волю и силу духа и построить новый мир, в котором не будет Бога. Другие — Альбер Камю и в особенности Жан-Поль Сартр — нашли временное утешение в марксизме. Подобно ловкачам, экзистенциалисты стремились развенчать моральные заповеди и религиозные учения своего времени — и тоже стали жертвами создавшегося хаоса. В отличие от даосов и дзэн-буддис<