Знакомство с родителями Лидии

 

– …Окончил совпартшколу и прошел два курса техникума, третий пройти не удалось. Комсомольская организация перебросила меня на юридические и землеустроительные курсы.

Проучился я здесь всего два месяца и должен был ехать на неотлагательную работу по коллективизации и землеустройству. Но я взял с собой программу первого года курсов и закупил все книги, много книг…

Началась бесконечная вереница собраний и разговоров с беднотой, с партизанами. Потом на общих собраниях. До середины мая провел подготовительные работы в двенадцати селениях и выехал в область сдавать за первый курс.

С экзаменов сейчас же поехал обратно в район, но не пробыл на этот раз и недели, как меня вызвал обком комсомола и предложил выехать с одной экспедицией в качестве политработника, для политической работы среди населения.

Экспедиция ехала на изыскания нового пути. Там один знакомый научил меня хорошей нивелировке. Экспедиции пришлось прорубаться в лесах и прокладывать трассу канала через огромные болота.

Нивелировка шла у них плохо. Комары донимали. Между тем достаточно шевельнуть рукой – и сразу сбивается рейка. А место жидкое, и без того все шевелится. Закладывали огромные жерди, по восемь, по десять метров, и на них ставили инструмент.

А я мог задерживать дыхание в момент инструментального наблюдения, и я совершенно не думал сопротивляться комарам. Инженеры и техники покрывали нивелировкой едва один километр хода в день, а я четыре‑пять километров! И без рубки леса, без всяких жердей.

Вечером, после ужина, я беседовал с рабочими на политические темы, для чего и был послан обкомом…

Еще позднее, когда рабочие укладывались спать, Василий расспрашивал инженеров и геологов об их специальности и науках. Ему казалось, что он получал исключительно широкие сведения из области самых разнообразных наук. Ему захотелось стать горным инженером.

Еще позднее, когда инженеры уставали от его жадных расспросов и принимались храпеть, Василий вытаскивал учебники из мешка, служившего ему подушкой, и готовился по одиннадцати предметам второго курса.

– …Но больше я успевал заниматься в дождливые дни. Там было порядочно дождливых дней.

Я очень хорошо рублю лес, прекрасно переплавляю плоты, очень хорошо владею лодками. Таким образом, я тут отличился здорово. Народ меня очень полюбил, и, когда кто‑нибудь не успевал, я помогал. И когда мы проходили густую чащу леса, я сам возглавлял эту рубку.

Бывало, отточишь остро, как следует, и рубишь!.. Так и получилось, что я всю жизнь рубил лес и попутно занимался культурно‑просветительной работой, а учился я ночью и еще в дождливые дни.

После курсов направили меня на проведение классового землеустройства. Тут уже никакой учебы не было.

Разговаривал с каждым крестьянином во всем районе!

Однажды меня ударили поленом по спине. Положили на две недели. Другие уполномоченные тоже бывали избиты и лежали в больнице. Но мы верили в успех нашего дела, потому что мы работали крепко на советскую власть. Я обеспечил лучшее среди всех районов области строительство колхозов!..

Тогда я потребовал дать мне возможность учиться.

Мне дали командировку на курсы подготовки в вуз. Проучился февраль, полный март и апрель, в апреле сдал за девятимесячный курс и подал заявление с просьбой направить меня в Московскую Горную академию. Но краевой отдел народного образования отказал и предложил мне поступить в Молочный институт в Вологде. В Молочный институт!.. – У него сияло лицо и голос зазвучал сдавленно от внутреннего смеха. – Человек просится в Горную! Я стал подавать одно заявление за другим до тех пор, пока облисполком не вынес специальное решение командировать меня в Горную академию.

– В Молочном институте вам уже не мешали учиться?

– Мне и раньше не мешали учиться. Сама жизнь мешала, Лидия Максимовна. Например, в тысяча девятьсот тридцать втором году, когда я закончил практику на Байкале и должен был возвращаться к началу занятий, семнадцатого – восемнадцатого августа выпал снег около метра толщиной. Как раз в это время происходила уборка сена, было настоящее лето. Произошло знаменитое затопление и наводнение в Монголии и на Байкале. Все поезда стояли по обе стороны Байкала, до Владивостока и до Москвы. Уровень Байкала здорово поднялся и разрушил все откосы юго‑восточного берега. Бревна длиною в десять – двенадцать метров просто как бомбы били по откосу и отскакивали. На Байкале плавало столько бревен, что прямо ужас.

Меня забрали сюда в порядке мобилизации на восстановление железной дороги. Я занимался бурением и картированием, изучал гидрорежим основания фундамента железной дороги, когда приехала комиссия из НКПС и предложила перенести железную дорогу за Байкал. Я выдвинул свою точку зрения… Таким образом, я там получил много интересных материалов и пропустил около двух с половиной месяцев учебы, поехал домой в конце декабря.

– Вот видите, – сказала Лидия, – это характерно для всех ваших мобилизаций: как будто бы вас мобилизовали, вы даже и спорили. Но в конце оказывается, что это дало вам много интересных материалов, и выходит, что вы сами напросились на мобилизацию или, по крайней мере, хотели ее.

– Лидуша, – девичий голос матери возник за портьерой, заменявшей дверь, – веди гостя обедать.

Василий шагнул за Лидией через крохотный коридорчик, плохо освещенный из внутреннего окна над дверью. Из коридорчика он попал в столовую, немного побольше Лидиной комнатки.

Отец уже стоял возле квадратного накрытого стола и дожидался гостя. Знакомство состоялось без представлений и без малейших церемоний. Отец шагнул навстречу со словами:

– Рад вас увидеть, – и крепко пожал руку.

Василий сразу повеселел и охотно стал отвечать на энергичные расспросы отца.

– Предупреждаю, – сказала Лидия, – как только мама разольет суп, все разговоры должны быть прекращены до полного очищения тарелок. Иначе мама будет очень недовольна всеми нами.

– Поэтому быстренько расскажите, – сказал отец, – почему вы так безвозвратно сдались в плен случайной кембрийской идее на Байкале?

Василий усмехнулся:

– Идея была не случайная. А самое главное, что я вовсе не сдался. Наоборот – я завоевываю кембрий!

– Ага! Я так и знал, – сказал отец, крепко пожимая руку самому себе.

– Почему это ты так и знал? – недовольно спросила Лидия.

– Я заинтересовался кембрием на первом курсе, – сказал Василий. – Даже можно сказать, что еще до поступления в Горную академию.

– Даже еще до рождения, атавистически, – подсказала Лидия и с любопытством ждала: сейчас он спросит, что такое атавизм…

– Лет через десять – двенадцать после рождения, – хладнокровно и кротко сказал Василий и не спросил, что такое атавизм. Он посмотрит в словаре.

– Расскажите об этом, – попросила мать.

И тут же вышла на кухню.

– Я задался целью узнать происхождение нефти. С этой мыслью пошел в академию. На первом курсе нам читал Иван Михайлович Губкин. Из его лекций я узнал – первое: что в мире неизвестна нефть самых древних осадочных образований – кембрия. И второе: о вековой борьбе в науке вокруг проблемы образования нефти.

Генезис настолько перемешан, природа образования нефтей каждого слоя запутана так, что никогда нельзя будет подойти к разрешению вопроса. Все нижележащие породы примешиваются к вышележащим, нефтяные газы проникают в вышележащие отложения из нижележащих слоев. Я спросил, почему не может быть нефти в кембрии. Иван Михайлович ответил, что в кембрийскую эру органогенный[13] материал был в небольшом количестве. Я тогда сказал, что, по‑моему, важно принципиально, что он существовал, а возможности накопления в больших количествах могли зависеть от условий.

Поэтому я считаю необходимым вскрыть настоящую научную теорию, чтобы найти все очаги нефти. Чтобы искать их не ощупью, как мы сейчас ищем и во всем мире ищут, – искололи всю планету. Наука должна указать точно, математически: нефть должна находиться там и там.

Леверье вычислил крохотную планетку в мировых пространствах, за миллионы километров. А мы должны указать у себя под ногами – это легче.

– Замечательно! – воскликнул отец.

– Не поддавайся ему, папа! – И думала с досадой: «Неужели он испортился и не захотел при отце спросить про атавизм?..»

– Иван Андреевич сказал: «Конечно, нет ничего такого, что категорически отрицало бы возможность нефти в кембрии. Но мы должны согласовывать наши представления с практикой. В Америке пробурили все осадочные и нигде не нашли нефти в кембрии».

Таким образом, это главный камень преткновения. Это узел, который никем не развязан… Как видите, я задался кембрием с точки зрения общетеоретической.

Отец был очень доволен. Лидия видела, что он наслаждался речью Василия. Она радовалась и сердилась.

– Папа, я тебе говорила, что этот студент – сирена Нефтяного института!

– Что вы будете докладывать в Академии?

– Я потребую одну точку для бурения и организацию комплексных работ: электроразведку, магнитную, топографическую и буровую. Моим оппонентом будет выступать аспирант Геологического института Небель. Я заранее знаю, что он скажет.

– Ну еще бы! – сказала Лидия.

– Небель не способен сказать ни одного слова, которое бы я не предсказал. Вы придете слушать, Лидия Максимовна?

– Приду нарочно, чтобы вас уличить в неслыханной самоуверенности.

– Будьте самоуверенным, Василий Игнатьевич, это залог вашей победы, – сказал отец.

– Но не правоты, – сказала Лидия.

– А разве победитель бывает неправ? – весело спросил отец.

– Римляне рассчитывали на свою победу, но не на правоту, когда откровенно заявляли, что победителей не судят.

– Но в науке побеждает тот, кто прав, – сказал отец.

– В науке больше всего временных побед и временных победителей, – недовольно сказала Лидия.

– Вот что скажет Небель, запомните, Лидия Максимовна: «Академик Архангельский не исключал возможности обнаружения нефти в глубокой вилюйской впадине, куда возвращалось море в послекембрийские эры развития жизни. Но уважаемый докладчик (это обо мне) во время своей п р а к т и к и искал не там, где указывал академик Архангельский, а на правых притоках, где в кембрийскую эру было мелководье, а после кембрия осталась суша».

– Похоже, Лида? – спросил отец.

– «Членам Академии известно, что нефть представляет продукт гниения без доступа воздуха…»

– Послушаем дальше, – сказала Лидия сурово.

– «Для такого гниения необходима глубина не менее сотен метров. Поэтому в мелком море нефть не образовалась. Тем не менее уважаемый докладчик, по‑видимому, считает свое убеждение основным и даже абсолютным доказательством существования нефти на Полной…»

– Браво! – воскликнула Лидия. – Вы действительно ничего не представите Академии, кроме убеждения. После трех лет поисков…

– А вы считаете, что три года – это много для такой задачи? – запальчиво спросил отец.

– Но он находится у самого начала, там же, где три года назад! – ответила дочь с не меньшим пылом.

– Тогда Академия не стала бы слушать мой доклад, – сказал Василий. – Ведь я представил тезисы.

– Правильно! Ты терпишь поражение, дочь!

– Суп в тарелках! – грозно сказала мать.

Василий, еще не севши, схватил ложку, и Лидия улыбнулась. Он и через десять лет не забудет услышанного и сказанного сегодня в этом доме. А что особенного говорилось? Ничего.

 

Глава 5

«МАТЬ РОДИЛА МЕНЯ НА ПЛОТУ…»

 

Но после супа спор возобновился. Отец вызвал его как будто неосторожностью, а на самом деле намеренно.

– Из ваших слов я понял, – сказал отец, – что не один Небель против вас, а многие старики.

– Решительно все старики, – сказал Василий, – кроме Ивана Андреевича и Губкина. Все консерваторы.

– Небель, между прочим, не старше Зырянова, – сказала Лидия. – Вся молодежь заодно со стариками в этом вопросе. У Зырянова нет единомышленников даже среди студентов, его ближайших друзей. Справка из словаря Зырянова: все несогласные называются консерваторами.

Отец смотрел на Василия с очевидным вопросом.

– Но если и ты против него, – сказала мать с упреком, – на кого же ему надеяться, если жена против. А все‑таки директор института дает же ему командировки, экспедиции, деньги на этот кембрий.

– Да он ведь лесоруб и плотовщик! Зырянов способен заставить всю Академию!

– Ого!

– Я не преувеличиваю, папа! Иван Андреевич привык иметь дело со студентами и учеными, а не с лесорубами! Зырянов привык водить плоты… Кто может встать на пути плота?..

– Ты говоришь о нем, как если бы он сам был плот, – сказала мать.

– Он заимствовал психологию у плота! – сказала Лидия.

Василий рассмеялся со всеми:

– Лидия Максимовна, вероятно, права: плотовщик привыкает не бояться столкновений.

«Но столкновения с Лидой ты боишься», – подумала мать и поспешила отвести эту опасность от обоих:

– Лучше расскажите про свое детство. Мне так хочется узнать, как это вы могли заинтересоваться нефтью в той обстановке… Это даже удивительно для лесного ребенка!

Все взглянули с ожиданием. Василий подумал несколько секунд и начал так:

– Мать родила меня на плоту…

Да, мать родила Васю в молчании и терпении, а если вскрикнула – шум порога заглушил.

На Выми и Вычегде, на Северной Двине, на малых притоках лоцман не очень‑то много зарабатывал. Игнатий Зырянов зимою рубил и скатывал лес к реке. Чуть только вскрывалась река – плотил плот и сажал на него всю семью. И до ледостава они жили на плотах, – в наблюдении и молчании.

Все Васины реки текли большею частью в скалистых берегах: Веслянка и Коин и другие мелкие речки, притоки Выми, сама Вымь‑река и Вычегда, Мезень, да и коренные реки – Северная Двина, Печора. Узорчатые скалы построены были цветисто и многослойно.

Линии слоев иногда уходили за обрывку обнажения, скрывались и вновь обнаруживались, все те же и в прежнем соседстве.

Земля в непрерывном плетении берегов завязывала и распускала свои пестрые ленты и каменные полосы, видимый мир – удаляющийся назад от отцова дома на плоту и неограниченно раскрывающийся впереди.

Вася сбегал с плота на берег, чтобы увидеть поближе этот мир, пощупать его руками и подивиться разной твердости его пород, но особенно разным их цветам.

Он уже помнил эти цвета. Он заметил их постоянное соседство и с увлечением следил за взаимной связью слоев. И когда обнажалась порода, Вася озабоченно ждал появления знакомых ее спутников, боясь моргнуть, чтобы не проморгать их встречи и смыкания линий…

Целые дни Вася не сводил глаз с берегов. Вся его скрытая, неизведанная активность и подвижность напрягалась в наблюдении, чтобы словить линии земного узора, но вдруг они круто наклонялись и утекали под урез воды. Как ему хотелось угадать их путь под водой! Или, может быть, их путь еще ниже дна реки?.. Действительно ли нутряные слои в земле непрерывны, бесконечны? Куда они вытекают?.. Или где начинаются?

Потом они снова появлялись над водой с непонятным смыслом.

В одном месте они пахли керосином!

Это он увидел на Жирной реке. Васе было тогда одиннадцать или двенадцать лет. Отец взял его на перевал у верховья реки. Игнатий свалил там лес зимой, а теперь сплотил на малом притоке, и они поплыли вдвоем. Речка брыкалась, как лошадь. Вася не мог бы справиться с гребью, поэтому отец стоял на греби, а Вася ему лоцманил с высокого помоста, повыше обычного.

Вася всматривался в самые дальние струи и радостно узнавал их, как старых знакомых в лицо. Их повадки и характер каждой из них ему даже лучше известны были, чем характеры жителей села Вымьваиль. Но Вася не сумел бы сказать, почему он так хорошо понимает каждую струйку в этой реке, где он плавал первый раз в жизни и никогда раньше не был. Он не сумел бы сказать, почему он так уверен. Но он чувствовал подводный камень в реке так же скоро и точно, как занозу в пальце, и уверен был в своем понимании, как в самом себе.

Ниже Жирная стала большой рекой и сильно пахла керосином, воду из нее нельзя было пить. И Вася увидел, как вся река, от берега до берега, словно заполнилась черной маслянистой жидкостью.

«За то и называется Жирной, – сказал отец и ничего больше не мог сказать сыну о черном масле. Он только добавил: – Струя здесь иная, гладкая. Гляди в оба…»

– …Вот как это началось… Только я не знал в то время, что эти породы, в которых течет Жирная река, называются кембрийскими.

– Он же борется за родную природу своего детства, Лида, – сказала мать с упреком.

– Интересно… Очень интересно, – сказал отец. – А теперь объясните, почему же старики и молодежь заодно против кембрия?

– Причин главных две. Одна – это лженаучное наследство старой нефтяной геологии, которая создавалась в интересах Нобеля, нефтяного короля, а для этого она должна была доказывать, что в России нет нефти, кроме бакинской. И Нобель – пророк ее… Вторая причина – давление наших хозяйственников. Они хотят, чтобы советское хозяйство как можно скорее получило побольше нефти, и не понимают необходимости многолетних теоретических исканий, которые не могут дать скорых результатов… Это узкоглядство, но оно очень соблазнительно для молодых умов, так же как для старых…

– Я согласен, что это узкоглядство. Но все‑таки эти хозяйственники и ученые – не консерваторы. Дать нефть стране – это ведь задача прогрессивная?

– Но давать нефть можно по‑разному. Я называю их консерваторами не за то, что они дают нефть, а за то, что консервативным, реакционным путем ищут ее и не готовят запасы на будущее. Они берут только такую нефть, которая лежит наверху, велят геологам искать только ту нефть, которая лежит поближе к поверхности. Поближе к европейской квартире… Они не желают идти в глубь земной коры и в глубь континента и нас не пускают, молодых, в глубь родной природы, – сказал он, опустил голову и глядел в глубь своего северного детства. – Это делячество, хищничество от косности… Но скважина на кембрий протаранит путь вглубь!

– Значит, главное сейчас – решить теоретическую задачу?

– Да! Теоретическая задача стала политической задачей… Но это не значит, что я не ищу промышленную нефть. Я ищу то и другое! Больше того: я получу возможность решить теоретическую задачу только в том случае, когда найду промышленную нефть!

Лидия принесла сладкое и остановилась в дверях, за спиною Василия, послушать его ответ на вопрос отца:

– Еще позвольте спросить: вы давно женаты?

– Почти еще не женат: полугода нет.

– Слухам нельзя верить… – начал отец.

– Безусловно! – поспешил согласиться Василий. Он чутко прислушивался к обстановке за спиной и видел отражение ее в веселых глазах отца.

– Желательно узнать из первых рук, – сказал отец, забавляясь негодованием дочери. – Ходили слухи вокруг этого стола, будто бы за вами замужем наша дочь.

– Этот слух я подтверждаю! – воскликнул Василий.

– В жизни не слыхала ничего подобного! И в книжках не читала про такие супружеские отношения!

– Ну что особенного, мама! Обыкновенные, как у всех! – Лидия сердито двинулась в дальнейший путь от дверей и раздала сладкое.

– Как у всех?.. – Отец веселился.

– Мы уже были на «ты». А это он сегодня… перешел на «вы».

– Почему так?

– Отвык, – сказал Василий хладнокровно.

– Не смешите людей, ради бога! Разве у молодежи ученой нынче такая мода? Не слыхала. И уверена, что все это Лидины выдумки. Но, может быть, вы тоже одобряете?

Лидия с грозным вызовом повернулась к Зырянову.

– Лидия Максимовна не виновата. Просто так складывалась геологическая обстановка. Когда мы уехали из Москвы, Лидия Максимовна еще сомневалась, выходить ли за меня…

– А когда вернулась, нетерпеливый муж через месяц пришел к жене с визитом! И Лидия представила: «Вот это Зырянов!» Даже не сказала – муж!

– Во всем я виноват, Елизавета Пименовна. Я оказался сразу так занят.

– Так занят, что и жить надо зятю в общежитии. Ведь приходится от людей скрывать такой срам!

– Так занят, что даже поспать не успел в этом месяце, честное слово!

– В этом вы можете ему поверить, мама!

– Но обвенчаться в этом месяце вы успеете?.. Я без спроса уверена, что моя современная дочь не подумала венчаться, хотя бы тайно!..

– Разреши им ограничиться загсом, Лиза.

– Мама!.. Ты помнишь Сеню?

– Конечно, мать обязана помнить всех поклонников дочери.

Василий быстро взглянул на Лидию, но не увидел признаков для ревности.

– Папа, Василий принес письмо от Сени! Бедный Верный Сеня!

– Надеюсь, он жив?

– Может быть, и нет. Хотите, я прочитаю?

Отец кивнул.

 

– «Уважаемый Василий Игнатьевич! Я опять не успел узнать Ваш адрес! Опять пишу в Алексеевку и не буду знать, получите ли Вы мое письмо.

Отпишу Вам все сначала.

Василий Игнатьевич! В Якутске они не выпустили меня из багажника. Ко мне пришел помощник пилота. Ночь была светлая, как пасмурный день, но весь город спал. На Лене ни одна душа не слышала наш разговор. Помощник, между прочим, приличный человек, сказал: «Ты шел на риск и не должен обижаться».

«Я не думаю обижаться», – сказал я.

«Не хочется поступать с тобой подло», – сказал помощник.

Я уже хотел сказать: «Почему?» – но, уважая приличный разговор, спросил: «Например?»

«Например, не выпускать тебя из багажника все время, что мы простоим здесь».

«Сколько это времени?» – спросил я.

«С недельку».

Я сказал: «Ценю».

«Если бы тебе удалось, нам с пилотом пришлось бы бросить извозный промысел и заняться торговлей папиросами поштучно. Ты должен войти и в наше положение».

Я сказал, что он должен войти тоже и в мое положение.

Он сказал: «Мое мнение, что человек по‑настоящему смелый не может быть бесчестным. Если бы ты дал слово лететь с нами дальше, я бы выпустил тебя из багажника. Дадим деньги на кормежку».

«А ночевать где?»

«В нашем общежитии Аэрофлота. Питаться будешь в нашей столовой, если захочешь».

«Деньги у меня есть. Могу заплатить за проезд до Черендея. Сами знаете: билетов не было в кассе, в Иркутске, а мне обязательно надо было лететь с вашим самолетом».

«Это не пройдет, – сказал он. – Ты войди в наше положение».

Я подумал и спросил: «Ваше мнение, бесчестный человек может быть по‑настоящему смелым?»

«Наверно, нет, потому что смелость идет на риск, а это честно. Тот, кто идет на риск, согласен платиться головой».

«Вы правы», – сказал я и с тяжелым сердцем вошел в их положение и вышел из багажника.

Неделю мы чистили и проверяли мотор, чуть не перебрали весь. Я помогал, конечно.

На гидровокзале весь день толокся народ. На улицах нас останавливали, когда я шел с летчиками, и в театре подходили и спрашивали: «Это ваш заяц?»

Я сказал: «Дядя, этого не было в уговоре, чтобы меня выставлять».

Но старший пилот сказал: «На этом основан весь план».

Я понял, что эти летчики очень хитрые дяди, и больше не мешал им выхвастываться мною, что я их заяц.

Прощайте, Василий Игнатьевич! Поклон передайте от меня Лидии Максимовне. И привет всем Верным! Завтра вылетим из Якутска. Семен Тарутин. Седьмое июня».

 

 

Глава 6