Моя жизнь без меня (часть 2)

 

Ты просыпаешься утром в гостинице небольшого города, где тебя никто не знает, одеваешься и спускаешься к завтраку — кофе, бутерброды, может быть, мюсли или йогурт, проходишь мимо администратора, не забыв поздороваться и сдать ключи, идешь по улице, разглядываешь дома, набережную. Странно, повсюду, где бы я ни оказывался в те дни, я видел практически одно и то же — море и скалы. Холодное море, совсем не похожее на то, к которому я так стремлюсь, но попаду еще не скоро. Никто не знает твоего имени, нет ни одного человека, которому твое лицо могло бы показаться хотя бы смутно знакомым. Никто не окликнет тебя, не спросит: «А что Вы, собственно говоря, тут делаете, мистер Поттер?» В твоем рюкзаке две футболки, смена белья, джинсы, которые ты только что забрал из гостиничной прачечной, на тебе куртка, надежно защищающая от свежего утреннего ветра. Твой паром отходит через час, давай уже побыстрее, следующего ждать еще долго, хотя тебе вроде и некуда спешить.

Ты свободен, Юэн Эванс, но ты стремишься куда-то вперед, там опять будут скалы, покрытые крохотными кустами черники и голубики. Если забраться повыше, можно устроиться прямо на тропинке, открыв банку безалкогольного пива, которое здесь продается повсеместно в огромном количестве и разнообразии, что, видимо, демонстрирует заботу правительства о местном населении — так оно оберегает своих граждан от чрезмерного пьянства. И смотреть на море, на лодки и катера: белое и серо-голубое. А когда солнце опустится еще ниже, и вечерние тени, до этого прятавшиеся в зарослях, решатся покинуть свое убежище и приблизиться к тебе, ты встанешь и, двигаясь легко, как человек, которого никто и ничто не держит, отправишься в свой номер в не знаю уже какой по счету небольшой аккуратной гостинице, где ты еще днем, заполняя бланк по прибытии, в очередной раз заявил миру о том, что ты отныне Юэн Эванс. Будто лишний раз заверяя в этом и себя самого. Просто Юэн — тот, кто вырвался из прошлого, идущий навстречу своему неясному будущему, смело рассекая грудью настоящее, словно морские волны.

Где-то, кстати, вовсе и не так далеко отсюда, наверное, гуляют сейчас по пологим холмам, покрытым сочной весенней травой, те единственные, кто еще остался у меня на свете — мои Рон и Герми. Может быть, держатся за руки, наблюдая, как накатывают на берег волны, или просто валяются на зеленых склонах, глядя в бездумное безмятежное небо. Иногда я даже ловлю себя на мысли, что мне хотелось бы оказаться рядом с ними — нет, не навсегда, даже не надолго. Нет, это было бы так, словно мы встретились в отпуске — случайно пересеклись в каком-нибудь маленьком городишке, провели вместе один или два дня, а потом ветер вновь бы понес нас прочь — каждого в своем направлении. Когда я в те дни размышлял о свободе, она представлялась мне именно такой.

Раньше я никогда не думал о том, стану ли я скучать по Англии. Никогда не ощущал ничего подобного, когда мы жили на пиратском острове, даже и не задумывался, что на моей покинутой родине есть хоть что-то, о чем я мог бы скучать. А теперь вот вышло, что все-таки чего-то не хватает. Сейчас, в самом конце весны, мне отчего-то недостает именно этих невысоких, переходящих один в другой холмов, полого спускающихся к морю. Место, где время могло бы просто остановиться. Потому что его ход там не имеет ни малейшего смысла. Я оставил бы только смену сезонов. Хотя, быть может, это лишь одно из проявлений моей усталости — меня утомляет даже неровный контур фьордов. Так что я возвращаюсь в столицу, решив все же выяснить, каков из себя город Осло, когда приезжаешь в него в здравом уме и твердой памяти.

Мы по-прежнему пишем друг другу, но сейчас, когда и они, и я чувствуем себя хотя бы в относительной безопасности, тон наших писем становится спокойным — они чинно гуляют и дышат воздухом, иногда перебираясь из города в город. Я занят примерно тем же. Даже из писем Герми постепенно уходит обида на нас с Роном, она все меньше беспокоится за меня и уже не пытается выяснить, не чувствую ли я чего-нибудь странного после произнесенного мной заклятия. Но я вполне здоров, мне больше не снится мое мертвое тело за рулем ушедшего под воду автомобиля. Просыпаясь утром, я даже не могу вспомнить, что мне грезилось ночью, может статься, что и ничего.

Я рассматриваю в музеях корабли викингов, несколько раз обхожу вокруг Кон-Тики Тура Хейердала, поднимаюсь на борт Фрама, удивляясь, как небольшая деревянная шхуна могла ходить к Северному и Южному полюсу. Разглядываю морские карты, даже отваживаюсь позвонить в бортовой колокол — здесь это никого не смущает. Снова тени кораблей в моей жизни — на этот раз выставленные в музейных залах. Их паруса больше не наполняет ветер, не шумят двигатели в машинном отделении. Они словно замерли — неживые, неопасные, навечно вставшие на прикол и позволившие высоким стеклянным крышам стать преградой между собой и бескрайним небом. Такие сейчас как раз по мне… Я хочу даже купить большой альбом с кораблями, но в последний момент меня останавливает мысль о том, что придется таскать на себе всю свою поклажу еще неизвестно сколько времени.

Не могу сказать, что я совсем уже спокоен и ничего не опасаюсь. 20 мая застает меня еще даже не в столице, я, кажется, замечаю, что за день настал, покупая билет на паром и, признаться, даже вздыхаю с облегчением — пока меня носит по этим крохотным островам, вряд ли у меня есть вероятность быть пойманным. И еще, да, я, наверное, покажусь бездушным и бессовестным, сейчас, спустя больше, чем год, я считаю, что это именно так и было — в тот день я думал о возвращении господина министра на родину с некоторым злорадством. Даже пытался представить себе, как он появится в своем кабинете, или, возможно, отправится сразу к Малфою с отчетом, будет поглядывать на того с едва уловимой улыбкой, свидетельствующей о том, что он доволен собой и тем, как удачно ему удалось выполнить очередную миссию — Довилль, насколько я знаю из газет, оказался невероятно успешен на посту министра по внешним связям — может быть, даже закурит одну из своих сигар, примет из рук Министра Магии бокал с виски. А тот скажет ему как бы между делом: «Знаешь, Северус, до тебя там, конечно, не доходили наши новости. Но почти сразу, как только ты уехал, погиб Поттер. Автокатастрофа. Не справился с управлением и угодил в Темзу на своей маггловской машине. Нелепая история, правда?» Не знаю, как и кто сообщит ему об этом. Может быть, это будет сэр Энтони или еще кто-то. Или секретарша просто положит ему нужный номер Пророка на его письменный стол, чтобы он мог узнать обо всем сам. Станет ли он жалеть о том, что меня больше нет? Или просто пожмет плечами и скажет, что я сам доигрался, заметавшись, как загнанный зверек, в замкнутом пространстве, хотя мне и предлагали массу разумных и достойных выходов? Но я выбрал самый глупый и нелепый путь. Я же не знаю, что на самом деле было написано в заключении Аврората. Если там упоминаются наркотики, вопреки тому, что Рон сказал Довиллю при встрече, я тем более не достоин сожаления. Бывший герой, не справившийся с жизнью, отработанный шлак… Я не верю, что лорд Довилль станет метаться по Лондону в отчаянии и носить цветы на мою могилу. Просто не верю. Хотя, что греха таить, тогда мне очень этого хотелось.

Но, как бы то ни было, мне не суждено узнать об этом — Рон и Герми планируют возвращение не раньше 5 июня. Думаю, они бы предпочли прятаться все лето, но Герми надо начинать заниматься своими университетскими делами, а Рон и так бросил Джорджа одного в магазине на довольно долгий срок. К тому же перемещения по миру, как я уже и сам убедился на собственном опыте, требуют довольно значительных вложений, и если я могу хотя бы похвастаться относительным финансовым благополучием, которое, однако, тоже следует стремиться сохранить, то у Рона и Герми дела обстоят отнюдь не столь блистательно. Да и мистер Эванс на днях получил из Загреба письмо явиться на собеседование 30 июня, так что и ему уже хватит валять дурака — настала пора спускаться с северных скал и выдвигаться в южном направлении.

Когда я все же оказываюсь в городе, где планирую прожить ближайшие несколько лет, он представляется мне совсем небольшим, особенно если сравнивать его с Лондоном. И мне еще очень долго кажется, что я перебрался жить в красивую сказку — окруженные лесистыми холмами старинные дома с красными черепичными крышами, церковные колокольни, проспекты, по которым резво бегают разноцветные трамваи, нешумные площади. Нет, даже не в сказку, а просто в размеренно текущий неспешный старинный роман, где герои живут счастливо и беспечно, стоически переживая незначительные огорчения, порой перепадающие на их долю. В первое время — а я прибываю в Загреб первого июня, чтобы возобновить мои уроки хорватского уже с местным преподавателем, телефон которого дал мне Милан — я живу в гостинице, потому что, во-первых, исход предстоящего мне собеседования совершенно неясен, а, во-вторых, снимать квартиру на длительный срок кажется мне слишком опасным. И у меня такое чувство, будто бы это будет окончательно означать, что я бросил якорь, остановился, а я пока что к этому не готов. Мне еще предстоит побегать пару месяцев, прежде чем я окончательно пойму, что ни коршунам, ни ягуарам до меня уже не дотянуться.

И еще… меня как-то постепенно начинает поглощать чужая жизнь, мерно текущая рядом со мной. Пока я еще могу выбирать, дам ли я вобрать себя ее потоку или же останусь в стороне. В итоге я выбираю первое. Мне странно говорить на чужом языке, я никогда до этого не жил за границей, я не имею в виду мои бестолковые метания по Норвегии — там я вполне мог считать себя туристом. Мне поначалу кажется, что никто меня не поймет, я ужасно стесняюсь попросить что-то в магазине, спросить дорогу, заговорить в гостинице не по-английски. Как будто тот язык, которому Милан так самоотверженно обучал меня в Лондоне, здесь должен оказаться совершенно иным. И в первые дни я буквально заставляю себя говорить, ужасно нервничаю, заранее формулирую то, что хочу сказать, чтобы потом, едва открыв рот, немедленно это забыть. Но и это проходит за первые несколько дней — я обнаруживаю, что меня понимают, я даже вполне сносно могу разобрать, что сказали мне в ответ. Иногда я целыми днями просиживаю в номере гостиницы перед телевизором — через пару часов голова моя начинает пухнуть от количества чужих слов, обрушивающихся на меня, словно лавина.

И это хорошо, что я занят — уроками, языком, прогулками по городу, потому что с каждым днем я жду, что придет то самое письмо от Рона и Герми. Ведь что-то же должно было произойти, пусть я и пытался уверить себя в том, что Довиллю нет до меня дела — ни до живого, ни до мертвого. Но он в любом случае не тот человек, который готов оставить все, как есть. Вряд ли он, даже сказав себе, что я сам идиот, раз смог положить конец своей жалкой жизни столь нелепым способом, удержится от того, чтобы не задать хоть каких-то вопросов моим друзьям. Хотя бы просто для того, чтобы они в очередной раз почувствовали себя виноватыми.

Я уже начинаю волноваться, потому что они писали мне, что планируют вернуться в Лондон в начале июня, а сегодня уже десятое — а от них ничего нет. Так что, когда я тем вечером устраиваюсь у компьютера в Интернет-кафе рядом с моей гостиницей и обнаруживаю в почтовом ящике письмо от Рона, я медлю его открывать. Мне кажется, там может быть что угодно, я даже готов к тому, что мне придется сейчас же собирать свои вещи и бежать, опять бежать — в Африку, в Бразилию, на край света. Все дальше и дальше. Ведь, если Рон или Герми выдали меня, то мне следует немедленно исчезнуть, иначе все, что я так тщательно готовил, потеряет всякий смысл. А может быть и нет, и я просто придумал, что мой бывший любовник бросится искать меня по всему свету… Он ведь так этого и не сделал… Впрочем, что теперь говорить об этом, ведь того, кого он мог бы искать, все равно уже не существует. Но тогда я боялся даже просто пробежать глазами по строчкам письма, как только я понял, о чем пишет Рон:

«Привет! Извини, что я пропал, но, знаешь, я просто не знал, что и как мне тебе написать, так что несколько дней собирался с мыслями. Ты только не волнуйся — все, в общем-то, в порядке. Даже гораздо лучше, чем можно было думать. А то сейчас посмотришь на даты и сообразишь, что мы с Герми как раз вернулись в Англию, и не только мы одни — и будешь думать Мерлин ведает что! Я сразу скажу — я тебя не выдал! Ну, сам понимаешь, кому. Глупо было бы надеяться, что он не объявится, вот и я тоже не особо надеялся, так что жене велел побольше сидеть дома, а если и выходить, то только в людные места. На Гриммо все равно никому ходу нет — даже Джордж жаловался, а Невилл и вообще обиделся ужасно, но я ему объяснил, что это распоряжение Аврората — когда они снимут защиту, тогда милости просим. Но Герми и сама особенно не жаждет никуда выходить: она тут было сунулась на Косую аллею, в аптеку ей, что ли, надо было — так газетчики сразу налетели. Что да как. И ей, бедной, пришлось аппарировать, хотя народу кругом было полно. Меня тоже, если честно, достают иногда, когда я на работе, но из магазина Джордж их всех выставил, грозился даже авроров вызвать. Подействовало, как ни странно. Но я потом все же сказал Скитер пару слов, что мы, мол, находимся в шоке, не готовы обсуждать обстоятельства «твоей» гибели, просим понять наши чувства, так как ты был для нас самым близким человеком, практически родным. Знаешь, так странно говорить про тебя, что ты «был»… И нам совершенно непонятен твой внезапный интерес к маггловской технике, которая тебя и погубила. Что-то в этом роде, в общем. Только вот лорд Довилль этого, похоже, не читал, как-то он не пожелал понять наши чувства, так что пару дней назад просто явился к нам в магазин.

Герми мне сказала, чтобы я написал тебе все, как было, а ты уж сам рассудишь, прав я или нет.

Так вот, мы уже почти закрывались, только у витрины толклись еще несколько покупателей — знаешь, бывают такие, которые битый час стоят над душой, спрашивают, все пересмотрят, переберут, а потом купят один блевательный батончик с таким лицом, будто озолотили тебя. Вот и эти были, похоже, из таких, потому что сколько мы с Джорджем не поглядывали на часы, они все никак не уходили — то это им покажи, то то. Это дорого, это непрактично в использовании. И тут вдруг дверь открывается. Я уже собираюсь сказать, что все, баста, мы закрыты, приходите завтра с утра пораньше и стойте тут хоть весь день — и тут вижу, что это он. Жара — а он в министерской мантии, да еще какой! И мы с братом — упарившиеся за день, сам понимаешь, как чернорабочие. Без мантий, у меня рубашка вся мокрая, даже к спине прилипла, да и Джордж не лучше. Ты, наверное, и по острову помнишь, да и не только по острову: господину министру нравится, когда рядом с ним чувствуешь себя ничтожеством. Мне кажется, он всю жизнь только об этом и мечтал, ты прости, конечно, но ты — это ты, а я его вот терпеть не могу. И из-за тебя, и из-за Герми, и за школу, и за остров. Смотрю на него, как дурак, и все думаю, а что ты в нем нашел? Нет, это, конечно, твое дело, но… Я тебе все это объясняю, потому что Герми мне сразу сказала, что я повел себя жестоко, и до сих пор меня упрекает, а я его как увидел — меня аж затрясло всего. Так бы и вцепился ему в глотку, а нельзя — мы же министры! Попробуй, тронь его теперь! И он же, гад, прекрасно понимает, что я ничего ему сделать не могу, даже сказать не посмею, потому что боюсь. Да ему достаточно рукой махнуть — и никакого магазина, никакого университета для Герми. Ничего. И я тебе не рассказывал раньше, но он нам с Невом таких гадостей на острове наговорил, уже без тебя. Что мы за твоей спиной прячемся и всю жизнь прятались. Что для нас любая твоя жертва в порядке вещей. Что, если ты идешь умирать за нас, мы только грустно смотрим и полагаем, что, значит, так и надо. Ну, сам понимаешь. Ты же сам так не думаешь, правда?

И вот он идет ко мне, неспешно так, думает, я сейчас сольюсь со стенкой за прилавком. Не ухмыляется, не говорит ничего, только смотрит — и все. Эти наши горе покупатели, как только его завидели, сразу же ноги в руки и к дверям. Только и успели пробормотать; «Здравствуйте, лорд Довилль!» И он, как ни странно, весьма благосклонно ответил. Мне даже тошно стало — господин министр и благодарный народ Магической Англии! Сфотографируйте меня в этом ракурсе — я так хорошо смотрюсь. Тьфу! А у меня так и стоит перед глазами, как он бил тебя на острове, как мы тебя всю ночь искали, когда ты сбежал из таверны, как мы с тобой машину в реку сбрасывали, как я тебя на поезд сажал… Здравствуйте, господин министр!

Джордж ему и говорит, вежливо так, мол, здравствуйте, сэр, Вы что-то хотели? А Довилль, само собой, не за хлопушками к нам пришел, так что он с меня глаз не сводит и спрашивает:

- Мы могли бы поговорить с Вами, Уизли? Разумеется, не здесь.

Знаешь, я его ждал все эти дни — ведь почти неделя прошла после нашего с Герми возвращения, но его, наверное, опять где-то нелегкая носила. Помоги Мерлин, может быть, унесет опять! Сам понимаешь — идти с ним куда-то разговаривать было нельзя, потому что, хоть он и правительственный чиновник — а они у нас ведь теперь так любят законы — но если ему будет нужно, в голову мне он залезет и не поморщится. Не арестует его за это Нотт, даже не сомневаюсь. Так что я стоял за этим самым чертовым прилавком и пытался сообразить, как бы мне с ним никуда не ходить. Ничего не придумал, так что просто сказал ему, что и здесь тоже неплохо, у меня от брата тайн нет. Очень вежливо сказал, я не самоубийца, чтобы ему хамить. Только вот у тебя выходило… Помнишь, на острове? Я вообще почему-то остров часто вспоминаю. И тебя тоже. И скучаю. Правда, Гарри, ужасно скучаю по тебе.

Он только прищурился, мол, я понимаю, что ты меня боишься, жалкий червь Уизли, но ему пришлось согласиться, потому что тащить меня куда-то силком такой важной птице не к лицу, тем более на глазах у Джорджа.

- Хорошо, — сам знаешь, как он слова цедит, будто все, что он произносит, так важно и драгоценно, что ему жаль и лишний звук проронить перед такой свиньей, как я. — Давайте поговорим здесь. Надеюсь, Вы понимаете, о чем.

Мне показалось, что я уже несколько староват стал для того, чтобы делать большие глаза и изображать невинность, будто он меня в кабинете зелий за какой-нибудь пакостью застукал, так что я просто кивнул ему, мол, понимаю, что он пришел из-за тебя, и говорю:

- Если Вы хотели спросить про Гарри, я не знаю, что мне Вам сказать. Все произошло именно так, как писали в газетах — он уехал вечером на машине и больше не вернулся. Он всего-то пару недель водил машину, может быть, не справился…

Брат, я не сомневаюсь в твоем даре управляться с рулем и тремя педалями — ну что-то же надо было говорить!

- Вы думаете, это был несчастный случай?

И сверлит во мне дыры своими глазищами, а я на всякий случай все же поставил ментальный барьер, чтобы хоть почувствовать, если он мне в голову полезет. Но он не стал. Может быть, они и вправду стараются быть законопослушными, или при Джордже побоялся. Мне на версию с несчастным случаем при нем не очень хотелось налегать, потому что твоя записка… там же ясно, что это не просто автокатастрофа. Он, конечно, тоже что-то заподозрил, потому что ведь сам посуди — странно, что маг погибает в маггловской машине и не пытается выбраться. С палочкой. И даже стихийная магия не срабатывает.

- Ни алкоголя, ни наркотиков?

Я только плечами пожал.

- Откуда мне знать? В заключении Аврората ничего такого не было. Просто смерть от несчастного случая.

- Вы опознали тело?

Знаешь, он так спрашивал спокойно, я даже не знаю, почему мне Гермиона стала дома выговаривать, что я над ним издевался. Что я должен был ему сказать? Выдать тебя? Вот и она тоже не знает, только говорит мне, что так нельзя. А как тогда можно? Я ей рассказал кое-что про остров, она несколько приутихла, когда я ей сказал, как ты с ним дрался, как ты без сознания был, весь в крови, а он тебя…И еще сказал, что ты и так почти труп. Вот пусть и получает труп.

Так что я подтвердил ему, что это был ты, и сомнений нет никаких. А он придвинулся ко мне поближе, смотрит исподлобья, только верхнюю застежку мантии расстегнул, серебряную такую, как коготь дракона. У меня так это перед глазами и стоит. И вдруг про жемчужину спрашивает. Мол, он видел протокол опознания, список вещей, которые у тебя были — а вот ее нет.

- Вы же понимаете, Уизли, какую вещь я имею в виду?

- Да.

Я решил сразу признаться, потому что уже давно решил, что покажу ему и письмо, и жемчужину — пусть знает. И чтоб отвязался уже и понял, что ты не слинял, куда глаза глядят, с его подарком, что бы он там себе ни думал. Чтоб он знал, что тебя нет. А он, разумеется, тут же спросил, где она. И я показал, потому что, как только мы вернулись, я был уверен, что он придет, поэтому сразу принес и ее, и письмо в магазин. А то пришлось бы его с собой на Гриммо вести, а там Герми. И Мерлин знает, как она на него среагирует. Он сначала было потянулся к жемчужине, но потом вдруг руку отдернул, будто не решился ее трогать, и взял письмо. И на лице абсолютно ничего, я думал, хоть что-то замечу, а он будто статью в Пророке читал, скучную такую, про прием в Министерстве или еще какую-нибудь ерунду. Но читал долго. А потом и заявляет:

- Уизли, но если он оставил записку, значит, это не мог быть несчастный случай.

Тут я скромно глазки потупил, не знаю, мол, а ему говорю:

- Сэр, мы записку только после похорон нашли у Гарри в спальне.

Мне кажется, что когда я твое имя произнес, он аж дернулся. Будто это никому не позволено. И говорит мне так тихо, чтоб Джордж не слышал:

- Вы жили с ним бок о бок. Вы что, ничего не заметили? А сейчас смотрите, как невинная овца.

И тут я не выдержал, даже бояться перестал, потому что это уже было слишком. Я не знаю, что там у вас с ним произошло, но вот не сбежал бы ты, если б не он, это я точно знаю. «Это Вы», — говорю, — «смотрите, как невинная овца. Вы позволяли Пророку поливать его грязью, он шагу ступить не мог — уже все комментировали, что бывший герой опустился, шляется по клубам, что его поведение недостойно мага. Что, так глаза резало, что он был герой? Вам-то ничего не стоило остановить эти идиотские публикации. Но нет, зачем Вам, пусть себе пишут! Это ж Поттер, он все стерпит! И на острове, когда Гарри работал в таверне, и над ним измывались все, кому не лень — Вы и пальцем не шевельнули для того, чтоб они заткнулись. Просто стояли в стороне и смотрели, почти целый год. А теперь я — «невинная овца»! Так что и без Вас тут дело не обошлось».

Я думал, он сейчас на меня орать начнет, что я должен помнить, с кем разговариваю, чтоб выбирал выражения, что он сейчас разнесет нашу лавочку, а нас отправит из Лондона куда подальше. Но он вообще ничего не сказал. Просто аккуратно так положил записку рядом с жемчужиной, повернулся ко мне спиной и пошел к выходу — такой, знаешь, будто швабру проглотил. Джордж мне потом сказал, что я с ума сошел, что посмел с ним так разговаривать, но я был такой злой, что только и мог ответить, что пусть себе, ему не повредит.

А дома еще и Гермиона накинулась и опять стала мне говорить что-то про любовь (разрази меня Мерлин, я не понимаю, какая у тебя с ним могла быть любовь!), про то, что у меня нет права лезть в чужие отношения, что я, конечно, не должен был тебя выдавать, но мог бы быть поделикатнее. В общем, попало мне со всех сторон.

Но магазинчик наш не закрыли, так что мы с Джорджем приободрились. И я уже даже начал расслабляться и думать, что этот гад уполз в свое логово зализывать раны. Только вот вчера он опять приходил. Так же поздно, опять перед закрытием, братец в подсобке возился, так что, как только я его увидел, думаю, все, мне крышка — сейчас он меня выпотрошит, как Вудсворд рыбину. А он сразу с порога и говорит: «Уизли, я бы хотел, чтобы Вы отдали мне жемчужину. Это не Ваша вещь, и она Вас совершенно не касается». И пока я стоял и хлопал глазами, потому что совершенно этого не ожидал, он выложил передо мной на прилавок увесистый мешочек с деньгами и сказал: «Разумеется, не бесплатно. Я выкуплю ее у Вас. Для Вас эти деньги лишними не будут. Отдайте жемчужину». Я что-то такое пытался ему сказать, что денег не возьму. И отдавать ее не хотел, потому что это… ну, не знаю, будто память о тебе, что ли… Я ему это и пытался объяснить, но он и слушать не стал, говорит, «это не Ваша вещь и письмо адресовано не Вам». Тогда я вроде как согласился, но деньги все равно брать не хотел. А он только усмехнулся, мол, куда ты денешься, Уизли, — возьмешь, как миленький и еще доволен будешь, оставил их на прилавке, а жемчужину с письмом забрал. И когда он уходил, мне показалось, что он… будто огляделся как-то странно, ну, будто не знал, где выход. А у нас выход разве что слепой не найдет — помнишь же, прямо напротив прилавка (ты извини, получается, что я как будто издеваюсь, просто все это как-то дико вышло). Понимаешь, я подумал, вдруг он надеялся, что если жемчужины не было на том теле, то это вовсе и не ты? А когда она нашлась, да еще и письмо… И протокол Аврората. Он, наверняка, и с Ноттом разговаривал, это ведь он всем занимался — расследованием, похоронами. Потому что ведь господин министр не спрашивал меня, почему «тебя» тайно похоронили. Ну вот, не могу писать «тебя похоронили»! Понимаешь, мне в тот момент этого чертова Довилля жалко стало. Но не мог же я броситься к дверям и завопить, что ты жив! И еще эти деньги… Он умеет сделать так, чтоб ты чувствовал себя последней дрянью, честно. И у меня в тот момент было такое чувство, будто бы я тебя продал. Да-да, за этот вот мешочек с деньгами. То, что осталось от тебя. Но ведь это же и вправду был его подарок, у него на эту жемчужину больше прав, чем у нас с Герми. В то же время, мы же с тобой говорили, что я сохраню ее для тебя. А видишь, как все вышло… Ну, не мог я не отдать — и все тут!

В общем, не знаю, как ты к этому отнесешься. Я даже жене не стал все рассказывать. Мы с Джорджем решили, что вложим эти деньги в магазин, если ты не против, потому что тратить их на что-то свое у меня рука не поднимется.

Пожалуйста, ответь мне, даже если тоже считаешь, что я скотина. Так и напиши: «Ты скотина, Рон Уизли!». Только не исчезай! Твой Рон (Герми, думаю, тоже присоединяется, хотя сейчас готова испепелить на расстоянии».

* * *

Я некоторое время остаюсь неподвижно сидеть у экрана, вновь и вновь перечитываю строки письма, пока до меня не доходит, что я ничего не вижу.

Все же он пришел… Зачем? Что он хотел услышать от Рона? Еще какие-то подробности? Забрал жемчужину — что ж, я тоже считаю, это было его право. И письмо… Это письмо, написанное мной в ту ночь, когда меня переполняли ужас от только что совершенного нами с Роном, азарт, бесшабашность, страх перед будущим, отчаяние… Стихи…То письмо, где я впервые в жизни назвал его Любимым. Как будто теперь он выкупил право считать себя виновным в «моей» смерти…

Я никогда больше не увижу его, может быть, мне повезет купить в магическом квартале какого-нибудь города газету с его колдографией. Или нет, я не хочу больше смотреть на его лицо, отпечатанное на тонкой газетной бумаге и растиражированное по всему миру. Хватит. Я обречен смотреть на него чужими глазами, представлять себе по полным предубеждения словам Рона, как его руки тянутся к застежке мантии, как он озирается в небольшом магазине, не видя выхода, который находится прямо перед ним. Значит, все же не все равно… Что мне теперь с того? Я воздвиг между нами стену от земли до неба, по одну сторону которой живые, а по другую — мертвые. Я больше не числюсь в его мире.

«Что мне теперь делать?» — думаю я, уже сидя на бульваре и видя, как с моей сигареты на землю падают столбики пепла, а доверчивые птички, понадеявшиеся получить из моих рук хлебные крошки, отходят с видом оскорбленного достоинства. Никогда больше не увижу… Там, в Лондоне, там же мы тоже не виделись, какая разница? Но там мы, по крайней мере, могли увидеться. Он был где-то рядом, пусть и абсолютно недосягаем для меня. А теперь? Но разве это не то, чего я так хотел? Я прячусь не первую неделю, опасаясь того, что он станет разыскивать меня. И вот сижу и готов чуть ли не лить слезы о том, что он стал недоступен для меня, а я для него. Я же хотел, чтобы эта история закончилась. Почему я недоволен финалом?

В то же время только представь себе, что было бы, если бы он явился сюда за тобой. Даже не хочу думать… Смешно, господин министр находит беглого любовника в Загребе и… и что? Увозит его обратно в Англию, где после недолгого разбирательства сэр Энтони отправляет меня, Рона и Герми в тюрьму? Или нет — пират прячет меня на Кесе, где я вместе с Твинки коротаю время в ожидании его внезапных приездов. Тебе это нравится? Или оставляет все, как есть — меня здесь, в маггловском университете, чтобы иметь возможность приехать ко мне иногда… Нет, это слишком на него не похоже. Мне кажется, если он признает мое право на собственную жизнь, которая противоречит его представлениям, это будет уже не он. В ту последнюю ночь, которую мы провели с ним на Кесе, он сказал, что я не оставляю ему выбора. А он, он разве оставлял выбор мне? Пытался спросить, чего хочу я? Нет, тогда, в Министерстве, он по-прежнему хотел видеть меня одним их НИХ, из своих — в Аврорате, неважно, в любом месте магического мира, которое стремятся занять те, у кого «есть амбиции». Когда я отказался, он меня больше не задерживал. Может быть либо так, как хочет он, либо никак. Вот я и выбрал… «никак». Я знаю, я все правильно сделал, так что стоит подняться со скамейки и утереть сопли. У мертвых есть одно хорошее преимущество — их можно оставить в покое.

Я обещаю себе больше не думать о нем, о том, что могла значить для него моя мнимая смерть. Что могло бы быть, если бы он… если бы я…если бы Рон и Герми… Все случилось так, как случилось: 30 июня я успешно прохожу собеседование, выдав там выученную еще в Лондоне речь о том, что меня крайне интересуют экономические перспективы стран Восточной Европы, поэтому мне хотелось бы учиться и работать именно здесь. Мой блистательный аттестат, школьное образование, полученное в Англии… Меня зачисляют на первый курс экономического факультета, советуют еще подучить язык, хотя и мои нынешние достижения представляются им выдающимися. Дают советы о том, где лучше снять квартиру в Загребе, что я мог бы посмотреть за время, оставшееся до начала семестра. А так как семестр начинается в октябре, думаю, я мог бы обойти всю Хорватию пешком. А я вот еду на автобусе в Дубровник…

Уже в сентябре, вернувшись из своих беспорядочных странствий, я читаю радостное письмо от Рона и Герми, в котором они сообщают мне, что весной, где-то в апреле, у них будет ребенок. «Знаешь», — бодро пишет мне Гермиона, — «я думаю, что все равно смогу учиться, даже не прерываясь. Ведь беременность — не болезнь. Мы оба рады до безумия, только вот очень жалко, что тебя не будет. Но ничего, мы, как только немного подрастем, сразу приедем к тебе знакомиться с «дядей Гарри», хорошо?»

У них все замечательно. И я рад за них, потому что после того кромешного кошмара, в котором мы все трое жили предыдущие годы, это солнечное счастье — именно то, что им нужно. Чтобы забыть, чтобы начать жить заново, надеясь на то, что мир, рождающийся в улыбке их детей, будет совсем иным.

Я снимаю небольшую квартиру с видом на Старый город, хотя мог бы подыскать себе и что-нибудь подешевле, но мне приятно смотреть на красные крыши, курить, глядя в вечернее небо, бесцельно бродить по узким улочкам, покупать книги и самому тащить домой тяжелые пакеты — моя жизнь все еще кажется мне немного призрачной, придуманной, но с каждым днем она все больше и больше моя. Я почти не вспоминаю о магии, хотя она сама напоминает о себе: во время одной из моих прогулок я случайно натыкаюсь на вход в магический квартал Загреба, для пропуска в который не нужно иметь даже волшебную палочку — старинная каменная арка между двух домов, выходящих на бульвар, просто не видна магглам. И я, постояв пару минут в нерешительности, все же делаю шаг вперед, заглядываю в витрины магазинчиков, даже решаюсь зайти в аптеку, где трачу несколько завалявшихся в кармане (нет, конечно, я специально храню их и по сей день) кнатов и галеонов, кажется, на перечное зелье (про запас, я бы не хотел болеть, только-только приступив к учебе). И с тех пор время от времени наношу туда краткие визиты, пользуясь своей привилегией мага.

А в один из дней в самом начале семестра мое внимание привлекает номер Ежедневного Пророка, который продают в небольшом киоске магической прессы. Моя рука сама собой тянется к большой колдографии на первой странице, и я, забывшись, хочу дотронуться пальцами до его виска, скользнуть по тонким губам. И почему-то боюсь читать заголовок. Но нет, нет, конечно, нет, это не то, о чем я подумал в первый момент. Просто лорд Довилль подал прошение об отставке, которое и было удовлетворено Министром Магии Люциусом Малфоем с огромным сожалением, так как Магическая Британия в своей истории еще ни разу не имела столь блистательного и успешного министра по внешним связям, каким являлся лорд Довилль. Однако беспокойство за здоровье друга вынудило главу Магической Британии принять столь непростое решение. И где-то там, уже дальше по тексту — он потерял сознание во время одного из министерских приемов. Врачи из Мунго констатировали переутомление. Лорд Довилль планирует остаться жить в Лондоне и посвятить себя столь любимой им науке зельеварения, занятия которой он не прекращал все эти годы.

- Молодой человек, Вы будете покупать газету?

Я даже не сразу понимаю, что маг, торгующий магической прессой, обращается ко мне.

- Что? — переспрашиваю я.

- Газету покупать будете?

Я отхожу от прилавка, а он только укоризненно качает головой.

- Если ничего не покупаете, зачем стоять здесь? Хотите читать — купите и читайте!

Но я не хочу приносить домой газету с его колдографией. Достаточно уже и того, что я только что увидел и прочитал. И того, что я несколько дней не буду находить себе места — от стыда за то, что я сделал, от мыслей о том, что это я, вольно или невольно, стал причиной того, что случилось с бывшим пиратом, от невозможности что-то поменять, от тоски по нему, что гложет каждую ночь мое тело и душу. Я чуть ли не бегом покидаю магический квартал, уговаривая себя, что мне нет больше дела, просто нет больше дела до господина бывшего министра. Иду по бульвару, ничего толком не соображая, так, наверное, и бурчу себе под нос, без конца, без остановки: «мне нет никакого дела». А когда у меня звонит мобильный, мой ангел-хранитель говорит мне голосом Драгана:

- Привет, англичанин! Я тут в центре, недалеко от площади Бана Елачича. Ты как? Не хочешь ко мне присоединиться?

И я устремляюсь к нему.

 

Беда

 

В тот вечер я совершаю одно маленькое открытие, которое, наверное, должен был сделать уже давно — если тебе плохо, тебе вряд ли помогут посиделки с приятелем, сколько бы вы не выпили. И еще одно: маггловкие напитки почему-то потеряли свою волшебную власть надо мной. Я перестал мгновенно пьянеть, меня не тянет на спонтанные признания. И это меня даже радует, потому что мне в то время еще непонятно, признаком чего является моя внезапно появившаяся стойкость. Драган говорит, что я расту…

На следующий день после того, как я столь неожиданно узнал об отставке лорда Довилля, я сижу на лекциях и думаю только об одном: как мне узнать, что с ним.

- Эванс, не соблаговолите ли Вы начертать нам на доске кривую спроса?

Профессор Сикорски, читающий нам микроэкономику, сегодня тоже напоминает одного моего школьного профессора, хотя и совершенно не похож на него. А вот я, похоже, вызываю у него ту же реакцию, что и у Снейпа курсе этак на первом или втором — он хочет моего позора.

- Тогда, быть может, Вы изобразите нам кривую предложения?

Вроде бы они идут в разных направлениях, но вот какая из них куда? Смешно сидеть на лекции в двадцать три года и ничего не знать, правда?

- Тогда прекратите созерцать пейзаж за окном и займитесь делом!

Нет, этому профессору далеко до Снейпа… Что с ним? Да нет, не со Снейпом, с Довиллем. Как мне это узнать? Снейпа-то Нагайна укусила… Черт, бред какой! От чего можно потерять сознание на приеме?

Не дожидаясь конца занятий, я, наскоро простившись с Драганом, буквально бегу в ближайшее Интернет-кафе, чтобы оттуда написать Гермионе. Да, к счастью, она наконец завела и себе от