Моя жизнь без меня (часть 1)

 

Мой поезд прибывает на Северный вокзал Парижа глубокой ночью, я беру такси и сразу же еду в аэропорт, чтобы взять билет на ближайший рейс. Мне все равно куда. Это оказывается Осло, но, думаю, в те несколько дней, что наступают вслед за моим бегством, это не имеет ни малейшего значения.

Я никогда так не боялся в своей жизни. Когда экспресс, на который посадил меня Рон на станции Сент-Панкрасс медленно отходил от перрона, я даже чувствовал что-то похожее на радость, освобождение. Будто вот-вот — и все закончится. Я дремал в уютном полумраке вагона, временами ощущая, как от скорости, набираемой поездом на отдельных участках пути, закладывает уши. И практически ни о чем не думал. Только облегчение: мы справились, все позади. Та жизнь, которой я так отчаянно хотел положить конец, прервалась, ушла глубоко на дно Темзы, упокоилась в мутных речных водах. А ил и грязь устремились ей навстречу. Прощай, Поттер. Теперь мальчик с волшебной палочкой в руках может жить в веках, в памяти потомков, ну где еще живут вот такие? А я, я реальный, живой — я могу теперь просто встать и уйти. Нет, сесть в вагон и уехать… Когда поезд отходит от Сент-Панкрасс, я еще не могу радоваться по-настоящему. Я убеждаю себя, что просто устал, что утром я поеду дальше, да, потому что оставаться на месте в первое время беглецу не стоит, но вот потом, да-да, обязательно, уже через пару дней, когда я собью со следа возможную погоню, да, вот тогда я вдохну полной грудью и скажу: «Ну, здравствуй, моя новая жизнь!» И в ней назову себя мистер Эванс.

Я еще радостно озираюсь, впервые в жизни оказавшись в кресле самолета, смотрю в окошко иллюминатора, чтобы не пропустить тот момент, когда машина оторвется от земли, ощущаю, как в воздух меня поднимает не колдовская метла, а обычная маггловская техника, разглядываю изнанку облаков, напоминающую мне то ватные хлопья, то густо взбитые сливки, с интересом поглощаю еду, которую разносит стюардесса. И легко позволяю любопытству вытеснить страх, который уже начинает копиться в груди, в эти первые часы моей теперь уже обычной жизни. И когда мы приземляемся, и потом, на стойке регистрации в отеле, находящемся на полпути между аэропортом и центром города, я еще держусь, думая, что то, что все больше и больше начинает давить на меня — это просто усталость, что мне надо всего лишь выспаться, пару часов, не больше, а потом можно будет прогуляться, посмотреть город, а на следующий день ехать дальше. Все равно, куда, петляя по незнакомой мне стране, заметая следы.

Я еще бодр, когда включаю телевизор в своем номере, когда иду в душ, прячущийся за стеклянными створками раздвижных дверей. Но вот все больше и больше накатывает какое-то безразличие, изнеможение, спать, спать… И я, наконец, опускаю голову на подушку, рассеянно щелкаю пультом, просматривая каналы, и так и проваливаюсь в сон под мерный рокот новостей, читаемых на совершенно непонятном мне языке. И мне кажется, что это работает радио в моей машине, хотя я не понимаю, почему оно никак не отключается — ведь двигатель, набравший воды, уже давно заглох. И хотя окна в салоне подняты, внутрь начинает сочиться вода — мутная, грязно-желтая. Странно, что я могу различить ее цвет, ведь сейчас ночь, думаю я совершенно спокойно, хотя и понимаю, что так и сижу внутри моей медленно погружающейся на дно Тойоты, и знаю, что мне не выбраться. А вода все прибывает, она уже добралась до рулевой колонки, я вижу, как она плещется на уровне груди, но не могу ощутить ее. И продолжаю дышать, когда она наполняет весь салон до самого потолка. Дышать и смотреть на едва различимую сквозь водную пелену панель управления. Просто сижу, не двигаюсь — и не могу умереть. И понимаю, что теперь так будет всегда, что я навечно погружен в толщу вод, что пройдут годы, а я останусь здесь, на дне — скованный, неподвижный, ни живой, ни мертвый.

Мне надо проснуться, немедленно — что-то будто толкает меня изнутри, просыпайся, иначе ты так и останешься здесь. Тебе не спастись. Не спи, слышишь?

- Простите, — кто-то мягко тормошит меня за локоть.

Я резко сажусь в постели, все еще не понимая, где я, но все же я с облегчением осознаю, что то, что только что стояло перед моими глазами, было всего лишь сном. Передо мной девушка, азиатка, наверное, горничная. Я же в гостинице. Черт, а что за город? Я не помню…

- Простите, что я Вас потревожила, — продолжает она, — я хотела убрать Вашу комнату, постучала, но никто не ответил. Вы так стонете во сне, я решила, что будет лучше мне Вас разбудить.

- Все нормально, — говорю я как можно спокойнее, но мой сон не отпускает меня, — мне, наверное, что-то приснилось. Спасибо, что разбудили.

И спрашиваю ее о том, сколько сейчас времени. Половина одиннадцатого… Дня или ночи? Дня, разумеется, кто по ночам ходит убирать комнаты? Значит, я приехал вчера днем и проспал чуть ли не сутки. Черт, я же решил пока не оставаться на одном месте больше одной ночи. Если я сейчас быстро встану, приведу себя в порядок, то до 12 дня успею покинуть гостиницу, и мне не надо будет оплачивать еще один день. Это хорошо. Куда дальше? Я спрашиваю девушку, как мне добраться до вокзала. Я должен ехать, должен ехать, дальше-дальше… Зачем? Чего я так боюсь? Я и сам не знаю. Просто бежать. Не останавливаться. Чтобы никто — ни маггловская полиция, ни Аврорат — чтобы никто не нашел меня. Не догнал. Беги, чего же ты стоишь? Я же вроде хотел посмотреть город? Нет, не сейчас, сейчас я просто ничего не соображаю. А потом — если меня найдут?

Самое странное, что в те дни я даже не мог понять, кто может меня найти, от кого я бегу с такой одержимостью. Словно безумец. Я боюсь маггловских полицейских — мне кажется, все они смотрят на меня, понимая, кто я такой, знают, что у меня поддельные документы (хотя понял еще в Лондоне, имея дело с банком или получая права, что мои бумажки в полном порядке), знают, что я похитил труп, что инсценировал свою смерть. Вдруг Рона уже арестовали, и он сейчас дает показания в полиции? Или в Аврорате? Вдруг объявились родственники того парня, которого я решил похоронить вместо себя? Все всё знают, но играют со мной, давая мне возможность побегать, веря в собственную безнаказанность. Как мышь, которую кот на несколько секунд выпускает из когтей, чтобы она поверила в то, что ее спасение — вот оно, совсем рядом. Но нет — за ней уже тянется когтистая лапа. Один бросок — и всё.

Однако маггловские полицейские, которых я вижу на вокзалах и в аэропортах, на удивление приветливы — я даже специально обращаюсь к ним за помощью, чтобы проверить, а не схватят ли меня сейчас за руку, чтобы надеть наручники? Нет, они с готовностью объясняют мне дорогу, уточняют, с какого пути отправляется мой поезд. Все так просто. Но я не верю. Я словно впадаю в некий транс на несколько дней, но не прекращаю своего движения — еду, лечу, предъявляю свое удостоверение в бесконечно сменяющих друг друга отелях, что-то отвечаю, когда меня спрашивают, улыбаюсь. Я не помню ни одного города из тех, через которые пролегал мой путь в те несколько дней. Честно, потом пытался вспомнить — ничего, пустота. Не помню, как выглядели комнаты, в которых я ночевал, не знаю, ел ли я что-то. Наверное, не знаю, не помню… И мне все время очень хотелось спать, но как только я закрывал глаза, повторялось одно и тоже — моя маленькая железная тюрьма на дне Темзы, мое мерное дыхание и погасшая панель с замершими стрелками приборов, которые я едва различаю сквозь толщу воды. И всегда, когда я просыпаюсь со смутным пониманием того, что я, видимо, болен, до меня на какие-то секунды с ошеломляющей ясностью доходит, что я совершенно один. Что никто не услышит меня, не протянет руку. Потому что нет смысла кричать в пустоте. А потом я вновь проваливаюсь в полузабытье, в котором мне удается только одно — двигаться вперед, даже не пытаясь проложить осмысленный путь в том хаосе, куда я сам погрузил себя.

Но в один из дней картинка, которую бесконечно показывает мне мой больной мозг, внезапно меняется: даже во сне я понимаю, что машину, вероятно, нашли, потому что теперь я лежу в гробу под сводами церкви. И по-прежнему не могу двинуться, все так же продолжаю дышать, но не могу пошевелиться, не могу крикнуть им, что я жив. И вижу священника, практически вплотную ко мне, и молитвенник в его руках всего в нескольких сантиметрах от моего лица. Но мне и тут достался какой-то странный священник — вместо традиционного облачения на нем темно-синие джинсы и просторный свитер. И я отчетливо различаю его руки — довольно грубые, с широкими пальцами, смуглые. Будто бы смутно знакомые. То, что он произносит… такие странные слова — я не знаю ни одного из них. Не латынь и не английский. Подождите, если вы сейчас отпоете меня — я улавливаю шарканье ног по каменным плитам пола, приглушенные голоса, всхлипы — я же… Я же не умер! Они сейчас закроют крышку гроба и… А священник все читает и читает, я вначале хочу прервать его, но голоса у меня нет, так что остается просто слушать его слова. Слушать, как его речитатив рвет мои последние связи с земной жизнью. Но странно, с каждым его словом мне будто становится легче — меня перестают волновать голоса и шаги, раздающиеся, кажется, отовсюду. Легко-легко, и высокие белые своды надо мной словно раздаются, и, кажется, еще чуть-чуть — и я смогу подняться к ним. Ничего нет — только небо надо мной. Чистое голубое небо. А если взглянуть вниз, то можно увидеть изнанку облаков…

Я просыпаюсь и вижу за окном небо из моего сна. Там солнечный день, теплые нежные лучи проникают сквозь щель между неплотно задернутыми занавесками, падают мне на лицо. Я жмурюсь, потягиваюсь в постели и внезапно понимаю, что все кончилось. Я не могу вспомнить, сколько дней я барахтался в своем непрекращающемся кошмаре, но сейчас будто кто-то умыл мне лицо волшебной водой, разом смыв все страхи. Я вновь ощущаю себя собой… или уже не совсем? Того человека, которого я отправил на дно реки, его больше нет. А я, словно бы отделившись от моего двойника, обретаю новую жизнь. И в ней, в этой новой жизни, мне необходимо получить ответ на два вопроса: где я, и какое сегодня число.

Я подхожу к окну, отдергиваю шторы. Боже! Море, лодки, невысокие дома, выстроившиеся вдоль довольно узкого канала. И чистая голубизна воды и неба, словно никогда не знавшая печали, холодных ветров и серых, несущих нескончаемые секущие дожди, облаков. На стене в моем номере карта, будто повешенная здесь специально для таких сумасшедших, как я, которых занесло в этот город бесконечное бессмысленное бегство. Карты страны, состоящей сплошь из островов, островков, с причудливо изрезанной береговой линией. Я все еще в Норвегии. И красная точка на ее западной оконечности, около которой написано Олесунн. Только вот я не помню, как я попал сюда — мне кажется, я все ехал, ехал, летел, дремал под стук колес, качался на волнах, садясь на паромы. И вот мое бегство закончилось: я внезапно перестаю понимать, от кого и зачем мне бежать.

Сколько же времени страх носил меня на своих серых крыльях? Я вдруг представляю себе, как спускаюсь сейчас вниз и невинно спрашиваю у администратора отеля, какое сегодня число. Хотя, я думаю, они и не такое видали, но мне как-то неудобно выставлять себя настолько полным идиотом. Так что я просто включаю телевизор, нахожу выпуск новостей и через некоторое время узнаю, что сегодня 15 мая. Я приехал в Париж девятого… Прошла почти неделя — я ничего не могу вспомнить… Из зеркала в ванной на меня смотрит Юэн Эванс — только глаза у него еще немного воспалены от тревожных сновидений. И под ними глубокие тени, словно мазки. Щетина, ввалившиеся щеки… Интересно, как меня пускали в гостиницы в таком виде?

Через полчаса я обретаю человеческий облик и спускаюсь вниз.

- Простите, — я обращаюсь к светловолосому парню, дежурящему у стойки портье, — не подскажете, как мне отправить письмо по электронной почте?

Он приветливо улыбается и указывает мне на несколько компьютеров, установленных на столах в дальнем конце холла. Один из них как раз свободен. Я завожу себе ящик, с которого отныне будут приходить в Англию мои письма. Ящик, которым никогда не стану пользоваться со своего ноутбука, все еще боясь, что меня могут найти. Пока не настанет день, когда… Впрочем, в то утро мне еще невдомек, что однажды я стану кричать на весь мир о том, где я, потому что буду знать — это уже никому не нужно. Адрес Рона и Герми я помню наизусть, но на всякий случай все же сверяюсь с записью в своем блокноте. И пишу им первые слова из моего невероятного далека: «Привет. У меня вроде все нормально. Пока путешествую. Как у вас?»

Все, что я пока что могу им написать. Будто я и вправду уехал проветриться на пару недель. Впрочем, на протяжении всего предстоящего года я буду немногословен, потому что не смогу рассказать им о той жизни, которая все больше и больше будет становиться моей. Зато буду жадно ловить каждое их ответное слово, потому что у них не будет особых тайн от меня. Или все же будут? Порой мне кажется, что они рассказывали мне далеко не все, но когда так долго не видишься — что ты можешь понять о том, насколько искренни и откровенны с тобой твои оставленные друзья? И, нажав на кнопку «отправить», я с чувством выполненного долга иду прогуляться. Потому что теперь, когда паутина ужаса распалась, перестав сковывать меня по рукам и ногам, я чувствую себя туристом, странником, путешественником, первооткрывателем. Да кем угодно. Словно весь необъятный мир, в который я только что пришел, готов стать моим. Я просто могу дышать, и редкие полицейские, которых я встречаю на улице, теперь не видятся мне отряженными за мной в погоню посланцами — они просто заняты своей работой, только и всего. И им нет дела до бледного изможденного вида англичанина, переходящего улицу, чтобы выпить в кондитерской чашку кофе. А мне в кои-то веки нет дела до них — круассаны, выложенные в витрине, выглядят на удивление аппетитно. Я поглощаю свой нехитрый завтрак, листаю купленный журнал, разглядываю прохожих, иду прогуляться вдоль изящных белых, желтых и мятно-зеленых фасадов, поднимаюсь в гору, чтобы в итоге оказаться на смотровой площадке, с которой просматривается весь город, вытянувшийся в море, подобно широкому языку. Или нет, словно отпечаток ноги на песке. Я просто человек, просто живу, разглядываю памятник какому-то уроженцу этих мест, кажется, любителю старины и местной истории. Улыбаюсь местным пестрым кошкам, что беззаботно и независимо бродят по парку, не обращая на меня ни малейшего внимания. А потом еще долго смотрю на город и скалы, окружающие бухту, курю, брожу вдоль канала, рассматриваю катера, лодки и маленькие яхты, удивляюсь молодым светловолосым людям, волокущим за собой целые оравы детишек. Когда они только успевают обзавестись таким семейством? Многим на вид нет еще и тридцати… В общем, я глазею на город, а вот он мною совершенно не интересуется, и я теперь могу точно сказать — мне это нравится. Это именно то, чего мне хотелось все последние месяцы. Хотя, какие там месяцы? Наверное, мне недоставало этого уже много лет, с тех самых пор, когда ныне покойный Гарри Поттер осознал себя неким центром магического мира. Раствориться в мире, слышать чужую речь, точно зная, что никто из этих людей никогда не заговорит обо мне.

Когда мне было восемнадцать, и наступило то наше первое лето, в которое мы точно знали, что никто из нас больше не должен умереть, было, наверное, так же хорошо. Тогда я тоже ощущал необыкновенную легкость, свободу и …да, тогда еще и всеобщую любовь. А вот теперь не хочу — ни любви, ни ненависти, ни равнодушия, впрочем, тоже обращенного на меня. Быть прохожим, незнакомым парнем с рюкзаком и хотдогом в руке, читать вывески, заходить в магазины, вертеть в руках фигурки троллей, которые населяют здесь, кажется, все сувенирные лавочки. Я даже куплю себе одну. На память. Пусть она станет первой покупкой Юэна Эванса в его маггловском мире. Беру в отеле схему движения местного транспорта, расписание паромов, чтобы завтра отправиться в дальнейший путь уже осмысленно, пусть и не всегда запоминая имена городов, куда дорога сама собой приведет меня, но осознавая каждую минуту своей жизни.

Я до сих пор не могу понять, что же такое творилось со мной все эти дни. Иногда я говорил себе, что просто устал, выдохся, перенервничал, что то, что мы с Рыжим устроили, было для меня большим потрясением — все же не каждый день случается отправлять на дно реки «свое» мертвое тело, вглядываться в собственное мертвое лицо, произносить темномагические заклятия… А может быть дело именно в них… Не знаю. Когда я придумал, как осуществить мой план, я не особенно задумывался о последствиях, хотя в моем возрасте стоит уже почаще пользоваться головой. Дело в том, что то заклятие, которое я нашел в библиотеке Блэков, не просто позволяло придать чужому мертвому телу собственные черты, иначе в магическом мире, где пользуются не только маггловскими способами поиска, это не имело бы большого смысла. Взять тот же темный шар, хранившийся у Малфоя — ведь с его помощью отыскать меня в мире было бы вполне возможно. Так вот, то заклятие должно было сделать меня неуязвимым и для его волшебного ока. И не только. Ни один прорицатель в мире, ни один из тех, кто видит, преодолевая расстояния и континенты, не смог бы отныне отыскать Гарри Поттера на этой земле. Так, по крайней мере, было написано в черной книге. А вот почему? Получалось, что моя магическая сущность становилась каким-то образом связана с тем телом, которое я решил использовать вместо себя? И в книге было предупреждение, что незнакомым с основами некромантии подобными заклятиями пользоваться не следовало. Я вот не был знаком, но это меня не остановило. А если бы попросту умер, нет, не сразу, но если бы темное колдовство через какое-то время утянуло меня за собой? Гермиона ведь говорила, что я сумасшедший. Было ли то, что я чувствовал, неким откатом после наложенных чар? Вновь не знаю… В тот день в Олесунне я был просто счастлив оттого, что все, похоже, закончилось. И точка. И я не хотел более ничего знать ни о какой магии. Было и прошло. Все. Я Юэн Эванс. Маггл.

Вечером я решаюсь вновь приблизиться к гостиничным компьютерам и проверить свой почтовый ящик. И когда я вижу, что там есть ответ, на секунду замираю. Письмо от Рона значительно длиннее, чем то, что я отправил ему утром, мне немного страшно его читать, я вдыхаю поглубже и…

«Привет, наконец-то могу сказать тебе: Привет, пропащий! Ты даже не представляешь, откуда я тебе пишу. Да что уж там, я тоже не могу себе представить, где ты сейчас. Но, кажется, именно это и входило в твои планы? Герми очень беспокоится за тебя, вообще злится на нас обоих ужасно, говорит, что мы — два идиота. Но я, честно говоря, доволен. Так что тут ты можешь расслабиться — все, в общем-то, прошло неплохо. Так вот, я хотел сказать, что мы сейчас вовсе не в Лондоне, как ты бы мог подумать. Мы с Герми в маггловском отеле в Шотландии. Ты, небось, тоже сидишь в таком же? Второй день обозреваем местные красоты. Черт, не умею писать письма! Все время кажется, что я просто говорю с тобой. И никак не могу поверить, что сейчас возьму, нажму кнопку — и письмо просто улетит к тебе, и ты, возможно, сразу же его получишь. Так что извини, что получается бессвязно, у жены бы вышло лучше, но она все еще сердится, хотя потихоньку, кажется, начинает радоваться тому, что ей больше не придется вставать на работу. Представляешь, она уволилась! Ну вот, я ничего не могу толком рассказать, а ты же хочешь знать, что у нас тут произошло. Но, извини, из меня все прет просто фонтаном — сразу и бестолково. Наверное, я такой вот уродился. Она бы сейчас сказала, что я вообще урод, а я бы не обиделся, потому что я знаю, что она меня все равно любит.

Так вот, попытаюсь по порядку. Я посадил тебя на поезд и отправился домой, а там Герми уже металась из кухни в гостиную и обратно. Я ее застал, сидящей на ступеньках, в слезах, рассказал, как было дело, не в деталях, разумеется. Ну, сказал, что все прошло удачно, но, честно говоря, мы оба до утра так и не ложились, курили на кухне, она почему-то все плакала, говорила, что мы не смогли тебя удержать. А, по-моему, раз ты сам так решил, что ж мы должны были виснуть на тебе, как гончие на медведе, и не пускать? К тому же, я уверен, ты не пропадешь! Вот придешь в себя, все забудется, может быть, вернешься таким крутым богатым магглом!

Герми знаешь, что придумала? Решила, чтоб подстраховаться, ну, на случай, если маггловская полиция сразу не догадается известить Аврорат, так вот, она подумала, что будет неплохо, если мы сами как-то заявим, что ты уехал накануне на машине и не приехал ночевать домой. И что твой телефон не отвечает. Ну, что это, мол, очень подозрительно, потому что ты раньше никогда так не делал. Только мы не пошли сразу в Аврорат, она просто Лоуди сказала на работе, а уж он сам развил активность. Видимо, сразу же известил Нотта, потому что магглы твою машину с телом выловили еще утром. Мы с тобой, брат, правильно рассчитали — если бы тело просто было в воде, могли бы и никогда не найти, а тут целая машина, ограда снесена. В общем, Аврорат сразу же и заявил на «тебя» свои права, тело забрали из полиции без всякой маггловской экспертизы, потому что магглы считают (и правильно делают!), что в случае волшебника она что угодно покажет, а они так никогда и не поймут, в чем дело было. Пристукнули тебя Авадой, а они скажут — «сердечный приступ».

Единственное, что было не очень приятно, так это то, что нам пришлось обоим отправиться на опознание. Герми так рыдала, хотя и знала, что это не ты! Думаю, у нее просто нервы сдали, она бы и при виде дохлой кошки разрыдалась. Извини, нехорошо так говорить, конечно… Нотт и спрашивает, мол, уверены ли мы, что это Поттер? Бледный весь такой, чуть ли не трясся. А что тут спрашивать? Я только кивнул, у него палочка твоя в руке, телефон твой из кармана достал, все интересовался, что это такое. Но Аврорат официально удостоверил «твою» смерть в результате несчастного случая, так что — есть!

Ладно, дальше не буду в подробностях, хорошего в них было мало. Они там, наверху, видимо, посоветовались и решили, что огласке «твою» гибель предавать пока не стоит, а то народ, чего доброго, повалит на похороны, станут всякие вопросы задавать. Еще бы, герой, все такое! Как это так — не уследили? Тень на новое правительство, опять же. А так близкие в горе, решили все провести по-тихому, без шума. Ну а потом, когда 11 мая похороны прошли, они на следующий день в Пророке статью напечатали. Достойную, кстати. Какого, спрашивается, черта, они тебя до этого так поливали? Написали, что не справился с управлением маггловским автомобилем и погиб в катастрофе. Про пьянство или наркотики — ни-ни. И биографию твою потом напечатали, и портрет такой красивый. А еще, когда мы уже уехали, Драко Малфой там про тебя огромное интервью дал (мы в Эдинбурге решились сунуться в магический квартал за газетой, чтоб хоть быть в курсе). Он вообще ужасно расстроился, на похоронах на него просто страшно смотреть было — серый весь, подбородок трясется, а плакать-то не положено! Честно, вот в тот день мне было стыдно! Потому что народу-то было мало: Драко с Кейт, Невилл, Луна, Джордж, Лиз да Тео с папашей. И они-то все думали, что ты и вправду умер! Девчонки ревели все, Герми, кстати, тоже — она говорит, ей стыдно было. Но я ее понимаю, сам чуть не рыдал — так было паршиво! Тело в гробу — ты один в один, все кругом в горе, а мы стоим среди всего этого и чувствуем себя, как свиньи.

Если тебе интересно, похоронили «тебя» рядом с родителями, на том же самом кладбище. И памятник будет. Все, как ты хотел. Мраморный. Будешь взирать с постамента.

На поминках очень хотелось удавиться, потому что все они отправились к нам домой, только Нотт старший нет, стали тебя вспоминать. Я, знаешь, подумал, зря я про Драко так плохо думал — он тебя действительно очень любил. Ну, я не в том смысле, конечно. И Тео, и Лиз, и Кейт. Они, слава Мерлину, недолго посидели, а то, боюсь, Герми бы не выдержала. Да и я все боялся расколоться. Все же одно дело наврать слизеринцам, а совсем другое Невиллу или Луне. Ну, не буду больше об этом писать, а то ты расстроишься. Мы же с тобой по-любому знали, что как-то так все и будет, так что какой смысл теперь говорить? Если всех оповещать, то и затевать ничего не стоило. Где они все были, когда Пророк про тебя дрянь всякую печатал? Драко уж мог бы отцу сказать, он же вроде как был твоим другом…

В общем, похороны у нас прошли тихо, без всякого официоза, без речей о том, как много ты сделал для Магической Британии. А то притащились бы еще Малфой или Кингсли!

Самое интересное было на следующий день, то есть 12 мая. Встаем мы с Герми утром, завтракаем — вдруг стук в дверь. Настойчивый такой. Ну, думаю, началось — кто-то про тебя пронюхал, хотя не было официального сообщения. Оно только-только должно было появиться. Иду я открывать — мы камин-то на всякий случай заблокировали. Смотрю — а за дверью целая депутация в аврорских мантиях. И твой любимый Нотт во главе. Извините, говорит, мистер Уизли, мы понимаем, что у вас горе, скорбим вместе с вами, но долг — он и есть долг. Так что не обессудьте, что мы пришли к вам с обыском. Мол, решили дать вам возможность похоронить покойного друга, чего уж, не вернешь уже ничего, однако в целях расследования его гибели, будьте любезны пустить нас на порог по добру — по здорову. Я, конечно, не то чтоб испугался, но… В то же время, а что они могли у нас найти? Нотт все озирался поначалу, мне даже смешно стало: будто надеялся тебя на Гриммо под кроватью найти. Но, сам понимаешь, тут не посмеешься. Скроил я скорбную обиженную морду и говорю, проходите мол, не стесняйтесь. Мы же понимаем… И они пошли везде шарить, правда, очень деликатно, ничего не переворачивая. Ну, вот нет тебя тут — что ж поделаешь!

А Нотт прямиком в библиотеку — знаешь, я так и обмер, думаю, вдруг он сейчас найдет ту самую книжку. Откуда ты взял заклятие?Мы ее с Герми ночью, конечно, припрятали, замаскировали, чтоб выглядела пыльной, будто ее сто лет никто в руки не брал. А он еще копался там долго, так что вся его команда заскучала, засела на нашей кухне — а Герми с Кричером давай их чаем поить. Ну а я стоял на втором этаже, все ждал, когда он из библиотеки выйдет, потому что, честно говоря, испугался, что он найдет черную книгу. Но в то же время — заклятие вроде как необнаружимое, тело похоронили. Что ему еще нужно? Выходит, довольный такой, чуть ли руки не потирает. Я его и спрашиваю, мол, нашли что-нибудь? А он мне — Вас это вряд ли заинтересует. И шасть — в твою спальню. Спросил, не трогали ли мы тут чего. Но мы, ясное дело, туда и не входили. Я опять за дверью остался, а он минут через пятнадцать появляется оттуда с целым ворохом газет! Вот, брат, скажи мне, когда ты успел всю эту дрянь к себе натащить? Хорошо хоть, стены своим… не знаю, как это назвать, не обклеил. Я думал, сейчас он меня про эти газеты спрашивать начнет, а он ничего, только вертит их в руках, и вдруг говорит мне: «А Вы не думали о том, чтобы уехать с супругой на некоторое время?» Я ему, мол, зачем нам уезжать? А он мне на газетки показывает и отвечает: «А вот за этим, мистер Уизли. Я не думаю, что к визиту лорда Довилля в Ваш дом Вы отнесетесь так же легко, как к моему. К тому же, после той информации, которая появится сегодня в Пророке, вы с супругой будете буквально атакованы совершенно посторонними людьми, намерения которых могут оказаться очень неоднозначными. Кто-то захочет выразить вам соболезнования, а кто-то будет пытаться обвинить вас в смерти Гарри. В связи с этим я дам вам разрешение Аврората полностью закрыть дом для посторонних магическим способом. Только Вы и Ваша жена смогут войти сюда. Остальные — я имею в виду Ваших друзей или брата — только вместе с Вами. Поверьте, так будет лучше, пока все не уляжется». Ну, я ему и говорю, что Герми ни за что работу в Министерстве не бросит. Но она, как ни странно, меня на этот раз послушалась, сразу же, даже пререкаться не стала. Нотт нам велел, нет, он, конечно, ничего не велел, но рекомендовал очень настоятельно… Я даже вспомнил, как ты мне про него рассказывал, ну, как он тебе в Азкабане чуть руку не сломал. Так вот, он сказал, чтоб духу нашего до конца мая, а то и дольше в Лондоне не было. Мол, все поймут, нервное потрясение, надо развеяться. Да и внимание журналистов нам тоже совсем ни к чему. И хорошо, что Драко Пророку интервью давал про тебя, потому что я бы не смог так говорить. Он же и вправду верит, что ты умер, а я-то…

А потом они еще раз извинились, его авроры, как только он спустился вниз, из-за стола сразу повскакали, чуть чай на себя не перевернули — и на выход. Не взяли ничего, мне так сначала показалось, но потом я понял, что Нотт все газетки твои унес. Все до одной. И, стоя уже в дверях, так посмотрел на меня и говорит… знаешь, я даже не понял, к чему он это. Не печальтесь, мол, мистер Уизли, «жизнь длинная, а мир велик». И был таков.

Мы с Герми тут же собрались, потому что, как только я ей рассказал про газеты, она аж побледнела вся и немедленно написала Лоуди, что очень больна после похорон, должна прийти в себя, уезжает к родителям. И работать, слава Мерлину, больше не сможет. А с сентября ей же все равно учиться. И мы уже вечером были в Шотландии, потому что решили, что аппарировать стоит только до половины пути, чтобы нас по аппарационному следу не отследили. А дальше, как магглы — на поезд и вперед. И только маггловские отели. В общем, выходит, мы все в бегах… Только мы временно.

Но, знаешь, ты не переживай — главное, что все удалось. И авроры особенно не вникали, и шума никакого не было. Знаешь, с одной стороны, даже обидно немного — «погиб» победитель Волдеморта, Герой, а все молчок. Но, с другой стороны, ты сам этого хотел, так что все вышло по-твоему.

Джордж сказал, что пару недель в магазине он без меня как-нибудь переживет, возьмет кого-нибудь в помощники. Так что все неплохо. А учитывая то, что Герми уже стоит у меня за спиной, говорит, что я пишу безграмотно, но при этом зовет меня идти гулять по окрестным холмам, я думаю, что все даже прекрасно. И, знаешь, она тебя целует!

Напиши, как сможешь. Я так понимаю, где ты — это тайна, покрытая мраком? Письма из почты, как ты и говорил, сразу удаляю.

Твои Рон и Герми".

И я тоже, только закончив читать, удаляю его письмо. Как будто кто-то стоит и у меня за спиной. И чувствую себя примерно так же, как и они себя на моих похоронах. Настоящей свиньей, правда, довольно счастливой. Потому что я рад, что все удалось.