Как говорится, не радость. А впрочем, при чем тут старость, привязался

Стол и к этому своему хозяину, не мог никак он жить без привязанности

К тому, кого кормил.

Зиму стол еле пережил. Под Новый год группа молодежи забрела в этот

Заброшенный овраг. Орали, пили, матерились. Все крушили, что только

Попадалось под руку. Потом подожгли ветхие лачуги бомжей, хорошо, что

На этот момент никого из них не было — все ушли в город, к теплу. Страшно

Поначалу стало столу, когда огонь стал к нему подбираться. Испугался

Чего-то. А потом успокоился — жизнь прожита, прожита не зря. Значит,

Пришел его черед уходить в небытие. Огонь стал лизать ножку стола. Древесина

Не сразу поддалась огню, оставалась крепкой, несмотря на возраст.

Ему не было больно, и мысли его были светлы — у Петра Ивановича все

Получится, и заживет он как настоящий Хозяин, настоящий Человек. И

Комната у него будет, а не хибара бомжа, и работу он себе найдет, и никогда

Не вернется он сюда, а если и вернется, что ж, посмотрит и, может,

 

105

Погорюет. Но никогда уже не опустится на это дно, откуда выбрался с

великим трудом! Стол в последние минуты свои свято верил в силу воли

Своего хозяина и гордился, что маленькая, пусть крохотная, его собственная

Заслуга была в том, что бомж Каблук стал Хозяином Петром Ивановичем.

И стол, готовясь умереть, запел его любимую:

«На могилку мою и никто не придет,

Только раннею весною соловей пропоет,

Пропоет и просвищет, и опять улетит,

И опять моя могилка сиротою стоит...»

Еще хотел спеть про незабвенную акацию, но не успел — пошел дождь.

Чудно. Дождь под Новый год. Огонь, шипя, угас. Пьяная компания, матерясь,

Удалилась. А стол остался под струями холодного дождя, которые,

Долетая до земли, успевали замерзнуть.

Ледяной дождь, редкое явление природы, спасшее столу жизнь. Он, окоченевший,

Опаленный, с обгоревшей ножкой, покрылся ледяной коркой,

Но был по-прежнему жив. К утру выпал снег. Он тихо кружился, засыпая

печальное пепелище поселения бомжей. До весны еще было так далеко...

XIV

Столу было страшно, больно и одиноко. Топчанчик погиб в огне. Даже

Поговорить теперь было не с кем. Но стол все еще крепко стоял на своих

Четырех ножках. Не хотел сдаваться, хотя не один раз за эту долгую зиму

Ему казалось, что он не доживет до утра. Но на этом свете все когданибудь

Кончается. Кончилась и зима.

Стол воспрянул духом — он ждал! Мало кто поймет, как же он ждал!

Он ловил каждый звук, доносившийся со стороны дач и проходившей

Мимо дороги.

Вскоре на пепелище стали возвращаться бомжи. Но никто не оставался.

Проще было устроиться где-то на новом месте, чем начинать все заново

на старом. А может, еще и боялись...

Шли дни, недели, месяцы. Вот и весну сменило лето. Буйная зелень

Залечила раны земли. Пепелище почти уже не угадывалось под разросшейся

Крапивой.

Стол, тоскуя, пел: «Ох, умру я, умру я, похоронят меня...» Скрипучим

Стал голос, дрожал, не то, что раньше, но старательно выводил слова любимой

Песни Каблука. А тот все не появлялся. И стол отчаялся: он понял, что

Петр Иванович никогда не придет. Может, его и в живых-то уже нет...

Поселение бомжей умерло. Вместе с ним потихоньку умирал и старый,

Видавший виды стол. Совсем плохая стала обожженная ножка. Но надежда

Все же теплилась где-то в самой глубине души, крохотная, но не оставлявшая

Бедолагу-стол. А без нее не выжил бы стол, не дождался.

А он пришел!

— Привет, Акаций! — издалека громко крикнул, потом осекся на полуслове.

— Ё-ка-лэ-мэ-нэ... Вот так дела! Акаций, дорогуша, ты живой?! —

Петр Иванович бросился к столу.

Стол не выдержал охвативших его эмоций, горько разрыдался. В этом

Плаче было все, что он пережил за последнее время. Петр Иванович растерялся

в первый момент:

 

106

— Ну-ну, Акаций, полно тебе! Теперь-то уж все будет хорошо. Я тебя тут

не брошу. Поедем домой, дорогой...

— Домой? — не поверил стол своему счастью. — У меня опять будет

Дом?

— Ну, конечно, будет! Не хоромы, уж извини, но и не моя бомжацкая

хибара! Я ведь, как обещал тебе, так и сделал! И пить бросил, и на работу

Устроился. Дворницкую бывшую мне под жилье дали. Не ахти какое, но

жилище. Заживем не хуже других, Акаций! Не дрейфь!

Петр Иванович с помощью какого-то неизвестного столу мужчины

Перетащил старого друга к припаркованной у обочины «Газели». Погрузили.

Стол впал в какое-то оцепенение — ему не верилось в происходящее.

Но вот машина тронулась, он тихонько охнул оттого, что стукнулся

Обо что-то.

Петр Иванович был рядом, погладил одну из его ножек.

— Ну вот, дружище, теперь всё будет хорошо! Вот увидишь!