Ветра, пропитанного гарью, запахом крови и кислым запахом тротила. —

Там, там...на улице с распростертыми руками лежит убитая женщина! Рядом

валяется корзина с продуктами... — Господи, мой Боже! — кричала

опаленная занавеска. — Там, там...забор скошен и обагрен кровью, на нем

Налипли куски разможженого человеческого тела, окровавленные осколки

костей...Господи, мой Боже! — завыла занавеска, следующим порывом ветра

сорванная с покосившейся багетки. — Прощайте! Прощайте, друзья! —

И она полетела над огромной воронкой у дома, над разорванным пополам

 

97

Телом беременной женщины, она увидела даже трупик почти доношенного

Младенца. Занавески не умеют плакать, она же, пролетая над усыпанным

Битым кирпичом и еще каким-то мусором двором, над пятью трупиками

Девочек в возрасте 5-6 лет, которые лежали полукругом, в том же порядке,

Как стояли тут до смерти, играя в мяч, зарыдала. Её слезы были горьки и

черны, черны, как едкий дым вспыхнувшего в одной из квартир пожара...

В начале ноября немцы заняли Тихвин. 9 ноября муки в городе осталось

На 24 дня. С 13 ноября по рабочей карточке полагалось 300 грамм

Хлеба, остальным — по 150 грамм. С 20 ноября — 250 грамм на рабочую

Карточку, по 125 грамм — на детскую и иждивенческую. Иждивенцами

Были старики и инвалиды.

Не было света, отопления и воды. В буржуйке по очереди сгорели стулья,

Этажерка, книги. Сгорел бы и буфет, но у Вероники просто не было

Сил, чтобы его разбить на дрова, поэтому сгорели только дверцы и ящики.

Дневной рацион состоял из одного — двух сухариков и кружки горячей

Воды. Соседского Мишку мать отправила с бабушкой в эвакуацию,

Сама стала практически жить на заводе, приходить домой не было сил, вот

И спала на куче ветоши прямо у станка в цеху.

Вероника тоже теперь работала на заводе, никто и не вспомнил, что она

Дочь врагов народа, вернее, может быть, и вспомнили, но когда люди стали

Гибнуть от голода и холода тысячами, ее поставили к станку. Стала получать

Рабочую пайку, но так как практически всю ее отдавала Вовке, силы

Ее таяли с каждым днём. И однажды она не пришла с работы. Никто так

И не узнал, что же произошло с ней: попала ли под артобстрел, умерла ли

От истощения или замерзла где-то, от голода упав и не сумев подняться.

Да и узнавать-то было некому: в пустой промерзшей квартире остался

Стол, старик буфет, даже не весь, а лишь его часть, буржуйка, которая без

Дров была бесполезной, Вовкина кроватка, да диван Веронички, на который

Она уже никогда не приляжет. Болтушку лампу еще в начале осени

Сменяли на две пачки горохового концентрата.

В комнате было холодно и страшно. Страшно оттого, что сюда пришла

Смерть. Постепенно умерли все люди в квартире, те, кто остались в осажденном

Городе, один за другим.

Странно, но говорило радио. От этого было еще страшнее. В пустой

Квартире играла музыка, читала стихи Ольга Берггольц, пронзительно, страстно.

Ее слушали притихшие испуганные вещи, те, что остались.

Вовка был еще жив. Он тихо умирал в своей кроватке. Умирать от голода

И холода не больно. Просто засыпаешь и все.

— Вовка, Вовка, миленький! — отчаянно звал его стол. — Ну, не спи! Не

спи же! Может, мама вот-вот придет, задержалась на работе. Принесет

тебе поесть! Согреет! Не спи, родненький! Да не спи же! — потемнел даже

лак у стола от отчаянья. — Вовка, я вспомнил, вспомнил! Ты только встань,

мальчишечка, у меня там, под столешницей сухари! Слышишь! Играли вы

с Мишкой в Робинзона Крузо! Да запасы себе делали! Вовка, родненький,

там у меня сухари! Я вспомнил! Ты только встань! — молил, хрипя в

изнеможении стол. — Да толкните же вы его!

И кроватка толкала, как могла, и одеяльце кололось и сползало, лишь

Бы разбудить Вовку. Мальчик услышал отчаянные вопли стола.

 

98

— Сухарики? — спросил полушепотом, и не слышно почти совсем. — В

Робинзона играли с Мишкой? — разлепил глазки мальчик, сполз с кровати.

Не умеют столы плакать. Неправда. Стол заплакал. Тоненькие пальчики

Нашли, нащупали в щелях под столешницей сухарики, маленькие, чуть

тронутые плесенью, твердые, как камешки, но съедобные все равно!

Вовка сосал их как раньше до войны леденцы — монпансье.

— Тут много еще! — гладил он ножку стола. — Много, столик, даже

маме хватит, когда придет...

Через четыре дня Вовку нашли. Специальные команды обходили ленинградские

Квартиры. Хорошо, что дверь была не заперта. Мальчик был

Еще жив. Он с кровати перебрался под стол. В щелях под столешницей

Больше не осталось ни единой крошки.

Вовку увезли, а квартиру опечатали. 25 декабря норму прибавили: 530