Йохан Хейзинга. «Homo Ludens»

 

1

 

Если и представлять нашу жизнь, изобретательно подбирая точную метафору, в форме игры, то скорее не театральной, где прописаны роли каждого персонажа и предсказуем финал, а игры состязательной, в которой определяется победитель и проигравший. В такой игре нужны незыблемые правила и арбитр, неусыпно следящий за их исполнением. Тут не нужен совет ни Хейзинги, который посвятил человеку играющему культурологический труд, ни пресловутых психологов, чтобы понимать: человеческие отношения и являются игрой – азартной, страстной и непредсказуемой. Так удобнее: с улыбкой на устах вступать в коммуникацию заметно проще, чем с хмурым лицом. Оставьте серьезность в стороне или хотя бы похороните ее в академических книгохранилищах. Мир, в котором мы живем, слишком нелогичен, чтобы его воспринимать с научным бесстрастием. Другое дело – игра. Быть эмоциональным в ней – долг участника. Быть рисковым – возможность победить.

Вероятно, этим можно объяснить весьма обширный эмоциональный разброс, присущий людям: от неуемной радости до прогрессирующей депрессии. А что еще делать, когда ставки столь высоки? Допустим, захотел молодой человек обольстить понравившуюся красотку, для него это стало целью, маниакальным желанием во что бы то ни стало осуществить задуманное. И вдруг не удается. Не то чтобы это должно было состояться априори (ведь никто не спрашивал мнения красотки!), но определенно в голове мужчины был план, продуманный до мельчайших деталей, который просто не мог не реализоваться. И тут на тебе, вдруг не реализовался. Ставки были столь высоки, что только лишенный всяких чувств не впал бы в отчаяние. Потому что в игре на кон ставится человеческое самолюбие. Это игра, в которую, должно быть, он играет не в первый раз. Он испробовал множество тактик, готов даже написать учебник по соблазнению, но в конкретно взятом случае его теория не сработала.

Дело, конечно, не в том, что выдуманный герой – просто неудачник (хотя и эта версия вполне работоспособна). Дело в том, что он пошел на авантюру, зная, что может проиграть. Зная, что рискует. Так как в жизни предсказать результат того или иного поступка так же сложно, как в игре ход следующего игрока. Можно, но сложно. И если бы все просчитывалось так легко, то никто бы не стал играть в эту игру. Вкус победы тогда сладок, когда досталась она в тяжелой борьбе и при случайном стечении обстоятельств.

Порок лишь в том, что некоторые заигрываются и в результате расплачиваются посмертно. Но, кажется, их это только подбадривает – какая, в конце концов, игра без самых высоких ставок?

2

 

Герой «Шагреневой кожи» Бальзака Рафаэль Валантен в начале романа идет на Пале-Рояль, дабы поставить на кон свою жизнь. Кажется, он пришел туда без надежды на победу – во всяком случае, об этом говорило все его подавленное естество. В результате Рафаэль проигрывается и решает покончить жизнь самоубийством.

В кратком символическом начале книги фактически раскрывается последующая философия произведения, а именно то, что любовь к жизни неразрывно связана с азартом.

Только поглядите, каким печальным и отстраненным он зашел в игорный дом! «Глубокие морщины говорили о постоянных мучениях; должно быть, весь свой скудный заработок он проигрывал в день получки. Подобно тем клячам, на которых уже не действуют удары бича, он не вздрогнул бы ни при каких обстоятельствах, он оставался бесчувственным к глухим стонам проигравшихся, к их немым проклятиям, к их отупелым взглядам. То было воплощение игры. Если бы молодой человек пригляделся к этому унылому церберу, быть может, он подумал бы: „Ничего, кроме колоды карт, нет в его сердце!“ Но он не послушался этого олицетворенного совета, поставленного здесь, разумеется, самим Провидением, подобно тому, как оно же сообщает нечто отвратительное прихожей любого притона».

Собственно, из самого описания игорного дома становится очевидно, что место это в уменьшенной копии символизирует Париж. «По вечерам поэзия игорных домов пошловата, но ей обеспечен успех, так же как и кровавой драме. Залы полнятся зрителями и игроками, неимущими старичками, что приплелись сюда погреться, лицами, взволнованными оргией, которая началась с вина и вот-вот закончится в Сене. Страсть здесь представлена в изобилии, но все же чрезмерное количество актеров мешает вам смотреть демону игры прямо в лицо».

Зайдя в зал, Рафаэль словно попадает на испанский бой быков или римские гладиаторские бои – иными словами, становится участником праздничного зрелища, этакой метафорой расточительной жизни, в которой все мы являемся заложниками своих пылких желаний. Впрочем, про Рафаэля нельзя сказать, что он пришел на этот праздник от большого желания, скорее от нужды. Но здесь кроется его последняя надежда на исцеление. Здесь – проблеск жизни, которая уходила из-под ног. «Страсть более смертоносная, чем болезнь, и болезнь более безжалостная, чем умственный труд и гениальность, искажали черты этого молодого лица, сокращали эти подвижные мускулы, утомляли сердце, которого едва лишь коснулись оргии, труд и болезнь. Когда на каторге появляется знаменитый преступник, заключенные встречают его почтительно, так и в этом притоне демоны в образе человеческом, испытанные в страданиях, приветствовали неслыханную скорбь, глубокую рану которой измерял их взор».

Но игра заканчивается поражением, подтолкнувшим его к самоубийству. И неизвестно, чем бы все закончилось, если бы Рафаэль, прогуливаясь по улочкам Парижа с мыслями о конце жизни, не заглянул в лавку древностей и не наткнулся на шагреневую кожу, исполняющую желания. Казалось бы, тогда-то и начался роман – во всяком случае, для тех, кто смутно помнит его содержание, но совершенно отчетливо знает, о чем он повествует. Магическая ослиная кожа, оказывается, не только осуществляет мечты, но и при каждом исполнении сокращается. Выходит, что как только фатально сократится кожа, закончится и жизнь Рафаэля.

В сущности, это тоже игра, в которую предлагает поиграть авторский гений. Герой может продолжать получать от жизни все, но ставка за неуемность желаний весьма сурова. Не менее сурова, чем была в начале романа. Другими словами, Рафаэль словно и не выходил из игорного дома, а лишь продлил пребывание в нем. Игра, конечно, ограничена алчностью игрока, но в том и ее правила. Как только иссякнут запасы, придется покинуть не столько место за столом, сколько вообще жизнь.

Это и есть игромания. Если угодно, ад, в котором оказывается участник. Из него нет выхода. Только вход. «Сыграем?» – искусительно спрашивает судьба. И разве можно ей, плутовке, отказать?

3

 

Азарт толкает нас к игромании. Если бы не было азарта, многие человеческие преступления просто потеряли бы значение. Но именно он – коварный азарт – побуждает людей на злодеяния. А что будет дальше? А что, если ничего за это не будет? Что, если ты выйдешь сухим из воды?

Подходя в игорному столу, мало кто задается вопросом: «Вдруг я все проиграю?» Он может где-то в глубине души думать о последствиях, представлять неразрешимость ситуации, но едва ли станет воображать ее в красках. К чему эти страхи?

Азартные люди идут покорять самые опасные вершины. Опасность щекочет нервы и придает им силу.

Вот их заповеди.

1. Если ты пришел в зоопарк, иди к самым опасным животным. С ними не соскучишься.

2. Если ты предался наслаждениям, то пусть же эти наслаждения заставят тебя ходить по краю пропасти.

3. Нет офисному образу жизни! Экзотические приключения ждут тебя!

4. Живи в эпоху перемен, тебе будет что рассказать людям.

5. Хочешь завести семью? Так заведи ее с самым злостным человеком в мире, ибо семейная жизнь тогда покажется весьма обильной на события.

6. Отдых на природе не будет веселым, если ты не возьмешь с собой наручники.

7. Не оплачивай проезд в общественном транспорте, ведь поездка превратится в занимательное происшествие.

8. Изменяй своей жене сразу с двумя соседками, да так, чтобы ни одна из них не знала о существовании другой.

9. Проигрывай желания во всех играх – возможно, когда-нибудь обязанность их исполнения приведет тебя к обременительным последствиям.

10. Занимайся экстремальным видом спорта без страховки. Лови момент, как говорили древние на своей латыни: Carpe diem. И пусть он ощущается как последний.

 

К каким последствиям приводит соблюдение этих заповедей – говорить излишне. Но кто для них советчик в деле азартного времяпрепровождения? Уж, конечно, не поучающий во всем, смирившийся со скучной жизнью буржуа.

Азарт придает всему бессмысленному и бессистемному значение игры. Победителей не судят, отвечают игроманы. И они правы до того момента, пока продолжают побеждать.

Впрочем, иной раз и проигрыш для них сладостен своим падением. Например, роман «Игрок» стал для его автора, Федора Достоевского, некоторым оправданием собственной игромании. Проигрыш на рулетке – жалкая оплошность. Настоящей победой стала книга, в которой он описал экстаз поражения. В известном смысле нужно было пережить огорчение, чтобы о нем можно было убедительно написать: «Что я теперь? Zero. Чем могу быть завтра? Я завтра могу из мертвых воскреснуть и вновь начать жить! Человека могу обрести в себе, пока еще он не пропал!»

4

 

Проигравшийся игроман – это чаще всего должник. Карточная игра настолько затягивает, что желание продолжать в нее играть заставляет искать финансовую поддержку. Она, конечно, находится, но, как правило, под проценты. Если, правда, доброго друга не оказалось рядом. Впрочем, умный друг никогда не даст в долг игроману, понимая, что прощается со своими деньгами раз и навсегда.

Долг – каторжная обязанность работать на кого-то. Долг – каинова печать на человеческом достоинстве. Но вместе с тем долг – это ни к чему не обязывающая повинность для людей, этих повинностей избегающих. Как часто можно услышать от должника: «Я – свободный человек и сам решу, когда отдать тебе твой долг». Несомненно, что и свободные люди бывают биты кулаками за свою дерзость и показную независимость. Но есть и те, кто пронырливо ускользают от своих кредиторов.

Излюбленная тема древнегреческих софистов – искусство не платить долги. Когда одного остроумца вызвали в суд за неуплату, тот ответил: «Видите ли, когда я давал в долг я был одним человеком, но сейчас я уже совсем другой!» Несет ли он ответственность за того человека, каким был? В любом случае, ударом палки ему дали понять, что за поступки других людей тоже нужно нести ответственность. Даже когда они выглядят в точности как ты.

В комедии Аристофана «Облака» должник Стрепсиад отправляет своего сына Фидиппида в философскую школу Сократа, дабы тот обучился словесной ловкости убеждать кредиторов не платить по долгам. Сократа прославленный комедиограф изобразил без почтения, известным софистом, лежащим в гамаке и измеряющим длину прыжка блохи, – иными словами, человеком, занимающимися пустыми делами. Это было более похоже на шутку: едва ли учитель Платона был столь уж чудаковат. Но ясно, что в афинском обществе существовал стереотип о всякого рода мудрецах, учащих безнравственности и пустословию (за это в результате Сократ на самом деле и пострадал).

В другом античном анекдоте рассказывается, как Корак учил Тисия искусству говорить. Но тот оказался весьма неблагодарным и, открыв свою школу риторики, не стал платить учителю. Корак немедленно подал в суд.

«Скажи мне, Корак, – начал свою речь Тисий, – учителем чего я объявляю себя?»

«Искусства убеждать кого угодно», – ответил Корак.

«Но если ты выучил меня этому искусству, то вот я тебя убеждаю ничего с меня не брать; если же ты меня не выучил убеждать, то и в этом случае я тебе ничего не должен, так как ты не научил меня тому, чему обещал».

Корак возразил:

«Если, научившись у меня искусству убеждать, ты убеждаешь меня ничего с тебя не брать, то ты должен отдать мне вознаграждение, так как ты умеешь убеждать; если же ты меня не убеждаешь, то ты опять-таки должен заплатить мне деньги, так как я не убежден тобою не брать с тебя денег».

5

 

Но если бы только изобретательные должники умели обманывать кредиторов! Бывают случаи, когда они кичатся своим положением. Дескать, в нем нет ничего дурного. Кто-то отдает, а кто-то берет. Разве это не есть поддержание мира в его первоначальном устройстве? Так, у Рабле в «Гаргантюа и Пантагрюэле» можно встретить целую главу, посвященную апологетике должников:

«Будьте всегда кому-нибудь должны. Ваш заимодавец денно и нощно будет молиться о том, чтобы Господь ниспослал вам мирную, долгую и счастливую жизнь. Из боязни, что он не получит с вас долга, он в любом обществе будет говорить о вас только хорошее, будет подыскивать для вас новых кредиторов, чтобы вы могли обернуться и чужой землей засыпать ему яму. Во времена давнопрошедшие в Галлии по обычаю, установленному друидами, на похоронах и погребении хозяев и господ сжигали живьем их рабов, слуг и прислужников, – так что ж, разве они не тряслись за жизнь своих хозяев и господ? Ведь умирать-то им предстояло вместе. Разве они не молились с утра до ночи своему главному богу Меркурию и отцу золота Диту о здравии своих господ? Разве они не старались как можно лучше ухаживать за ними и служить им? А все потому, что с ними вместе они могли прожить, уж во всяком случае, до самой своей смерти. Можете быть уверены, что кредиторы ваши будут воссылать Богу жаркие молитвы о том, чтобы вы жили подольше, и будут бояться, как бы вы не умерли, оттого что подношение им дороже руки подносящего, а деньги дороже жизни. Примером могут служить ландерусские ростовщики, которые чуть не удавились с горя, когда узнали, что цены на хлеб и вино падают и что вслед за ненастьем настало вёдро».

И далее: «Вы не можете себе представить, как приятно каждое утро быть окруженным толпою смиренных, угодливых, почтительных кредиторов! Как приятно бывает заметить, что чуть только ты поласковее на кого-нибудь взглянешь или получше угостишь, и вот уж этот поганец возмечтал, что сперва я удовлетворю именно его, что его очередь первая, и мою улыбку он принимает за чистую монету. В такие минуты мне представляется, что я играю роль Бога в сомюрской мистерии Страстей Христовых, что меня окружает сонм ангелов и херувимов. Кредиторы – это мои льстецы, мои прихлебатели, мои поздравители, мои ранние посетители, усердные мои молитвенники».

Цитировать Рабле можно беспрестанно, лишь бы было желание. Но нельзя не согласиться с резонностью некоторых утверждений, несмотря на, казалось бы, порочный пафос этих аргументов. Наверное, хуже положения должника может быть лишь положение кредитора. Отсюда напрашивается вывод: не обманывайтесь чистотой намерений, никогда не давайте в долг никому. Люди, которые берут в долг, найдут не только способы распорядиться вашими деньгами, но и способы никогда их не вернуть.

Ведь это тот же самый азарт, который склоняет человеке к игре. И тот же самый азарт, который не позволит им из нее никогда выйти.

Клевета
Глава о том, что злословием оттачивается изящный ум

«Тот, кто рассказывает тебе о чужих недостатках, рассказывает другим о твоих».

Дени Дидро

 

1

 

Эту главу следует начать с надменного осуждения клеветников. Люди они скользкие. Сегодня дружат с тобой, метая стрелы в окружающих, а завтра будут дружить с другими, направляя свой гнев на тебя. Постоянство их суждений находится под большим вопросом, так как клевета – действие ситуативное: в одной компании уместно произносить одни слова, а в другой – совершенно противоположные. Представим себе ситуацию, когда вы сидите в дружном коллективе, обмениваясь острыми шутками. Стоит одному из вас выйти из комнаты, как клеветник тут же начнет обсуждать за спиной вышедшего. Он становится смел и задорен, тогда как ранее был несколько стеснен.

С такими людьми дружить нехорошо. Но, с другой стороны, с кем вообще можно дружить? Стоит ли хоть кому-нибудь доверять в этой жизни? Дружба похожа на военный союз: формируется он с целью усилить свои позиции против врага и не имеет юридических обязательств. Он как бы есть, но в любой момент может быть разорван. Почему? Да потому что война на дворе (война – естественное состояние человека, как говорили просветленные умы), и разрыв отношений лишь приведет к острому конфликту. А как его избежать, ежели ты решишь перейти на другую сторону? Вспомните школу, вспомните, как вы начинали вращаться в компании, которая поносила твоих врагов. Даже если они вам не нравились, вы не забывали: враг твоего врага – уже друг.

В этом зыбком состоянии клевета является одним из сильнейших оружий.

– О тебе сказали, что ты берешь в долг и никогда не возвращаешь. Поэтому, извини, не помогу тебе, – с сожалением откажет тебе товарищ.

Кто сказал? Он сам занимал у тебя? Нет? Ему сказал кто-то другой? Словом, однажды появившаяся клевета имеет обыкновение расти в геометрической прогрессии. И уже не поймать того хитреца, который первым опорочил твое светлое имя. И в суд не подашь – это же шалость. Но с результатами этой шалости придется ведь как-то жить в дальнейшем.

У клеветника присутствует недоброжелательность в речах, будто он смакует каждое негативное слово, произнесенное в чужой адрес. Он намеренно желает оскорбить человека, тщась тем самым выпустить пар или пригвоздить врага. Так или иначе, в его речах нет ни толики положительного расположения. Он разгневан. Он взбешен. Он не мыслит разрешить вопрос иначе, чем злословием.

2

 

Впрочем, закончив разбрасывать укоризненные слова – в этом искусстве не нужно быть большим оригиналом, – пришло время сесть в кресло психоаналитика и разобраться с проблемами клеветника. Что же склоняет человека к этому?

Каждый из нас имеет в своей голове несколько ячеек, в которых хранит информацию о том или другом человеке. В одной ячейке он держит исключительно положительные факты, в другой – отрицательные. Не будем лицемерами и признаемся: да, про каждого из нас – и про себя в особенности – можно накопать гору компромата. Речь идет, конечно, не об украденных миллионах, а о простых житейских ситуациях. Зададимся вопросом: «А случалось ли нам преступать моральные заповеди?» После чего спросим: «А если честно?» И придем к выводу, что непорочной была лишь беременность Девы Марии. Как в анекдоте, когда Иисус произносит классические слова: «Пусть тот, кто не имеет греха, первым бросит в меня камень». Камень прилетает прямо в глаз, на что Иисус отвечает: «Ну, мама, зачем ты встряла?»

И если уважаемый читатель не нашел в вышеприведенном анекдоте богохульной клеветы, то можно продолжить далее.

К ячейке с негативной информацией не часто приходится обращаться. Да и поводов особенно нет. Мир как-никак становится толерантнее и политкорректнее, всюду торжествует идеология дружелюбности. И зачем вообще ворошить улей? Еще и сам ужалишься.

Но, увы, всегда держать в себе гнев не так уж и легко. Особенно когда некоторые откровенно настроены против тебя. Клевета в этом случае – не форма досужих разглагольствований, а именно форма защиты. Этакая гонка вооружений, то есть процесс накопления клеветнических сведений о человеке, происходит в состоянии «холодной войны», но как только война становится горячей – в ход идут любые средства. На уровне государств, разумеется, это невозможно, потому что грозит уничтожением всего. А от клеветы еще пока никто не умирал. Подкашивались, впадали в отчаяние, но не умирали. Когда Хемингуэй говорил, что «человека можно убить, но невозможно победить» (в другом варианте – нельзя отнять честь), то он ошибался в одном: смотря как убить. Убивают порой и так, что человек лишается всякой чести. Смерть бывает позорной. Более того, после смерти, несмотря на старое латинское выражение «О мертвых либо хорошо, либо ничего», порой извергается такой поток клеветы, что трудно потом очистить светлую память. А при жизни это возможно: раз оклеветали, встань, утрись и иди дальше. Либо вступай в войну.

Клевета способна из прежде одобрительных слов «Ты нравишься окружающим, ведь это так здорово» извлечь совершенно противоположный смысл: «Да он ни одну юбку не пропускал мимо!» Казалось бы, говорится об одном и том же человеке, но говорится с разных интонационных ракурсов, с разных позиций. Клевета преувеличивает слухи или собственные наблюдения, в этом ее, говоря на высоком литературном языке, гротескность.

Каким образом, скажем, в Средние века в Европе смеялись над священниками? Что они, дескать, много пили вина и были весьма любвеобильны. Карнавальная культура, являвшая себя в театральных городских зрелищах, прибегала к самым острым полемическим приемам, вплоть до клеветы. Мы не знаем достоверно – и никогда не узнаем, – так оно было или не так. Но то, что это могло иметь место, пусть и не в таких преувеличинно-сатирических формах, сомнению не подлежит. Клевета не всегда бывает агрессивной, гораздо страшнее ее насмешливый вариант. Когда она представлена в виде шутки, тогда защититься будет совсем не просто.

3

 

Наиболее остроумно используется клевета в знаменитой комедии Шеридана «Школа злословия». В пьесе жена Питера Тизла по юношеской прихоти оказывается в академии злословия, где коротает время в легкомысленной болтовне. Клевета на остальных – часть веселой игры. И про это общество верно сказано: «Иной бедняга, которого вздернули на виселице, за всю свою жизнь не сделал столько зла, сколько эти разносчики лжи, мастера клеветы и губители добрых имен».

ЛЕДИ СНИРУЭЛ. Но нельзя все-таки отрицать, что сэр Бенджамен – остроумный человек, и притом поэт.

МАРИЯ. Что до меня, сударыня, то я должна сознаться, что остроумие теряет цену в моих глазах, когда оно соединено со злостью. Вы согласны, мистер Сэрфес?

ДЖОЗЕФ СЭРФЕС. Разумеется, сударыня: улыбаться шутке, которая вонзает терн в чужую грудь, – это значит быть соучастником злодеяния.

ЛЕДИ СНИРУЭЛ. Полноте! Какое же возможно остроумие без капельки яда? Умному слову нужна колючка злости, чтобы зацепиться. Как ваше мнение, мистер Сэрфес?

ДЖОЗЕФ СЭРФЕС. Конечно, сударыня: разговор, из которого изгнан дух насмешки, всегда будет скучен и бесцветен.

МАРИЯ. Я не хочу спорить о том, в какой мере извинительно злословие. Но в мужчине, на мой взгляд, оно всегда постыдно. У нас имеются тщеславие, зависть, соперничество и тысяча всяких оснований порочить друг друга, но мужчина, чтобы очернить другого, должен обладать женской трусостью.

 

Комедия полна уместных замечаний по поводу злословия, ведь без него и жизнь показалась бы крайне постной. Общество благочестивых людей – не самая дружная компания. Они едва ли обменивались бы друг с другом увлекательными репликами, дабы невольно не уязвить кого-нибудь. Да и прав был персонаж пьесы Джозеф Сэрфес, замечая: «Вот чем плоха хорошая репутация: всякие несчастные докучают просьбами, и требуется большая ловкость, чтобы прослыть сострадательным человеком, не входя в расходы. Чистое серебро доброты убыточная статья в расписании наших достоинств, тогда как французский металл хороших слов, которым я его заменяю, так же красив на вид и не облагается пошлиной».

Клевета нужна уже потому, что облегчает общение. Как мучительно сложно вести диалог с человеком образованным, важным, респектабельным! И как легко, когда ты знаешь, что он носит разные носки. Дистанция моментально рассеивается.

Вы, вскормленницы Школы Клеветы,
Доведшие поклеп до красоты,
Ужели нет на свете ни одной,
Настолько милой и совсем иной,
Чтоб даже вы хвалу воздали ей
Безмолвием и завистью своей?

«Школа злословия» – наглядный пример того, как просветительский пафос сыграл дурную шутку. Показав настолько привлекательно общество острословов (конечно же с осудительных позиций), Шеридан в каком-то смысле влюбил в них читателя. Их разговоры пусты, а поступки аморальны. Но разве именно аморальные герои зачастую не вызывают подлинную симпатию?

«Что вы говорите? Ведь автор показывает распад загнивающей английской буржуазии», – возразят иные. Может, оно и так, может, некоторые читатели и возрадуются победе добра над злом, но хорошо то зло, победа над которым высоко ценится. Стало быть, враг был очень силен. А смешки, которые раздавались в театральной ложе при постановке пьесы в театре, лишь подтверждают, что враг этот сидит глубоко внутри. И он очень соблазнительный, аж смешно.

4

 

Испанский иезуит Бальтасар Грасиан так описывал клеветников: «Есть люди свирепого нрава: всюду видят преступления, и не в пылу страсти, а по природной склонности. Всех осуждают – одного за то, что сделал, другого за то, что сделает. Сие знак души не только жестокой, но хуже того – подлой. Осуждая, они так преувеличат, что из атома бревно сотворят и глаза им выколют. На любом месте злобные надсмотрщики, они и Элизиум превратят в галеру. А если примешается еще страсть, удержу им нет. Наивность, напротив, все извиняет, и не по умыслу, а по недомыслию».

Назидательный пафос, впрочем, разбавляется полезными советами о том, как сберечь свое доброе имя. Ведь оно «дает право пользования славой. Стоит дорого, надобны достоинства великие, а они столь же редки, сколь часты посредственные. Но если снискал, сберечь легче. Ко многому оно обязывает, еще больше дает. Внушая почтение, окружает как бы ореолом величия, когда высоки его носитель и сфера. Но истинно доброе имя не зависит от положения».

Доброе имя является главной мишенью клеветнических стрел. Наверное, каждый стремится к тому, чтобы обладать достойной репутацией в обществе – как-никак клоуном прослыть желает мало кто. А вот добиться того, чтобы о тебе говорили «он благопристойный, порядочный, воспитанный человек», многого стоит. Порой – всей жизни. Однако для разрушения этого хрупкого домика достаточно всего лишь одного меткого выстрела – меткого лживого словца, – и жизнь человека поменяется до неузнаваемости.

Конечно, можно защищать свою честь и достоинство в суде – благо тому есть юридические основания. Но кто будет серьезно разбираться, если клевету распространили в форме слуха, у которого нет ни автора, ни источника? Здесь разве что Божий суд расставит все точки над «i», но Судного дня еще ждать и ждать. И как же быть?

Особенно актуальна эта тема для журналистской сферы – она, право слово, не скупится на клевету. Поношение известных людей – излюбленный прием колумниста. Нужно слить компромат на то или иное лицо? Запросто. А если еще и за деньги, то вообще бессовестно отказываться от праздника жизни!

Не нужно никому доказывать, что газеты, радио и телевидение имеют важных начальников, у которых есть та или иная позиция по любому вопросу. Оставим громкие слова про независимую и гражданскую журналистику учебникам по политологии. Если где-то и проявляется четвертая власть, то, видимо, в идеалистических представлениях академических ученых. И в силу того, что журналистские издания занимают разные позиции, возникают войны «компроматов», войны правд и клевет. В одной газете появляется обличающая статья о депутатской собственности, а в другой – о подозрительных с моральной точки зрения похождениях известного бизнесмена. Разумеется, все они борются за доброе имя, репутацию. Но таков уж обычай: чтобы поднять одного человека в статусе, нужно статус конкурента заметно принизить. О, жестокий и бесчеловечный мир!

В известном смысле клевета не так уж плоха, как ее представляют в народе. Людям вообще свойственно делить мир на черное и белое – так проще жить. И почему бы автоматически клевету не сопровождать негативными коннотациями? А между тем клевета – двигатель прогресса, ибо не бывает конкуренции без жесткой борьбы за обманутого клиента.

5

 

Наверное, лишь лицемер не признает того факта, что поносить того или иного человека – сплошное удовольствие. Дело даже не в том, что время от времени тебе хочется сорваться на ком-то, а в том, что умело принизить человека – большое удовольствие. Лопе де Вега писал:

Злословить, и остро при этом,
Весьма приятно, милый мой.
Ведь было сказано поэтом:
Злословье греет нас зимой
И освежает жарким летом.

Уложить человека лицом в грязь способен каждый. Или если уж совсем нет сил, то есть возможность представить, каково это. Но замысловато уложить врага на лопатки путем словесных ухищрений – это подлинное искусство. Когда это получилось метко, когда каждое слово в клеветнической фразе стояло на своем месте, когда это еще и вышло остроумно и смешно, ты празднуешь победу. Вкус победы ощущается еще острее, когда побежденный даже не догадывается о своем поражении. В этом и есть суть клеветы – произносимые слова за спиной не отзываются тотчас же в сердце поносимого, зато аромат триумфа уже где-то рядом. Ты чувствуешь его, слышишь. И нет нужды в том, чтобы узнавать постфактум, во что переросло твое злословие и как отозвалось оно в судьбе твоей жертвы, ты довольствуешься малым, но великим: мыслью о ювелирной работе.

Поэтому не нужно злоупотреблять этим пороком, если у тебя нет таланта к злословию. Безграмотно прибегать к нему и в самом деле большой грех. В умелых же руках злословие расцветает во всем своем блеске беспринципной аморальности, а стало быть, в некотором смысле обретает природу добродетели. Нет, оно ничему не учит, но положительно влияет на умы.

Даже поражение имеет приятный вкус, когда соперник был силен. «Как ловко он меня обвел вокруг пальца», – признаешься ты. Про искусную клевету же резонно можно ответить: «Я гордо вписываю себя в ряды героев многовекового устного народного творчества».

Лесть
Глава о том, что не так уж и плохо хвалить людей без оснований

«Ораторы в одном отношении похожи на военных: они идут на больший риск, чем люди других профессий, зато быстрее возвышаются».