История одного необычайного изобретения

 

 

I

 

– Война? – с добродушной улыбкой сказал старик Грейстон, – нет, войны не будет. Я прекращу ее.

Карнэби, сидевший напротив, посмотрел на него недоверчиво. Но он хорошо знал, что старик не хвастун и не бросает слов на ветер, и чутье подсказывало ему, что тут пахнет сенсационнейшей заметкой для его газеты.

 

II

 

Карнэби был журналист и притом неудачник. Он ждал, как манны небесной, этой войны между Францией и Германией, надеясь выдвинуться в качестве военного корреспондента, создать себе имя и положение, так как только при таких условиях он мог рассчитывать жениться на Эллен.

Но скрытого таланта мало. Редакторы имеют привычку судить по результатам, а Карнэби пока еще ничем не выдвинулся и, когда редакция стала выбирать военных корреспондентов для отправки их на театр военных действий, о Карнэби никто и не вспомнил.

Надежда выдвинуться улыбнулась, а с ней и мечты о женитьбе на Эллен.

В этот день он ушел из редакции «Утренней почты» совсем убитый, согнувшись под бременем своего горького разочарования, и на улице встретился с Грейстоном.

Курьезный старичок был этот Грейстон, маленький, толстенький, с седенькими бакенбардами; на носу очки в золотой оправе, на голове какая‑то невозможная шляпа и костюм под стать ей, а на губах милейшая, добродушнейшая улыбка.

Жизнь свою он проводил в изобретении каких‑то чрезвычайно сложных приборов, творящих чудеса, но, увы, таких дорогих, что никто не решался пользоваться ими. Но Грейстон не огорчался этим. У него было недурное состояние и большой старый дом возле Барнета и он изобретал по страсти, а не по нужде, не заботясь о барышах.

Он сразу заметил удрученный вид Карнэби и необычайную сутуловатость его могучих плеч, и его широкое лицо расплылось в благодушную улыбку.

– Вы сейчас ничем не заняты? Зайдите ко мне выпить рюмочку виски и выкурить сигару.

 

III

 

– Что вы такое говорите? – спрашивал Карнэби. – Как это так: «остановить войну»? Германия поставила ультиматум, срок которого истекает завтра в шесть часов утра. Обе армии уже на границе: Леблан – в Реймсе, Турасье – в Нанси, немцы – в Страсбурге и Мюльгаузене. И флоты также: эскадра под начальством адмирала принца Фридриха идет к голландским берегам, – она уже возле Гааги. Эскадра Ламоньера – на пути к Средиземному морю. Сейчас она уже, наверное, за Шербургом. Не пройдет и трех часов, как разыграется сражение.

– Я остановлю их до рассвета, – возразил Грейстон так спокойно, как будто он говорил о том, что ему надо попасть на поезд. Если желаете Карнэби, едемте со мною и вы увидите, как это делается. И поместите в вашей газете такую сенсационную статью, какой не удалось еще написать ни одному журналисту.

Он заметил, как заблестели глаза Карнэби, и улыбнулся еще добродушнее.

– Я предлагаю это вам потому, что вы мне нравитесь. И я думаю, что, если вас немножко подтолкнуть, – вы можете выдвинуться.

Он поднялся с кресла.

– Пожалуйте сюда.

Он отпер шкаф и вынул из него два тяжелых непромокаемых, подбитых кожей пальто с капюшонами – и две пары выпуклых очков, какие надевают для езды в автомобиле. Молча он подал один костюм Карнэби и сам надел другой. Затем повел его в сад.

Карнэби шел за ним, заинтересованный, безмолвный, не понимая, в чем дело и продолжая не доверять. Но, когда они вышли на воздух, у него невольно вырвался крик удивления!

На широкой лужайке, тянувшейся позади дома, стояли на якоре два больших серых дирижабля. В полумраке Карнэби смутно различал темные фигуры людей в гондолах, подвешенных под цилиндрическими мешками, наполненными газом.

– Это мои любимые игрушки, – махнув рукой в сторону их, пояснил Грейстон.

Карнэби ущипнул себя, чтобы убедиться, что он видит это не во сне. Но дирижабли, действительно, были на месте, и Грейстон, добродушно улыбаясь из‑под капюшона, жестом приглашал его сесть в ближайшую гондолу.

Они уселись оба. Загудела машина, отрубили якоря, зажужжали пропеллеры, раздался оглушительный рев. Карнэби вдруг показалось, будто земля провалилась куда‑то в бездну, оставив его висящим в воздухе.

Он осмотрелся кругом. Слева доносился издали треск пропеллера второго дирижабля, но сам воздушный корабль в темноте был невидим. На заднем конце хрупкой лодочки, в которой он сидел, человек пять возились над какой‑то загадочного вида машиной, все время издававшей глухое жужжание. Впереди него сидел пилот, не снимая рук с руля, поглядывая то на компас, то на иллюминованную карту, постепенно развертывавшуюся по мере того, как воздушный корабль совершал свой путь. А рядом с ним сидел Грейстон, и лицо у него было торжествующее.

– Я вам сейчас объясню, Карнэби, что мы будем делать. Вы понимаете, что эту войну прямо‑таки необходимо прекратить в самом начале. Иначе произойдет такая катастрофа, какой еще не знала история. Ведь тут не одни только Германия и Франция. Тут, рано или поздно, в войну вмешаются все великие европейские державы – Россия и Австрия, Италия и Англия. Вы только представьте себе, что это будет за колоссальная резня. Очень скоро в войну будет втянута вся Европа.

– Но как же вы можете остановить ее? Как вообще можно остановить войну? Война – дело стихийное. Третейский суд? Но ведь это уже было им предложено, и обе стороны отказались. Как же можно заставить их?

– Над этим вопросом уже столетия ломают себе голову государственные люди. Но если государства ведут себя неблагоразумно, с ними надо поступать, как поступают в таких случаях с частными людьми.

– Я понимаю вашу мысль, – задумчиво сказал Карнэби. – Мировая полиция, которая хватала бы за шиворот державы, как хватают обывателей, когда они вступают в драку? Но ведь это химера. Этого вы не добьетесь. Между державами слишком много зависти и соперничества, чтобы они решились предоставить одной из них такую власть.

Грейстон кивнул головой.

– Совершенно верно. Поэтому власть должна взять в руки не какая‑нибудь держава, а отдельная личность, гражданин мира, вроде меня, которому война ненавистна и который готов остановить ее любой ценой. И у него должно быть оружие, которым он может разнять дерущихся, но такое оружие, которого нельзя было бы пустить в ход с целью нападения – именно дубинка полицейского.

– Но это невозможно.

– Возможно, дорогой мой. Вот оно, это оружие – здесь, в моих руках. Еще часок‑другой, и вы увидите его на деле.

Он громко позвал:

– Телеграфист!

Вперед выдвинулась темная фигура.

– Пошлите депешу.

Телеграфист поднял крышку углубления, где помещался аппарат для беспроволочного телеграфирования, и сел, обхватив пальцами клавиши передаточного аппарата.

«Примус – Секундусу, – лаконически диктовал Грейстон. – От Нью‑Гэвена летите по направлению к Дьеппу. Посмотрите, где находится германский флот».

Клавиши аппарата щелкали с невероятной быстротой. Затем наступила пауза. Немного погодя, телеграфист обернулся к Грейстону.

– Секундус говорит: будет исполнено, сэр.

Треск пропеллера другого шара доносился все слабее и, наконец, затих вдали.

– Держите курс на Литтлгэмптон, – сказал Грейстон пилоту, – а оттуда прямо на юг.

День занимался над Ла‑Маншем. Холодно поблескивали серые гребни валов; предрассветный холод щипал лицо; дирижабль летел низко над водой и, кроме гудения пропеллера, не было слышно ни звука.

С запада надвигалась военная эскадра, три длинных колонны огромных серых броненосцев. Над трубами вился тонкий дымок.

– Французы! – взволнованно вскрикнул Карнэби.

– Ну‑ка, посмотрите на них повнимательнее в этот бинокль. Что они делают?

– Очевидно, готовятся к бою.

Грейстон, слегка вздрогнув, повернулся лицом к востоку.

Там, на горизонте, в 20 милях отсюда, невидимо для французов, но уже в поле зрения находящихся на дирижабле, на всех парах шла немецкая эскадра.

– Посмотрите хорошенько, не увидите ли над ними Секундуса? – сказал Грейстон.

Карнэби с трудом разглядел в бинокль высоко в небе темное пятнышко над немецким флотом.

– Отлично. Торп справится с немцами один. Славный малый этот Торп. Телеграфист!

Телеграфист мгновенно очутился на своем посту.

– Посылайте депешу: «Начальник Мировой Полиции адмиралу Ламоньеру. Запрещаю вам нападать на германский флот. Возвращайтесь немедленно в Брест и становитесь там на якорь, иначе вы будете лишены возможности действовать».

Снова защелкали клавиши; затем наступила долгая пауза.

– Не отвечают, сэр, – доложил телеграфист.

– Нет? Должно быть, думают, что я с ума сошел. Ну что ж, сами виноваты. Пусть будет по‑ихнему.

Грейстон встал и направился к загадочной машине, помещавшейся на другом конце гондолы.

Карнэби вскочил, кинулся вслед за ним и схватил его за руку.

– Грейстон! Что вы хотите делать?! Неужели перебить их всех?

Лицо Грейстона расплылось в улыбку.

– Конечно, нет, голубчик. Мое оружие совершенно безвредное. Это просто‑напросто сильнейший магнетический ток. Все уверяли, что это невозможно, а вот я достиг этого. Мой механизм так мал и легок, что его можно поместить на дирижабле, а между тем, он силы непомерной. Стоит мне пустить ток, чтобы намагнетизировать все остальные предметы, находящиеся в пределах радиуса действия этого магнетического тока; и все, что сделано из стали, придя между собой в соприкосновение, слипается с такой силой, что разъединить две слипшиеся части можно было бы только взрывом.

– И значит…

– И значит, как только я пущу ток, поршни в машинах перестанут двигаться, винты вертеться, и корабли мгновенно остановятся. Орудия потеряют силу, так как ядра прилипнут к дулу, и нельзя даже будет зарядить их.

– Господи Боже!

– Переведите вот эту стрелку, – сказал Грейстон.

Загадочная машина вдруг издала пронзительный свист.

Гондола дирижабля нырнула, словно лодка, зарывшаяся носом в волны. Карнэби был сбит с ног. Грейстон очутился на другом конце гондолы. Затем она выпрямилась, но продолжала вся дрожать от носа до нормы.

– Боже мой, смотрите, смотрите! – крикнул Карнэби, перегнувшись через борт гондолы.

Первые броненосцы сразу замедлили ход, завертелись на месте, как иглы компаса и, наконец, остановились так, что их носы указывали на север, а кормы на юг.

Задние суда восприняли ток не сразу и первое время продолжали идти полным ходом. Карнэби, не отрывавший глаз от бинокля, видел, как на них бегала и суетилась команда, тормозя машины, чтобы избежать столкновения. Над машинным отделением пар валил из‑под крышек предохранительных клапанов – единственные машинные части, которые не были приведены в бездействие.

Столкновения, к счастью, удалось избежать, и через несколько минут вся эскадра стояла на месте, беспомощно покачиваясь на волнах, и все суда были обращены носом на север.

При этом, так как все они были превращены в гигантские магниты, естественное притяжение между ними увеличилось в тысячу раз, и они постепенно придвигались один и другому, сбиваясь в кучу, как испуганные овцы.

Карнэби видел, как матросы хлопотали около орудий, силясь направить их на дирижабль. Но с орудиями, очевидно, ничего нельзя было поделать.

Вся эскадра была обезврежена и обессилена.

– И сколько же это времени они будут там стоять? – спросил Карнэби.

– Ровно 24 часа, – сказал Грейстон. – За это время я надеюсь образумить оба правительства. Отметьте, если желаете, что радиус моего магнетического тока – 12 миль вниз и по диагонали. Мне надо было устроить так, чтобы он не действовал ни вверх, ни в горизонтальном направлении, не то и мои собственные машины остановились бы.

– Депеша с Секундуса, сэр, – доложил телеграфист. – «Немецкий флот замагнетизирован и обезврежен. Лечу дальше к немецкой границе».

– Хорошо, – сказал Грейстон и повернулся к Карнэби, весь сияя улыбкой.

– Ну‑с, а теперь мы то же самое проделаем с враждующими армиями.

 

IV

 

Дирижабль несся по воздуху с быстротой, изумлявшей Карнэби. Через два часа они были уже над франко‑германской границей, возле самого Лилля. Впереди их, как гигантские стрекозы, реяли в воздухе аэропланы, высланные на разведку неприятельскими армиями.

– Не трогать их, – скомандовал Грейстон, – если только они сами не нападут на нас или не вздумают бросать бомбы. Спуститесь ниже: надо посмотреть, что делают солдаты.

Как только дирижабль приблизился к земле, навстречу ему понесся грохот орудий и треск ружейных выстрелов. Внизу передовая линия французской пехоты, занявшая длинную цепь холмов, усерднейшим образом обстреливала немцев, стоявших на расстоянии 1000 шагов от них. Позади тянулась двойная цель солдат; еще дальше – темные массы резервов. В арьергарде порой вспыхивавшие огоньки и подымавшийся затем беленький дымок обозначали положение артиллерийских батарей.

Сражение только еще начиналось, но местами в рядах стреляющих были уже пробелы и люди лежали распростертыми на траве.

– Куда же девался Секундус? – сердито допытывался Грейстон, впервые проявляя раздражение.

– Я не вижу его – ах, нет – вот он – как раз над немецкой армией.

– Отлично. Телеграфист, велите Секундусу пускать ток. Мы не можем тратить времени на предупреждения. Теперь не до учтивостей. Передвигайте стрелку.

Снова раздался свистящий звук, и снова гондола нырнула носом, но на этот раз сидевшие в ней были уже приготовлены.

А внизу разыгрывалась еще более изумительная сцена, чем во время магнетизации флота. Ружейная пальба и грохот пушек мгновенно смолкли, словно по мановению волшебного жезла. Курки не взводились, орудия не действовали.

Карнэби был недостаточно близко, чтобы разглядеть лица солдат, но позы их выражали полное недоумение. Он увидел, как офицеры делали знаки солдатам, приказывая им стрелять, а те в ответ растерянно указывали на непослушные ружья.

Вдоль линии аванпостов скакал верхом офицер, очевидно, отдавая приказ «ударить в штыки» – но штыки не вынимались из футляров. Офицер, видимо, силился выхватить собственную шашку из ножен, но и шашка не вынималась. И его поза, выражавшая полное изумление и отчаяние, была почти комична. Правда, можно было бить неприятеля прикладами, но для этого люди слишком растерялись.

Тем временем, Грейстон неистово телеграфировал в главные штабы действующих армий и в военное министерство в Париже, приказывая немедленно вернуть войска обратно, а по другую сторону границы Торп с Секундуса телеграфировал тот же приказ в Берлин.

Вскоре за тем начал работать беспроволочный телеграф между Парижем и Берлином, между военными министрами и главнокомандующими; а дирижабли парили над замолкшими орудиями, готовые, в случае надобности, снова выбросить парализующий ток или же лететь к Парижу и Берлину и привести в бездействие все машины в обеих столицах.

Так шли часы. Наконец, возле линии французских аванпостов показался всадник. Это был вестовой с писанным указом об отступлении. Солдаты закинули за плечи свои бесполезные ружья и повернули обратно, молча, без веселых песен, обыкновенно сопутствовавших французской армии. Люди были слишком огорошены даже для разговоров.

Вдали Карнэби смутно различал плоские фуражки так же угрюмо отступавших немцев.

Зато лицо Грейстона сияло радостной улыбкой.

Франция и Германия, возмущенные, негодующие, захваченные врасплох этой внезапной напастью, которая словно свалилась на них с неба, не зная, какие неожиданности она еще сулит им впереди, в бессильной злобе согласились передать свой спор на разрешение третейского суда. Грей‑стон прекратил войну в самом начале.

А Карнэби диктовал по беспроволочному телеграфу длинную депешу в «Утреннюю почту», где редактор иностранного отдела плясал от радости, крича:

– Карнэби! Боже мой, Карнэби! Да его надо посадить в палату лордов!

Никогда еще ни одна газета не расходилась в таком огромном количестве экземпляров, как этот номер «Утренней почты», единственной газеты, поместившей полный отчет о том, каким образок была прекращена война. На другой день не было человека в Лондоне, который бы не повторял с похвалой и сочувствием имени Карнэби.

Вот каким образом Карнэби завоевал себе имя, положение, гонорар, от которого он сам разинул рот – и, вдобавок, руку Эллен.

 

Иллюстрация Э. Ф. Байхи к статье Ф. Шумана «Гигантский разрушитель будущего» // Popular Science Monthly. 1916, декабрь.

 

 

Приложения

 

С

ФАНТАСТИЧЕСКИЕ ИЗОБРЕТЕНИЯ

 

Как и все войны, лишь в значительно больших размерах, нынешняя великая война открыла целую эпоху изобретательного остроумия и находчивости.

Многое оказалось действительно практичным и выполнимым и уже нашло себе полезное применение; но еще большее количество изобретений по сложности замысла или его фантастичности должно быть отнесено к области курьезов. С некоторыми из них мы и познакомим читателей.

Для начала остановимся на шутливом проекте известного французского писателя Альфонса Алле, который предлагал покрыть броненосцы с наружной стороны сплошными зеркалами. Эти зеркала будут отражать весь окружающий океан, и неприятельское судно при приближении увидит в них и свое отражение, которое примет за другое судно своей же страны, почему и не станет стрелять. Снабженный же зеркалами броненосец, подпустив врага, расстреляет его с близкой дистанции в упор.

Другой проект имел в виду предохранение судов от сорвавшихся и блуждающих мин. Для этой цели подводная часть судна снабжается как бы чехлом из стальной сетки, состоящим из двух половин, вращающихся на шарнирах вокруг килевой линии. С помощью блоков эти сетки можно отодвигать от судна или приближать. При столкновении с миной страдает слегка только сетка. Изобретатель не принял в расчет, что чрезмерное расширение подводной части сильно замедлит ход судна.

Предлагалось также изобретение для отталкивания мин, выпущенных подводными лодками или миноносцами. Оно заключалось в том, что из открывающегося в носовой части люка по приближающейся мине выпускается мощная струя жидкости или сжатого воздуха. Несомненно, сильная струя способна отклонить направление мины, но она должна быть настолько велика, что она по принципу «отдачи» сможет зато дать судну задний ход, и оно рискует напороться на мину кормовой частью.

Часто изобретатели вместе с остроумием проявляют и утонченную жестокость. Так, один предлагал специальный вид «тарана‑жала» для протаранивания подводных лодок и одновременного отравления их экипажа удушливыми газами. Этот таран, впиваясь в лодку, автоматически открывает на своей поверхности отверстия, через которые внутрь лодки проникают газы. Для того, чтобы лодка не могла высвободиться, пока весь экипаж в ней не погибнет, таран снабжен отогнутыми кзади когтями. Когда же лодка начинает тонуть, то, чтобы она не увлекла за собой и судно, таран, подобно жалу пчелы, отделяется от судна и остается застрявшим в лодке. Здесь наблюдается совершенно излишний избыток жестокости, ибо достаточно лодку протаранить, чтобы она уже погибла.

Не лишен был смелости замысел совмещения аэроплана с подводной лодкой. Аэроплан специальной конструкции летает над морем и высматривает добычу – подводную лодку, которая с высоты заметнее. Увидев ее, аэроплан быстро снижается, складывает крылья, превращается и сам в подводную лодку и топит противника миной. Здесь изобретатель упустил из виду то обстоятельство, что принципы сооружения летательных и подводных аппаратов прямо противоположны. Один должен быть как можно легче, другой же как можно тяжелее.

Совсем фантастическим представляется замысел изобретателя, предлагавшего пользоваться услугами специально выдрессированных собак и птиц‑бакланов для предупреждения о близости подводной лодки. Прежде всего, собаку приучают лаять, когда она слышит характерный шум винта подводной лодки. Затем на перископ специально взятой для этой цели подводной лодки кладут кусок сырого мяса и выпускают в море баклана. Он видит мясо и тотчас опускается на перископ.

Проделав это с бакланом несколько раз, его приучают садиться на перископ уже по привычке даже в том случае, когда на лодке мяса нет. Таким образом, лай собаки предупреждает о близости лодки, баклан же указывает, где именно она находится. Остается только уничтожить ее.

Для полноты сведений изобретатель указывает даже, что бакланов можно дешево приобрести в Китае…

По этим немногим характерным примерам можно судить о том, в каком направлении иногда работает человеческая изобретательность и к каким курьезам это приводит.

 

 

[Аноним]