Начало шведской экспансии в Корельской земле (1283—1292 гг. )

Вооруженная агрессия шведов с целью захвата Карелии и всего Невско-Приладожского водного бассейна нача­лась в 80-е годы XIII в.[129] Первоначально она проявилась в форме нападений небольших воинских отрядов, отправ­лявшихся скорее всего из шведских владений в Финлян­дии. Эти набеги производились с моря, на небольших мор­ских судах, и были направлены на захват берегов Невы и территории Карельского перешейка. Конечной целью этих нападений являлось подчинение карел, проживаю­щих в восточной части Карельского перешейка[130].

Первое нападение произошло в 1283 г. Шведские суда прошли по Неве в Ладожское озеро, где напали на рус­ских купцов, направлявшихся в Обонежье. По словам Новгородской Первой летописи, «вьзъедиша немци ратью Невою в озеро Ладоское, избиша новгородцев обониских купецъ»[131]. Из всего летописного текста вытекает, что речь идет о новгородских купцах, торгующих с Обонежьем. Од­нако то же нападение в Новгородской IV летописи характеризуется как нападение на «новгородцов и обони­ских купцов», т. е. подразумевается, что «обониские куп­цы» были не новгородцами, а жителями Обонежья и что нападению подверглись и новгородцы, и обонежские куп­цы. Упоминаемые в документе «немци» — явно не немцы из Прибалтики, а шведы. Немцы из Прибалтики через Финский залив и Неву тогда напасть не могли, т. к. все южное побережье Финского залива во второй половине XIII в. принадлежало Дании. Кроме того, за период XIII и начало XIV в. неизвестно ни одного случая нападения с немецкой или датской стороны на русские владения по Неве и вокруг Ладожского озера. Напротив, такие дей­ствия со стороны Швеции во второй половине XIII в. про­исходили неоднократно.

При вести о шведском набеге против врага поднялись жители ближайшего к Ладожскому озеру и Неве русско­го города Ладоги. Отряд ладожан настиг вражеские суда на обратном пути в Швецию на Неве и вступил с ними в бой, имевший, видимо, неопределенный результат: если бы бой закончился победой русской стороны, летописец не преминул бы сообщить не просто о факте боя, а о по­беде ладожан над шведами.

В 1284 г. шведский предводитель Трунда с вооружен­ным отрядом прошел на судах (на лойвах и шнеках) по Неве в Ладожское озеро[132]. Летопись называет нападав­ших «немци», однако они, бесспорно, не просто немцы (из Ливонии), а «свейские» немцы — шведы. Имя военачаль­ника Трунда явно происходит из шведского языка; лойва — типично финское морское судно, использовавшееся в финском крестьянском судостроении до XX в.; шнека — скандинавское (шведское) морское судно[133]. Следователь­но, нападавший отряд имел смешанный шведско-финский состав участников и был направлен не из Швеции, а из шведских владений в Финляндии. Трунда попытался со­брать дань с карел[134]. Поскольку дань в то время означала политическое подчинение, то в данном случае была про­ведена первая попытка подчинить карел власти Шведско­го государства.

Из текста Новгородской Первой летописи можно за­ключить, что первая прямая попытка политического под­чинения карел окончилась неудачей. В документе зафик­сировано лишь то, что шведы хотели собрать дань с карел. Если бы это желание увенчалось успехом, летописец, ко­нечно, отметил бы факт сбора дани.

Известие о попытке Швеции обложить данью Корельскую землю — одну из главных составных частей новго­родской государственной территории — вызвало сильное беспокойство в Новгороде. Отпор вражескому нападению возглавил один из руководителей Новгородской феодаль­ной республики посадник Семен. С новгородцами и ладожанами он двинулся к истоку Невы. Когда шведский от­ряд возвратился по Ладожскому озеру из Карельского Приладожья к Неве, здесь его уже ждало новгородское войско. 9 сентября 1284 г. у истока Невы произошло сра­жение[135]. Новгородцы и ладожане напали на шведов и разгромили их. Остатки разбитого шведского отряда бе­жали к морю.

Под 1292 г. в новгородских летописных источниках со­держится единственное для последних десятилетий XIII в. известие об активном действии с русской стороны против Шведского государства (все другие военные операции Новгорода в 80—90-х гг. XIII в. совершались в форме оборонительных действий против шведских нападений). В 1292 г. «молодцы новгородские» отправились в поход «в Емскую землю», т. е. в центральную Финляндию, 33 го­да назад завоеванную и покоренную шведскими рыцаря­ми. Вероятно, в 1292 г. были еще живы некоторые участ­ники похода Александра Невского 1256 г. в землю еми, а также люди, ранее участвовавшие в политических и торговых сношениях Новгорода с этой, некогда подвла­стной новгородцам, территорией. Поэтому можно предпо­ложить, что именно они повели новгородское войско в глубь центральной Финляндии по знакомым им путям.

О ходе и результатах этой военно-политической опе­рации почти ничего не известно. Из краткого летописного известия[136] нельзя установить, когда и каким образом про­исходил поход — зимой или летом, морским путем или по суше; участвовали ли в нем карелы, обычные спутники новгородцев в их походах в Финляндию[137]. Летопись сооб­щает лишь, что новгородские «молодцы», повоевав, вер­нулись в Новгород «вси здрави», т. е. без людских потерь. В целом вся краткая летописная запись о походе 1292 г. производит впечатление известия об удалом набеге нов­городских ушкуйников, не ставивших перед собой военно-политических задач — изгнать шведов с территории, ранее принадлежавшей Новгороду. Видимо, новгородские пра­вящие круги за 33 года примирились с утратой земли еми, к концу XIII в. уже прочно закрепленной за Швецией. Набегом 1292 г. новгородцы хотели лишь нанести урон шведским владениям в Финляндии. Судя по летописи, эта цель была достигнута[138]. Можно полагать, что новгород­ский отряд застиг шведов врасплох и не встретил в их владениях серьезного сопротивления. Только в этом слу­чае будет понятно, почему отряд новгородцев вернулся обратно без потерь.

Поход возглавили княжеские воеводы, назначенные владимирско-ярославским князем Дмитрием Александро­вичем, княжившим в то время в Новгороде[139]. Возможно, это были военачальники, избранные князем Дмитрием Александровичем из числа наиболее опытных воинов дру­жины, приведенной им в Новгород из Переяславского кня­жества. Видимо, так надо понимать содержащееся в ле­тописных известиях противопоставление новгородских «молодцов» и княжеских (т. е. не новгородских по происхождению) воевод. Следовательно, князь принимал в ор­ганизации похода 1292 г. важное, возможно, даже ведущее участие. Весьма вероятно[140], что данная акция Дмитрия Александровича находилась в определенной связи как с его походом 1278 г. в Корельскую землю (скорее все­го — в западные карельские погосты, граничившие с зем­лей еми), так и с походами в землю еми его отца Алек­сандра Невского (1256 г.) и деда Ярослава (1226 г.)[141]. По-видимому, князья из рода Ярослава, становясь новгородскими князьями, по семейной традиции особенно близ­ко принимали к сердцу вопросы обороны северо-западных земель Новгородского государства. Не случайно все ос­новные мероприятия активной политики Новгородского государства в отношении Финляндии и Карелии в XIII в. были осуществлены князьями именно этой ветви Рюрико­вичей.

Однако, в отличие от отца и деда, стремившихся к со­хранению новгородской власти над землей еми, Дмитрий Александрович, судя по всему, уже не мог поднимать во­прос о восстановлении здесь новгородской власти, т. к. шведам, за 33 года господства над территорией еми, уда­лось прочно закрепиться в этом регионе. Видимо, поход 1292 г., как уже указывалось выше, преследовал лишь одну цель — нанести ущерб шведскому господству в дан­ной области.

В том же 1292 г. со стороны Шведского государства произошло новое нападение на владения Новгорода в Ка­релии[142]. Шведский набег был направлен на те же земли, на которые совершались нападения шведов в 1280-х гг., и потому их связь не вызывает сомнений. Шведское вой­ско[143] из 800 человек напало с моря на подвластные Нов­городу земли карел и ижоры, т. е., видимо, на Карельский перешеек, где граничили карельская и ижорская (лежав­шая в южной части перешейка) территории. Шведы раз­делились на два отряда по 400 человек и двинулись в глубь Карельского перешейка[144]. В летописной статье 1292 г. (в отличие от летописной статьи 1284 г.) не содер­жится упоминаний о попытках шведов взимать дань на Карельском перешейке. Видимо, они не стремились поко­рить карел и ижорцев и установить даннические отноше­ния, а лишь хотели разорить неприятельскую террито­рию. При этом, хотя нападающее войско разделилось на два равных отряда, все же наиболее вероятно, что глав­ным объектом нападения была земля карел (ее запад­ные, прилегающие к морю погосты), т. к. именно эта территория и в предшествующее время, и в последующие три года являлась главной целью шведской экспансии[145]. Во всяком случае, важно отметить, что шведы встретили энергичный отпор со стороны местного населения, быстро и самостоятельно организовавшегося для борьбы с вра­гом, не дожидаясь подкреплений из Новгорода. По сообщению летописца, большинство нападавших было пере­бито карелами и ижорцами, часть взята в плен[146]. Вероят­но, лишь немногие смогли спастись.

Хотя в Новгородской Первой летописи (в летописной статье 1292 г.) известие о шведском нападении следует непосредственно за сообщением о новгородском походе на Емскую землю, трудно сказать, был ли шведский набег ответом на новгородскую экспедицию или же это случай­ное совпадение по времени. Больше того, нельзя даже с уверенностью утверждать, какой из набегов произошел раньше[147]. Так, в Новгородских IV и V летописях эти из­вестия идут в обратной последовательности: сначала говорится о шведском нападении, затем о новгородском по­ходе[148]. И. И. Миккола считает подобную хронологию бо­лее вероятной. Если полагать (как в Новгородской Пер­вой летописи), что сначала был совершен новгородский поход, то шведские власти на земле еми (разоренной нов­городским набегом) не смогли бы так быстро организо­вать ответную экспедицию. Собрать для этой цели отряд в 800 человек (количество воинов, указанное в летописи) на территории проживания еми было невозможно, столь значительное по тем временам войско и корабли для него могли быть набраны только в самой Швеции (скорее всего, это было шведское морское ополчение — ледунг). Следовательно, предполагает И. И. Миккола, новгородский по­ход произошел после шведского и был ответом на это на­падение[149].

Неясность в вопросе о связи и последовательности обоих событий 1292 г. заставляет с вниманием отнестись к гипотезе, выдвинутой И. И. Микколой и поддержанной несколькими финляндскими историками[150]. Миккола при­влек косвенные сведения из одного шведского документа 1297 г.[151] и связал их с новгородскими летописными изве­стиями 1292 г. В тексте документа 1297 г. содержится упо­минание о состоявшемся на несколько лет ранее заседа­нии королевского совета, происходившем (по словам со­ставителей документа) в то время, когда состоялись тор­жественные похороны короля Магнуса Ладулоса и в пер­вый раз была отправлена летняя военная экспедиция против карел[152]. Поскольку король Магнус, по данным других источников, умер в декабре 1290 г., здесь не может подразумеваться известный «крестовый» поход шведских рыцарей на карел 1293 г., а речь идет о каком-то другом, более раннем походе[153]. По мнению Микколы, в документе говорится о походе на карел, отмеченном в летописи, под 1292 г., а на самом деле относившемся скорее к весне 1291 г. — ко времени, когда была подготовлена и прове­дена торжественная церемония похорон короля Магнуса Ладулоса[154].

Изложенная версия весьма вероятна, но не бесспорна: остается несовпадение в датах — новгородские летописи относят шведский поход не к 1291, а к 1282 г. Можно лишь предположить, что, поскольку в летописи речь идет о нападении шведов не на Новгород и Ладогу, а на периферийные новгородские владения, весть о нем могла дойти до Новгорода не сразу, поэтому была зафиксирова­на летописцем с запозданием. Кроме того, если считать новгородский поход в землю еми ответом на шведское на­падение, то (как указывает Миккола[155]) для его организации также потребовалось определенное время. Известно, что в этом походе участвовали княжеские воеводы, и присланные князем Дмитрием Александровичем, т. е. должно было пройти время, пока велись переговоры Нов­города с князем, находившимся в Переяславле, пока были присланы оттуда воеводы и собрано войско для похода. Следовательно, промежуток времени между рассматривае­мыми событиями мог составить около года и шведский поход может быть отнесен к 1291 г.[156]

Более обстоятельное исследование вопроса о датировке тех же событий русско-шведской борьбы начала 1290-х гг. провели К. Кюмлиен[157] и С. Аксельсон[158]. Кюмлиен пришел к выводу, что торжественная церемония погребе­ния короля Магнуса Ладулоса не обязательно должна была быть совершена в ближайшие месяцы после смер­ти. Она могла задержаться на полтора года и происхо­дить летом 1292 г., т. е. в то время, когда, по данным новгородских летописей, произошел шведский поход на Карельский перешеек. Наиболее вероятным временем начала этого похода Кюмлиен считает июль 1292 г., т. к. именно в этом месяце скорее всего могли совпасть упоми­наемые в шведском документе 1297 г. события — отправ­ление военно-морской экспедиции против карел, заседа­ние королевского совета и церемония королевских по­хорон.

Таким образом, аргументация Кюмлиена подтверждает гипотезу Микколы о том, что зафиксированный в новго­родских летописях под 1292 г. поход шведов в Карелию упоминался и в шведском документе 1297 г. и что эта экспедиция была подготовлена в Швеции и являлась пер­вым походом для завоевания Карелии. Предложенное Кюмлиеном уточнение даты этого похода (середина лета 1292 г.) снимает выдвинутое Микколой предположение, что обычно точный в своих датировках летописец в дан­ном случае ошибся и отнес шведское нападение на Ка­релию не к тому году, когда оно действительно про­изошло.

Вооруженные столкновения 1292 г. (или 1291—1292 гг.) на Карельском перешейке и в Ижорской земле, а также русский поход 1292 г. в центральную Финляндию (Тавастланд), создали крайне напряженную ситуацию в этом ре­гионе. О напряженности создавшейся обстановки свиде­тельствуют два документа, сохранившиеся в архиве города Любека. В одном из них[159] сообщается, что в период нави­гации[160] 1292 г. восемнадцать немецких и готландских[161] купцов лишились многих различных товаров во время ка­ких-то немирных событий в Карелии[162]. Видимо, из-за во­енных действий, развернувшихся летом 1292 г. на Карель­ском перешейке и в Финляндии, ведение торговли по нев­скому и вуоксинскому водным путям стало очень опас­ным.

Возможно, к этому же году относится еще один доку­мент из Любекского архива, содержащий сообщение о том, что города и купцы, которые ведут торговлю с Нов­городом, договорились, что никто не должен, под страхом потери жизни, чести и имущества, вступать в какие-либо торговые сношения с русскими[163]. Если этот источник дей­ствительно относится к 1292 г., то из его содержания сле­дует, что в ответ на происшедшие во время военных дей­ствий лета 1292 г. ограбления ганзейских купцов в под­властной Новгородскому государству Карелии ганзейские города решили объявить Новгороду торговую бло­каду.

Таким образом, обобщая сведения из вышерассмотрен­ных источников, можно сделать вывод, что к концу 1292г. обстановка в Корельской земле, в Приладожье и на побе­режье Финского залива достигла крайней степени напря­женности.

Шведские нападения 1283—1292 гг., совершавшиеся ограниченными военными силами, получали сильный отпор от новгородцев, карел и ижоры. Правящим кругам Швеции стало понятно, что завоевание и покорение Ка­релии может быть произведено только в том случае, если в ход будет пущена вся боевая мощь Шведского госу­дарства.

 

«КРЕСТОВЫЙ ПОХОД» ШВЕДСКИХ РЫЦАРЕЙ В 1293 г. В КОРЕЛЬСКУЮ ЗЕМЛЮ И ОСНОВАНИЕ ВЫБОРГСКОГО ЗАМКА. РУССКИЙ ПОХОД 1294 г. НА ВЫБОРГ

К 1293 г. в Швеции сложилась обстановка, благоприятст­вующая организации большого завоевательного похода. После смерти в 1290 г. короля Магнуса Ладулоса на трон вступил его одиннадцатилетний сын Биргер. Из-за несо­вершеннолетия короля управление страной временно ока­залось в руках Королевского (Государственного) совета — органа, мало проявлявшего себя в предшествующие деся­тилетия. Теперь Королевский совет более чем на десять лет оказался во главе государства[164]. В состав совета вхо­дили наиболее крупные и влиятельные светские и церков­ные феодалы.

К моменту смерти короля Магнуса Ладулоса перевес внутри совета оказался на стороне светских феодалов, из которых, по мнению многих шведских и финских уче­ных, наиболее авторитетным был Тюргильс (Торгильс, Торкель) Кнутссон. Он был (насколько удалось устано­вить) выходцем из среды дворянства Вестергётланда. За два года до смерти короля Магнуса (в 1288 г.) Тюргильс был посвящен в рыцари и, как предполагается, уже на следующий год занял одну из высших государственных должностей — должность маршала[165]. В исторической лите­ратуре существует точка зрения (основанная на некоторых сведениях из источников), согласно которой за 1289—1290 гг. Тюргильс Кнутссон настолько завоевал доверие короля, что тот перед смертью поручил именно Тюргильсу вместе с «знатными мужами государства» заботиться об управ­лении Шведским государством и о судьбе малолетних королевских детей[166]. В последующие годы его влияние еще более усиливается, он фактически становится прави­телем страны. В своей политике Тюргильс опирался на поддержку крупных светских феодалов и проводил их ли­нию. Он был противником группировки церковных фео­далов, однако в открытую борьбу с ними не вступал[167].

К 1293 г. политическая обстановка в Швеции стабили­зировалась, создались условия для подготовки большой завоевательной экспедиции на восточное побережье Фин­ского залива.

В шведской и финляндской историографии политика Шведского государства 1290-х гг. на востоке Балтики с полным основанием взаимосвязывается с внешнеполити­ческими действиями, проводившимися в середине того же столетия Биргер-Ярлом[168]. Завоевательные походы 1290-х гг. являлись прямым продолжением «второго крестового по­хода» Биргер-Ярла, приведшего к завоеванию шведами центральной части Южной Финляндии — земли еми и бы­ли следующим, третьим этапом шведской экспансии на восточных берегах Балтийского моря.

Политическая обстановка, сложившаяся в русских землях в 1293 г., также благоприятствовала успеху завое­вательных планов шведского правительства[169]. В этом году произошло резкое обострение междукняжеских усобиц, и связанное с этим новое нашествие золотоордынских войск — «дюденевой рати». Взрыв междукняжеской борь­бы был вызван соперничеством между вторым и третьим сыновьями Александра Невского — Дмитрием Переяслав­ским и Андреем Городецким, боровшимися за обладание; Владимирским великим княжением.

Андрей Александрович, стремясь отнять великое кня­жение у своего брата Дмитрия и получив поддержку от влиятельной группировки удельных князей, обратился за помощью к хану Золотой Орды и сумел склонить его на свою сторону. Хан передал великое княжение Андрею и отправил на Русь своего брата Дюденя с войском для изгнания Дмитрия с великокняжеского стола. Приход та­тарскихполчищ привел к новому разорению и опустошению русских земель. Пострадали Владимир, Переяславль, Москва, Волоколамск и многие другие города и селения. Дмитрий бежал из Владимира. Андрей овладел великокняжеским престолом. Приближение татарского войска к границам Новгородской земли заставило власти Новго­рода ради спасения своих владений, от разорения послать, гонцов к Дюденю с заявлением о признании Андрея Алек­сандровича великим князем и с приглашением его на кня­жение вместо Дмитрия. 28 февраля 1294 г.[170] Андрей при­был в Новгород и был официально провозглашен новго­родским князем[171].

По летописям нельзя точно установить, когда именно начались эти события. Но все они излагаются в летописях под 6801 годом, т. е. приходятся на время с 1 марта 1293 г. по 1 марта 1294 г. Поездка Андрея Городецкого в Золотую Орду, переговоры в Орде, сбор татарского войска, поход от нижней Волги на Русь, военные действия золотоордынцев в русских землях — на все это должно было потребоваться много месяцев. Следовательно, при­нятие мер по спасению новгородской территории от разо­рения началось еще летом, а может быть, весной 1293 г.

Точная дата шведского похода 1293 г. в Корельскую землю также неизвестна. Но эта военно-морская экспеди­ция, скорее всего, должна была начаться в первые неде­ли или месяцы навигации, чтобы иметь достаточно вре­мени и для ведения военных операций, и для возвращения, флота в Швецию (т. е. не позднее июня или июля 1293 г.). Таким образом, шведский поход приходится на то время, когда уже стала разворачиваться междоусоб­ная борьба на Руси, а великий князь и князь новгород­ский Дмитрий Александрович, вероятно, был занят борь­бой с враждебной группировкой князей и надвигающейся татарской лавиной. В критический момент шведского вторжения на территорию западных погостов Новгород­ской республики Новгород оказался лишенным поддержки других русских княжеств и без военного руководства, ко­торое было обязанностью новгородского князя (Дмитрий Александрович уже не мог помочь Новгороду).

Правда, шведский поход и нашествие «дюденевой ра­ти», по-видимому, не совпадали по времени. При изуче­нии летописных текстов создается впечатление, что золотоордынское войско пришло на русские земли осенью или зимой, т. к. лишь после этого Андрей Городецкий в кон­це февраля 1294 г. смог приехать в Новгород. Во всяком случае, поход шведов был начат, скорее всего, до втор­жения татар. Поэтому нельзя думать, что правящим кру­гам Швеции было заранее известно о резком осложнении политической обстановки на Руси и связанным с этим ослаблении Новгородского государства. Здесь речь может идти лишь о случайном совпадении.

Шведскому государству просто повезло, что его круп­ный военный поход в новгородские владения произошел в такой момент, когда Новгород не мог организовать от­пор вражескому вторжению и помешать закреплению шве­дов на захваченной территории. Важным обстоятельством, также благоприятствующим успеху завоевательных опера­ций шведских рыцарей в Западной Карелии, было отсут­ствие на карельском побережье Финского залива русских укреплений — оно было совершенно беззащитно в случае нападений с моря[172].

О походе шведских рыцарей в 1293 г. говорится во многих общих и специальных сочинениях по истории Ка­релии, Финляндии, Ижорской земли, в исследованиях о внешней политике Швеции и Новгорода. Однако в боль­шинстве случаев авторы ограничивались констатацией основных фактов или беглым пересказом наиболее важных известий источников[173]. Никто не брал на себя труда об­стоятельно и критически изучить все сохранившиеся ис­точники и дать углубленное исследование одного из глав­ных событий русско-шведской борьбы в XII—XIV вв.

«Крестовый поход» шведских рыцарей 1293 г. нашел отражение в нескольких современных ему и более поздних русских и скандинавских источниках. Кстати говоря, это первое событие в истории русско-шведских отношений, которое было зафиксировано во многих источниках обеих сторон.

Русские источники — это летописи, прежде всего Нов­городская Первая летопись, содержащая записи, совре­менные событиям 1293—1294 гг. В шведских источниках также есть сообщения, зафиксированные в эти же годы — краткие известия различных анналов, есть и текст повест­вовательного характера («Хроника Эрика»), написанный по воспоминаниям очевидцев примерно через 30 лет пос­ле похода. Имеются источники шведского происхождения,, написанные два-три столетия спустя и по сравнению с ранними свидетельствами не содержащие почти ничего достойного внимания («Хроника Эрика Олая» и др.). За­писи, современные событиям 1293 г., но не слишком точные, есть в норвежско-исландских и датских ан­налах[174].

Шведский поход 1293 г. — вторжение шведских войск в Западную Карелию и основание ими Выборгского зам­ка — освещается всеми русскими летописями предельно кратко: «Пришедши свея, поставиша город на Корельскок земле»[175]. Известия всех летописей об этом событии вос­ходят к записи в Новгородской Первой летописи[176], сде­ланной современником в то же лето, когда произошло это событие. Летописец еще не знал о тех ответных действиях, которые были предприняты Новгородом спустя несколько месяцев (они были зафиксированы позднее, в летописной статье того же 6801 года). Если бы автору записи о шведском вторжении было известно и о русском ответном уда­ре, он объединил бы оба сообщения в одну статью.

Запись в Новгородской Первой летописи о вторжении шведов, видимо, была сделана сразу же по получении со­общения об этом событии. Возможно, это донесение было прислано администрацией западнокарельских погостов или администрацией уже существовавшего тогда города Корелы — центра Корельской земли, который был тесно связан со всеми карельскими погостами и первым должен был получить сведения о вторжении шведов. Весьма ве­роятно, что это сообщение было прислано в Новгород в виде берестяной грамоты (береста — самый обычный для того времени материал для письма), как и известие о шведском нападении на карельские земли, происшед­шем сто лет спустя, в 1396 г.[177]

Краткость известия, по-видимому, отражает объем ин­формации, полученной в Новгороде. Подробности дейст­вий шведских войск в Корельской земле были просто ле­тописцу неизвестны. Более подробные сведения об ответ­ном походе новгородского войска против шведов автор записи мог получить от очевидцев и участников отпора. Этим можно объяснить тот факт, что ответный поход русского войска (происшедший в марте 1294 г.) отражен в летописях гораздо подробнее.

Поскольку и известие о вторжении шведов и построй­ке ими «города» на захваченной территории, и сообщение об ответных действиях новгородцев содержатся в новго­родской летописи под одним и тем же годом, очевидно, что летописец рассматривал действия шведов как попыт­ку захвата территории, принадлежащей Новгороду.

В летописную статью 6801 года включены и события, фактически происшедшие в 6802 году (после 1 марта 1294 г.), и потому хронология летописных известий по­требовала специального исследования[178]. Зато хронология показаний шведских анналов совершенно определенна: все они (за одним исключением) относят завоевание шве­дами западнокарельской территории к 1293 г. Поэтому вы­сказывавшиеся в исторической литературе сомнения в правильности традиционной датировки похода не могут считаться основательными.

Запись о «крестовом походе» шведских рыцарей 1293 г. содержится в шести шведских анналах[179]. Эти известия характеризуются такой же предельной краткостью, как и известие Новгородской Первой летописи. Они не сооб­щают никаких подробностей. В них не указывается, кто стоял во главе похода, не приводятся точные даты (ме­сяцы, числа), отсутствуют сведения о каких-либо конкрет­ных действиях шведских войск и флота, кроме самого факта сооружения Выборгского замка, не отмечено даже, чью (принадлежащую какому государству) территорию захватили шведы. Впрочем, эта лапидарность вполне со­ответствует общему характеру шведских анналов — в этом виде исторических сочинений давалась лишь самая крат­кая фиксация сведений о происходящих событиях. При сравнении текстов этих анналов нельзя установить прямых текстуальных заимствований, в каждом источнике изло­жение событий дано по-своему. Но во всех шести источни­ках сообщается о победоносном походе шведов в Карелию и об основании ими Выборгского замка[180].

Весть о победоносной шведской военной экспедиции в Карелию докатилась и до далекой Исландии, где была зафиксирована в исландских анналах[181]. Весьма вероятно, что сюда имя Тюргильса вставлено при редактировании первоначальной записи шведских анналов, т. к. исландцам было известно, что Тюргильс тогда был фактическим гла­вой Шведского государства, и именно он скорее всего мог возглавить самый крупный поход шведских рыцарей. Во всяком случае, никто из шведских и финляндских истори­ков, специально изучавших события 1293 г., не ссылался на данное известие как на достоверное доказательство участия Тюргильса в выборгском походе.

Наибольший интерес представляет содержащееся в ис­ландских анналах и более нигде не встречающееся изве­стие о том, что во время шведского похода были завоеваны две части Карелии[182]. Видимо, источник этого сообщения надо относить к записи из недошедших до нас шведских анналов. Вместе с тем сомнительно, чтобы эта запись была сделана по свежим следам, в год совершения экспедиции. Как будет показано ниже, в результате похода первоначально была захвачена лишь небольшая территория. В этом же известии подразумевается овладение двумя территориальными единицами Карелии. В то время на Корельской земле  подобными единицами были погосты. Каждый погост Западной Карелии (ставшей первой жерт­вой шведской экспансии) охватывал довольно значитель­ную территорию. Возможно, данная запись была сделана не в 1293 г., а несколько позднее, когда в Швеции уже стало известно, что за время, прошедшее после основания Выборгского замка, шведам удалось подчинить себе бли­жайшие к Выборгу погосты Эврепя и Саволакс.

Наряду с указанными анналами важным шведским ис­точником, почти современным событиям 1293 г., является уже упоминавшаяся в другой связи грамота короля Биргера городу Любеку от 3 марта 1295 г.[183] В этом докумен­те, составленном руководителями Шведского государства менее чем через два года после захвата Западной Каре­лии, с официальной правительственной точки зрения ко­ротко рассказывается о шведском походе в Корельскую землю и о причинах, вызвавших его. Грамота была напи­сана в ответ на послание короля Германской («Священ­ной Римской») империи, которому ганзейские города пожаловались на расстройство их торговли на Балтике (фактически — на Финском заливе) из-за развернувших­ся там военных действий Швеции[184]. Шведское правитель­ство изображает эти военные операции как «оборонитель­ную» акцию, вызванную варварскими действиями языч­ников карел, нападавших на шведских подданных и море­ходов из других стран, плавающих по Балтийскому морю («для защиты нашего государства и для безопасности мореплавателей»). Далее в документе говорится следую­щее: «мы... из жалости к страданиям несчастных и для распространения всеобщей католической веры обратили их (карел. — И. Ш.) после того, как они были с божьей помощью побеждены, в христианскую религию, и для за­щиты нашего государства и для безопасности мореплава­телей мы с большим войском и с огромными расходами в честь бога и достославной святой девы построили Выборгский замок; каковые карелы в своем безумии и неве­рии поддерживались русскими, которые, не боясь бога, добиваются лишь временной выгоды и добычи»[185].

Хотя приведенный текст грамоты, как и шведские ан­налы, о событиях 1293 г. сообщает весьма скупо, все же он дает большее количество конкретных сведений. Как и в анналах, в нем говорится о победоносном характере похода шведских рыцарей и постройке Выборгского замка. Но, кроме того, он сообщает и о том, что военная экс­педиция в Карелию, совершенная большим шведским войском, потребовала огромных расходов, здесь впервые указывается официальная идеологическая цель похода — распространение католической веры. И, что особенно важ­но, в рассматриваемой грамоте говорится, что карелы «поддерживались русскими». Правда, в документе не ска­зано прямо о подвластности (подданстве) карел Русскому государству. Скорее всего это объясняется тем, что в этом официальном документе шведам не хотелось открыто признавать, что они завоевали территорию, принадлежавшую» другому государству. Более удобно было сделать вид, что завоевана земля дикого языческого племени (с бла­гой целью распространения там «света христианской веры»).

Действительно, Корельская земля в составе Новгород­ского государства обладала, как уже говорилось, весьма значительной автономией, на ее территории не было рус­ских гарнизонов и новгородской администрации. Поэтому у посторонних наблюдателей могло создаться впечатление, что Карелия является политически самостоятельной, а ка­релы действуют на Балтике и в Финляндии по собствен­ной воле.

Однако подобное мнение могло возникнуть у част­ных лиц или путешественников, но не у правителей государства, граничившего с карельскими землями. Швед­ское правительство не могло не знать, с владениями ка­кого государства имели фактическую границу по реке Кюмийоки с 1250 г. его финляндские владения. Это подтверж­дает написанная 30 лет спустя «Хроника Эрика», из кото­рой видно, что правящие круги Швеции были достаточно осведомлены о том, кому до 1293 г. принадлежала Запад­ная Карелия. Во всяком случае, для нас важно содержа­щееся в грамоте короля Биргера указание на прямую по­литическую связь карел с русскими.

Однако этот документ, как и анналы и русские лето­писи, дает лишь общие сведения о событиях 1293 г. Един­ственный источник, близкий к этим событиям по времени возникновения и дающий их развернутое описание, — «Хроника Эрика», созданная спустя тридцать или тридцать с небольшим лет после похода 1293 г. Повествова­ние о походе 1293 г. находится в первой части хроники, посвященной событиям второй половины XIII — первых двух лет XIV в. В основу этой части положены устные предания, воспоминания очевидцев и участников собы­тий последнего десятилетия XIII в., а также некоторые письменные источники, в частности анналы. Имя автора хроники не известно, но на основе анализа содержания его творения установлено, что он принадлежал к швед­скому дворянству и был близок к некоторым государст­венным деятелям 1310—20-х гг., особенно к Маттсу Кеттильмундссону и окружению герцога Эрика (сына короля Магнуса Ладулоса), которому было посвящено это про­изведение[186].

Приведем текст хроники, посвященной событиям 1293г.[187]:

 

1324 Потом пошли они (шведы. — И. Ш.) в языческую землю

1325 и положили конец злу и великой беде.

Язычники слишком близко подходили к ним,

это было главнейшим их делом[188].

И построили они крепость[189] в том краю[190],

где кончается[191] христианская земля

1330 и начинается земля языческая;

теперь там добрый мир,

больше тишины и покоя и больше людей, верующих в бога[192].

Эта крепость называется Выборг и находится на востоке;

1335 оттуда было освобождено много пленных.

Эта крепость — преграда, сдерживающая язычников,

так что они (русские.— И. Ш.) имеют теперь меньше

подвластной земли[193],

русские, чем они имели прежде,

и беда оказалась у самых их дверей[194].

1340 Они эту крепость всю построили из камня[195],

а затем поехали господа обратно домой

и посадили там фогта, которому

не страшно было видеть перед собой разъяренных людей

и который не особенно боялся язычников.

1345 Он наконец покорил карел

и всю их землю ичетырнадцатью погостами[196], большими и малыми[197].

 

При рассмотрении данного текста нужно прежде всего иметь в виду, что это — не обычное повествовательное историческое сочинение типа прозаической хроники или русской летописи, имеющее целью дать конкретный рассказ обисторических событиях. «Хроника Эрика» — прежде всего литературное произведение. Хотя автор ставил своей задачей освещение важнейших событий истории страны за последние десятилетия XIII — начала XIV в., он должен был в то же время соблюдать требования избранной им стихотворной формы изложения. Видимо поэтому в ис­точнике имеют место многословие, неточности в описани­ях, характеристиках и определениях. Автору, не обладав­шему крупным поэтическим даром, приходилось прилагать большие усилия, чтобы соблюсти и рифму, и ритм каждого стиха. Ради этого ему приходилось постоянно добавлять в текст слова и целые обороты.

В приведенном тексте «Хроники Эрика» по этой при­чине прослеживается целый ряд неясных мест. Так, не­понятно, о каких освобожденных пленных идет речь в сти­хе 1335[198]. Если исходить из текста, то получается, что пленные освобождены из Выборга («Эта крепость назы­вается