Глава 30. День раздачи слонов.

Очень мне стало тогда себя жалко. Леша получил сержанта, я постарался очень за него порадоваться, но не получилось. Вася уехал в путешествие в Африку, я очень постарался очень за него очень порадоваться, но опять не получилось. Меня поставили на дежурство к молодой некрасивой лесбиянке, которая пила и курила как сумасшедшая, и я тоскливо сидел у нее на окне и думал, не трахнуть ли ее кошку.

А день самовоспитания был как раз назавтра.

И поскольку уже наступил вечер, мне следовало выработать план действий, дьявол побери все эти грациозные этические веревки наших великих и мудрых предков.

С чем мне стоило поработать? С завистью? На хер с ней надо работать? Есть у меня здоровое чувство зависти – и замечательно! Я мысленно извинился перед коллегами Лешей и Васей за ложь и откровенно послал обоих в жопу, одного в африканскую, другого в трехзвездочную, то есть в трехлычковую.

Стало легче, но смутное чувство подсказывало, что для самовоспитания во мне еще что-то оставалось.

Открыть в себе чувство любви к этой лесбиянке было отличной идеей… как раз чтобы потом пройти выволочку у Элиезера… Обложили! Где не мораль – там здравый смысл не даст покоя! Что же мне воспитать в себе, да так, чтобы все закачались от здорового чувства зависти?

В конце концов было решено воспитать в себе скромность, самоотречение, а также душевную доброту, которая свободно реализуется в материальном мире.

Никаких хороших действий я не придумал, авось, думаю, сама пойдет. Пойдет, пойдет, - ласково подпел мне внутренний голос, - Дубинушка по твоей спинушке…

Ночью во сне я увидел, как хожу по городу и раздаю всем сторублевые бумажки. И приговариваю что-то вроде: “Блядь! От души!”

Проснулся, сон вспомнил, подумал-подумал, и решил, что чего выпендриваться разуменьем, коли всё уже показали? Не легка доля ангела! Вышел на улицу, засунул в банкомат карточку, где мне высветилось пятнадцать тысяч на счету кровных рублей. Покрутил я опять мозгами, влево, вправо, да с подвывертом, да с переворотом, и пришел к немилосердному выводу, что тринадцать тысяч на глупости пустить можно. Это если в самом крайнем случае, коли я уж таким тупым и закоснелым грешником окажусь. Так-то, между нами говоря, надеялся обойтись суммой поменьше.

Разменял я всё это дело по сотне рублей. На каждой банкноте постарался представить белого слона, который бы символизировал счастье и полную душевную невинность.

Первую сам себе подарил, со словами: “Дорогой Гавриэль, этот белый слон и сто рублей принесут тебе счастье, твое дело правое, ты не самый последний мудак на этом свете!”

Укрепившись, полетел я, сеятель пустынный, по улице. Разные ведь, я подумал, есть традиции благотворительности. Иные предписывают дарить благо так же тайно, как люди обыкновенно грешат, да к тому же и не знать, кому конкретно пойдет сие благо. Но есть и традиции помягче: дари кому хочешь.

Я для начал хотел подарить слонов своим подопечным.

И хотя я был всего только младшим сержантом с пятнадцатилетним стажем, но своих, я прикинул, было с лихвой достаточно, чтобы раздать всех своих слоников.

Первой почему-то попалась Матрена.

“Вот, Матрена, дарю тебе сто рублей. За твою ласку, за доброту”.

(Про себя подумал: “За какую доброту – если лично ко мне? Ну, что не заставила с собой спать”.)

Полетел дальше, встретил Баба-Йогу.

“За развитие честного демократического рынка в торговле коноплей!”

Потом залетел к Любочке. Дома ее не было, но сторублевку я ей оставил, с запиской: “Не забудь купить Сереже соленых орешков, он их любит”.

Короче, так я извращался часа с два, на полторы, что ли, тысячи. Было весело, но просветления не наступало. Дарил я все свои рублики тем, кому было совершенно не жалко.

Решив изменить тактику, я подлетел к двоюродному брату мелкому хищнику гаишнику, который стоял с мерилом скоростей у дороги.

Протянул ему сто рублей. Тот отодвинулся с брезгливой гримасой типа “чё так мало?”, тогда я положил их в окошко его машины. Уже на нисходящей волне успокоения прибавил:

“За то, что ты такое уебище и никто тебя не любит!”

Сеятель свободы успел свалить рано, до звезды. Стало еще веселее, но пока оставалось какое-то смутное чувство недопросветленности.

Следующие сто рублей я бросил в ящик подачи налоговых деклараций, и они почему-то так застряли в прорези, что заблокировали ее.

На триста рублей я накупил пива для раздачи маленьким девочкам. Раздавал у какой-то школы девицам по виду десятиклассницам – значит, наверное, где-то класса седьмого. Ох! Эти кофточки, эти глазки! Пришлось зайти домой и сунуть голову под душ, а также принести клятву никогда не работать учителем в средней школе.

Уже было почти совсем, но что-то еще не.

“Яко познать мне скромность? – твердил я, выйдя снова на улицу. – Чтобы было в человечке все прекрасно: и душонка, и одежка, и мыслишки?»

“Сотвори грех, вот истинно скромное дело, - нашептывал мне внутренний голос. – Так-то ты кичишься тем, как хорош. А грешишь как бы в беспамятстве. А ты въявь согреши, в полном сознании своей грешности! Тем и очистишься!”

“А что, хорошая мысль!” – согласился я.

Пятнадцать сторублевок были отданы за обед в отличном ресторане.

“Потому что эго не существует, а тело хочет пожрать!” – так сформулировал я мысленный отчет в Небесную Канцелярию.

День, казалось, задался.

Наконец, я приступил к проработке конкретной проблематики.

“Алё, Леша! – позвонил я. – Хочу тебя поздравить с сержантством. Ни хуя не честно, что это не мне дали, а тебе, но на всё воля с оттуда, а короче, может, давай выпьем? Я тебя поздравлю как следует! И кроме того, у меня по решению Небесной Канцелярии выделен фонд на обмывание твоих погон в количестве… до трех тысяч рублей тут написано. Прилично, скажи? Вдвоем или с кем-то достойным, по желанию юбиляра. А как же! Значит, иду к тебе. Готовь место на столе!”

С облегчением я занес домой сдачу с суммы, выделенной на просветление, взял спиртного и продуктов в супере на три тысячи и отправился к Леше, где мы напились до очень правильного состояния, попели песни в подъезде и изобрели медаль “За скромность”, которую старались вручить друг другу, пока в подъезд не зашла девушка, как мне показалось, одна из тех, кому я сегодня раздавал пиво. Единодушно мы решили отдать эту медаль ей, но повесить наш дар не удалось: девчонка убежала. Чем подтвердила наш выбор самой скромной. Подивились мы, подъездные ангелы, как в мире все правильно устроено, спать легли у Леши, и черт возьми, в груди моей царило чувство глубокого удовлетворения!