Юность Шарьяра и Анжим. Песнь десятая.

 

О том,

как проникла отважная Анжим

в заколдованный город Тахта‑Зарин,

как вступила она в смертельный поединок

с волшебною Птицей зла

и как были пробуждены от каменного сна

семьдесят тысяч богатырей

во главе с прославленным храбрецом Шарьяром

Не раскатистый гром сотрясает мир –

Это мчится конь Жахангир,

Не порывы неистовой бури гремят –

Это крылья его шумят.

Поднимаются снежные цепи гор –

Через горы проносится конь,

Расстилается знойный степной простор –

Через степи проносится конь.

Мчится с грозным ржанием Жахангир,

Словно буря, неукротим,

Мчится весел, проворен, неутомим,

И стремительно перед ним

В дымных тучах косматые дэвы летят,

И крылатые девы летят –

День и ночь напролет сквозь огонь и тьму

Путь указывают ему.

Стонут горы, надвое расступись –

Открывают дорогу им,

Плещут воды, надвое разойдясь –

Очищают дорогу им,

Блещет пламя, надвое разделясь –

Уступает дорогу им,

А в седле, за поводья крепко держась,

И огня не боясь, и грозы не страшась,

Зорко смотрит вперед Анжим.

Много страшных опасностей и преград

Вырастало у них на пути,

Но шептала Анжим: «Мой любимый брат,

Я сумею тебя спасти!..»

И светлее, чем самый чистый кристалл,

Горячее, чем яркий лал,

Древний перстень на пальце ее блистал,

Силы девушке придавал.

И увидев Анжим на крылатом коне –

На прославленном скакуне,

В прах спешили повергнуться перед ней

Предводители всех зверей:

Даже тысячезубый пещерный дракон,

Чье дыханье – огненный вихрь,

Даже алчный, коварный владыка‑тигр,

Презирающий всякий закон,

Даже вечно голодный подземный змей,

Даже крохотный царь‑муравей –

Все склонялись, падали перед ней

И желали счастливых дней!

А крылатый конь все быстрей скакал

Через гребни громадных скал,

Через грозные пропасти птицей летел –

Только ветер в ушах свистел,

И боялась Анжим, что сойдет с ума,

Так стремительно мчались они,

Так мгновенно сменялись ночи и дни,

Явь и сны, и огонь, и тьма!

Наконец, вдали, на краю земли,

Будто радуги расцвели,–

На горе золотой, как волшебный лес,

Башни высятся до небес,

Это – дивный город Тахта‑Зарин,

Драгоценный город‑рубин,

Много славных батыров, отважных бойцов

В этот город съезжалось со всех концов,–

Не вернулся еще ни один!

Да, друзья дорогие,– не хватит слов,

Чтобы вам рассказать, описать, каков

Был в те годы волшебный Город чудес –

Этот самый красивый из городов.

Три стены окружали его,– одна

Из червонного золота возведена,

А за ней возвышалась вторая стена –

Из серебряных слитков возведена,

А за нею третья была видна –

Из чистейшего жемчуга возведена,

Костью белой и красною скреплена.

Что ни башня – громадней горных вершин,

Что ни площадь – нарядней вешних долин,

Вот каков был город Тахта‑Зарин!

А основа его, как скала, прочна –

Отлита из крепчайшего чугуна,

Заходи в этот город ночью иль днем –

Одинаково ярко и солнечно в нем:

Сотни тысяч алмазов и жемчугов

Украшают каждый дверной проем,

На стенах и на кровлях горят огнем –

Вот каким был волшебный город‑рубин –

Ослепительный город Тахта‑Зарин,

Изумительный город Тахта‑Зарин!

Захрапел Жахангир у высоких ворот

И в ворота копытом бьет,

Но молчат – отворяться никак не хотят

Золотые створки ворот,

И молчат ряды неприступных стен

И зубцы крепостных громад,–

То ли жителей в городе нет совсем,

То ли сном беспробудным спят?

И тогда к воротам этим большим

Протянула руку Анжим –

Сулаймановым перстнем коснулась слегка

Золотого, резного замка,

Отомкнулся, бесшумно упал замок,

Сам собой поднялся засов,

Открывается вход – говорит без слов:

«Здравствуй, гость дорогой, шагни за порог,

Если к гибели ты готов!»

Осторожно к порогу скакун шагнул

И ноздрями воздух втянул,

Но попятился сразу – дрожит, храпит,

От испуга пеной покрыт.

Тщетно девушка гладит его и стыдит,

И камчою плетеной бьет,–

Упирается гордый ее Жахангир,

Крутит умной мордою Жахангир,

Не желает шагнуть вперед.

И тогда, разгневанна и смела,

Поскорей соскочив с седла,

Обнажила девушка острый меч

И в ворота одна вошла,

И бесшумно, послушно, сами собой,

Золотясь драгоценной резьбой,

Перед ней размыкаются семь ворот,

И за ней запираются семь ворот,–

Кто сквозь эти ворота хоть раз пройдет,

Тот назад пути не найдет!

Озирается девушка: блещет кругом

Разноцветный город чудес,

Изумляется девушка: собраны в нем

Все богатства земли и небес!

За дворцами рядами дворцы встают,

И фонтаны затейливо бьют,

И блестят зачарованные сады,

Где висят диковинные плоды,

Где цветы ароматы льют.

Мостовая и та– как живой ковер,

Пестротою радует взор,

Под ногой что ни камень, то самоцвет –

Им названья и счету нет!

Кто хоть раз те дворцы и сады видал,

Тот величье земной красоты познал,

С той поры как мудрец живет,

А не видевший эти дворцы и сады

Не видал настоящей земной красоты

И как жалкий слепец живет!

Но когда внимательней поглядишь,

Всюду чудищ злых различишь:

Ядовитые змеи свисают с крыш,

Дэвы смотрят из темных ниш,

И драконы – страшилища разных пород

У подножья дворцов лежат,

Охраняют каждый выход и вход,

Клады древние сторожат.

Увидали Анжим – оживились они,

И беззвучно, как в страшном сне,

К ней со всех сторон устремились они

В заколдованной тишине,

Напрягают хребты, распрямляют горбы,

Громоздятся, встают на дыбы,

Тянут жадные лапы, скалят клыки –

Разорвать хотят на куски!

Но нежнее цветка и смелей орла

От рожденья Анжим была:

Перед ними руку с перстнем святым

Грозно девушка подняла,

Засверкал заповедный его кристалл,

Рассыпая брызги огней,

И попятились чудища, присмирев,

И сменился испугом их лютый гнев,

Отступил даже самый громадный дэв

И склонился ниц перед ней.

Дальше, дальше идет – и видит Анжим:

Цель достигнута наконец!

Засверкал перед ней самый пышный дворец,

Как огромный цветной ларец.

За дворцом голубеет зеркальный пруд,

Две чинары могучих растут,

И стоит над водой, в их тени густой,

Исполинский трон золотой.

А на троне резная беседка блестит,

А в беседке нарядная клетка стоит,

В этой клетке громадная птица сидит,

Горбоносая, жадная птица сидит:

Правый глаз закрыт,

Левый глаз закрыт,–

Не поймешь, притворяется или спит?

Вот она – беспощадная Бюльбильгоя,

Птица‑чудище, птица‑злодей,

В эти дальние, гибельные края

Завлекающая людей,

Вероломная, жадная Бюльбильгоя,

Усыпляющая людей,

В бездыханные черные груды камней

Превращающая людей!

Безобидна волшебница лишь на вид,

Опереньем цветным блестит,

Но под каждым пестрым ее пером

И под каждым ее коготком,

Под зубчатым, багряным ее хохолком,

Под горбатым клювом‑крючком,

Говорят, бугорок вредоносный скрыт,

В бугорке – узелок смертоносный скрыт:

Колдовскую силу таит.

А над синей водой зловещей грядой

Громоздятся обломки скал,

Будто с диких вершин дракон‑исполин

Много лет их сюда таскал.

Камни, черные камни видны кругом –

Семь десятков тысяч камней:

Это спят беспробудным, угрюмым сном

Семь десятков тысяч людей.

Это – тысячи пламенных храбрецов,

Молодых и седых бойцов,

Что в проклятый город Тахта‑Зарин

Приезжали со всех концов,

Семь десятков тысяч отважных душ –

Полководцев и силачей,

Здесь томятся они с незапамятных дней,

Никогда им не сесть на ретивых коней,

Не поднять тяжелых мечей!

Узнавали про город сокровищ они,

В путь опасный неслись стрелой,

Не страшились ни грозных чудовищ они,

Ни волшебницы этой злой,

Но проклятая птица Бюльбильгоя

Побеждала любых бойцов –

Превращала пламенных храбрецов

В этих каменных близнецов,

И лежат они с давних‑давних времен,

Погруженные в этот вечный сон,

Вековой, бесконечный сон.

На угрюмые глыбы глядит Анжим

И с трудом подавляет дрожь:

Что ни камень – уродлив и недвижим,

И чуть‑чуть на кого‑то похож.

Руки, головы, плечи мерещатся ей,

Гребни шлемов, гривы коней...

Сколько здесь этих черных, слепых камней

И один другого страшней!

И на выступы мрачных этих громад

Устремив беспомощный взгляд,

Вопрошает Анжим: кто из них Шарьяр?

Кто из них ее милый брат?

А потом начинает плакать навзрыд

И сквозь слезы так говорит:

«Плачу я, не могу эти слезы унять,

Может только Аллах мое горе понять.

О, мой брат! Я – Анжим, я – сестрица твоя!

Неужели тебя не увижу опять?

Если ты не ответишь на эти слова,

Значит, мало в молитвах моих волшебства.

Ты в один из безмолвных камней превращен,

Но, быть может, душа в этом камне жива?

О, мой брат! О, Шарьяр мой несчастный! Очнись!

Перед взором сестры хоть на миг появись!

Умереть я хочу или брата спасти,

Где ты, милый Шарьяр, отзовись, отзовись!»

Так бродила она среди черных камней,

Очутившихся здесь с незапамятных дней,

И напрасно взывала, рыдала Анжим,–

Ни один из камней не откликнулся ей.

Но недолгой тоска была –

Гнев почувствовала Анжим:

Да, сразиться пора пришла

С этой птицей – исчадьем зла!

Волю девушка напрягла,

Силы девушка собрала,

К золотому трону опять

Твердой поступью подошла,

На резную беседку глядит,

Где громадная птица сидит,

Где, коварно смежив глаза,

Беспощадная птица спит,

Руку девушка подняла,

Стала снова грозна, смела,

Звонким голосом произнесла:

«Эй, проклятая Птица зла,

Просыпайся, Бюльбильгоя!

Знай, погибель твоя пришла,

Защищайся, Бюльбильгоя!

Всем известны злодейства твои –

Сотни душ загубила ты,

Брата милого моего

В черный сон погрузила ты,

Но расплаты час настает,

Я тебя победить хочу,

Всех, кого усыпила ты,

Я опять пробудить хочу,

Дорогого брата спасти,

А тебя покорить хочу,

Навсегда в рабыню свою

Я тебя превратить хочу!

А теперь готовься к борьбе,

Я бросаю вызов тебе!

Поглядим, кто из нас сильней

В заклинаньях и ворожбе!

Что бы ни было, так и знай:

Или я – погибель твоя,

Или ты – погибель моя!

Просыпайся, Бюльбильгоя,

Защищайся, Бюльбильгоя!..»

Тут проснулась Бюльбильгоя,

Приоткрыла свой левый глаз,

Встрепенулась Бюльбильгоя,

Приоткрыла свой правый глаз,

Распахнула клетку она,

Отворила беседку она,

Со ступеней трона взвилась

На большую ветку она,

Стала весело трепетать,

Стала яростно клокотать,

По‑совиному хохотать,

Опереньем грозно блистать,

Стала огненным хохолком

Все неистовее мотать,

Скрежетать, рокотать, свистать,

Заклинанья злые шептать,–

Хочет девушку умертвить,

Гостью дерзкую усыпить,

В черный камень ее превратить!

Но на злую врагиню свою

Устремив напряженный взор,

На серебряную скамью

Перед нею села Анжим,–

Пусть волшебницу до сих пор

Ни один победить не смог,

В состязанье –. в смертельный спор

С ней вступила смело Анжим.

Девяносто тысяч и семь

Сокровенных, священных слов,

Разрушающих чары зла,

Разрешающих от оков,

Избавляющих от врагов

И от всех смертоносных бед,

Знала девушка с юных лет.

Этим тайнам старец святой

Обучал ее много дней,

И сейчас он припомнился ей –

Величавый, мудрый, седой,

И вступила в битву Анжим

С беспощадным исчадьем зла:

Силы девушка собрала,

Память девушка напрягла

И слова заклинаний святых

Нараспев читать начала.

Знает девушка, что глаза

Ни на миг закрывать нельзя

И волшебной молитвы своей

Ни на миг прерывать нельзя,

Знает девушка, что она

Ни словечка забыть не должна:

Будет сразу побеждена –

В сон проклятый погружена,

В черный камень превращена!

В небо взмыла Бюльбильгоя,

Закружилась над головой,

И послышался свист и вой,

Тонет мир во тьме грозовой,

Сразу все помрачнело кругом,

Сразу все почернело кругом,

Будто камни с отвесных гор,

С неба рушится тяжкий гром...

Но душой не смутилась Анжим,

И ни разу не сбилась Анжим:

Вот уже десять тысяч слов –

Десять тысяч волшебных слов,

Побеждающих силы зла,

Без запинки она прочла!

Разозлилась Бюльбильгоя,

Слева кинулась на нее,

Клювом в левый висок долбит

И над самым ухом трубит,

И на помощь воду зовет,

И горбами вода встает,

И горами вода встает,

Брызжет пеною в небосвод...

Но душой не смутилась Анжим,

И ни разу не сбилась Анжим:

Вот уже двадцать тысяч слов,

Сокровенных, священных слов,

Разрушающих чары зла,

Без запинки она прочла!

Разъярилась Бюльбильгоя,

Справа ринулась на нее,

Клювом в правый висок долбит

И над самым ухом трубит,

И на помощь огонь зовет,

И клубами огонь встает,

И столбами огонь встает,

Лижет в ярости небосвод...

Но душой не смутилась Анжим,

И ни разу не сбилась Анжим:

Вот уже сорок тысяч слов,

Побеждающих силы зла,

Разрушающих чары зла,

Без запинки она прочла!

Видя это, еще сильней

Разъярилась Бюльбильгоя,

И в медведя – владыку зверей

Превратилась Бюльбильгоя.

На дыбы поднялся медведь,

Начинает грозно реветь,

Выпускает когти медведь,

Темножелтые, словно медь,

Надвигается, хочет напасть,

Разевает клыкастую пасть,

И не шутит косматый злодей:

Десять острых, кривых когтей

В грудь и плечи вонзает ей.

Кровь бежит из горячих ран,

Обагряет девичий стан,

Нарастает жгучая боль,

Застилает глаза туман...

Но никак не собьется Анжим,

До сих пор не сдается Анжим:

Девяносто тысяч и семь

Сокровенных, священных слов,

Избавляющих от врагов,

Разрешающих от оков,

Разрушающих силы зла,

Без запинки она прочла –

До конца молитву прочла!

А теперь, чтобы брата спасти.

Чтоб с колдуньей счеты свести,

От конца к началу она

Повторить молитву должна:

Всю молитву снова прочесть,

Вплоть до первого слова прочесть

Лишь тогда совершится месть.

Снова в небо птица взвилась,

С криком крутится, как волчок,

Будто когтем злым зацепясь

За невидимый длинный крючок,

В тучах вниз головой вися

И пронзительно голося,

Всю свою нечестивую рать

Начинает на помощь скликать.

И по воле ее колдовства,

С воплем злобного торжества

Лезут, лезут со всех сторон

Омерзительные существа.

Сотни дэвов, драконов, змей

Всех пород, величин, мастей

Устремляются с воем злым

На беспомощную Анжим:

Наползают со всех сторон,

Налезают со всех сторон

И один другого страшней

Угрожают покончить с ней,–

Громоздятся, хрипят, плюют,

Дикий вой и лязг издают,

Знойным смрадом, липкой слюной

Ей лицо и грудь обдают,

Скалят яростные клыки,

Как изогнутые клинки,

Морды мерзкие тянут к ней,

Лапы дерзкие тянут к ней –

Разорвать хотят на куски!

Вся земля дрожит и гудит,

Как тяжелые жернова,

А бедняжка Анжим сидит –

Замерла ни жива, ни мертва,

Губы шепчут едва‑едва,

Будто высохшая листва.

Все сильней гудит голова,

Все трудней вспоминать слова.

Громом девушка оглушена,

Злобной нечистью окружена,

Но глаза не смежает она,

И читать продолжает она,

И уже побеждает почти:

Чтоб себя и брата спасти,

Чтоб с колдуньей счеты свести,

Смертоносный удар нанести,

Лишь последнее слово ей

Остается произнести!

Тут такой громовой удар

Небеса и землю потряс,

Будто треснул мир пополам,

Будто свет навсегда угас,

Будто Судный день наступил –

Наземь рушится дождь светил...

И застыла в страхе Анжим,

На мгновенье лишилась сил.

Лишь последнее слово ей

Остается произнести,–

Напрягает память Анжим,

А не может его найти:

Укатилось оно во мрак,

И его не сыскать никак!..

И дрожа, как осенний лист,

Слыша бури грохот и свист,

Глядя в дьявольский мрак и дым,

Понимать начинает Анжим,

Что на гибель обречена,

Что волшебницей побеждена,

Что на вечные времена,

Бесконечные времена

Будет в камень превращена!

И тогда, в тот ужасный миг,

В тот смертельно‑опасный миг,

Мертвый брат – незабвенный брат

Перед ней, как живой, возник:

Горек стон его, страшен вид,

Он, как саваном, тьмой обвит,

И отчаяньем взор горит,

В нем жестокий укор горит,

И сестре этот взор говорит:

«Если слова ты не найдешь,

Нас обоих погибель ждет!

Если брата ты не спасешь,

То никто меня не спасет!..»

И увидев страданья его,

И услышав стенанья его,

Силы девушка собрала,

Память девушка напрягла,

Снова в руки себя взяла,

И забытое слово нашла!

Сокровенное снова нашла –

Драгоценное слово нашла

И его из последних сил

Еле слышно произнесла.

И тотчас же смолкла вокруг

Оглушительная гроза,

Перестала мир сотрясать

Разрушительная гроза.

Ничего не поймет Анжим,

Подняла удивленно глаза,

А над нею не мрак, не дым –

Ослепительная бирюза!

Были только что тучи мрачны,

Гром обрушивали с вышины,

Но исчезли они, унеслись,

Как туман, как дурные сны,

Унеслись колдовские сны,

И опять небеса ясны,

И среди тишины слышны

Только легкие вздохи весны.

Огляделась Анжим кругом:

Узнает голубой водоем,

Две чинары, высокий трон

И пустую клетку на нем,

Воздух ласков и недвижим,

Ароматом цветов напоен,

Будто видела страшный сон,

А сейчас проснулась Анжим,

Будто не было миг назад

Беспощадной схватки с врагом,–

Безмятежен цветущий сад,

Озаренный весенним днем,

И лишь груда цветного тряпья

На горячем взрытом песке

Шевелится невдалеке.

Нет, смотри‑ка, не груда цветного тряпья

Перед нею валяется на песке:

Это вытянув шею в бессильной тоске,

Растопырив громадных когтей острия,

Как побитая палкой, плашмя лежит,

Смертной дрожью жалкой дрожмя дрожит

С высоты упавшая Бюльбильгоя,

Смертный бой проигравшая Бюльбильгоя.

Чудо‑птицу нарядную не узнать,

Дьяволицу жадную не узнать:

Вся в пыли и грязи с головы до ног,

Смяты пестрые крылья, поник хохолок,

Беспощадный клюв уткнулся в песок.

И еще не веря своим глазам,

Подбегает девушка к ней скорей,

Наступает на шею девушка ей:

«Дождалась ты, злодейка, смерти своей!..»

И заносит девушка острый меч,

Хочет голову птице проклятой отсечь –

Дьяволицу на муки, на смерть обречь!

Тут взмолилась Бюльбильгоя:

«Стой, мучительница моя!

Не руби, не губи меня,

Победительница моя!

Ах, родившись на этот свет,

Тяжко гибнуть во цвете лет!

Безоружную птицу убить –

Никакой в этом доблести нет.

Не затем ты взяла этот меч,

Чтобы кровь проливать мою...»

«Не проси! – отвечает Анжим.–

Все равно я тебя убью!»

«Если я шестимесячный путь

Превращу в однодневный путь,

Чтобы завтра же ты смогла

На родителей старых взглянуть,

Если в край отдаленный твой

Этот город перенесу,

Чтоб затмил он своей красой

Богатейших столиц красу,

Чтоб владычицей стала ты

В благодатном своем краю?..»

«Не проси! – отвечает Анжим.–

Все равно я тебя убью!»

«Если я отдала бы тебе

Эту сказочную страну,

Мой дворец, мой трон золотой,

Всю бесчисленную казну?

Если все, что есть под землей,

Отдала бы во власть твою?

Если все, что есть над землей,

Отдала бы во власть твою?..»

«Не проси! – отвечает Анжим.–

Все равно я тебя убью!..»

И заносит булатный меч,

Чтоб не слушать коварную речь,

Чтобы голову птице отсечь.

Завопила в отчаянье Бюльбильгоя:

«Подожди, губительница моя!

Не спеши ты рабыню свою убивать,

Пощади, повелительница моя!

Посмотри, как втоптанная в песок

Я покорно лежу у ног,–

Будь моею владычицей с этого дня,

Опусти булатный клинок!

Знай, Анжим: до сих пор покорить меня

Ни один богатырь не мог,

А тебе, Анжим, усмирить меня

Сулайманов перстень помог,–

Он отвагу и стойкость тебе придавал,.

Силы в душу твою вливал,

Уж поверь, дорогая, если б не он,

Погрузилась и ты бы в такой же сон –

Беспробудный каменный сон.

А вот с перстнем ты всемеро стала сильней,

И теперь я во власти твоей,

Но помилуй меня,– небесами клянусь,

Что тебе еще пригожусь!

Если ты не веришь своим глазам

И не веришь моим слезам,

Я молитву смиренную сотворю,

Трижды клятву священную повторю:

Я три раза с начала и до конца

Прочитаю Исми‑агзам!

Обещаю признать я свою вину

И отдать всю мою страну –

И дворцы, и сады, и престол золотой,

И бесчисленную казну,

Обещаю тебе шестимесячный путь

Превратить в однодневный путь,

Чтобы завтра же брат и сестра смогли

На родителей старых взглянуть,

Обещаю, что в край благодатный твой

Этот город перенесу,

Чтобы смог затмить он своей красой

Богатейших столиц красу,

Всех загубленных мною – до одного

Воскресить теперь поспешу,

А Шарьяра любимого твоего

Самым первым я воскрешу!

И когда этим пленникам, с давних времен

Погруженным в каменный сон,

Прежний облик снова я возвращу –

Их опять в людей превращу,

И когда ты увидишься с братом своим,

Убедишься, что он невредим.

Неужели меня все равно умертвишь

И покорную пленницу не пощадишь?

А сама ты Шарьяра не воскресишь,–

Помяни мое слово, Анжим!..»

Не поверила девушка этим словам,

Не поверила птичьим, лживым слезам,

Хоть и знала, что враг ее побежден,

А не верила даже своим глазам

И молчала, пока, трепыхаясь в пыли,

Головою склоняясь до самой земли,

Злая птица‑колдунья три раза подряд

Не прочла ей клятву Исми‑агзам.

Лишь тогда, не влагая в ножны клинок,

С побежденною заговорила Анжим,

Все условия свои повторила Анжим,

Был девический голос жесток и строг:

«Слушай, птица проклятая,– так и быть,

Я согласна жизнь тебе подарить,

Хоть и много ты натворила зла,

Я согласна жизнь тебе сохранить.

Только помни, коварная,– с этого дня

Жизнь и смерть твоя – в руках у меня,

Усмири же отныне гордыню свою,

Я тебя превращаю в рабыню свою.

Если хочешь и дальше на свете жить,

Нам усердно и верно должна ты служить,‑

Будешь петь во дворцовом нашем саду

И столицу от недругов сторожить.

Поняла, проклятая? А сейчас

Для начала исполни мой первый приказ:

Отправляйся в клетку – да поживей,

Но хитрить не пытайся, спорить не смей,

А иначе простишься с жизнью своей!»

И Анжим, наготове держа клинок,

Отступила назад, прикрываясь щитом,

А громадная птица привстала с трудом,

С пестрых крыльев отряхивая песок,

Опозорена, втоптана в пыль и грязь,

В первый раз приказанию покорясь,

В золотую беседку Бюльбильгоя

И тогда принялась она трепетать,

Опереньем блистать, хохолком мотать,

Клокотать, по‑совиному хохотать,

Колдовские заклятья шептать‑бормотать,

И с волшебницы не спуская глаз,

В ожиданье девушка напряглась:

Как исполнит колдунья ее приказ?

Миг прошел,– и внезапно вихрь поднялся,

И от грома земля задрожала вся,

Зашумело вокруг, загремело вокруг,

Будто новый потоп на земле начался,–

Это дико крича, рыча, голося,

Дым и смрад над городом разнося,

Сотни чудищ, затмив голубую высь,

Над дворцами и башнями в небо взвились:

Дэвы, змеи, драконы разных пород,

Неуклюжи, уродливы, злы, страшны,

На мгновенье заполнили весь небосвод

И на землю обрушились с вышины.

А земля растворила огромную щель,

Растворила бездонную, темную щель

И во имя добра, и во имя любви

Приняла этих чудищ в недра свои:

Станет меньше нечисти на земле –

Легче жить человечеству на земле!

«Два приказа исполнила,– что ж, поглядим,

Как ты справишься с третьим приказом моим!

Так, волненье сдерживая с трудом,

Звонким голосом произнесла Анжим.–

Слушай, птица волшебная Бюльбильгоя,

Если вправду жизнь тебе дорога,

Если вправду смирилась гордыня твоя,

Если вправду теперь ты рабыня моя,

То тогда поспеши – ни мгновенья не жди,

Да исполнится воля отныне моя:

Всех, кого умертвила ты, – возроди,

Всех, кого усыпила ты,– пробуди,

Всех, кого погубила ты,– воскреси,

Удивленно, как дети, смотрели кругом –

На дворцы, на деревья, на водоем,

Ослепленные ярким весенним днем,

Солнцу радовались они,

А увидев волшебницу под замком –

Злую птицу с огненным хохолком,

Вспоминать начинали они обо всем,

Переглядывались они.

Где лежали грудой в траве сухой

Семь десятков тысяч слепых камней,

Колыхаясь, гремя, вырос лес людской –

Семь десятков тысяч живых людей:

Удалые бойцы, усачи, силачи,

Благородны их души, остры их мечи,

Смельчаки всех стран, всех былых времен,

Возрожденный цвет всех земных племен!

Грозно копья щетинятся, брони слепят,

В путь готовые ринуться, кони храпят,

И веселые, зычные трубы трубят,

И пылает отвагою каждый взгляд.

Что ни миг, оживал, из камней вставал

За железным рядом – железный ряд,

И спасенный от смертоносных чар,

Во главе их стоял молодой Шарьяр,–

Молодой, улыбающийся, живой,

С гордо поднятой, дерзкою головой,

Изумленный встречей с родной сестрой,

Удалой, крутоплечий, стоял герой –

Полный силы новой герой Шарьяр,

В путь и в бой готовый, живой Шарьяр.

 

 

Эпилог

 

Миновало ровно шестнадцать лет

С той поры, как Шарьяр явился на свет,

Миновало ровно шестнадцать лет

С той поры, как Анжим явилась на свет,

Возвратились домой Шарьяр и Анжим,

Возвратились с победой в родные края,

Как рабыня, покорно служила им

Чудо‑птица – пленная Бюльбильгоя:

Во дворцовом саду стала в клетке жить,

Стала город от недругов сторожить,

Поутихла и присмирела она,

Песни грустные в клетке пела она,

И недолго в неволе, в тоске прожила –

Через год зачахла и умерла

Эта некогда грозная Птица зла.

Но зато этой птицы волшебная кровь –

Колдовская, густая, целебная кровь

От мучений праведника спасла –

Исцеленье желанное принесла!

Умирал справедливый хан Шасуар

И боролся за жизнь из последних сил,

И уже незримо над ним парил

Ангел смерти – сумрачный Азраил,

Но из крови птицы Бюльбильгои

Приготовил питье для него Шарьяр,

Умиравшего старца спасти решил –

Напоить этим снадобьем поспешил,

И внезапно начал слабеть недуг,

Прекратился жар нестерпимых мук,

И покинул старец свой смертный одр –

Снова стал, как юноша, свеж и бодр,

Снова стал и зорче, и веселей,

Словно всадник, сидящий крепко в седле,

И на радость, на благо державе всей

Прожил много лет еще на земле.

Миновало ровно шестнадцать лет,

И припомнила добрая Акдаулет,

Что ее молчания срок истек,

Что сдержала она свой святой обет,

И теперь своим детям приёмным она

Объяснить должна, рассказать должна

Все, что знает о тайне спасенья их,

Все, что знает о тайне рожденья их,

Все, что слышала от стариков святых,

И тогда Шарьяра вместе с Анжим

В свой шатер Акдаулет позвала с утра,

Объявила приёмным детям своим,

Что узнать им правду пришла пора:

Их отец настоящий – хан Дарапша,

А их мать настоящая – Гульшара,

А их город родной – вон за тем хребтом,

Что сверкает в рассветном огне золотом.

Далеко до столицы той, далеко,

И добраться туда нелегко, нелегко:

Если птицей лететь – сорок дней пути,

На коне скакать – целый год пути,

А пешком пойти – совсем не найти.

Загорелся страстной мечтой Шарьяр

Поскорее родного отца повидать,

Загорелась страстной мечтой Анжим

Поскорей повидать их родную мать.

На коня крылатого сел батыр,

Вместе с ним уселась в седло Анжим,

Взвился в небо могучий конь Жахангир

И помчался, как буря, неудержим:

В дальний край сестру и брата понес,

Через горы и степи эихрем спеша,

В ту столицу, где зол, нелюдим, угрюм,

Одряхлев от горьких, тоскливых дум,

Одиноко свой век доживал Дарапша.

Если птицей лететь – сорок дней пути,

На коне скакать – целый год пути,

Но могуч был волшебный конь Жахангир –

За семь дней этот город сумел найти!

Входят брат и сестра в старинный дворец,

А едва вступили в парадный зал,

Так и обмер – сына и дочь узнал

Восседавший на троне седой отец,–

Да и мог ли детей он своих не узнать,

Если так похожи черты лица

У Шарьяра – на грозного хана‑отца,

У Анжим –‑ на их несчастную мать!

Весь дрожа, с возвышения хан сошел,

Изумлением, словно огнем, объят,

Поглядел со слезами старый орел

На красивых, могучих своих орлят

И вскричал, потрясенный: «Велик Аллах,

Всемогущ и всеведущ в своих делах,–

Одиноким я прожил до этого дня

И не думал, что дети есть у меня!

Как случилось, что целых шестнадцать лет

Я не знал, что вы родились на свет?

И не знал, что где‑то живете вы,

И не знал, что где‑то растете вы!

Что за чудо великое вас сберегло?

Что за бедствие в край чужой унесло.

Что за счастье в край родной привело?..»

Но не стал властелину Шарьяр отвечать,

А спросил сурово: «Где наша мать?»

И не стала отду Анжим отвечать –

Повторила снова: «Где наша мать?»

Все затихло вдруг... Пробежала дрожь

По рядам служителей и вельмож...

А великий владыка земных владык

Сокрушенно вздохнул, головой поник,

Птицей раненой вырвался из груди

Надрывающий душу, печальный крик:

«О всевышний! Нет оправданья мне,

Нет названья тяжкой моей вине,

Не поверил я нежности и чистоте,

А поверил нелепости и клевете!

Что могу вам, дети мои, сказать?

Сердце можете мне на куски растерзать,

Но не знаю, где ваша страдалица‑мать!..»

А тем временем возле дворцовых ворот

На широком майдане собрался народ,

И могучим красавцем – крылатым конем

С изумлением любовался народ.

На орлиные крылья его дивясь,

Подойти поближе к нему боясь,

С ослепительно‑белого скакуна

Не сводил народ восхищенных глаз:

Да, такого сказочного коня

Увидать наяву, среди бела дня,–

Это в жизни случается только раз!

Вдруг глядят: по ступеням бежит Шарьяр,

Плачет, руки ломает, рычит Шарьяр,

И слышны во дворце суматоха, шум,

Будто старый дворец охватил пожар.

А за братом Анжим бежит второпях,

А за ней, тяжело от волненья дыша,

С искаженным лицом появился в дверях

Седовласый, грузный хан Дарапша.

Подбежал к Жахангиру, шатаясь, батыр,

Обнял шею его, задыхаясь, батыр,

Морду конскую гладит, целует джигит,

Как в ознобе дрожит, в исступленье твердит:

«Ты послушай, брат, мой могучий брат,

Ты, как молния, быстр и, как сокол, крылат,

Ты весь мир облетел – повидал, говорят,

И заоблачный рай, и подземный ад.

На тебя одного вся надежда моя:

Мать мою погубили, изгнали враги,

Облети, огляди все земные края,–

Помоги мне найти ее, помоги!

Если нашей матери нет в живых,

Отыскать хоть могилу ее прошу,–

Я волшебный настой при себе ношу,

Надо будет, из мертвых ее воскрешу!

Отыскать не сумеешь – не пощажу:

И тебя убью, и себя убью,

А сумеешь найти – от души награжу:

Отпущу на свободу – клятву даю!

Небесами клянусь, Сулайманом клянусь,

Этим перстнем – его талисманом клянусь:

Если мать ты сумеешь мою найти,

Отпущу на свободу – клятву даю! Помоги!

Посмотри, что творится со мной!

Или с матерью я возвращусь домой,

Или с жалкою жизнью прощусь земной,

Потому что жизнь превратилась в ад...

Помоги, помоги мне, могучий брат,

И тогда ты свободу получишь, брат!..»

С изумленьем взглянул на хозяина конь –

Буйной радостью взор его полыхнул,

Задрожал от надежды отчаянной конь,

Горячо вздохнул, головой тряхнул,

На мгновение оба крыла распахнул

И от радости крыльями так взмахнул,

Что над всей столицей пронесся гул,

Дикий ветер деревья к земле пригнул,

Стаи птиц над кровлями всполохнул.

Вскинул голову конь и заржал – да так,

Что раскат грозовой в небесах громыхнул,

И послышался жалобный вой собак,

И рассыпалась в страхе толпа зевак.

Тут Анжим подбежала: на брата глядит

И глядит на взволнованного скакуна,

Сразу все поняла – разгадала она,

Пожалела, что чуть опоздала она:

«Эх, Шарьяр, напрасно ты поспешил –

Непростительный промах ты совершил,

А всему горячность твоя виной,

Почему не советуешься со мной?

Мог бы клятву ты не давать, поверь,

Хоть и мудр этот конь, а все‑таки зверь,

Чем свободную жизнь обещать ему,

Мог бы попросту ты приказать ему!

А назад этих слов не возьмешь теперь –

Он такой же упрямец, как ты, Шарьяр:

Если чем‑нибудь раззадоришь его,

Не удержишь и не переспоришь его!

Да, напрасно ты не спросил меня,

А теперь считай, что с этого дня

Потеряли крылатого мы коня!..»

Но не слушал речей разумных батыр –

Слезы лил из глаз безумных батыр,

Захрапел под яростным седоком

Вороной, чистокровный карабаир,

И еще четырех скакунов лихих

Приготовить Шарьяр приказал для них,

Закричал, чтоб скорей оседлали коней,

Самых быстрых ему отобрали коней

Да грузили припасы на сорок дней.

Так и кинулись слуги, усердьем горя,

Исполнять приказания богатыря,

Вот уже поднялся, полетел Жахангир,

Низко‑низко, над самой землей паря,

А за ним, стремглав, бросив ханский пир,

За ворота столицы, в простор степной,

Словно туча, угрюм, поскакал батыр

Со своей неразлучной, верной сестрой,–

Поскакал, вороного коня торопя,

Сдвинув грозные брови, зубами скрипя,

И одно только твердо знал наперед:

Либо мать найдет, либо сам умрет

Низко‑низко, бесшумно летел Жахангир,

По‑орлиному крылья свои распластав,

Зорко‑зорко на землю глядел Жахангир –

На извивы тропинок, на волны трав,

На аулы, пастбища и сады,

На мечети, кладбища и пруды,

То снижался, совсем приникал к земле –

По‑собачьи обнюхивал чьи‑то следы,

То крутою дугой взмывал в высоту

И холмистый простор ози<