Юность Шарьяра и Анжим. Песнь восьмая.

 

О том,

как отправилась Анжим на поиски брата,

как довелось ей увидеть смертельную битву

Белого дракона и Черного дракона,

как попала она во дворец

к великому чародею – премудрому хану Емену

и как победила его

в небывалом волшебном состязании

Беспощадное солнце жжет,

И лицо заливает пот,

Сорок долгих, томительных дней

По безлюдью Анжим бредет.

Сорок долгих, мучительных дней

Вместо кровли – небо над ней,

Вместо ложа – камни под ней,

И чем дальше, тем путь трудней.

А железный посох стучит –

Будто гонит ее вперед,

А железная обувь гремит –

Отдохнуть в пути не дает,

И тревожен тоскливый взгляд,

И жестокие мысли томят:

Где Шарьяр, где пропавший брат?

Хоть, конечно, на легкий путь

Не рассчитывала она,

Но ни разу таких невзгод

Не испытывала она,–

По пустыне Анжим бредет,

Где живой души не видать,

Где напрасно звать и рыдать –

На подмогу никто не придет,

Лишь небесная благодать

Силы девушке придает.

Исхудала, иссохла она,

Постарели ее черты,

Стали щеки бледны, желты,

Словно вянущие цветы.

Голод мучит, и жажда жжет,

Солнце с неба огнем палит,

От усталости тело болит,

Кровь с израненных ног течет.

А железный посох стучит –

Гонит, гонит ее вперед,

На восток, на восток, на восток

По пустыне Анжим бредет,

И одна только мысль томит,

Жгучей раной в душе горит:

Где Шарьяра она найдет?

Повстречала она журавлей,

Мчалась вдаль их стая‑стрела,

И по‑птичьему говорить

С ними девушка начала:

«Птицы, вольные сестры мои,

Много видит ваш зоркий взгляд,

Вы не знаете, сестры мои,

Где Шарьяр, мой любимый брат?..»

Грустно крикнули журавли,

И умчались прочь журавли,

Потонули в синей дали –

Ничего ей сказать не смогли.

Повстречала джейранов в степи,

Их поближе подозвала,

По‑звериному говорить

С ними девушка начала:

«Звери, вольные братья мои,

Мир для вас широк и богат,

Вы не видели, братья мои,

Где Шарьяр, мой несчастный брат?..»

Подбежали джейраны к ней

И, ласкаясь, прильнули к ней,

И умчались в степной пыли,

Убежали за край земли –

Ничего ей сказать не смогли.

Повстречала она змею,

Что по жгучим пескам ползла,

По‑змеиному говорить

С нею девушка начала:

«О, всеведущая змея,

Ты мудрее всех, говорят,

Не слыхала ли ты, змея,

Где Шарьяр, мой пропавший брат?..»

Удивленно взглянула змея,

Сокрушенно вздохнула змея,

Поскорей в нору уползла –

Ничего ей сказать не смогла.

Дальше, дальше Анжим идет,

По горам и степям бредет,

По пескам и камням бредет

И ручьи переходит вброд.

Беспощадное солнце жжет,

И лицо заливает пот,

А железный посох стучит –

Гонит, гонит ее вперед.

Перепутались ночи и дни –

Им давно потерялся счет,

То ли месяц прошел, то ли год –

Уж она и сама не поймет!

Хочет пить – ни глоточка воды,

Хочет есть – ни кусочка еды,

По безводью она бредет,

По уступам горной гряды,

По безлюдью она идет,

Где ни недругов, ни друзей,

Где ни радости, ни беды,

Где давным‑давно не видны

Человеческие следы.

Наконец даже посох устал –

Иступился его металл

О колючий, сухой песок,

Об уступы гранитных скал,

И железная обувь в пути

Износилась, истерлась почти,–

Все трудней и трудней идти.

И напрасно молилась Анжим,

Чтобы брата скорей найти,

От беды смертельной спасти,–

Все слабей становилась Анжим,

Истощила себя сполна,

Исчерпала силы до дна.

Кто поможет ей? Ведь одна

В целом мире осталась она!

Застонав, зашаталась она,

И на камни упав ничком,

Позабыла Анжим обо всем:

И о дальнем пути своем,

И о доме родимом своем,

И о брате любимом своем,–

И усталостью побеждена,

И беспамятством поражена,

Потонула в пучине сна.

Долго Анжим, обессилев от мук,

Сном беспробудным спала,– как вдруг

Сердце пронзил ей внезапный испуг:

Что так рокочет, грохочет вокруг?

Яростным бубном долины гудят,

Голосом трубным вершины гремят,–

Как исполинский котел, бурля,

Ходит под ней ходуном земля.

На ноги быстро вскочила Анжим,

Глянула в сторону северных гор,

Видит: огромный черный дракон

Лезет из чрева земли на простор.

Верхней громадной своей губой

Небо поддерживает дракон,

Нижнею жадной своей губой

Землю поддерживает дракон,

Дышит со свистом, как мощный верблюд,

Хищные зубы камень грызут.

Вздрогнула, страх ощутила Анжим,

Глянула в сторону южных гор,

Видит: огромный белый дракон

Лезет из чрева земли на простор.

Черный дракон его увидал,

Черный дракон на него напал,

И начался между ними бой,

Рушатся с громом обломки скал,

Свет застилают тучи камней,

Грохот становится все страшней...

Кто поединок тот повидал,

Не захотел бы увидеть опять,

Кто поединка того не видал.

Может его небылицей считать.

Бились они семь ночей и дней –

Белый дракон и черный дракон,

Белый дракон оказался слабей,

Черный дракон оказался сильней,

Одолевает черный дракон,

Слышится белого хрип и стон...

Зорко Анжим из укрытья глядит,

За поединком с волненьем следит,

«Надо помочь! – ее сердце твердит.–

Слабым Аллах помогать велит!»

Меч свой булатный она извлекла,

Быстро на гибельный склон взобралась,

Черного чудища не страшась,

Неумолимый удар нанесла –

Тяжкий удар нанесла ему,

Голову рассекла ему!

Скорчился черный дракон, захрипел,

Веки закрыл и навек присмирел.

Сразу увидел белый дракон,

Кем он от гибели был спасен,–

Радостно оживился он,

К девушке устремился он,

Трижды пред нею склонился он!

Раны свои облизал – и знак

Девушке подал, чтоб шла за ним,

И за драконом в подземный мрак

Смело последовала Анжим.

Долго то шли они, то ползли

Щелью извилистой, в недрах земли,

Вышли из черных объятий земли,

Город большой показался вдали.

А у высоких ворот городских

Шумные толпы встретили их:

Мощные дэвы склоняются ниц,

Пэри щебечут, как стайки птиц.

Люди и дэвы танцуют, поют,

Радости праздничной нет границ!

Встречен был с честью великой дракон,

Видно, был грозным владыкой дракон.

Девушку ввел он в дворцовый зал

И на престол золотой указал:

Не был подвешен трон к потолку,

Но и до пола не доставал,–

В воздухе трон тяжелый висел!

А удивительный белый дракон

Ловко взобрался на этот трон,

Зорко придворных своих оглядел,

Вдруг изогнулся крутой дугой,

Вздрогнул, встряхнулся разок‑другой,

И через миг уже не дракон –

Хан горделивый на троне сидел,

Статный, не старый и не молодой,

С чуть поседевшею бородой.

Заговорил он, к Анжим обратясь:

«Здравствуй, отважный спаситель мой!

Знай, я – прославленный хан Емен,

Правлю обширною этой страной.

Юноша смелый! В смертельный час

Ты от врага меня злейшего спас.

Будь же не гостем в моем краю –

Сыном моим возлюбленным будь:

В знак благодарности, дочь мою,

Нежную, стройную Зауре,

Свежую, будто цветок на заре,

В жены сегодня тебе отдаю!»

Кончился пышный свадебный той,

Звезды зажглись в темноте густой,

Спать жениха уложили в шатре

Рядом с красавицей Зауре.

Юношей притворилась Анжим,

К девушке привалилась Анжим,

Правой рукою за грудь взяла,

Левой за шею ее обняла,

Но зарыдав в безутешной тоске,

Крепко ударив Анжим по руке,

С ложа вкочив и ночник засветив,

Так Зауре говорить начала:

«Горе мне, горе! Как дальше мне жить?

Чем твое сердце смогу я смягчить?

Вижу, не юноша – девушка ты,

Как же со мной будешь ложе делить?

Конь веселится и мчится стрелой,

Если наездник – джигит молодой.

Что ж притворяешься юношей ты?

Что ж по‑мужски ты играешь со мной?

Ты ведь такая же божья раба,

Богу покорствовать – наша судьба.

Что же меня ты сбиваешь с пути?

Что ж по‑мужски ты со мною груба?

Время на дело пустое не трать,

Мужем тебя не могу я считать,

Лучше давай, как подруги, играть –

Ленты друг другу в косы вплетать!»

Правду решив до конца скрывать,

Стала невесту бранить Анжим,

Стала притворно негодовать,

Стала бедняжку срамить Анжим,

Девушку, плачущую в тоске,

Звонко хлестнула она по щеке,

«Стыдно отцу твоему! – говорит.–

Все расскажу ему! – говорит.–

Знай: ни в бою, ни в чужом краю,

Ни на постели в твоем дому

Честь незапятнанную свою

Я оскорблять не дам никому!»

К хану Емену в мраморный зал

Утром пришли Зауре и Анжим,

С первого взгляда хан увидал:

Обе хотят объясниться с ним.

И удалив посторонних людей,

Ласково к дочери бедной своей

Так обратился хан‑чародей:

«Дочь возлюбленная! Страдать

И в тоске рыдать не спеши,

Жизнь загубленною считать

Не спеши, свет моей души!

И не надо меня проклинать,

Я был прав, но и ты права,–

Если хочешь это понять,

Все должна ты узнать сперва,

Не кляни своего отца,

Не брани своего отца –

Правду выслушай до конца.

В день кровавый, когда в горах

Лютый враг меня подстерег

И на землю меня поверг,

И в глазах моих свет померк,

И объял мою душу страх,

Я в тоске воззвал к небесам

И в слезах обещал небесам,

Что тому, кто спасет меня,

Дочь единственную отдам!

А когда небосвод посветлел,

В час свершения добрых дел

Юный воин в стальной броне

Устремился на помощь мне,

Меч сжимая в крепкой руке,

Смело ринулся в смертный бой,

И тотчас догадался я,

Что не юноша передо мной.

И когда, молода и смела,

Острый меч Анжим подняла,

Череп недругу рассекла

И от смерти меня спасла,

Истребила исчадье зла,

Благодарность мою приняла

И доверчиво вслед за мной

По тропе подземной пошла –

Шла, дыхание затаив,

Как пугливая лань, стройна,

И походка была плавна,

Будто ласковая волна,

Я тогда уже понимал,

Что не юноша – дева она!

Во дворец я ее привел

И решил оказать ей честь –

Указал ей на свой престол,

Предложил на него воссесть,

Отказалась она, смущена,

И была стыдлива, скромна,

И тогда я опять увидал,

Что не юноша – дева она!

Что же дальше? Не я ли сам

Дал святой обет небесам,

Что тому, кто спасет меня,

Дочь единственную отдам?

Как я должен был поступить,

Чтобы выполнить свой зарок?

Ведь спасительницы моей,

Избавительницы моей

Я секрета открыть не мог!

И решение принял я,

Что останусь непогрешим:

Брачный ваш совершу обряд,

Если так небеса хотят!

А теперь, дорогая Анжим,

Ты одна только можешь решить:

Как должны мы отныне жить,

Чтоб Аллаха не прогневить,

Перед небом не согрешить?»

Отвечала Анжим: «О премудрый хан,

Мой секрет ты легко разгадать сумел,

Даже имя мое ты узнать сумел,

Не сердись же, прости меня за обман,

Я великую мудрость твою признаю,

Но пойми и меня, прозорливец святой:

Неприлично девушке молодой

Одиноко скитаться в чужом краю.

Потому и решила я правду скрывать

И себя за юношу выдавать,

А теперь расскажу откровенно тебе

О моем пути, о моей судьбе.

Но недолго – всего только сорок дней –

Он провел с молодою супругой своей:

Вновь почувствовал он богатырский пыл,

Небывалое совершить решил –

Как безумный, к гибели поспешил.

Есть на свете чудесный город‑рубин,

Самоцветный город Тахта‑Зарин,

В нем живет беспощадная, как змея,

Птица смерти – колдунья Бюльбильгоя.

Ненавидит людей эта Птица зла,

В западню и Шарьяра она завлекла,

Погубила пламенного храбреца –

Превратила в каменного мертвеца,

И теперь не старайся его найти,

И теперь не пытайся его спасти,–

Самый зоркий взгляд не найдет его,

Самый острый меч не спасет его!

Если весь наш бренный мир обойдешь,

Если весь подземный мир обойдешь,

Не найдешь ты Шарьяра среди живых,

Но его и средь мертвых ты не найдешь.

Тяжело говорить мне об этом, поверь,

Но жестокую правду ты знаешь теперь:

Нет Шарьяра, не пробуй искать его –

Даже встретив, тебе не узнать его!

Был он всех на земле и смелей, и сильней,

А теперь он – один из черных камней,

Лишь один из бесчисленных черных камней,

Будет спать и спать – до скончанья дней!»

Пошатнулась Анжим, застонала Анжим,

Без сознания чуть не упала Анжим,

Услыхав, что пропал ее милый брат –

Черным камнем стал ее милый брат!

Потемнел весь мир у нее в глазах,

Обуяли душу тоска и страх,

Пот холодный закапал с ее чела,–

Наконец, в сознанье она пришла

И окрепшим голосом произнесла:

«О, жестокая весть! О, возлюбленный брат,

Мой несчастный, навеки погубленный брат!

Значит, жертвою стал ты коварных чар,

Мой отважный, доверчивый, гордый Шарьяр!

Небесами клянусь и землей клянусь:

Лучше в дом родительский не вернусь,

Но в жестокой беде не оставлю тебя,

От мучений загробных избавлю тебя!

Я отправлюсь в город Тахта‑Зарин –

В эту богом проклятую страну,

Я с колдуньей сражусь один на один

И тебе драгоценную жизнь верну!

Или злую губительницу погублю,

Или страшную участь твою разделю,

За тобой пойду даже в вечный ад,

Мой любимый брат, мой несчастный брат!..»

«Не спеши отправляться в Тахта‑Зарин,–

Ей участливо молвил Емен‑властелин,–

Много раз отправлялись туда храбрецы,

А назад не вернулся еще ни один!

Ничего не боится Бюльбильгоя –

Колдовская птица Бюльбильгоя,

Не боится ни яростного клинка,

Ни секиры, ни палицы, ни копья.

И напрасно пытался могучий

Шарьяр Эту птицу‑колдунью рассечь мечом,–

Оказался бессильным его удар,

Потому что проклятой – все нипочем!

Чтобы птицу громадную победить,

Дьяволицу жадную усмирить,

С этим чудищем злым не в открытый бой –

В поединок волшебный надо вступить.

Чтоб ее победить, дорогая Анжим,

Надо быть мудрее всех мудрецов,

Надо быть хитрее всех хитрецов,–

Надо быть храбрее всех храбрецов,–

Надо силою необычайной владеть,

А к тому же наукою тайной владеть,

Заклинания все до единого знать,

Чтоб колдунью коварную одолеть!

Может быть, и найдется когда‑нибудь

И такой храбрец, и такой мудрец,

Что сумеет проникнуть в ее дворец

И погубит губительницу, наконец,

Но, как видно, пора еще не пришла

И, наверно, не скоро еще придет:

Сотни лет бесчинствует Птица зла

И давно ее жертвам потерян счет,

Не сумел спастись и герой Шарьяр

От ее колдовских, смертоносных чар,

И теперь никто его не спасет,

Да, поверь, ничто его не спасет,–

Только в Судный день, в день последних встреч,

Сын – отца, а брата сестра найдет!»

Возразить хотела ему Анжим,

Но порыв отчаянья душу сжал,

Только губы дрожали едва‑едва,

Как под ветром – высохшая листва,

И стояла она ни жива, ни мертва,

А владыка вздохнул и так продолжал:

«Жаль тебя мне, поверь, дорогая Анжим,

Ты еще молода, совсем молода,

Очень тяжко, когда в золотые года

Черным ветром на нас налетает беда.

Я тебе сочувствую всей душой –

Трудно свыкнуться с этой бедой большой,

Ты проделала долгий, нелегкий путь,

Но придется домой тебе повернуть.

Знай, тебя не пущу я в Тахта‑Зарин,

Как‑никак я страны своей властелин,

Я защиту свою обещаю тебе,

Но борьбу продолжать запрещаю тебе!

Возвращайся в свой дом, дорогая Анжим,

Я тебе отряд провожатых дам,

А в охрану – дэвов крылатых дам,

Чтоб враги не гнались по твоим следам.

Расскажи обо всем, дорогая Анжим,

И отцу, и матери – всем родным,

Чтобы знали – погиб их отважный сын,

Чтоб не ждали – навеки простились с ним.

Хоть и будет тоска твоя тяжела,

Но поверь: ты сделала, что могла,

Ты еще молода, совсем молода,

И растает печаль, и рассеется мгла,

Что случилось, того не вернуть никогда,

И сотрется скорбь с твоего чела,

А пока что наказ непреклонен мой:

Возвращайся, Анжим, возвращайся домой!»

«Ни за что! – вскричала в ответ Анжим.–

Никогда я от клятвы не отступлюсь!

Я на вид молода, но душой тверда

И погибнуть во цвете лет не боюсь!

Отговаривать даже не пробуй меня.

Не удержишь ни лаской, ни злобой меня,

Справедливое мщенье – мой острый меч,

А любовь – невидимая броня.

И меня раньше времени ты не жалей,–

Почему сомневаешься в силе моей?

Разве не был вот этой рукой сражен

Твой соперник – черный дракон‑злодей?

Мне препятствий, великий хан, не чини:

Я пройду все воды и все огни,

Все страданья снесу, а Шарьяра спасу –

Из проклятой вызволю западни!

Если правда, что пал мой любимый Шарьяр

Не от вражьих рук – от волшебных чар,

Если правда, что гнусную Птицу зла

Не берут ни копье, ни меч, ни стрела,

Я святым заклинаньем ее укрощу,

Я не в камень – я в пепел ее превращу!

Если даже Шарьяра найти не смогу,

Если даже найду, а спасти не смогу,

Все равно я врагине заклятой своей

За мученья и смерть его отомщу!»

Покачал головою хан‑чародей

И с улыбкой печальной ответил ей:

«Что ж, отвагой твоей восхищаюсь я,

Но в победе твоей сомневаюсь я!

Надо знать девяносто тысяч и семь

Сокровенных, могучих, священных слов,

Разрешающих от любых оков,

Избавляющих от любых врагов,

Надо эти слова без запинки прочесть

И с конца к началу потом повторить,

Да притом ни одно из них не забыть

И к тому же ни разу глаз не закрыть,–

Лишь тогда заклинаньям этим святым

Покорится проклятая Бюльбильгоя,

Но за это не взялся бы даже я,

Хоть и многим известна сила моя!

А тебя, дорогая Анжим, без труда

Победит громадная Птица зла,

В черный камень, Анжим, и тебя навсегда

Превратит беспощадная Птица зла,

И какой бы отважной ты ни была,

Будет участь твоя страшна, тяжела,

О безумных надеждах своих забудь –

Отправляйся‑ка лучше в обратный путь».

«Нет! – воскликнула девушка горячо.–

Не считай, что я тешусь безумной мечтой!

Ты меня, властелин, не дослушал еще:

С юных лет у меня был наставник святой,

С юных лет просветлял он душу мою,

Умудрял, закалял он душу мою,

И внимала словам я его без конца

И любила его, как родного отца.

Был и добр, и суров мой наставник‑старик,

Мне открыл он премудрости древних книг,

Заклинанья святые читать научил,

Понимать и звериный, и птичий язык,

Год назад опочил мой наставник седой,

Но меня обучил он науке святой,

И не раз предрекал он заранее мне:

Пригодятся в беде эти знания мне!

И сбылось предсказанье: пора пришла,

Не страшусь я сразиться с исчадьем зла,–

Да поможет небесная благодать

С этой птицей‑колдуньей мне совладать!»

Тут впервые пристальнее взглянул

На отважную девушку хан‑чародей,

Словно острая молния, взор блеснул

Из‑под темного свода его бровей,

И казалось, смотрит он в этот миг

Прямо в душу – в заветный ее тайник,

Пошатнулась Анжим,– этот жгучий взор.

Будто луч раскаленный, в нее проник.

Но опомнилась – силы Анжим напрягла

И молитву вполголоса произнесла,

Снова стала душою светла, крепка,

И скрестились их взоры, как два клинка,

И не выдержал первым хан‑чародей –

Через миг ослепительный взор угас,

И прикрыл он веки усталых глаз,

Помолчал, вздохнул и ответил ей:

«Вижу я, Анжим,– ты была права,

Признаю: подтвердились твои слова,

В свитке памяти я твоей прочел

Письмена могучего волшебства.

Но по‑прежнему я не берусь судить:

Птицу зла ты способна ли победить,

Ведь она – воплощенный порок и грех,

Из великих колдуний опасней всех!

Знай, Анжим: если ты победишь ее,

То в рабыню свою превратишь ее,

Но беда, если будешь побеждена –

В черный камень будешь превращена.

Я, как дочь родную, тебя люблю

И на верную смерть тебя не пошлю,

А поэтому дай‑ка проверю сперва:

Велика ли власть твоего волшебства?»

Приближенных собрал он в дворцовый зал,

А потом Зауре к себе подозвал,

И застыла она, будто в лютый мороз;

Как стояла, так и застыла она,

В бездыханный камень превращена,

И сердца придворных объял испуг –

Содрогнулись все, кто стоял вокруг.

И к Анжим с улыбкою обратясь,

Волшебством могучим своим гордясь,

Встал Емен‑чародей и промолвил ей:

«Что ж, посмотрим, чье волшебство сильней.

Видишь мощь таинственную мою?

Видишь дочь единственную мою?

Оживишь ее – продолжай свой путь,

А не сможешь – придется домой повернуть.

Согласилась Анжим. И ничуть не шутя

Перед девой застывшей остановись,

В состязание с ханом вступила Анжим,

Заклинанье святое читать принялась –

Избавляющее от всех врагов,

Разрешающее от всех оков,

Изгоняющее исчадья зла

Заклинанье святое читать начала.

И как будто настала весна на дворе,

Начала оттаивать Зауре:

Снова девичья грудь начала дышать

И открылись глаза, как цветы на заре,

И в красавицу – ханскую дочь опять

Превратилась ожившая Зауре!

«А теперь еще разок поглядим,–

Чародею упрямо сказала Анжим,–

Я с твоим волшебством совладать смогла

Совладаешь ли ты с волшебством моим?»

И к ожившей девушке подойдя,

Заклинание снова Анжим прочла –

От конца к началу его прочла,

И опять Зауре к земле приросла,

Замерла, как безжизненная скала,

Будто вовсе живой никогда не была.

«Оживи свою дочь, о премудрый хан! –

Так Анжим сурово произнесла.–

И смотри, обещанье свое не забудь:

Оживишь – я готова домой повернуть,

А не сможешь – дальше отправлюсь в путь!»

«Значит, хочешь спор со мной продолжать?» ‑

Снисходительно усмехнулся хан

И слова сокровенные стал шептать –

Заклинанья священные стал читать.

Но чем дальше, тем больше дивился хан,

Тем встревоженней становился хан,

Пот катился градом с его чела,

Руки‑ноги судорога свела,

Искривились губы, с трудом шепча,

Заклинанья прерывисто бормоча,

Но по‑прежнему камень был недвижим,–

Вот могучей какой оказалась Анжим!

Застонал в отчаянье чародей,

Исказились от боли его черты:

«О, несчастная! Что натворила ты!

Надо мной так жестоко шутить не смей!

Помоги,– что угодно проси взамен,–

Помоги, если можно еще помочь!

Исцели мою дочь, оживи мою дочь!» –

Так взмолился в ужасе хан Емен.

Улыбнулась Анжим, к Зауре подошла,

Осторожно дунула ей в лицо,–

И наполнясь дыханьем живого тепла,

Шевельнулась скала – оживать начала:

Провела, вздохнув, рукой по лицу

И очнулась застывшая Зауре,

И сначала солнцу, потом отцу

Улыбнулась ожившая

Глянул хан на спасенную дочь свою,

Обнял хан исцеленную дочь свою,

Удержать был не в силах счастливых слез

И взволнованным голосом произнес:

«Много видел я магов и колдунов,

И гадателей, и толкователей снов,

Но таких волшебниц, как ты, Анжим,

Не встречал,– я открыто сказать готов.

Отправляйся смело в Тахта‑Зарин,

Я уверен: колдунью ты победишь,

Мир от злобных чар ее оградишь

И любимого брата освободишь!

Да и я помогу тебе, чем могу,

Чтоб скорей ты дорогу нашла к врагу,

Будь готова, Анжим, к роковой борьбе,

Но победу предсказываю тебе!»

Громко хлопнул в ладоши Емен‑чародей,

И явился чудовищный великан.

«Что желаешь, хан? Прикажи скорей!» –

Прогремел он, склоняя могучий стан.

«Голубой источник знаешь в горах? –

Великану послушному молвил хан.–

Там сейчас отдыхает конь Жахангир,

Возвратившийся из далеких стран,

Знаменитый крылатый конь Жахангир,

На котором ездил царь Сулайман.

За семь лет облетел весь подлунный мир

И сейчас отдыхает конь Жахангир.

Семь ночей и дней он уже проспал,

И ему только час остается спать,

А потом он отправится в путь опять,

И тогда ни за что его не поймать!

Сколько времени должен ты быть в пути,

Чтоб туда эту девушку перенести?»

«Если девушка сядет на плечи мне,

Дня и ночи довольно будет вполне»,–

Отвечал ему с важностью великан,

Но сердито прогнал его Емен‑хан.

Великана другого призвал чародей,

Тот же самый задал ему вопрос,–

Был он вдвое громадней, вдвое сильней,

Оглушительным голосом произнес:

«Говорят, что туда – сорок дней пути,

Мне же хватит и дня одного вполне,

Чтобы девушку на своей спине

К Голубому источнику отнести!» –

Так сказал, подбоченясь, второй великан,

Но прогнал и его недовольный хан.

И еще великана позвал чародей:

Был он втрое громадней, втрое сильней,

Был он черен – чернее полночной мглы –

Великан по прозвищу Канбаслы.

Зычным голосом хану он отвечал,

И казалось, из тучи гром зарычал:

«Если девушка сядет на плечи мне,

Будет крепко сидеть на моей спине,

Я ее хоть сейчас отнести готов –

Мне для этого надо семьсот шагов!» –

Так ответил властителю своему

Великан по имени Канбаслы.

«Молодец! – сказал Емен‑хан ему.–

Удостоишься ты моей похвалы!»

Стал советовать девушке хан Емен,

Как любимого брата освободить,

Как волшебницу‑птицу ей победить,

Усмирить, захватить проклятую в плен,

Рассказал, как сначала на полпути

Хундызшу‑красавицу ей найти,–

Все подробно девушке объяснил,

Золотые доспехи ей подарил,

Пожелал ей помощи высших сил

И обнял, и на подвиг благословил.