Юность Шарьяра и Анжим. Песнь первая.

 

О том,

как спустя пятнадцать лет

снова услышали девять завистливых ханских жен

о Шаръяре и Анжим,

как они испугались

и как снарядили в дорогу старую колдунью,

взяв с нее клятву

любой ценой погубить молодого богатыря

Ассалам, дорогие мои, ассалам!

Я успехов и счастья желаю вам!

Снова радуется моя душа

Вашим юным глазам, молодым голосам.

Хорошо, что опять вы ко мне пришли,

Заглянуть к аксакалу время нашли,

Значит, скучно не было в прошлый раз

Целый вечер слушать мой древний сказ.

Что ж, садитесь, мои молодые друзья,

Не у всякого в жизни такие друзья,

Молодцы, что меня навещаете вы,

Что седины мои уважаете вы,

Пригодятся вам в жизни мои слова,

В них народная древняя мудрость жива,

А народная мудрость – всегда права.

Но сперва похвастаться вам хочу –

Виноградом первым вас угощу,

Очень рано поспел он в этом году,

Не найдете такого в другом саду.

Много лет я в саду у себя тружусь,

Потому и плодами его горжусь,

Поглядите, какая тяжелая гроздь,

Пусть ее отведает добрый гость!

Раньше всех у меня виноград созрел,

Потому что весь год я за ним смотрел,

Разрежал да ухаживал,– ведь у меня

Кроме сада других не осталось дел.

А растения можно с людьми сравнить:

Так же ласку умеют они ценить,

Это – наши друзья, а не наши рабы,

Будешь грубым с ними – будут грубы,

Будешь нежным с ними – будут нежны,

А подружишься – будут с тобой дружны,

Мы за это их уважать должны.

В этом мире всему мне известна цена:

Я и радость и горе познал сполна,

Девяностый год на земле живу,

Помню давние‑давние времена,

И давно бы пора мне, наверно, уйти,

Но душа до жизни всегда жадна,

И пока еще чувствует стремена,

Хочет всадник все дальше гнать скакуна,

Был когда‑то и я непокорен и юн

Но давно спотыкаться стал мой скакун.

Да, совсем уже старым теперь становлюсь,

Застилает глаза мои пелена,

Только память одна– вся моя казна,

И казною этой с людьми делюсь.

Потому‑то и радуюсь, глядя на вас,

Все, что знаю, вам передать хочу,

Потому‑то заветный, старинный сказ,

Этот мудрый, затейливый длинный сказ

До конца, друзья, досказать хочу,–

Рассказать вам хочу о далекой поре,

О Шарьяре – прославленном богатыре

И Анжим – отважной его сестре.

Я о светлом рожденье их рассказал,

О чудесном спасенье их рассказал,

О страдалице – матери их молодой,

О бесчестных кознях старухи злой,

А теперь расскажу, как их юность пришла,

Как они на чужбине скитались врозь,

И о том, как сражаться им довелось

Против диких, коварных исчадий зла,

И о том, как брата сестра спасла,

Как высоко их славы звезда взошла,

Как в столицу с победой вернулись они

И как снова стала их жизнь светла,

И как старцев святых предсказанье сбылось

Как им птицу‑колдунью поймать удалось,

Отыскать и отца, и мать удалось.

И о многом другом я поведаю вам,

Лишь бы чутко внимали моим словам,

Но сперва расскажу, с чего началось.

Миновало пятнадцать лет,

То счастливых, то скорбных лет,

С той поры, как Шарьяр и Анжим

В звездный час родились на свет,

Пролетело пятнадцать лет,

Будто крылья весенних стай,

И, как ветер, неудержим,

Слух пронесся из края в край –

Дивный слух про двух близнецов:

Про Шарьяра и про Анжим.

Говорили, что юный батыр

Закален и тверд, как металл,

Что умеет копье метать,

Как никто еще не метал,

Что умеет из лука стрелять,

Как никто еще не стрелял,

На горячем коне скакать.

Как никто до сих пор не скакал.

Говорили, что юный батыр

Телом тверд, а душой велик,

Конь его сотрясает мир,

Клич его – как тигриный рык,

Говорили, что в дикой степи

Крепость гордую он воздвиг

И собрал туда храбрецов –

Молодых друзей‑удальцов.

Говорили о юной Анжим,

Что душа ее – чистый кристалл,

Что умеет умом блистать,

Как никто еще не блистал,

Что умеет в шатраш играть,

Как никто еще не играл,

Книги вслух умеет читать,

Как никто до сих пор не читал,

А к тому же не только умна,

Но еще и горда, стройна,

Так что с первого взгляда в ней

Благородная кровь видна.

Словно солнечный свет, правдив,

Словно ветер, неудержим,

По земле разлетелся слух

Про Шарьяра и про Анжим,

И достиг этот верный слух

Той страны, где, врагов страша,

Самовластно делами верша,

Правил старый хан Дарапша.

Испугались девять ханум –

Девять ханских коварных жен:

Вестью грозною поражен,

Помутился их злобный ум,–

Не уйти от возмездья им,

Если живы Шарьяр и Анжим!

И проник нестерпимый страх

В девять злобных, греховных душ:

Вдруг узнает их грозный муж

О былых преступных делах?

Ох, тогда им не сдобровать –

Казни лютой не миновать!

Загрустили девять ханум,

Потеряли сон и покой,

И решили девять ханум

Обратиться к старухе злой,

К хитроумной колдунье той,

Что когда‑то в былые дни

Гульшару погубить смогла,

И детей подменить смогла,–

Да, способна колдунья была

На любые злые дела!

За старухой послали они,

И проклятая тотчас пришла,

Будто встречи этой ждала.

Смотрят женщины на нее,–

Миновало пятнадцать лет,

Но особенных перемен

У старухи, как видно, нет:

Тот же драный халат на ней,

Тот же рваный платок на ней,

Только стала еще страшней,

Щеки стали еще дряблей,

Нос горбатый – еще острей,

А усмешка – еще хитрей.

На почетное место ее

Усадили девять ханум –

Угощать ее принялись,

Улещать ее принялись,

Упрекать ее принялись:

«Хэй, мама! Ты нам солгала,

Нас бессовестно провела!

Видим мы, что тебе нельзя

Поручать такие дела!

В первый раз ты детей взяла

И клялась, что убила их,

Что в пруду утопила их,

А они остались в живых!

И вторично ты нас подвела –

Видно, рук не хотела марать,

Нам нарочно совет дала

Для убийства раба нанять.

Но и раб нам тоже солгал:

Он одежды детей принес,

Их сердца и печень принес

И покрытый кровью кинжал,

Клятву дал, что зарезал их,

Что их кости глодал шакал,

А теперь мы вдруг узнаем,

Что они остались в живых!

Из‑за этих ублюдков двух

Мы лишились покоя и сна,–

Нестерпимо нам режут слух

Их проклятые имена!

Ты обоих убить должна,

Отравить, погубить должна,

Даже их следы на земле

Ты стереть, истребить должна,

Лишь тогда спокойно вздохнем,

Снова весело жить начнем,

Пировать да грешить начнем,

А сейчас как в аду живем!»

Усмехнулась старуха:

«Что ж, видно, правильно говорят:

Ложь рождает другую ложь,

Что посеешь, то и пожнешь.

Так и быть: к Шарьяру пойду,

На обоих накличу беду,

Не тревожьтесь,– уж как‑нибудь

Их сумею я обмануть,

Их отправлю в Барса‑Кельмес,

Чтобы сгинули навсегда,

И нигде – от земли до небес –

Не останется их следа!

Но, конечно, награда мне

Причитается за труды,

Впрочем, много не надо мне:

Лишь бы горсточку чаю купить,

Да в дорогу насваю купить,–

И довольна буду вполне!»

Стали думать девять ханум:

Как им правильней поступить?

Как старуху им одарить,

Чтоб могла и чаю купить,

И в дорогу насваю купить?

Наконец, решили вопрос:

Принесли ей большой поднос –

Полный золота до краев

Принесли ей резной поднос.

А старуха ворчит в ответ:

«Чем решили меня удивить!

Чтоб понюшку одну купить

Еле хватит этих монет!..»

Удивились девять ханум,

Рассердились девять ханум,

Разозлились они до слез,

Принесли ей второй поднос –

Полный золота до краев

Принесли ей резной поднос.

А старуха ворчит в ответ:

«Надоело шайтану служить!

Да и вам я даю совет:

Перестаньте и вы грешить!

Не хочу для вас ворожить,

Дело прошлое ворошить,

Лучше к нашему хану пойти –

Обо всем ему доложить!

Хэй, сестрицы, во цвете лет

Вы решили меня погубить,–

Чтоб соломы ослу купить,

Еле хватит этих монет!..»

Растерялись девять ханум,

Заметались девять ханум,

Испугались ее угроз –

Притащили третий поднос.

Усмехнулась старуха в ответ;

«Что теперь, сестрицы, сказать?

Не считала я этих монет,

Может, хватит, а может – нет!..»

Рассмеялись девять ханум:

Мол, теперь уже не хитри,

И еще золотых монет

Ей подсыпали горсти три,

Успокоилась злая карга,

Получив этот щедрый дар,

Страшной клятвой она поклялась,

Что погибнут Анжим и Шарьяр,

Пересыпала деньги в мешок

И отправилась на базар.

Вот пришла на шумный базар –

С непривычки в глазах рябит,

То от скупости душу знобит,

То от жадности бросит в жар.

Будто в ухо ей бес шептал:

То купи да это купи!

Пару продранных одеял,

Да заплатанное гупи,

Да растоптанные кавуши

За бесценок купила она,–

Так деньгами сорила она,

Но обновки и впрямь хороши!

А как смерилось, в ближний лесок

Оттащила она свой мешок,

Глубоко зарыла в песок,

Чтобы никто отыскать не смог,

Закопала под старым пнем –

Не отыщешь и днем с огнем!

А теперь пора за дела:

Крепкий посох она взяла

И с рассвета в далекий путь

Нищей странницей побрела.

Берегись, могучий Шарьяр,

Берегись, голубка Анжим,

Не напрасно старуха клялась

Нанести вам смертельный удар,–

Уж кого невзлюбит она,

Как‑нибудь да погубит она!

Целый день старуха идет,

А границы еще не видать,

И бредет всю ночь напролет,

А границы еще не видать,

Пятый день и десятый день

Беспрерывно шагает она,

И обширных ханских земель,

Наконец, граница видна.

Поглядела старуха кругом,

Усмехнулась щербатым ртом

И пустилась вперед бегом.

Есть у золота, говорят,

Колдовская, страшная власть:

Завладеет душой этот яд –

Распалится любая страсть.

Вспоминает старуха свой клад,

И огнем разгорается взгляд,

Будто в тусклых ее глазах

Золотые монеты блестят,

И быстрей старуха бежит,

И уже не бежит – летит,

Только ветер в ушах свистит!

А как смерилось, в ближний лесок

Оттащила она свой мешок,

Глубоко зарыла в песок,

Чтобы никто отыскать не смог,

Закопала под старым пнем –

Не отыщешь и днем с огнем!

А теперь пора за дела:

Крепкий посох она взяла

И с рассвета в далекий путь

Нищей странницей побрела.

Берегись, могучий Шарьяр,

Берегись, голубка Анжим,

Не напрасно старуха клялась

Нанести вам смертельный удар,–

Уж кого невзлюбит она,

Как‑нибудь да погубит она!

Целый день старуха идет,

А границы еще не видать,

И бредет всю ночь напролет,

А границы еще не видать,

Пятый день и десятый день

Беспрерывно шагает она,

И обширных ханских земель,

Наконец, граница видна.

Поглядела старуха кругом,

Усмехнулась щербатым ртом

И пустилась вперед бегом.

Есть у золота, говорят,

Колдовская, страшная власть:

Завладеет душой этот яд –

Распалится любая страсть.

Вспоминает старуха свой клад,

И огнем разгорается взгляд,

Будто в тусклых ее глазах

Золотые монеты блестят,

И быстрей старуха бежит,

И уже не бежит – летит,

Только ветер в ушах свистит!

Через гибельные леса,

Где не бродят ни волк, ни лиса,

Прямиком несется она,

Сквозь болотный густой камыш,

Где едва проберется мышь,

Напролом несется она,

Через сто степных кишлаков,

Через семь больших городов

Пробегает она тайком,

Над высокой горной грядой,

Над глубокой озерной водой

Пролетает одним прыжком,

Мчится ночью и мчится днем –

Тридцать дней и ночей подряд,

Не встречая нигде преград!

Все быстрей старуха бежит,

Будто заяц, спину согнув,

Мчится, выставив острый нос,

Словно хищный, горбатый клюв.

Развеваются змеи волос,

От усталости тело болит,

От натуги печень горит,

А она все бежит и бежит,

И не в силах уже удержать

Свой стремительный, дикий бег,

Так не может ни зверь бежать,

Ни тем более – человек.

Будто вихрь ее злой несет,

И сама себя на бегу

По спине она пятками бьет –

Подгоняет себя вперед.

Хоть совсем стара и страшна

И желта, худа, как скелет,

Заплела косички она,

Как девчонка двенадцати лет,

Чтобы мчаться еще быстрей

Не мешали волосы ей.

Наступает тридцатый день,

Начинает старуха считать,

Не сбавляя рыси своей,

Начинает вслух бормотать:

«Трижды три – это восемь дней,

Дважды восемь – семнадцать дней,

А семнадцать два раза взять,

Получается тридцать пять,

Девять дней мне еще бежать!» –

Хоть и хитрой старуха была,

Не умела точней сосчитать.

Вот тридцатый день миновал,

А старуха бежит и бежит,

Тридцать пятый день миновал,

А старуха бежит и бежит,

По лесам, по уступам скал,

По кустам, болотам бежит,

С перевала на перевал,

Обливаясь потом, бежит.

Как собака, устала она,

Как щепа, исхудала она,

Как унылый верблюжий горб,

Изогнулась дугой спина.

То и дело вздыхает: «У‑ух!»

И судьбу проклинает вслух,

На обрывистый склон взбежит

И с трудом переводит дух.

Наконец, над восточной горой

День зарделся сороковой,

И внезапно ей с крутизны

Стали башни вдали видны

И зубцы крепостной стены.

Смотрит старая, рот раскрыв:

А и вправду город красив!

Что ни башня – словно скала,

Что ни улица – словно река,

Многолюдна и широка.

Вон богатый дворец стоит,

Как узорный ларец, блестит,

Вон майдан, вон большой базар –

Славный город воздвиг Шарьяр!

Как теперь исхитриться ей,

Чтоб туда попасть поскорей?

Видит: город рвом окружен

Глубиною в сорок локтей,

Крепостной стеной обнесен

Вышиною в сорок локтей,

А в стене – двенадцать ворот,

Но без спросу никто не войдет,

Подойдешь к воротам,– замок,

Словно пес, охраняет вход,

И у каждого свой секрет,

Хочет – впустит, а хочет – нет.

Но не стала старуха кричать,

Кулаком в ворота стучать –

Надо в город тихонько попасть,

Осторожно дело начать.

Вдоль стены старуха идет

И высматривает тайком:

Не найдет ли какой‑нибудь лаз

Или трещину, или пролом?

Так весь город она обошла,

Но лазейки нигде не нашла.

Только с западной стороны,

У подножья толстой стены

Виден каменный круглый ход,

И арык сквозь него течет.

Мыслью дерзкою смущена,

У арыка встала она

И глядит, закусив губу:

Не пролезть ли в эту трубу?

Тут проделки вспомнились ей

Молодых, бесшабашных дней:

Как распутничала она,

Как паскудничала она!

А к тому же с северных гор

Ветерок холодный подул,

Будто в спину ее толкнул –

Сразу смелость в нее вдохнул.

И старуха, была не была,

Раздевается догола,

В узелок одежду кладет,

А потом, в чем мать родила,

Понадеявшись на судьбу

Да на старческую худобу,

Лезет в каменную трубу.

Но старухе не повезло –

Слишком тесным было жерло:

Голова пролезла в трубу,

И спина пролезла в трубу,

А как только до бедер дошло,

Стало ей совсем тяжело.

От натуги она кряхтит,

И в испуге она пыхтит:

Влезло туловище в проход

И застряло – ни взад, ни вперед!

Жаль, что некому было взглянуть

На старухин плачевный вид –

На неслыханный срам и стыд:

Кто‑то глухо в трубе рычит,

Голова и спина не видны,

Только зад снаружи блестит.

И могло бы на первый взгляд

Показаться со стороны,

Что во рву, у самой стены,

Две большие дыни лежат.

А тем временем с равных сторон

Налетела туча ворон:

С берегов, где течет Едил,

Прилетело двадцать ворон,

С берегов, где течет Жайык,

Прилетело тридцать ворон,

Вон летят еще пятьдесят,

Вон летят еще шестьдесят,

Собираются в стаю они

И от голода громко галдят,

Отыскать добычу спешат

И над городом с криком кружат,

Вдруг глядят: у стены крепостной

Две большие дыни лежат!

Налетели вороны гурьбой

На старухин несчастный зад

И полакомиться хотят,

И по ягодицам долбят.

А старуха кричит: «Вай‑вай!»

И ногами сучит: «Вай‑вай!»

Но напрасно пятками бьет –

Не отгонит вороньих стай.

Их голодные клювы тверды,

Как железные кетмени,

Кожу до крови рвут они,

Клочья мяса клюют они,

А старуха из темной трубы

Все истошней вопит: «Вай‑вай!»

Но проклятья ее и мольбы

Заглушает вороний грай.

Так старуху бог наказал

За бесстыдство и за обман!

Как лиса, угодив в капкан,

Умерла бы она от ран,

Но, как видно, помог шайтан:

Услыхал он ее мольбу,

Пожалел он свою рабу

И от птиц беспощадных спас,

От ворон кровожадных спас –

Протолкнул ее сквозь трубу.

Очутившись с другой стороны

Крепостной высокой стены,

Вся ободранная, в крови,

Кое‑как оделась она,

Отдышалась, пришла в себя,

Лишь тогда огляделась она.

И хромая на каждом шагу,

И вздыхая на каждом шагу,

Утирая слезы и грязь,

От досады и боли кривясь,

Через город она поплелась.

Вот с чего, дорогие друзья,

Время новых бед началось:

В мирный город проникло зло –

Грязной нищенкою вошло

И за дело тотчас взялось.

Не напрасно старуха клялась

Девяти госпожам своим,–

Нанести коварный удар

Собирается сразу двоим:

Берегись, могучий Шарьяр,

Берегись, голубка Анжим!

Знатоком своего ремесла

Эта ведьма недаром слыла:

Многих, многих она извела,

Натворила немало зла,–

Уж кого невзлюбит она,

Как‑нибудь да погубит она!