Звуки, из которых состоит тишина

 

РОДЖЕР ЧУВСТВОВАЛ, как тело Брианны начинает расслабляться. Совершенно неожиданно, перестав упрямо цепляться за сознание, она, будто вдохнув эфира, мгновенно заснула. Он обнимал жену, вслушиваясь в неясные звуки, из которых состояла тишина: слабое шипение горящего торфа в спальне, постукивание холодного ветра в окошко, шуршание и вздохи спящих детей, медленное биение отважного сердца жены.

«Спасибо», - мысленно поблагодарил он Бога.

Роджер ожидал, что и сам вот-вот уснет: усталость накрыла его свинцовым пологом. Но события этого дня не отпускали, и какое-то время он лежал, уставившись вверх, в темноту.

Успокоенный, Роджер был слишком утомлен, чтобы думать о чем-нибудь связно. Вероятности дальнейшего развития событий медленно и плавно раскручивались вокруг него. Этот круговорот был слишком далек, чтобы причинять беспокойство. Куда же они могут отправиться... и как. Что Бак мог сказать Дугалу МакКензи. Что принесла с собой в неподъемной сумке Бри. Можно ли раздобыть тут каши на завтрак... Мэнди любит кашу.

Мысль о Мэнди заставила Роджера выползти из-под одеял, чтобы проверить, как там дети. Убедиться, что они никуда не делись.

Дети были на месте. А он еще долго стоял у их постели, в безмолвной благодарности разглядывая ребячьи лица, вдыхая их теплый детский аромат, к которому до сих пор примешивался слабый запах коз.

В конце концов, дрожа, он направился к теплой жене и манящей безмятежности сна. Но проходя по приемной доктора, Роджер бросил взгляд на раскинувшуюся за окном ночь.

Деревня Крейнсмуир спала. Туман укрывал улицы, булыжники влажно поблескивали в отсветах тонущей в дымке луны. Правда, на дальнем конце площади, в окошке на чердаке дома Артура Дункана теплился свет.

А легкое движение внизу, в тени площади, выдавало присутствие человека, который чего-то ждал.

Роджер закрыл глаза. Холод поднимался от босых ног вверх по телу, а в мыслях внезапно возник образ зеленоглазой женщины, разметавшейся в объятиях светловолосого любовника... И как на лице у нее появляется сперва изумление, а потом ужас, когда мужчина рядом с ней исчезает, а невидимое голубое свечение разливается у нее по матке.

Сильно зажмурившись, Роджер протянул руку к обледенелому оконному стеклу и для начала произнес молитву.

 

 

ЧАСТЬ СЕДЬМАЯ

Прежде чем я отсюда уйду

 

ГЛАВА 111

ОТДАЛЕННАЯ РЕЗНЯ

 

5 сентября 1778 г.

Я СЛОЖИЛА ТКАНЬ в аккуратный квадрат и с помощью щипцов опустила ее в дымящийся котел, затем постояла, осторожно размахивая ей взад и вперед, пока компресс не остыл достаточно, чтобы его можно было отжать и использовать. Джоанни вздохнула, ерзая на стуле.

– Не три глаз, – произнесла я автоматически, видя, как ее свернувшийся кулачок подкрадывается к большому розовому ячменю на правом веке. – Не волнуйся, это не займет много времени.

– Нет, это будет долго, – сказала она сердито. – Целую вечность!

– Ну-ка прекрати пререкаться с бабушкой, – велела ей Марсали, шедшая из кухни в типографию с сырным сандвичем для Фергюса. – Попридержи язык и будь благодарной.

Джоанни застонала и, скорчив рожицу, высунула язык вслед уходящей матери, но, увидев мои приподнятые брови, убрала его и довольно пристыженно сникла.

– Понимаю, – произнесла я с некоторым сочувствием.

Держать теплый компресс на ячмене десять минут действительно по ощущениям – вечность. Особенно, если делать это шесть раз на дню в течение последних двух дней.

– Может, придумаешь, как скоротать время? Ты могла бы рассказать мне таблицу умножения, пока я перемалываю корень валерианы.

– Ну, бабушка! – раздраженно ответила Джоан, и я рассмеялась.

– На-ка вот, держи, – я протянула ей теплые припарки. – Может, ты знаешь какие-нибудь хорошие песни?

Она мрачно выдохнула, раздув ноздри.

– Жалко, что дедушки здесь нет, – сказала она. – Он мог бы рассказать мне историю.

В ее голосе почти звучало обвинение за то, что я – не дедушка.

– Произнеси по буквам «ордеолум» (hordeolum (лат.), – ячмень. – прим. перев.), и я расскажу тебе про жену водяного коня, – предложила я.

Ее здоровый глаз с интересом распахнулся.

– Что такое ордеолум?

– Это научное название ячменя.

– А-а.

Казалось, ее это не впечатлило, но я заметила, что, слегка наморщив лоб, она зашевелила губами, произнося слоги. Джоанни и Фелисите хорошо произносили по слогам слова – они играли с изношенными печатными литерами еще будучи малышками и любили ставить друг друга в тупик новыми словечками.

Это была хорошая идея: возможно, мне удастся увлечь ее произношением необычных слов во время компрессов. Ячмень выскочил большой, противный: все веко вначале было красным и опухшим, а глаз выглядел не более чем сверкающей обидой щелью. Теперь же сам ячмень уменьшился до размеров горошины, и стали видны, по крайней мере, три четверти глаза.

– О-о, – начала Джоанни, наблюдая за мной, чтобы понять, все ли правильно, и я кивнула. – Р, Д, – я снова кивнула и увидела, как ее губы бесшумно шевельнулись.

– Ор-де-о-лум, – повторила я, и она кивнула более уверенно.

– Е, О, Л, У, М!

– Отлично! – похвалила я, лучезарно улыбаясь ей. – Как насчет... – я подыскивала другой хороший и длинный, но четко звучащий термин, – «гепатит»?

– Что это такое?

– Вирусная инфекция печени. Ты знаешь, где у тебя находится печень?

Я порылась в аптечке, но, похоже, алоэ там не было. «Если позволит погода, нужно будет завтра наведаться в сады Бартрама», – подумала я. Почти все мои запасы закончилось после битвы. Как обычно, при мысли об этом в боку кольнуло, но я решительно подавила боль. Это пройдет, и мысли об этом тоже уйдут.

Когда Джоанни старательно произносила слово «акантоцитоз» (наследственная болезнь, характеризующаяся нарушением всасывания и транспорта жиров. – прим. пер.), я подняла глаза от ступки, поскольку в дверях кухни внезапно появилась Марсали. Она держала письмо и выглядела обеспокоенной.

– Ты слышала об индейце по имени Джозеф Брант, с которым знаком Йен Младший?

– Полагаю, он знает их немало, – ответила я, откладывая пестик. – Но я слышала, как он упоминал Джозефа Бранта, да. По-моему, его имя на могавкском начинается с буквы «Т», но я не уверена. А что?

Я слегка встревожилась, услышав это имя. Эмили, могавкская жена Йена, жила в поселении в Нью-Йорке, основанном Брантом. Йен очень кратко упоминал об этом после того, как съездил туда навестить ее в прошлом году.

Он не говорил, какова была цель его визита, и ни Джейми, ни я не спрашивали, но я предположила, что это как-то связано с его опасениями о неспособности иметь детей, поскольку все его дети либо рождались мертвыми, либо уЭмили случались выкидыши. Йен расспрашивал меня об этом, и я ответила, как смогла, заверив, что, возможно, с другой женщиной у него все получится.

Я коротко помолилась за Рейчел, а затем вдруг обратила внимание на то, что говорит Марсали.

– Что они сделали?

– Этот джентльмен, – она постучала по письму, – говорит, что Брант и его люди попали в крошечное поселение под названием Эндрюстаун. Там живет только семь семей.

Ее губы крепко сжались, и она взглянула на Джоанни, которая слушала, навострив уши.

– Они разграбили и сожгли это место, – сказала Марсали, – и устроили резн... сделали «ай-яй» многим людям, которые жили там.

– Что это за слово, мам? – спросила Джоанни. – То, которое перед «сделали «ай-яй»»?

– Резня, – ответила я, избавив ее мать от смущения. – Это означает беспорядочную и жестокую бойню. Вот возьми.

Я протянула ей свежий компресс, который она приложила без сопротивления, нахмурившись в задумчивости.

– Это отличается от простого убийства?

– Ну, – сказала я рассудительно, – смотря по обстоятельствам. Например, можно убить кого-то случайно, и, хотя это очень плачевно, это не будет резней. Ты можешь убить кого-то, кто пытался убить тебя, и это называется самообороной.

– Рейчел говорит, что так не надо делать, – заметила Джоанни просто ради уточнения. – А что если ты с армией и должен убить солдат другой стороны?

Марсали издала тихий шотландский звук неодобрения, но кратко ответила.

– Если человек ушел в армию, то убивать – его работа, – сказала она. – И он делает это... в основном… – честно уточнила она, подняв бровь и поглядев на меня, – чтобы защитить свою семью и имущество. Так что это больше похоже на самооборону, понятно?

Джоанни, по-прежнему хмурясь, перевела взгляд со своей матери на меня.

– Я понимаю, что такое «же-сто-кую», – сказала она. – Это значит, быть злым, когда в этом нет нужды. Но что такое «бес-по-ря-доч-ную»?

Она обстоятельно произнесла слово, будто собираясь произнести его по буквам.

– Без разбора, – сказала я, пожав плечами. – Это означает, что некий поступок совершают, не обращая особого внимания на то, с кем это делают и, вероятно, без особой причины делать такое с этим конкретным человеком.

– Стало быть, у индейского друга кузена Йена не было причин сжигать то место и убивать людей?

Мы с Марсали обменялись взглядами.

– Мы не знаем, – сказала Марсали. – Но все это не очень хорошо, что бы он ни имел в виду. Ну все, вы тут закончили. Найди Фелисите и начните заполнять корыто.

Взяв компресс у Джоанни, Марсали отправила ее из комнаты и, убедившись, что Джоанни вышла через заднюю дверь, повернулась ко мне и протянула письмо.

Послание было от мистера Йохансена, – по-видимому, одного из постоянных корреспондентов Фергюса, – и в нем содержалось то, о чем и поведала Марсали, хотя и с несколькими дополнительными ужасными подробностями, которые она не упомянула при слушавшей нас Джоанни. Описание было довольно правдоподобным и лишь немного приукрашенным, как это свойственно письмам восемнадцатого века, отчего еще сильнее вставали дыбом волосы. «Причем, буквально», – подумала я, потому что, по слухам, с некоторых жителей Эндрюстауна сняли скальпы.

Марсали кивнула, когда я подняла глаза от письма.

– Да, – сказала она. – Фергюс хочет опубликовать репортаж, но я не уверена, что стóит. Из-за Йена Младшего, понимаешь?

– Что из-за Йена Младшего? – раздался шотландский голос из дверей типографии.

Вошла Дженни с висевшей на одной руке корзиной для покупок. Увидев у меня письмо, она подняла резкие темные брови.

– Он много тебе о ней рассказывал? – спросила Марсали, объяснив ей про письмо. – Об индейской девушке, на которой был женат?

Дженни покачала головой и начала вынимать продукты из корзины.

– Ни слова, кроме того, что он попросил Джейми передать, что не забудет нас.

От воспоминаний по ее лицу пробежала тень, и я на мгновение задумалась, каково это должно было быть для них с Йеном – получить рассказ Джейми об обстоятельствах, при которых Йен стал могавком. Я помнила, как мучительно он писал это послание, и сомневалась, что читать его было легче.

Дженни положила яблоко и жестом попросила письмо. Молча прочитав его, она посмотрела на меня.

– Думаешь, у него все еще есть к ней чувства?

– Думаю, да, – неохотно ответила я. – Но ничего похожего на его чувства к Рейчел, конечно.

Тем не менее, я вспомнила, как он стоял со мной в сумерках на равелине батареи в форте Тикондерога, когда рассказывал мне о своих детях... и об Эмили, его жене.

– Он чувствует себя виноватым из-за нее? – проницательно спросила Дженни, наблюдая за моим лицом.

Я выразительно посмотрела на нее, но кивнула. Она сжала губы и вернула письмо Марсали.

– Ну, мы не знаем, имеет ли его жена какое-то отношение к этому Бранту или его делам, и не она ли попала под резню. Я бы сказала, пусть Фергюс напечатает об этом, но... – Дженни взглянула на меня, – покажи письмо Джейми и попроси его поговорить об этом с младшим Йеном. Он послушает.

Ее лицо немного просветлело, на нем появилась легкая улыбка.

– У Йена теперь хорошая жена, и, я думаю, Рейчел удержит его дома.

 

ПОЧТА ДОСТАВЛЯЛАСЬ в типографию в любое время дня – и нередко ночью – и самими разнообразными способами. Филадельфия прославилась лучшей в Колониях почтовой системой, которую основал Бенджамин Франклин всего три года назад. Почтальоны регулярно ездили между Нью-Йорком и Филадельфией и по более чем тридцати другим маршрутам по стране.

Однако, учитывая времена и характер дел Фергюса, почти столько же писем приходило традиционным образом: послания передавались путешественниками, торговцами, индейцами и солдатами или пропихивались под дверь в ночные часы. Либо передавались члену семьи на улице. Во время британской оккупации города именно такого рода обмен информацией вынудил меня выйти замуж за Джона Грея, чтобы избежать ареста за мятеж и шпионаж.

Тем не менее, собственное письмо Джона чинно прибыло в сумке почтового курьера с надлежащим штампом и печатью на желтом воске, с оттиском печатки в виде улыбающегося полумесяца.

«Миссис Джеймс Фрейзер, типография Фрейзера, Филадельфия

От лорда Джона Грея, Дом Уилбери, Нью-Йорк.

Моя дорогая,

Мы с моим братом и его полком в Нью-Йорке, и, похоже, я останусь здесь на некоторое время. Исходя из этого, я решил упомянуть, что аренда моего дома на Честнат-стрит продлится до конца года, и, поскольку мысль о том, что он будет пустовать, открытый для разорения или разрушения, огорчает меня, я решил предложить его вам еще раз.

Спешу добавить (если ваш непримиримый муж читает это), что предлагаю его не как место жительства, а, скорее, как помещение для медицинского кабинета. Поскольку я знаком с вашей специфической привычкой привлекать лиц, страдающих от болезней, уродств или отвратительных травм, а также представляю, сколько людей в настоящее время живет в типографии молодого мистера Фрейзера, то полагаю, что ваши медицинские авантюры будет легче разместить на Честнат-стрит, чем между печатным станком и огромной кипой шестипенсовых Библий в коленкоровом переплете.

У меня и в мыслях нет, что вы станете тратить свое драгоценное время на домашний труд, и поэтому я позаботился о том, чтобы миссис Фиг и выбранная ею служанка оставались работать до тех пор, пока вам это требуется, получая оплату через мой банк. Вы очень обяжете меня, моя дорогая, приняв мое предложение, так как это поможет мне успокоиться относительно собственности. А мысль о том, как, выполняя свою работу, вы от всей души вставляете клизму генералу Арнольду, значительно оживит скуку моего нынешнего существования.

Ваш самый покорный слуга,

Джон».

– Чему ты улыбаешься, матушка Клэр? – спросила Марсали.

Наблюдая за тем, как я читаю письмо, она улыбнулась, поддразнивая.

– Кто-то прислал тебе любовное письмо?

– О, что-то в этом роде, – ответила я, складывая письмо. – Ты случайно не знаешь, где сейчас Джейми, а?

Задумавшись, Марсали прикрыла один глаз, одновременно приглядывая за Анри-Кристианом, который старательно чернил лучшие ботинки своего отца – и большую часть себя в процессе.

– Он говорил, что вместе с младшим Йеном собирается встретиться с человеком насчет лошади, – сказала она, – а потом в доки.

– В доки? – удивленно спросила я. – Он сказал, зачем?

Марсали покачала головой.

– Хотя я могу догадаться. Хватит, Анри! Боже, в каком ты виде! Иди-ка, найди одну из своих сестер и скажи ей, чтобы вымыла тебе руки, ладно?

Анри посмотрел на свои руки и как будто удивился, обнаружив их совершенно черными.

– Oui, Maman (Да, мама (фр.). – прим. пер.), – сказал он, и, весело вытерев о штаны ладошки, выскочил на кухню, со всей мочи крича: – Фелисите! Иди помой меня!

– И зачем же? – спросила я, придвинувшись поближе и немного понизив голос.

Очевидно, Марсали избавилась от Анри-Кристиана из-за того, что «у маленьких кувшинов большие ушки» (английская поговорка, смысл которой в том, что дети любят слушать то, что им не полагается. – прим. пер).

– Он говорил с Фергюсом о том, чтобы мы поехали с вами, когда вы вернетесь в Северную Каролину, – ответила она. – Если бы мне пришлось угадывать, я бы сказала, что он ушел выяснить, сколько может стоить перевезти все, – она сделала широкий жест, охватывая все, от печатного станка до чердака, – на корабле.

– Хм, – произнесла я как можно более неопределенно, хотя мое сердце подпрыгнуло – как от известия о скором отъезде в Ридж, так и при мысли, что Фергюс и Марсали поедут с нами. – А вы... хотите? – осторожно спросила я, видя морщинку между ее бровями.

Она была все еще красивой женщиной, светленькой и стройной, но слишком худой, и напряжение обострило ее черты.

Марсали покачала головой, но не отрицая, а в нерешительности.

– Я действительно не знаю, – призналась она. – Стало немного легче сейчас, когда британцы ушли, но они ведь не так далеко, правда? Они могут вернуться, и что потом?

Марсали с беспокойством посмотрела через плечо, хотя типография на данный момент пустовала. В последние месяцы британской оккупации Фергюсу пришлось покинуть дом и скрываться на окраинах города.

Я уже собиралась сказать ей о своих сомнениях: под влиянием марихуаны Хэл Грей открыл мне, что новая британская стратегия состоит в том, чтобы отделить от севера южные колонии и подавить там мятеж, тем самым заставив север подчиниться. Но, передумав, закрыла рот. Лучше не упоминать об этом, пока не спрошу у Джейми, говорил ли он с Фергюсом.

«Почему я, черт возьми, не узнала, что должно произойти?» – в отчаянии спросила я себя – и не в первый раз. – Почему я не подумала освежить историю Америки, когда у меня был шанс?»

Ну, ответ был очевиден: потому что я не ожидала, что окажусь в Америке. Наверное, это лишь доказывает, что бессмысленно тратить слишком много времени на планирование, учитывая склонность жизни без предупреждения совершать неожиданные повороты.

– Было бы замечательно, если бы вы поехали с нами, – сказала я как можно мягче, лукаво добавив: «Так хорошо, когда дети рядом».

Марсали фыркнула, покосившись на меня.

– Да, – с иронией произнесла она. – А уж как я понимаю, насколько ценны бабушки. Но когда уедете вы с Па, бабушка Дженнет тоже уедет.

– Ты так считаешь? – Я не задумывалась об этом. – Но Дженни любит тебя и твоих детей – Фергюс для нее такой же сын, как и любой из ее мальчиков.

– Ну, это, возможно, и правда, – признала она с короткой улыбкой, в которой на миг показалась сияющая пятнадцатилетняя девушка, которая вышла замуж за Фергюса на карибском пляже двенадцать лет назад. – Но младший Йен ее самый младшенький, понимаешь? И она пробыла с ним слишком мало. Теперь он женат, она захочет быть рядом, чтобы помочь с внуками, когда они появятся. И ты знаешь, что Рейчел пойдет туда, куда Йен, а Йен пойдет туда, куда Па.

Это была проницательная оценка, подумала я, и коротко кивнула в знак согласия и уважения.

Глубоко вздохнув и усевшись в кресло для кормления, Марсали взяла самый верхний предмет в корзинке для починки; иголка с вдетой ниткой по-прежнему торчала из одежки в том месте, куда она в последний раз ее воткнула. Мне не хотелось заканчивать разговор, и, пододвинув табуретку, я села рядом с ней и вытащила из корзины чулок Джермейна. Рядом с починкой находилась рабочая корзинка с игольником, клубками ниток и штопальным яйцом, и я ловко вдела себе нитку, радуясь тому, что все еще могу делать это, не надевая очки.

– А как же Фергюс? – прямо спросила я, потому что, очевидно, именно Фергюс был сутью того, о чем беспокоилась Марсали.

– Да, в этом-то и дело, – ответила она откровенно. – Я бы поехала – и с радостью, но ты же помнишь, что было с ним, когда мы жили в Ридже.

Я помнила и слегка поморщилась, растягивая пятку чулка на штопальном яйце.

– Весь прошлый год в городе было опасно, – продолжила она и сглотнула. – Не могу даже вспомнить, сколько раз солдаты приходили, чтобы арестовать Фергюса, и каждый раз, когда не могли его найти, – ломали магазин. А лоялисты иногда приходили и рисовали надписи на внешней стене. Но опасность не волновала его – пока ничего не грозило мне и детям.

– А иногда, даже несмотря на это, – пробормотала я. – И я имею в виду не только Фергюса. Чертовы мужчины.

Марсали весело фыркнула.

– Да. Но всё дело в том, что он мужчина, верно? Фергюс должен чувствовать, что чего-то стóит. Он должен быть в состоянии заботиться о нас, – и это то, что он может делать – и делать хорошо – здесь. Я не представляю, как он сможет достойно жить в горах.

– Верно, – неохотно признала я.

Был жаркий и душный день, на кухне над очагом кипел котел. И невзирая на мух (а в Филадельфии было несметное количество мух), я встала, чтобы открыть заднюю дверь. Не то чтобы на улице было заметно прохладней, хотя, по крайней мере, огонь еще не горел под большим корытом. Девочки до сих пор наполняли его, с трудом таская из колодца свои ведерки.

Анри-Кристиана нигде не было видно, но его явно отчистили: грязная черная тряпка валялась на пороге. Я нагнулась, чтобы поднять ее, и увидела свернутый кусочек бумаги, лежащий на земле рядом со ступенькой. На нем не было адреса, но он выглядел, как послание, поэтому я подняла его и занесла внутрь.

– Тем не менее, – продолжила Марсали, едва дождавшись, когда я сяду. – Я думаю, что, даже если мы не сможем поехать в Ридж, все равно будет лучше нам уехать. На юге должны быть города, где пригодится печатник, – пусть и не такие большие, как Филадельфия.

– Ну, есть Чарльстон, – с сомнением произнесла я, – и Саванна. Летом в них так же жарко и ужасно, как и в Филадельфии, но зимы, я думаю, там помягче.

Марсали бросила на меня быстрый взгляд поверх сорочки, которую зашивала, затем положила ее на колени, будто приняв решение.

– Погода меня не беспокоит, – тихо сказала она.

Наклонившись, Марсали нащупала и вытащила из-под груды рубашек и чулок горстку грязных записок с потертыми буквами. Обращаясь с ними осторожно, будто они заразные, она положила их мне на колени.

– Любой печатник в наши дни получает такие записки, которые суют ему под дверь, – сказала она, глядя на мое лицо, пока я читала несколько первых. – Особенно, если у него есть позиция. Мы не объявляли свою так долго, как могли, но через некоторое время стало просто невозможно больше стоять на перепутье.

Это было сказано так просто и осознанно, что у меня на глазах выступили слезы. А учитывая содержание анонимных записок (поскольку все они были без подписи и написаны разными почерками, хотя несколько из них написал один и тот же человек), нетрудно было догадаться, какова цена того, что ты встал на сторону мятежников.

– Наверное, бывало и хуже, – сказала Марсали, забирая и аккуратно складывая записки, – когда англичане были здесь. Я думала, что все может прекратиться, когда они уйдут, но нет.

– Вряд ли все лоялисты ушли с войсками, – заметила я, глубоко вздохнув, чтобы взять себя в руки.

Казалось, будто меня ударили в живот.

– Только самые богатые, – цинично произнесла Марсали. – Те, кто думал, что их вытащат из своих домов или изобьют и ограбят без армии, которая защищала их. Но это не значит, что более бедные поменяли мнение.

– Зачем ты их хранишь? – спросила я, возвращая записки двумя пальцами, как будто держала их щипцами. – Мне кажется, я бы сразу бросила их в огонь.

– Сначала я так и делала, – ответила она, осторожно убирая кипу гадости обратно на дно корзины. – Но я поняла, что не могу забыть то, что в них сказано, и слова возвращались ко мне ночью, не давая спать.

Марсали выпрямилась, пожала плечами и снова взяла иглу.

– Я рассказала Фергюсу, и он решил, что нужно оставить их и читать по несколько раз в день, одну за другой. Читать их друг другу.

Короткая, печальная улыбка коснулась ее губ.

– Так мы и делали. После того, как дети засыпали, мы садились у камина и по очереди читали. И Фергюс высмеивал их, критикуя грамматику и отсутствие поэзии. Сравнивая их друг с другом, мы оценивали записки от лучших к худшим... а потом убирали их и ложились спать в объятиях друг друга.

Ее рука нежно легла на груду починки, как будто это было плечо Фергюса, и я улыбнулась.

– Что ж, – сказала я и, прочистив горло, извлекла записку, которую подняла на ступеньке. – Я понятия не имею, пополнит ли это вашу коллекцию, но я только что нашла ее на заднем дворе.

Марсали взяла ее и, нахмурив лоб, осмотрела, поворачивая туда-сюда.

– Эта чище, чем большинство из них, – заметила она. – И приличная тряпичная бумага. Возможно, это просто...

Она замолчала, когда открыла записку и начала читать. Я видела, что послание внутри было коротким. Через несколько секунд кровь отлила от лица Марсали.

– Марсали.

Я потянулась к ней, она сунула записку в мою руку и быстро поднялась.

«Божья коровка, божья коровка, – гласила записка, – улетай домой. Твой домик в огне, и твои детки улетели».

– Анри-Кристиан! – голос Марсали был сильным и настойчивым. – Девочки! Где ваш младший брат?

 

 

ГЛАВА 112

КОШМАР НАЯВУ

 

Я НАШЛА АНРИ-КРИСТИАНА почти сразу: дальше по улице он играл с двумя самыми младшими девочками из семейства Филлипс. У Филлипсов было десять ребятишек, так что даже Анри-Кристиан мог затеряться среди них, и никто бы особо не заметил.

Некоторые родители старались держать своих детей подальше от Анри-Кристиана: то ли боялись, что карликовость заразна, то ли из-за распространенного суеверия, что его мать прелюбодействовала с дьяволом, раз он появился на свет таким. Я то и дело слышала нечто подобное, хотя ближайшие соседи остерегались произносить это в присутствии Джейми, Фергюса, Йена или Джермейна.

Но Филлипсы были из евреев и, судя по всему, чувствовали некое родство с человечком, чья инаковость выделяла его. Они всегда радушно принимали Анри-Кристиана в своем доме. Оторвавшись от стирки, их служанка-на-все-работы лишь кивнула, когда я спросила, не отведет ли позже его кто-нибудь из старших детей домой. По всей Филадельфии сегодня стирали: пар с запахом хозяйственной соды поднимался от множества кипящих корыт, усиливая и без того влажную духоту городского воздуха. 

Я быстро вернулась в типографию, чтобы успокоить Марсали и сообщить ей, где Анри-Кристиан. Затем надела широкополую шляпу и объявила, что собираюсь пойти купить рыбу на ужин. Марсали и Дженни, вооруженные, соответственно, деревянной рогулиной для стирки и большим вальком для перемешивания белья, бросили на меня выразительные взгляды, – обе они прекрасно знали, как сильно я не люблю стирать, – но промолчали.

Разумеется, пока я поправлялась после ранения, меня освободили от домашней работы. И, по правде говоря, я все еще была не в состоянии ворочать и поднимать мокрое горячее белье. Я могла бы, пожалуй, справиться с развешиванием выстиранной одежды, но успокаивала свою совесть тем, что, во-первых, рыбу в прачечный день приготовить легче всего, во-вторых, мне необходимо регулярно гулять, чтобы восстановить силы, и в-третьих, я хотела поговорить с Джейми наедине.

Как и Марсали, меня сильно встревожило анонимное письмо. Уж очень оно отличалось от других угроз, поступавших раньше: те были сугубо политическими. И хотя некоторые нацеливались лично на Марсали (ведь она сама управляла газетой, пока Фергюс прятался), оскорбления не выходили за пределы заурядных разновидностей «мятежной суки». Наряду со «шлюхой Тори» я частенько слышала такие эпитеты (и их эквиваленты на немецком и идише) в менее респектабельных районах Филадельфии.                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                      

В последней записке все было иначе: тут чувствовалось утонченная и целенаправленная злоба, и мне вдруг показалось, что за плечом у меня стоит Джек Рэндалл. И таким сильным было это ощущение, что я резко остановилась и обернулась.

Но за мной никто не стоял и, хотя тут и там на оживленной улице виднелись офицеры континентальной армии в сине-коричневой форме, красные мундиры нигде не мелькали.

– Не пошел бы ты, капитан, – пробормотала я чуть слышно, но, видимо, недостаточно тихо.

Кругленькая невысокая женщина с полным лотком брецелей на продажу на шее выпучила на меня глаза. (Брецель – традиционный немецкий крендель, широко распространенный в южных областях Германии. – прим. пер.) Она оглянулась, любопытствуя, к кому я обращалась, затем с озабоченным видом снова повернулась ко мне.

– С фами фсё ф порядке, мадам? – спросила она с сильным немецким акцентом.

– Да, – смущенно ответила я. – Да, все хорошо. Спасибо.

– Фот, фосьмите, – радушно сказала женщина, протянув мне брецель. – Думаю, фы голодный.

И, отмахнувшись от моей неуклюжей попытки расплатиться, она пошла по улице. Покачивая широкими бедрами и размахивая палочкой с нанизанными на нее крендельками, напоминающими попавшие в цель кольца при игре в койтс, она выкрикивала: «Brezeln! Heiße Brezeln!» («Брецели! Горячие брецели!» (нем.). – прим. пер.).

Внезапно почувствовав головокружение, я прислонилась к фасаду здания и, закрыв глаза, надкусила брецель – свежий, с соленой корочкой, которая так вкусно жевалась. Да, женщина оказалась права: я не просто хотела есть – я умирала с голоду.

Еда достигла желудка, теплом разливаясь по телу и мгновенно вызывая ощущение стабильности и благополучия, и моя секундная паника испарилась так быстро, что я почти поверила, что ее и не было. Почти.

Такого со мной уже давно не случалось. Проглотив последний кусок брецеля и проверив пульс, – сильный и ровный, – я снова направилась к реке.

Шла я медленно: была середина дня, и я знала, что любое сильное напряжение вызовет обильное потоотделение, и как пить дать головокружение вернется. Зря я не взяла свою прогулочную трость, легкомысленно решив, что справлюсь без нее. Ненавижу чувствовать себя беспомощной.

Но еще больше я ненавидела… вот это – внезапное ощущение опасности, безотчетного страха... надругательства. Военные называют это флэшбэком, – то есть, будут называть в мое время. Однако испытывать такое мне не доводилось со времен Саратоги, и я почти забыла об этом. Почти.

Конечно, все вполне объяснимо: в меня стреляли, я была близка к смерти и все еще физически слаба. В прошлый раз я оказалась одна в темном лесу рядом с полем боя, потерянная и окруженная безжалостными людьми. Неудивительно, что ощущение вернулось тогда: ситуация была слишком близка к той, когда меня похитили, жестоко избили и...

– Изнасиловали, – решительно и достаточно громко произнесла, я к крайнему изумлению проходящих мимо двух джентльменов.

Мне было не до них. Нет смысла избегать ни слов, ни воспоминаний. Все прошло, я в безопасности.

А до этого... Впервые похожее чувство угрозы накрыло меня на празднике в Речной Излучине. Но тогда неизбежное насилие ощущалось на протяжении всей вечеринки. Слава Богу, в тот раз Джейми оказался поблизости и, увидев, что я в буквальном смысле напугана до смерти, дал мне пригоршню соли, чтобы утихомирить призрака, который меня преследовал.

У горцев Хайленда всегда есть практический ответ на любое затруднение: как поддерживать притушенный на ночь огонь, что делать, когда твоя корова перестала давать молоко или если тебя преследует дух.

Коснувшись языком уголка губ, я нашла крупинку соли от брецеля и чуть не рассмеялась. Оглянувшись через плечо, я поискала женщину, которая помогла мне, но она исчезла.

– Как и положено ангелам, наверное, – пробормотала я. – Спасибо.

Скорее всего, на этот случай также имелся и магический гэльский заговор. Их были десятки, возможно, сотни. Я знала лишь несколько, – в основном те, которые касались здоровья (они успокаивали моих пациентов, говорящих на гэльском). Выбрав наиболее подходящий для данной ситуации, я решительно зашагала вперед, твердо ступая по булыжной мостовой и приговаривая:

– Как давит кит морские воды,

Подавляю вас, хвори и боли,

Скрутившие тело, вступившие в спину,

Подло прокравшиеся за грудину.

И тут я увидела Джейми. Он шел от пристани, смеясь над чем-то, что говорил ему Фергюс. Всё вокруг меня снова встало на свои места.

 

ДЖЕЙМИ ВЗГЛЯНУЛ НА МЕНЯ, тут же схватил за руку и поволок в небольшую кофейню за углом на Локуст-стрит. В этот час она практически пустовала, и мое появление почти не вызвало удивления. Конечно, женщины пили кофе, – когда его можно было достать, – но, как правило, делали это дома в компании друзей или на небольших вечеринках и в салонах. И хотя в Лондоне и Эдинбурге довольно роскошные кафе не были редкостью и туда время от времени заглядывали женщины, филадельфийские кофейни, как правило, служили мужским пристанищем: там обсуждали политику, обменивались сплетнями, заключали сделки.

– Чем это ты занималась, Сассенах? – осторожно осведомился Джейми, забирая у официанта поднос с кофейными чашками и миндальным печеньем. – Ты выглядишь...

Он покосился на меня, очевидно, подыскивая определение поточнее, которое, однако, не вынудило бы меня вылить на него обжигающий кофе.

– Слегка нездоровой, – помог ему Фергюс. – Вот, миледи.

Не спрашивая, он с помощью щипчиков бросил мне в чашку три больших куска коричневого сахара.

– Говорят, горячие напитки помогают охладиться, – услужливо добавил он.

– Ну, от них сильнее потеешь, – пояснила я, беря ложку. – Однако, если пот не испаряется, то прохладнее тебе точно не станет.

По моим ощущениям, влажность перевалила за тысячу процентов, но я все же налила в блюдце немного подслащенного кофе и подула на него.

– Что касается того, чем я занималась, то я шла купить рыбы на ужин. А вы что делали, джентльмены?

Сидя между Джейми и Фергюсом, я почувствовала себя немного увереннее, и странное ощущение угрозы, охватившее меня на улице, чуть поугасло. Но всё равно, даже несмотря на жару, при мысли об анонимном письме на ступеньке волосы на затылке шевелились.

Джейми переглянулся с Фергюсом, и тот пожал плечом.

– Подсчитывали наши активы, – ответил Джейми. – Посещали склады и общались с капитанами кораблей.

– Правда?

Я сразу же воодушевилась, ведь это выглядело как первые конкретные шаги к возвращению домой.

– А у нас что, есть какие-нибудь активы?

Бóльшая часть наших наличных ушла на оплату лошадей, обмундирования, оружия, продовольствия для людей Джейми и на другие военные нужды. Теоретически, Конгресс возместил бы эти расходы, но, учитывая все, что генерал Арнольд рассказал мне о Конгрессе, я вполне осознавала, что вряд ли нам, предвкушая, стόит сообща раскатывать губу.

– Кое-что, – улыбнулся Джейми: он прекрасно знал, о чем я думаю. – Я нашел покупателя на мерина – четыре фунта. 

– Цена как будто неплохая, – неуверенно произнесла я. – Но... разве нам не понадобится лошадь для путешествия?

Прежде чем он успел ответить, открылась дверь, и вошел мрачный Джермейн с пачкой газет под рукой. Но его сердитость как ветром сдуло, как только он заметил нас и подошел, чтобы обнять меня.

– Grand-mère! (Бабушка (фр.). – прим. пер.) Что ты здесь делаешь? Маман сказала, что ты отправилась за рыбой.

– О, – ответила я, внезапно почувствовав себя виноватой при мысли о стирке. – Да. Я... э-э, я имею в виду, я как раз шла... Хочешь перекусить, Джермейн?

Я протянула ему тарелку с миндальным печеньем, и его глаза загорелись.

– Одно, – строго велел Фергюс.

Глядя на меня, Джермейн закатил глаза и с преувеличенной манерностью взял двумя п<