Обиды. Страх. Гнев. Вина. Одиночество

Знаете, как живет мама наркомана? Она боится. Страх — постоянный спутник ее жизни, потому что страшно все. Страшно, что сын умрет, что будет передозировка, или его убьют, или он покончит с собой. Только тот, кто прошел через это, знает, что такое биться в закрытую дверь, когда сын там, и ни звука в ответ; как ≪откачивать≫ посиневшего сына и кричать истошно, чтобы вызвали ≪скорую≫. Только мы знаем, как даются нам звонки в бюро регистрации несчастных случаев, описания, в чем был одет и какие приметы — когда моего сына ищут среди мертвых. Но это еще не все. Страшно, что он опять взял кредит, и мне придется его выплачивать. Страшно, что он сорвется, и все начнется сначала. Страшно ждать его у окна полночи. Страшно, когда он ведет себя как дьявол, страшна его подлость и абсолютная бессовестность. Страшна неизвестность — поднимаюсь домой в лифте, и что меня ждет дома? Похоже, что мама живет на сухой ветке дерева, которая трещит и когда-нибудь рухнет. Маме наркомана очень страшно жить.

 

Кто-то должен быть во всем этом виноват. Понятно, кто — наркоман. Это он взял кредит, обманул, украл, сорвался, наконец. Как ни объясняй, что наркомания — это болезнь, все равно какой-то здравый смысл внутри говорит: но он же сам кололся, сам позвонил действующему другу, это он кричал мне в лицо, что у него нет матери, потому что я не дала ему денег на очередную дозу?! Гнев на него огромен, страх переходит в гнев и заставляет маму быть жестокой с сыном — как он жесток с ней. Гнев — это оружие защиты, надо же маме как-то защищать себя от всего этого ужаса? Но есть и другой гнев — на врачей, которые были равнодушны, на милицию, на его друзей, на отца, который не участвовал в воспитании сына, и (как в гневе думает мама) потому сын и стал наркоманом... Гнева море, он льется потоком на людей вокруг, всех без разбора, потому что его трудно удержать. А удержишь — съест изнутри, перейдет в язву, в сердечные боли... Впрочем, и так давление высокое, и сердце болит.

 

Такой застарелый гнев — это обида. Это заноза в душе, раненной наркоманией сына — будь то украденные деньги или обман, или побои, или безразличие сына. Рана болит, и обида помогает держаться подальше, чтобы сын не мог вновь ранить. Так больно! Душа плачет и ноет тихой тупой болью, которая возобновляется вновь и вновь, с каждым новым событием в жизни наркомана и его мамы, накапливаясь и отчуждая все более маму от всех. Обида не дает забыть, прожить боль, потому что мама помнит и болеет тем, что было, заноза сидит крепко... Ее надо извлечь, простить обиду, специально что-то сделать для того, чтобы отношения стали вновь простыми, бесхитростными, любящими. Но это опасно, потому что тогда наркоман будет ранить вновь и вновь, ≪лучше я буду помнить и держаться подальше≫... Обида дает ресурс гнева в следующем скандале, и обида становится маминым оружием — против сына. Теперь мама живет, утыканная обидами как еж иглами, вооружена — но эти иглы другими концами ранят и ее. Что делать — непонятно. Говорят, надо прощать, но помнить — это как?

 

Еще есть невыносимое чувство вины. ≪Как себе ни объясняй, что наркомания — это болезнь; что сын не ведает, что творит; что воспитание — не причина наркомании, но вот у соседки сын как сын, а у меня? На работе как начинают говорить о своих детях: тот диссертацию защитил, этот ребенка родил и прекрасный отец, — а я молчу, потому что у меня сын — наркоман. Кто знает, тот меня не спрашивает. Остальным что-то коротко скажу, чтобы ничего не поняли. Стыдно. Это же у меня сын наркоман! У других вот нет... значит, я что-то делала не так≫. Почти все мамы и папы, которые приходят на консультацию, говорят о том, что они сына ≪упустили≫, что они ≪должны были догадаться≫. Оправдываются, почему так получилось, или смиренно принимают факт своей вины, и спрашивают, как им исправить ситуацию. ≪Есть вина и за то, что я делала в его наркомании: за крики, оскорбления, вызовы милиции, драки... За то, что не помогла, когда можно было, не сделала, не сумела — а теперь все ужасно. И стыд, заставляющий прятать глаза при встрече с соседями и врачами — за то, что я плохая мать, плохой человек. И потому он получился плохой человек, и страшно стыдно за него, потому что сын и мать в некотором смысле одно≫.

 

Стыд гонит нас от людей, гнев и обида тоже разделяет нас, и не только с наркоманом, но и со всеми остальными людьми. Действительно, кто нас поймет? Кто это сам не прожил, тому и рассказывать бессмысленно, в ответ все ≪ах!≫ да ≪ох!≫, и советы вроде ≪выгони ты эту сволочь, подумай о себе≫. Да и тем, кто понимает, всего не расскажешь — стыдно. Вот и одиночество. Усталость наваливается, ничего не хочется, ни говорить, ни слушать. Мама все больше и больше замыкается в себе, и внутри семьи говорить не о чем. Сопереживания нет ни с кем: муж не понимает, ему и не расскажешь всего, сцепятся с сыном, потом оба пострадают. ≪Лучше уж я одна≫.

 

Отчаяние приходит тихо, без плача и истерик. Просто понятно, что лучше не будет ничего, и будет только хуже. Видно, что впереди — новые потери, вплоть до потери жизни. Временами не так уж хочется жить. О смерти его — или своей — мама думает уже без особенного страха: все умирают. Так хоть перестанет мучиться, и всех мучить. Какое лечение, какие силы? Все без толку, только бы не бил, а там как выйдет. Дам ему денег, уйдет, уколется, а там увидим.

 

Долго так жить мучительно. Поэтому, защищая себя от этой душевной боли, многие из нас стараются не чувствовать свои чувства, не распознавать их. На консультации такая мама говорит спокойно: все нормально. Нет гнева, обиды — что на него обижаться, он же болен? ≪Вообще, обижаться грех — вот я и не обижаюсь. Я не обижаюсь на него, потому что≫... — и дальше идут длинные объяснения, которые прикрывают собой гнев и обиду, которые, конечно же, есть. Мама будто крышку закрыла, спрятав свою душу, а на нее уложила разные мысли, правильные и не очень.... Но чувства-то остались. Заталкивать их внутрь опасно: чувства — это энергия, они прорвутся сами наверх тогда, когда ты этого не хочешь, и будет взрыв, который разнесет и маму, и все вокруг. Защищаясь от такой жизни, мама ≪вытесняет≫ чувства из сознания, заменяя их мыслями, объясняющими, или оправдывающими, или доказывающими правильность своих поступков, все это для того, чтобы получить видимость покоя и уверенности в сегодняшнем дне. Цель достигается только временно, а потому результат ужасен.

 

Представьте себе, что у вас болит живот справа, а вы пьете обезболивающие, потому что вам больно — и все. Вы принимаете все более и более сильные анальгетики, чтобы не чувствовать боли, а потом вас увозит ≪скорая≫ с перитонитом, и ваша жизнь под угрозой. Боль — это сигнал, что в жизни надо что-то менять, и сильная боль — физическая или душевная, — означает то, что менять надо быстро. Заглушать, вытеснять свои чувства мыслями — очень опасно для душевного здоровья.

 

Но чувствам нельзя давать и полную свободу. Тогда мы будем бить по лицу сына, разнесем в истерике весь дом, доведем себя и своих близких до изнеможения и эмоционального срыва. Взрослый человек должен уметь сдерживать свои чувства, — но не убивать их! — позволяя им развиваться так, как человек считает правильным. Именно разум, мысли, слова должны стать такой рамкой чувству, чтобы оно принесло правильный плод. Поясним это на примере.

 

Антон — наркоман. Он много раз лечился в разных больницах и реабилитационных центрах, и все без толку. Он умен, красив и самостоятелен, умеет даже честно зарабатывать деньги, но вновь и вновь срывается, нередко сразу после очередной больницы. Может быть, я не знаю всех причин его срыва, но одно знаю точно: Антон не следует обычным рекомендациям. Он своеволен и не умеет подчиняться, поэтому делает то, что ему хочется. Он, вероятно, и не собирается снова употреблять наркотики, а просто хочет прокатиться с девушкой. А что, нельзя? Антон не хочет терять то, что уже потерял из-за наркотиков, поэтому он заставляет родителей добыть ему из ГАИ отнятые права за вождение под наркотиками, всячески объясняя, почему без машины он не сможет выздоравливать. В других его действиях много правильного, он готов выполнять рекомендации — но только те, которые ему нравятся. А если он вдруг захотел употребить — пошел и употребил, а потом как-то переживает последствия... с помощью родителей, в конечном счете.

 

У Антона замечательная мама: тонкая, умница и всей душой любит единственного сына. Он — свет ее жизни. Он ее тоже любит, у них трогательные отношения. Антон звонит ей каждый день, бережет ее и лжет ей — а потом она опять все узнает, когда скрыть употребление уже становится невозможно. Она сидит напротив меня и плачет. О чем? Я думаю, она боится за Антона, что он однажды пропадет совсем. Мама боится за его жизнь! Она вся сжалась в кресле, слезы текут, и она спрашивает меня: что делать, как ему помочь? Я повторяю обычные рекомендации, но понимаю, что все это мы делали, и были неуспешны. Дело за Антоном, а он своеволен, и этому нельзя помочь, пока он сам не решится жить иначе. ≪Мы можем только помочь ему, а вместо него не можем сделать ничего≫. Печальная правда, мама вытирает наскоро слезы, чтобы сын не расстроился, увидев — и выходит из кабинета.

 

У меня тоже сжимается сердце за него, я тоже боюсь,... И мне хочется пойти и дать волю своему страху, закричать на него: ≪да когда же ты поймешь, что от этого умирают?! Ты что, не мог позвонить, когда была тяга?!≫ Я не могу кричать так, трясти его за плечи, заставляя понять мой страх, потому что я терапевт. Антон скажет: ≪выпей валерьяночки≫ — и будет прав. Я думаю: как мне донести до него мой страх? И понимаю, что мама напрасно вытирала слезы. Надо было, чтобы он расстроился. ≪Пойду, расстрою его я≫ —думаю я, и выхожу из кабинета. Антон и мама собираются уходить, мама скрепилась и затаилась внутри, сын ее деликатно не расспрашивает — идиллия, да и только. ≪Подождите≫, — говорю я, —≪Я не могу так вас отпустить. Я за вас боюсь. Вдруг мы больше не встретимся?≫. Мама снова начинает плакать, и я слышу в себе будто резонанс ее чувствам. ≪Антон, три года мы вместе что-то пытаемся сделать. Ты не можешь оставаться трезвым. Я боюсь за тебя, так не может продолжаться долго. Как ты думаешь, можешь ты сделать что-то, чтобы эти трезвые дни не стали последними в твоей жизни? Похоже, ты один теперь можешь что-то изменить≫.

 

Такая мысль мне в голову не приходила. Раньше я предлагала ему некий путь — или неявно он слышал его на собраниях А Н, в центрах и пр. —и он выбирал из этого набора рекомендаций только те, которые его устраивали. Этого каждый раз оказывалось недостаточно. Теперь я предложила ему выстроить свой собственный путь, и мы поменялись ролями, теперь он ищет, а я соглашаюсь или отвергаю... но он уже не отвергает своего собственного пути. Ход мыслей очевидный, и я могла делать это сотни раз, но сегодня в моих словах есть огромная сила — это сила моего чувства. Мамины чувства мне в резонанс, и усиление моих слов такое, как будто они звучат от нас двоих. Антон стоит молча, в его лице борьба, я вижу слезы, которые он старается скрыть. Ему горько и страшно, а это именно то, что нужно ему — ему, а не нам, чтобы он начал, наконец, выздоравливать. Он уходит, конечно, без клятвенных обещаний ≪вести себя хорошо≫, мне важно не выдавить из него слова, а передать ему наш страх. И уверенность, что он с нами вместе, что мы любим его. Это главное, чем я могу ему помочь.

 

Оказывается, выздоровление — это мужество чувствовать свои чувства и что-то с ними делать. Чувства — это язык души, и нельзя заставлять молчать душу только потому, что она говорит не то, что нам приятно. ≪Думающая машина≫ — плохой собеседник.

 

≪Плохих≫ чувств не бывает. Чувства — это энергия, и как энергия водопада в ГЭС или ядерных реакций в атомной станции, они нуждаются в правильном выражении, в направлении этой энергии на добро, а не на зло. Например, если гнев служит любви, он правилен. Если в каждую минуту вашего гневного ≪разноса≫ сына вы можете сказать, что вы любите его и именно поэтому так говорите — гнев служит любви. Каждое чувство живо и правильно, если мы правильно к нему отнесемся. Это все равно, что заставлять других говорить себе только приятные вещи — люди неизбежно будут лгать. Самые тяжелые чувства могут переплавиться в глубокий смысл. Если вы лишаете себя по каким-то причинам некоего чувства (≪неправильного≫, ≪стыдного≫ и пр.) — вы лжете себе. Наконец, есть закон: вытеснение неприятных чувств означает вытеснение всех чувств, и поэтому жизнь становится плоской, пустой и никчемной.

 

≪На голову может сесть любая птица, но от меня зависит, совьет ли она там гнездо≫ (Лао Цзы). Не бывает стыдных\глупых\неправильных чувств. Такой бывает (и часто) наша реакция на эти чувства. А реакцию, форму выражения чувства контролирует наш разум. Можно ненавидеть собственного ребенка, обидеться на младенца... Но что мы с этими чувствами сделаем, это уже решаем мы сами. Если ненависть будет сдержана, если мы возьмем паузу и дадим этому чувству остыть до гнева, который уже может быть очень важен в отношениях с ребенком — мы поступим разумно и зрело. Если мы выплеснем ненависть на ребенка, разрядим эту огромную энергию с опасностью для его души, травма может остаться у него — а значит и у нас, родителей — на всю жизнь.

 

Одна из самых страшных ошибок — манипуляции в выражении чувств. Допустим, в результате наших с вами обсуждений отношений в семье и вообще природы человека вы поняли, что чувства — огромная энергия. И вы решили использовать ее в свою пользу против другого человека, обойтись с ним как с куклой. Например, вы боитесь какого-то человека и потому хотите, чтобы человек успокоил вас, и вы говорите: ≪Я тебя боюсь! Я чувствую страх, злость, недоверие и небезопасность!≫ И победно ждете, как ваш собеседник будет доказывать вам свое доброе отношение... Общее правило: манипуляции всегда бьют того, кто манипулирует. Манипуляции чувствами всегда вызывают резкие реакции протеста. Попытки повлиять на мою душу всегда будут вызывать протест, и никогда, в конечном счете, — искомый результат.

 

Общение — это честное общение в чувствах. Человек, который чувствует, выражает чувства — легок в отношениях с людьми, он ≪не держит камня за пазухой≫, его реакции понятны и естественны, а потому и свое поведение легко выстраивать в соответствии с ним. Общение становится контактом двух личностей, а не манипуляцией друг другом, неловкости прощают легко, а радость понимания наполняет контакт. Неприятные чувства можно разделить с другим, и это не становится ему в тягость... Возникают нормальные человеческие отношения.

 

Чувства — это информация одновременно о мире вокруг и о нас самих. Например, если вам кажется, что вас никто не любит, что люди стремятся вас обидеть, уколоть, пренебрегают вами — наверное, проблема все-таки в вас, потому что поступки разных людей как-то странно согласованы... Вы думаете, это вообще жизнь такая? Но другие люди думают о жизни по-другому, вы же понимаете? Хорошо бы знать, кто ошибается, а для этого надо поговорить с кем-то, поискать здравомыслия на стороне, проще говоря — получить помощь.

 

Чувство нужно увидеть, не испугаться его, прожить и назвать его собственным именем. Нельзя обиду называть равнодушием, страх — ≪просто я не хочу общаться≫ или влечение — любовью. Увидеть настоящее чувство, выразить его неразрушительно для окружающих и самого себя, найти в этом чувстве подлинный смысл — это часть искусства жить. Чувства делают жизнь настоящей, теплой и живой, она имеет вкус и цвет, а потому — радует. Часто ли вы в последнее время радуетесь жизни?

 

Если вы долго не видели, вытесняли, игнорировали свои чувства, то у вас, вероятно, депрессия. Это такое состояние души, когда энергии нет, ничто не радует и не пугает всерьез, сил нет ничего делать и такое уныние, что жизнь теряет смысл. Долго подавляемые чувства теперь могут потребовать много сил и времени для осознавания и проживания их. Представьте, что вы не убирали свой дом несколько лет... Приготовьтесь к этому, и за работу! Как уборка в доме начинается с того, что вы разгребаете мусор с маленькой территории рядом с вами, так и учиться видеть и проживать свои чувства лучше на примере сегодняшнего дня. Разбирайтесь в нем, и попутно вспоминайте прошлое. Не все сразу — старые раны всегда долго болят.

 

Можно в конце дня задать себе несколько вопросов о чувствах. Какие чувства сегодня были у вас? С чем они были связаны? Что вы делали с этими чувствами? Были ли в этом ошибки?

 

А какие чувства вы вообще знаете? Какие чувства вас давно не посещали? Умиротворение? А благодарность?! Тоже нет... Может быть, это не случайно?

 

Какие чувства для вас мучительны? Почему? Вам с ними не справиться, и вы их просто терпите... А вы не пробовали поговорить о них? Выразить их, выпустить их на свободу! Нет, не перечислять ≪происки врагов≫, а говорить о себе, своих переживаниях. Рассматривать себя с вниманием вместе с другими людьми, не жалуясь. ≪Пожалей меня≫ — это ведь тоже манипуляция, более или менее невинная, но бывают ли невинные манипуляции? Было еще хуже? Значит, вы не умеете еще выражать чувства неразрушительно. Может быть, надо поучиться у тех, кто умеет?

 

Если у вас часты депрессии, недоверие и беззащитность — что вы с ними делаете? Нет ли у вас привычки ≪удерживать≫, ≪вариться≫ в жалости к себе, обидах, страхах, потому что они зачем-то вам нужны? (Не отвергайте сразу, подумайте: может быть, что-то вы от этих чувств получаете... например, утешение.) Вы действительно хотите продолжать жить так, как сейчас?

 

Итак, чувства достойны нашего внимания. Чувства — язык нашей души.

 

 

 

Наши общие страхи —≪мотор≫ созависимости

 

 

У Елены Ивановны сын-наркоман. Они живут вдвоем всю жизнь и любят друг друга. Они очень хорошие люди, я знаю их много лет. Елена Ивановна учит детей, и сотни уже взрослых людей благодарны ей всем сердцем. Она отдавала им всю свою жизнь — кроме того, что отдавала сыну. Она ходила на собрания Нар-Анон, работала по программе, писала задания и действительно прошла очень большой путь. Результаты огромны, и сейчас она уже с помощью извне может жить... но сын продолжает употреблять наркотики и алкоголь. Саша пытался выздоравливать много раз, и каждый раз это было после страшных событий в его жизни: сильной автомобильной аварии, в которой он едва остался жив; передозировки с отдаленными последствиями; непоправимого несчастья с его другом, тоже наркоманом, который остался тяжелым инвалидом; наконец, после интервенции... И вновь срыв, и вновь употребление. Сейчас он употребляет потихоньку, сидит один в своей комнате и почти ни с кем не общается. Он взрослый человек, его сверстники давно закончили институты, работают, родили детей. А он так и живет один, и ничего не меняется. Елене Ивановне понятно, что ≪теперь ее ход≫, и она отлично знает, какой: нужна новая интервенция, реабилитационный центр и жесткие границы, чтобы Саша не мог жить так, как он живет сейчас, но интервенция означает жесткую альтернативу, если сын откажется от центра, а она — боится. У нее есть три ужаса, которые стоят перед ее глазами, и это парализует ее. ≪Лучше я подожду, я не готова, может быть, как-нибудь что-то произойдет...≫.

 

Первый ужас — это, конечно, смерть Саши. Она ее видела в той аварии, и еще потом, когда спустя четыре года в Сашиной передозировке врачи ≪скорой≫ сказали ей, что спасти его нельзя — и тут он пришел в себя. Она понимает, что если она не пустит его домой, когда он придет опять пьяный, то он пойдет к старым друзьям, и с ними уколется — а доза у него теперь маленькая, передозировка рядом... И никто его там не спасет. Эта картина стоит перед ее глазами, и поэтому она, сердясь и выговаривая Саше, все же пускает его домой, а когда он пьет дома, ей приходится закрывать глаза. Он уйдет и может не вернуться — вот что она не может перенести. И поэтому она молчит и терпит его медленное движение к смерти дома, от той же передозировки. Но этого еще, может быть, не будет, и не она будет этому причиной, и не сейчас!

 

Другой ее страх — страх насилия. Когда Саша кричит на нее, или просто кричит, потому что ему, как дикому зверю, выть впору от этой жизни; когда он рыдает в своей комнате и кричит страшно ≪а-а-а≫, не пуская ее к себе — она знает, что он способен на все. Потом он выходит на кухню, и начинает к ней цепляться, чтобы вызвать скандал, а после хватает ножи, колотит кулаками по стенам и ходит за ней по квартире — а она старается уйти от него. Слава Богу, Елена Ивановна научилась звать на помощь, или убегать как-то из дому, когда он в таком состоянии. Похоже, ему время от времени надо разрядиться, Елена Ивановна терпит, потому что выхода не видит, а каково Саше, знает только он сам.

 

Третий ее страх — это страх старости. Елена Ивановна отлично выглядит, вовсю работает, но понятно, что в ее возрасте скоро молодежь станет ≪наступать на пятки≫, и придется уйти. Да и здоровье стало не все позволять, что хочется, и нередко Елена Ивановна работает через силу. Излишне говорить, что Саша не работает, и зарплата Елены Ивановны — единственный доход в семье. Понятно, что на накопления прожить трудно. Саша всерьез работать не может, не удерживается долго, да и образования у него нет. Поэтому Елена Ивановна устроила его в платный институт, и платит за него вот уже много лет. Платит за все. Саша на занятия практически не ходит, говорить об образовании не приходится, только диплом бы получить. Но, как любой нормальный наркоман, Саша в самый решительный момент отказывается ехать в институт. Последнее время он там почти не бывает. Много раз Елена Ивановна ездила сама, договаривалась с преподавателями, деканат для нее почти дом родной. Заметим, что при этом она еще и работает почти каждый день, еле приходит домой. Бросить этот институт ей жалко, столько денег она потратила, и что, зря? А как же Саша будет потом жить без диплома? Есть одна надежда, что как-то она окончит этот институт вместо Саши, и с дипломом его возьмут куда-нибудь на более или менее приличную зарплату. Елена Ивановна, трудяга, утешает себя тем, что Саша не педагог и не доктор, с его туманной формулировкой специальности ≪менеджер чего-то там≫ он особого вреда, наверное, не принесет, а так он вполне сообразительный, справится как-то...

 

Эти три страха держат Елену Ивановну лучше любой цепи в той ситуации, которая мучает ее семью. Эта непрерывная забота, мысли только о том, чего она так боится почти всю свою жизнь, не позволяют ей предпринять решительные действия: ≪нет, я не готова≫. А вместо этого она сглаживает, терпит, платит за институт и продолжает жить очень плохо. Я надеюсь, что, когда Елену Ивановну все же отправят на пенсию, Саша пойдет работать. Но никто не знает, чем это все обернется, в конце концов, в отсутствие выздоровления, с прожитыми в таком страхе годами. Временами их жизнь приходит в состояние кризиса, Елена Ивановна старается его прожить, получает помощь, и все возвращается в прежнюю точку.

 

Я не знаю, как ей быть. Много обычных рекомендаций, от выставления границ до интервенции, она отлично знает сама, и даже пробовала... но довести до конца не может. ≪Я не готова...≫ на самом деле, и она сама это знает, означает ≪я боюсь≫. Честно говоря, она сделала все, что могла. Может быть, пришло время действовать Саше, и он действительно может все изменить. Может быть, у Елены Ивановны и сил уже нет стоять в своей правде. Саша пьет, употребляет наркотики и кричит у себя в комнате.

 

Кто виноват?

 

≪ Оттого парень с коня упал, что мать плохо посадила! ≫

или ≪ У нас нормальная семья, только он — выродок! ≫

Почти все родители, которые приходят к нам в Центр

≪Зебра≫, считают себя виноватыми в том, что случилось с их

детьми. Обычная фраза, с которой мамы начинают рассказ:

≪я знаю, я его упустила, это потому ч т о... ≫. И это, конечно,

неправда по двум простым причинам.

 

Во-первых, мы с вами знаем, что наркомания и алкоголизм — это болезнь. Как любая болезнь, зависимость только отчасти связана с тем, что мы что-то не так делали: ехали в метро, где все чихают; подняли телевизор, и теперь болит спина; неправильно питались, и ≪заработали≫ язву. Но множество людей, так же как мы, ехали в метро, таскали тяжести и питались кое-как, и не заболели, потому что есть еще некие особенности нашего организма, сделавшие нас уязвимыми, подверженными болезни. Более того, даже и имея эти особенности, мы не обязательно заболеем: это знают все школьники, пытавшиеся прогулять школу. И мы, взрослые, вовсе не каждый раз заболеваем после поездки в метро или съеденного ≪мак-что-то≫. Болезнь имеет смысл, Бог зачем-то допускает к нам болезнь, и тому есть целый ряд причин. Например, чтобы остановить нас и заставить подумать; чтобы мы увидели свою зависимость от Бога и людей, не обольщаясь, будто наши силы и здоровье принадлежат нам самим; чтобы о нас могли позаботиться в любви, наконец. Болезнь — удивительная штука, нередко ставящая все в жизни по правильным местам, лучше всех умных слов объясняющая наше место в мире — под Богом, а не вместо Него, и не рядом с Ним. Если вы когда-либо испытывали боли в сердце, вы меня понимаете. Когда чувствуешь, что жизнь может кончиться прямо сейчас, становится сразу понятно, кто из нас главный.

 

Во-вторых, мы не так уж можем управлять другими людьми, даже собственными детьми. Мы хотим их воспитать так, чтобы они жили правильно, не пробовали наркотики и слушались. Но мы, конечно, не единственные воспитатели. Еще есть друзья во дворе, имеющие для подростка огромный авторитет; есть школа и ребята там; есть учителя и другие старшие, окружающие наших детей — очень много разных людей. Воспитание — коллективное творчество. Да, у родителей есть очень большой авторитет, и мы многое можем. Но вовсе не все. Рассчитывать на то, что мы можем обеспечить воспитанность, обусловить то или иное поведение нашего ребенка — значит заблуждаться, и ребеночек нам это скоро с примерами объяснит. Когда же мы пытаемся управлять своими детьми, используя разные рычаги, например, самолюбие (≪сильные люди достигают своих целей!≫), или обязанность соответствовать (≪ я верю, у тебя все получится!≫), или страх (≪если ты так сделаешь, пожалеешь!≫) — все это скоро перестает работать, потому что человек не марионетка, и перестает отвечать на эти стимулы. Тогда мы в ужасе кричим: он неуправляем! — как будто он должен быть управляемым... Оторопь берет от разных ≪методов воздействия≫, все более и более низких, которые применяют родители в надежде сохранить контроль над сыном, нередко уже взрослым. Давайте сразу договоримся: мы не можем управлять другим человеком, мы можем только на него влиять. Поэтому никто, ни соседи, ни Бог не могут требовать от нас, чтобы мы обеспечили то или иное поведение своего близкого. Мы можем только влиять на него, причем обычно не ≪проповедями≫, а собой, своим собственным поведением.

 

Таким образом, считать, что мы виновны в том, что сын, дочь, муж, жена или любой другой близкий пьет или употребляет наркотики, причем так всерьез, что он заболел, став от них зависимым — значит искажать реальность.

 

Мы не хотели, чтобы он стал зависимым человеком. Более того, мы даже не хотели, чтобы он более или менее сильно пил! Мы старались его остановить, прилагая к этому все силы. Мы совершили много ошибок, но именно потому, что пробовали по-разному добиться этого результата. Теперь мы стараемся понять, как совершать меньше ошибок, но пока мы стараемся что-то делать для его выздоровления, ошибки неизбежно будут. Не ошибается только тот, кто ничего не делает. Тот факт, что у других людей близкие не стали алкоголиками или наркоманами, не означает, что эти другие люди лучше нас!

 

Но есть и другая сторона этого вопроса. Вы слышали, что детям приходится отвечать за грехи родителей? Что дети страдают за них? Вам кажется это диким, несправедливым? Тогда подумайте вот о чем.

 

Если вы выросли в советское время, может быть, вы росли без веры в Бога. Духовная жизнь тогда сводилась к вторичным по отношению к Богу вещам, Его творениям: науке, искусству, нравственным принципам, служению ≪значимым другим≫ людям — детям, например. Вы служили им как Богу, жертвуя своим временем, а значит, жизнью; здоровьем; деньгами; самим собой, наконец. И проиграли, конечно, потому что все это ненадежно, так положиться всей своей жизнью можно только на Бога, только Он это может выдержать. Все остальное можно только любить как творение Бога, ив той мере, в какой эти отношения соответствуют правде Божьей. Например, мы любим наших детей. Но если сын плачет в ломке, требуя у мамы денег, угрожая ей всем, чем может, — деньги давать нельзя, потому что наркотики для сына — дело не Божье. Если сын привел домой девушку на ночь, и наутро сказал: ≪она тут поживет пока≫ — соглашаться нельзя, несмотря ни на какие вопли сына, блуд противен Богу. И если сын бьет мать и вышибает из нее деньги на дозу — надо пойти на любые меры, до милиции включительно, чтобы защитить мать и прекратить это навсегда, даже если ≪его там будут бить, он пострадает из-за меня≫ — это цитата! Потому что в этом случае мать защищает не только себя, но и сына от страшного греха.

 

Мы так любить не умеем, много говорим, и мало делаем. Наша любовь слаба и жалка, она легко переходит в ненависть, но Божьей становится только через страдание. Наше страдание — и его, к сожалению. В этом есть наша вина, правда?

 

Наша собственная духовная жизнь слаба и ограниченна, и потому мы не можем передать потребность в ней, ≪духовную жажду≫ по Пушкину, своим детям. И в их душах место духовной жизни постепенно занимает тоже духовность, но иная, не-Божья, черная духовность: погоня за удовольствием любой ценой; стягивание на себя всего мира, закручивание мира вокруг себя; ставка на достижение, соперничество и успех как смысл жизни человека. Неудивительно поэтому, что в жизнь входит наркотик или алкоголь, доставляя искомое удовольствие и помогая убежать от осознания своего неуспеха. Более того, и у нас место духовной жизни по Богу нередко занимает духовная жизнь по Его противнику. Это ≪наследство≫ передается нашим детям, и оно гораздо весомее, чем знаменитая генетическая предрасположенность к зависимости от алкоголя или наркотиков. Мы не можем дать своим детям то, чего нет у нас самих, это простая правда. Никакие ≪секции≫ и ≪университеты≫ тут не спасают, в каком доме вырос ваш ребенок — вот что вносит огромный вклад в его воспитание. И в этой нашей духовной несостоятельности, несомненно, есть наша вина.

 

Нас несколько извиняет только факт, что мы, в свою очередь, не получили этого от своих родителей, тоже воспитанных в советское время. Однако, как писал Евгений Шварц, ≪всех учили, но почему ты стал лучшим учеником?≫.

 

Неисповеданные, невылеченные грехи родителей становятся грузом на плечах наших детей. Кстати, добраться до нас Бог может именно через детей, только так Он может достучаться до наших деревянных душ. Детей еще как-то мы любим, и через них слышим голос Бога, говорящий с нами через мегафон страдания-^. Наверное, по этой самой причине близкие наркоманов и алкоголиков, обнаружив, в какую беду попала вся семья, начинают с себя, восстанавливая свою духовную сферу в программе ≪12 шагов≫.

---------------------------------------------------------------------------------------------

19 Выражение К. Льюиса в его замечательной работе ≪ Страдание ≫

---------------------------------------------------------------------------------------------