Откуда берется вера. Неизъяснимая реальность

Мы говорили до сих пор о вере как знании, сравнивая это знание с естественнонаучным и рационально-математическим, основанным на внешнем, физическом наблюдении явлений природы и измерении. И пришли к выводу, что понятие знания нельзя свести к этому типу, так же как понятие опыта, на котором неизбежно основано всякое знание, невозможно свести к одному только лабораторному эксперименту. Есть по меньшей мере два знания и два соответствующих им опыта. Один опыт – внешний, другой – внутренний, или духовный. Отрицать наличие этого второго опыта невозможно: о нем свидетельствует, на него указывает согласие бесчисленного множества людей самого разного происхождения, образования и культурного уровня. Таким образом, этот опыт совершенно реален.

Слово «Бог» для миллионов людей означает не только отвлеченное понятие, но и некую самоочевидность, непосредственно входящую в их жизнь. Отрицать это может только слепой – кто никогда не был в церкви, не наблюдал пасхальной радости, не вникал в смысл религиозного искусства. Повторяю: все это само по себе может еще и не быть неопровержимым доказательством бытия Божия, но несомненно доказывает реальность религиозного опыта, его присутствие во все времена человеческой истории. Но теперь возникает вопрос: можно ли этот опыт описать и проанализировать, передать тому, кто его не имеет? Иными словами, можно ли его представить столь же объективно, как другой, естественнонаучно-математический опыт, сводящийся. к формуле «дважды два – четыре», – опыт, для приобретения и осмысления которого не требуется, в сущности, ничего, кроме способности логически мыслить?

Мы знаем уже, что антирелигиозная пропаганда всю свою аргументацию строит именно на этой невозможности свести веру к знанию рассудочному, то есть всецело построенному на доказательствах, а потому и объявляет веру обманом и иллюзией. Выходит так: чего нельзя доказать, того нет. Но тут-то антирелигиозная пропаганда и приходит к собственному развенчанию, упирается в самоочевидный абсурд. Ибо на свете существуют тысячи явлений, которых нельзя доказать, но которые – можно показать, явить, раскрыть. Можно доказать существование поэзии, но то, что составляет суть поэзии, доказать нельзя никакими способами. Почему строчка Лермонтова, состоящая из простых, общеупотребительных слов: «По небу полуночи ангел летел», – почему эта строчка всякого, кто не окончательно глух и слеп, ударяет прямо в сердце и сразу переводит в какое-то другое измерение бытия?

Ответить на вопрос научно, рассудочно невозможно. На него можно ответить только парадоксом: «Если нужно объяснять, то объяснять не нужно». И это значит, что человек либо слышит, и тогда не нужно объяснений, либо не слышит, и тогда никакие объяснения не помогут. «Перед произведением искусства, – говорил Шопенгауэр, – нужно остановиться, снять шляпу и ждать, чтобы оно само с вами заговорило». Так вот, то же происходит и с религиозным опытом. Объяснить его до конца, и тем более рассудочно-аналитическим путем, никому никогда еще не удавалось и, по всей вероятности, не удастся. Но достаточно вглядеться в икону Андрея Рублева «Троица» или в икону Божией Матери Владимирской, вслушаться в το, о чем безмолвно говорят, на что указывают, что являют собою эти краски и эти линии, чтобы приоткрылось нечто в самой сущности религиозного опыта. Вот он, вечный золотой полдень, и на его фоне – три тончайших образа, и соединяющая их Чаша на столе, и благословение этой Чаши. Посмотрите, как едва заметно обращены друг к другу, связаны в один невидимый, но так явственно ощутимый круг эти Трое. И почти сразу, без раздумий становится ясно: здесь изображено το, о чем говорит Евангелие: полнота жизни в любви, светлое единство мира и все заливающая, во всем просвечивающая небесная красота.

А лик Божией Матери на Владимирской иконе! Эта высокая скорбь, эта потрясающая чистота, простота и глубина... Такое мог написать лишь тот, кому открылось нечто в самых недрах его сокровенного опыта. Да, Библию можно изучать с филологической, исторической, археологической – с любой точки зрения. Но можно и просто раскрыть ее и в который раз изумиться одному-единственному стиху псалма: «Жаждет душа моя Бога Живого» (ср.: Пс.41:3). Все это, как и многое-многое другое, есть религиозный опыт – удивление, потрясение, а потом радостное приятие в себя света, подобного которому нет в мире, света, внезапно все освещающего, все собою наполняющего. В этом свете, в этом опыте – все христианство, и неверующему можно только показать его отсвет: в «Троице» Рублева, в лике Владимирской Божией Матери, в негромком напеве вечерней молитвы «Свете тихий»327.

Христианство учит, что вера начинается с Божественного откровения, с того, что Бог Сам открывает Себя людям. И безбожники издеваются над этим утверждением, высмеивают Священное Писание, указывают в нем сотни «противоречий» и сводят это христианское учение об откровении к вере в какого-то надмирного оракула, вещающего о непонятном. Hoпо существу, это христианское учение говорит то же, что и неверующий философ Шопенгауэр: искусство открывается не в объяснении и не в анализе, а в живом опыте красоты328. Вот и Бог открывается не столько в человеческих словах Библии, сколько в том свете, который светит через эти слова, наполняя их собою и делая больше чем словами. «Жаждет душа моя Бога Живого» – жаждет не внешнего смысла, не анализа и определений, а встречи с живой реальностью! И потому, в сущности, антирелигиозная пропаганда есть не только страшная ложь, но и пустая трата времени. Эта пропаганда всегда говорит не то и не о том. Она никогда не сможет ничего сказать о «Троице» Рублева и о небесном лике Владимирской Богоматери. А главное, она не может утолить жажды, которую знает каждый человек, – жажды такого знания, такого общения, такой встречи, про которые так просто и хорошо рассказано в Евангелии. Когда ученики после долгого восхождения на гору Фавор увидели Христа преображенным и светлым, один из них сказал: «Господи! хорошо нам здесь быть!» (Мф.17:4). Это религиозный опыт, и против него бессильно все.