Ритуальное поведение людей в доме, где находится покойник

С момента смерти человека люди в доме должны были вести себя определенным образом, соблюдая многочисленные правила и запреты. У марийцев, как и у других народов Поволжья и Приуралья, существует традиция ночного бдения возле покойника. Согласно поверью «шайтан» (или нечистый, злой дух) может похитить душу умершего человека, заменив ее на злую, вредоносную[380], поэтому приходили родственники и соседи, которые находились рядом с покойным. Во время ночных бдений люди могли сменять друг друга. Самый стойкий из присутствующих – тот, кто просидит до утра и не сомкнет глаз – обязательно будет вознагражден. Про такого человека говорили суапан лиешь – «счастливым, удачливым будет». Как и у мусульманских народов региона, ночное бдение возле покойника у марийцев РБ считалось хорошим, «богоугодным» делом[381]. Обычай ночного бдения характерен также удмуртам[382].

Во время ночных бдений спать было не принято, однако в соседней комнате можно было прилечь отдохнуть. Если же в доме была только одна комната, то располагались не параллельно усопшему[383]. Очевидно, укладываясь параллельно покойнику, человек уподоблялся ему, и это могло плохо отразиться на продолжительности его жизни. У бирских марийцев в одной комнате с умершим не спят, так как верят, что «к новоумершему являются прежде умершие и посыпают спящих золой, отчего те делаются сонливыми»[384].

В доме, где лежал покойник, не здоровались, не прощались и не благодарили[385]. Аналогичный запрет сохраняется у удмуртов[386]. Все эти обращения были атрибутами жизни живых людей. «Здороваться» значит желать здоровья, которого у покойника уже не будет. Прощание подразумевает будущую встречу, а благодарность является словесным «отдарком», что подразумевает обмен. Встречи и любые дальнейшие контакты с умершим были не желательны, поэтому эти слова не произносились при покойнике. Вместо слов благодарности в присутствии покойного говорили «Шужо!» – «Пусть дойдет!»[387].

На похоронах запрещено было сильно плакать, так как душа умершего находилась еще в доме. Особенно следовало избегать попадания слез на лицо, это могло обжечь душу покойного[388]. Усопший все «видел», «слышал» и «чувствовал» душевные страдания близких. Чрезмерно скорбящего человека предупреждали, что покойник может забрать его с собой[389]. Также бытует представление, что покойники воспринимают все наоборот и плач может показаться им смехом[390] (противопоставление «мира мертвых» к «миру живых»). По другой версии, если на похоронах много слез, то покойнику в могиле будет сыро[391], либо на том свете из слез образуется озеро, через которое душа не сможет перейти[392]. Мотив водоема, который возникает из слез родственников, оплакивающих умершего, широко распространен в мифологических представлениях тюркских народов Евразии[393], вероятно, марийцы РБ восприняли данные воззрения от них.

До тех пор, пока в доме находился покойник, нельзя было вставать на порог. Любопытно, что в прошлом, в повседневной жизни вставать и сидеть на пороге тоже было запрещено. Главный порог дома считался сакральным местом, единственным «чистым» входом в дом, так как согласно традиции был освещен ритуалом перед новосельем. Порог был местом обитания домашних божеств, а также границей между миром домашним, внутренним и миром чуждым, внешним[394]. Вероятно, в момент смерти человека, когда мир мертвых вторгался в мир живых, порог в доме, где лежит покойник – «граница» между мирами – был особенно опасен, поэтому нельзя было на него вставать.

В доме с покойным женщинам запрещалось ходить босыми и с непокрытой головой. В прошлом этот запрет распространялся и на повседневную жизнь. Данная традиция, уходя в прошлое, продолжает соблюдаться лишь в обрядовой практике. Необходимо отметить и то, что в XVIII веке женщинам вообще запрещалось присутствовать на похоронах (кроме матери и жены покойного)[395].

В присутствии покойника запрещалось громко разговаривать, чихать и кашлять[396]. Если возникала такая необходимость, то нужно было выйти на улицу. Данный факт можно объяснить тем, что рядом с умершим вообще запрещено было издавать громкие звуки, поскольку душа первое время находилась в доме, боялись ее спугнуть и вообще как-то побеспокоить. Однако, возможно, запрет на чихание в доме, где лежал покойник, связан с другими идеями. Еще Э.Б. Тайлор отмечал, что традиции желать здоровья, счастья и благополучия при чихании распространены у многих народов. Чихание воспринималось как проникновение или воздействие доброго или злого духа, поэтому доброго духа благодарили, а, если верили в присутствие злого духа, то желали чихнувшему человеку здоровья и долгой жизни[397]. Возможно, чихание в присутствии покойного считалось опасным действием, так как в доме, где он лежал, присутствовал «дух смерти», который мог вселиться в чихающего человека. Однако для того, чтобы подтвердить версию необходимо больше материала.

На похоронах запрещалось присутствовать беременным женщинам. Им также нельзя было смотреть на покойника, чтоб ребенок не родился бледным как мертвец и несчастливым[398]. Если же умирал кто-то из близких людей и выбора не было, то беременная должна была прикрепить к одежде булавку[399]. Луговые марийцы полагают, что беременной необходимо иметь в кармане серебряную монету[400]. В обоих случаях оберегом выступает металлический (железный или серебряный) предмет. У марийцев Пермского края есть поверье, что посещение кладбища беременной может привести к смерти новорожденного[401].

В запретах и предписаниях, которых придерживались родственники покойника, четко проявляется двойственное отношение к умершему человеку. С одной стороны, находясь в пограничном состоянии, душа была уязвима для вредоносных воздействий злых духов и колдунов, поэтому ей требовалась защита и бережное отношение. С другой стороны, как отмечалось, с момента кончины покойник являл собой «единое целое со смертью», что вызывало естественное желание «живых» родственников оградиться от представителя «иного» мира.

Подготовка умершего к погребению

Сразу после смерти человека начинали подготовку к похоронам, которые проводились на следующий день или через день после кончины. В день похорон до восхода солнца[402] (иногда сразу после смерти человека) родственники покойного отправлялись к родным, друзьям и соседям, чтоб пригласить их на похороны. У луговых марийцев было принято заходить в дом и обращаться примерно с такими словами: «Чавай кочам колыш, порт ышташ мийза!» – «Дед мой Чавай умер, приходите делать дом (т.е. гроб)!» [403]. Марийцы Республики Башкортостан в дом не входят, стучат палкой в окно и говорят: «Шойышташ мийза!» – «Приходите заслонить (или затемнить)!»[404]. В приглашении намеренно не используется глагол тояш – хоронить – и употребляется метафора, так как это отражает факт непризнания смерти[405]. При подготовке к похоронам всю работу распределяли между родными и друзьями. Одни занимались изготовлением гроба, другие – обмыванием и обряжением покойника, третьи должны были подготовить могилу.

2.3.1. Обмывание и обряжение покойника

Обмывание покойного было важным этапом в подготовке умершего к погребению. У «бирских» марийцев существовало поверье, что, «если умершего похоронить не обмывши… то земля будет гнушаться этого трупа (мланде йырна) и не будет родить хлеб (шурным ок шочыкто)»[406]. Обмывание было еще одни этапом в отделении усопшего от «мира живых».

Среди людей старшего и даже среднего поколения еще при жизни было принято назначать лиц из числа друзей и соседей, которые должны были в случае кончины обмывать умершего. Тем самым оказывалось особое доверие человеку. Если же смерть наступала внезапно, то в большинстве деревень обязательным условием для лиц, участвующих в обмывании, является добрый и покладистый характер кандидата и\или доброе отношение к усопшему[407]. Марийцы РБ верят, что покойник способен принимать или отвергать омывателей. В случае прикосновения к мертвому телу нехорошего человека, или человека, обиженного на покойника, тело непременно застынет и его будет очень сложно мыть. Напротив, от прикосновений людей, желающих умершему только добра, тех, кто любил и уважал его, тело станет мягким, и процесс обмывания будет легким[408]. Близким и кровным родственникам (супруг(а), дети, родные братья, сестры) участвовать в обмывании было запрещено. В данном случае говорили «огеш шу», что в переводе означает «не дойдет», то есть покойный не почувствует данного омовения, будет ощущать себя невымытым[409]. Аналогичное поверье существует у марийцев Пермской области[410]. Однако данная традиция уже забывается, и часто можно встретить, что близкие родственники обмывают тело умершего.

Приступить к процедуре могли спустя несколько часов после кончины человека, либо на следующий день. В летнее время покойника обмывали в предбаннике, сарае или во дворе под навесом. Главным условием являлось то, что на умершего не должны попадать прямые солнечные лучи. Если погода была холодная, то готовили теплую баню. После обмывания покойника в пол бани непременно забивали гвоздь[411]. Крещеные марийцы обмывают покойников в доме[412].

Умершего обмывали на лубке из коры липы. В с. Маядык Дюртюлинского р-на такой лубок храниться в сарае на кладбище[413]. Однако чаще всего его специально изготавливают для каждого покойника. Во время погребения, перед тем, как засыпать землей могилу, лубок укладывают поверх гроба. Икско-сюньские марийцы обмывают покойника на досках, покрытых полиэтиленовой пленкой. На лубе покойника обмывают также удмурты[414].

Количество людей, задействованных в обмывании, варьировалось от трех до семи человек в зависимости от комплекции покойника, но всегда это должно было быть нечетное число людей. Необходимо отметить, что на всех этапах похоронного обряда встречаются нечетные числа. Информанты подчеркивают, что нечетное число в обряде несет охранительную функцию и направлено на то, чтобы оставшиеся родственники были живы и здоровы[415].

Перед тем как приступить к обмыванию с покойника снимали одежду. Ее необходимо было разорвать, в противном случае огеш шу, то есть умерший «не почувствует», что его раздели[416]. В данной традиции наблюдается противопоставление мертвых и живых, «то есть мертвого освобождали от одежды не естественным для живых образом»[417]. Данное противопоставление прослеживается в контексте всего похоронного обряда, так как загробный мир – «оборотный», «противоположный» «миру живых»[418]. Одежду, которую сняли с покойника, убирали в мешок. После выноса гроба ее необходимо было трижды прополоскать в реке или другом источнике.

Марийцы Мишкинского, Балтачевского, Шаранского районов считают, что для омовения умершего необходимо за один раз принести с ключа, колодца или другого источника воду в трех ведрах[419]. По другой версии, которая распространена в Калтасинском районе, если усопшего мыли во дворе, то воду из дома выносили в три приема[420]. Вероятно, указанные действия являются отголосками использования в прошлом для обмывания покойника воды из трех источников.

Вода для умершего человека готовилась теплая, чтобы ему было комфортно. Много воды в процессе обмывания использовать было запрещено, чтоб на похоронах не было много слез[421]. Воду на умершего принято лить правой рукой «наоборот», т.е. «от себя»[422]. Аналогично действие совершалось уральскими марийцами и удмуртами[423]. Специально для покойника готовился и распаривался веник, которым в процессе омовения, несколько раз прикасались к телу покойного, имитируя процесс парения. Один человек мыл, второй подавал или поливал воду, третий мыл голову и\или помогал поворачивать покойника. На завершающем этапе необходимо было трижды облить усопшего теплой водой[424].

В омовении покойного использовалось мыло и мочалка. Прибельские марийцы считают, что мыть умершего необходимо шерстью белого ягненка. Более того, считается, что только дважды в жизни можно мыть человека такой шерстью: первое омовение новорожденного и омовение покойника перед погребением[425], то есть кожа у покойника считалась такой же нежной, как у младенца. В данном случае бережным отношением к переходящим границу этого и иного мира подчеркивается их незащищенное, лиминальное положение. Омовение – первый этап в цепи приобщения покойного к миру мертвых, так как водой с него смывали «человеческий дух», тем самым приведя его к зародышевому, «личиночному состоянию»[426].

Мыло, мочалка и веник, пропитанные «духом» покойника, считались опасными. Мыло и мочалку хоронили вместе с покойником, иногда вместе с веником выбрасывали в овраг или другое место, где не ходят люди[427]. Обмылку, оставшемуся после обмывания покойника, приписывали магические свойства: если таким мылом омыть руки мужа-драчуна, то он больше не сможет поднять руку на свою жену[428].

Воду, в которой омыли мертвое тело, тщательно охраняют и следят, чтоб она не попала в руки колдуна, так как по поверью она способна нанести серьезный вред здоровью человека. Во время омовения вода стекала в специальную емкость, после захода солнца ее выливали там, где не ходят люди: под забор, столб, в овраг или на навоз[429]. В Мишкинском р-не отмечают, что вылить необходимо в северной части своей усадьбы[430], в Нуримановском районе отдают предпочтение западной стороне[431]. Во всех случаях воду выливали на границе «своего», «освоенного» пространства и «чужого», «неосвоенного», то есть в так называемых «швах» этого мира[432].

Вода, которая была в бане во время омовения покойника, выливалась, ее набирали заново и затапливали баню уже для живых людей[433]. После омовения покойника в Балтачевском районе обмывальщики сразу должны были искупаться в бане[434], так как они имели соприкосновение с опасными выделениями из тела усопшего (маргинальными веществами)[435]. Прикасаясь к телу покойного, обмывальщики приобщаются к его миру. Затем как представители «иного» мира они прибегают к ритуальному очищению для «возвращения» в «мир живых»: обмывание в бане и переодевание в чистую одежду[436]. После обмывания покойника обмывальщикам запрещалось поддавать пар в бане, чтоб не обжечь умершего, до трех[437], семи[438] или сорока дней[439]. До семи дней им также было запрещено готовить еду, мыть полы, убираться в доме[440].

У икско-сюньских марийцев имеются некоторые особенности в обмывании покойных. Данная группа обмывание производит в доме[441]. У прибельских марийцев в доме покойника моют только крещеные или проживающие в городе. Подавляющее большинство представителей группы считает омовение в доме недопустимым. Еще С.К. Кузнецов отмечал, что крещеные марийцы обмывание совершают дома, а не крещеные – в амбаре[442]. Вероятно, марийцы икско-сюньской группы восприняли данное явление от соседних народов, исповедующих ислам. Татары и башкиры омовение покойника также производят дома[443]. Икско-сюньские марийцы также, как и прибельские, приносят в один прием три ведра воды, однако лишь два ведра используют для омовения умершего. Третье ведро предназначено для омовения рук людей, вернувшихся с кладбища. Их встречают у ворот с ведром воды и полотенцем[444]. Для омовения тела используют материю из одежды умершего или другой ненужный материал. Мочало из шерсти ягненка у них не встречается. Покойника моют левой рукой, воду на него льют также левой рукой и «от себя»[445].

После обмывания приступали к обряжению покойного. В баню или под навес, один человек в три приема приносил вещи. В первый раз было принято приносить одежду для нижней части тела – нижнее белье, колготы, чулки или носки, брюки. Во второй раз приносили платье, кофту, жакет или рубашку, в третий раз – головной убор. Смертную одежду пожилые люди готовили заранее, она хранилась в сундуке или в шкафу. Луговые марийцы готовят ее во время старой луны, считалось, что «если готовить в новолуние, то в таком случае человек долго не проживет»[446]. Доставать из сундука и примерять без необходимости эту одежду было запрещено, полагали, что такими действиями можно приблизить смерть. По мнению Н.С. Попов традиция подготовки смертной одежды у марийцев появляется с распространением христианства[447]. В прошлом погребальную одежду изготавливали из нового полотна в день смерти[448].

Смертная одежда (колымлан вургем) должна была быть не нарядной, а скромной. Согласно поверью кака луговых, так и восточных марийцев для того, чтобы на «том» свете умершего приняли в сообщество марийцев, его необходимо хоронить только в народной одежде, поэтому предпочтение отдавалось последней[449]. Кроме того полагают, что смерть будет легкой, если человек умирает в национальной одежде. Т.Л. Молотова отмечает случаи, «когда пожилые женщины, чувствуя приближение смертного часа, специально облачались в народный костюм»[450]. В комплект погребальной одежды ни в коем случае не должны были попасть элементы костюма других людей. С одной стороны, такую одежду «не принимал» покойник, он мог начать беспокоить близких, с другой стороны – данная ситуация могла негативно сказаться на том человеке, кому принадлежала вещь[451].

У луговых марийцев в качестве смертной одежды хранили свадебную одежду. Особенно берегли свадебную рубаху, а женщины – и головной убор[452]. Обычай встречается также и у марийцев Башкортостана. Представители группы крэшин мари укладывают в гроб венчальный головной убор и одежду[453]. В свадебных костюмах хоронят также неженатых молодых людей и незамужних девушек[454], так как полагают, что на «том» свете они обязательно выйдут замуж. Согласно поверью луговых марийцев «за молодыми незамужними и неженатыми усопшими приезжает свадебная процессия, снаряженная в загробном мире, и увозит покойного с песнями и музыкой на свадьбу» в «иной» мир, где их уже ожидает жених или невеста[455]. Представления о похоронах как о свадьбе покойного могли возникнуть из идей инициации, ритуальной смерти девушки-невесты, а также из представлений о смерти как о переходе в иное качество[456]. Аналогичная традиция характерна крещеным удмуртам[457].

Полевые материалы свидетельствуют, что для обряжения умерших используют как новую, так и ношенную, чистую одежду из натуральных тканей. Согласно поверью новую одежду, а также одежду из искусственных материалов покойник «не чувствовал», она до него «не доходила» («огеш шу»). Лучше всего для обряжения подходила одежда, которую человек немного носил при жизни[458]. Однако об этих особенностях обряжения покойников помнят, в основном, представители старшего поколения. В Мишкинском районе считают, что одежда должна быть одета при жизни не менее трех раз, чтобы покойник «почувствовал» и «принял» ее[459]. В Калтасинском районе ношенную одежду так же считают более подходящей для обряжения, однако, если такой одежды не было, то использовали новую, но ее необходимо было выстирать. Вещи для покойника стирали, не выворачивая наизнанку, как для живых, а полоскали с лицевой стороны[460]. Смертную одежду нельзя было гладить. По принципу парциальной магии считалось, что покойник может «обжечься»[461].

В обряжении покойников у марийцев Башкортостана имеются свои особенности. В прошлом одежду, предназначенную для покойника, шили нитками вручную, швами наружу, иголкой вперед, без узлов, булавки использовать было запрещено[462]. В РМЭ марийцы также имеют особенности в обряжении усопших. «Пояс на покойнике повязывался не с левой стороны, как у живых, а с правой. Онучи на умершем завертывались справа налево, а оборы завязывались не сзади, а спереди»[463].

Любопытное замечание сделала информант М.А. Гареева из Мишкинского района: передник, предназначенный для покойницы, должен крепиться на поясе и быть без нагрудной части, иначе на том свете он будет мешаться и перетягивать шею, а также якобы нельзя хоронить женщин в вышитых платьях, иначе на «том» свете заставят вынимать нитки[464], то есть платье может быть украшено лентами, но не вышивкой. Замечание интересно тем, что в качестве источника информации информант указала сновидения односельчан. Это свидетельствует о наличии у марийцев РБ представлений, что покойники выражают свои потребности через сны.

Согласно времени года покойника обряжали летом в легкую летнюю, а зимой – в более теплую одежду. В прошлом комплекс погребальной одежды включал рубаху, кафтан, пояс, передник, штаны, головной убор, дополнительную пару белья[465]. Ныне в сельской местности используются современные формы народного костюма в сочетании с фабричными изделиями[466]. Обязательным элементом обряжения умерших в любое время года были белые шерстяные носки и варежки[467]. В комплекс погребальной одежды у крещеных марийцев входил еще церковный саван для закрывания тела и венчик, который клали на лоб покойнику[468].

Одним из обязательных элементов традиционного женского обряжения является легкий кафтан (шовыр). Его присутствие в комплексе погребальной одежды луговые марийцы объясняют тем, что шовыр – «своеобразные «крылья», с помощью которых душа усопшей возносится на небо»[469]. Т.Л. Молотова отмечает, что представления о крыльях, уносящих в загробный мир, связаны с идеями о превращении души в птичку или бабочку, а также с ассоциацией в марийском фольклоре женщины с птицей, лебедушкой[470].

Если покойник скончался накануне осени, то в гробу его накрывали осенней верхней одеждой (например, плащом или курткой). Если человек умер осенью или зимой, то его одевали по-зимнему либо обязательно клали в гроб зимнюю куртку или пальто, так как полагали, что на «том» свете покойнику пригодиться теплая одежда[471]. Очевидно, в прошлом у марийцев существовала традиция захоронения усопших в любое время года в зимней меховой одежде, о чем свидетельствуют археологические раскопки. В средневековых марийских могильниках выявлены остатки перчаток, меховых кафтанов и шапочек[472]. Аналогичный обычай существует у закамских удмуртов[473].

Как и в омовении, в обряжении покойного у икско-сюньских марийцев имеются свои особенности. Данная группа обряжает своих покойников в новую, чистую одежду. Шаранские марийцы считают обязательным элементом облачения покойницы платье и платок зеленого цвета, а объясняют данный факт лишь тем, что этот цвет лучше «принимается» на том свете[474]. У данной группы существует поверье, что, если на покойнике не застегнуть пуговицы одежды и не завязать пояс, то оставшийся супруг будет иметь возможность жениться или выйти замуж повторно[475]. Схожее поверье бытует у марийцев Пермского края: если в подол рубахи умершему супругу воткнуть иголку без ушка, то на том свете он сможет жениться или выйти замуж[476]. Также у данной группы существовал запрет на применение погребальной одежды красного цвета, иначе у покойника, погребенного в ней, будет гореть тело[477].

Обязательным элементом обряжения покойного считается удобная обувь, так как согласно верованиям на том свете покойник будет подниматься в гору[478]. До сих пор некоторые пожилые люди хранят для похорон лапти, комментируя это так: «всю молодость ходил в лаптях, поэтому на том свете тоже буду в них»[479]. Обуваясь в лапти, живые люди обматывают их вокруг ноги восемь раз, покойнику их обматывали только пять раз[480]. В прошлом веревки новых лаптей на покойнике наматывали «на одну сторону, обыкновенно на левую»[481]. На современном этапе мужчин обувают в ботинки, калоши, сапоги, женщин – в калоши, тапочки, сапоги или туфли без каблука.

В Бирском, Дюртюлинском и Нуримановском районе сохранилась традиция делать отверстие или надрез на носке обуви, иногда туда вставляют монету[482]. Уральские марийцы отверстия делают только в резиновых галошах[483]. Информанты поясняют, что умершему будет удобно при ходьбе – земля, которая попадет в обувь, через отверстие вылетит[484]. По другой версии надрез в обуви необходим, чтобы душа могла легко отделиться от земли[485]. Возможно, в традиции делать надрез или отверстие в обуви прослеживается ритуальная порча предметов, сопровождающих покойника. В Мишкинском районе отверстия не делают, а на носок обуви пришивают монетку или блестящий кружок с целью освещения пути умершего в «ином» мире[486]. По народным представлениям путь освещается отраженным светом свеч, которые зажигают в честь умершего. Таким образом, монета символизирует солнце, которого в «ином» мире нет.

В некоторых деревнях прибельских марийцев обязательным элементом обряжения является кольцо. Его надевают на правую руку (чаще на средний палец)[487], реже – на левую[488]. Кольцо надевают даже детям, так как в «ином» мире они вырастут, и оно им также понадобится. Для похорон специально готовят гладкое кольцо, без узоров и камней. Оно должно быть собственностью умершего или должно быть куплено для него. Нельзя использовать золотое кольцо, так как, по поверью, золото потянет за собой на «тот» свет родственников покойника.

Обязательное наличие кольца в обряжении информанты объясняют тем, что оно освещает путь в загробном мире[489]. По другой версии кольцо понадобиться умершему на том свете, когда он будет жениться или выходить замуж[490]. Необходимо отметить, что в прошлом во время погребения к покойному супругу обращались: «Не возвращайся ко мне, обручись с другим покойником!»[491]. Вероятно, с момента смерти одного из супругов брак являлся расторгнутым, поэтому кольцо, скорее всего, предназначалось для загробного брака покойного. Однако, если оставшийся супруг хотел, чтобы покойный «дождался» его и не женился (не выходил замуж), на усопшего надевали его собственное обручальное кольцо[492]. По данным археологии перстни и кольца в марийских могильниках фиксируются с эпохи раннего средневековья. В позднесредневековых могильниках они чаще всего надеты на палец правой руки[493], что также не противоречит нашим полевым материалам.

В процессах обмывания и обряжения покойника прослеживаются народные представления о загробном мире и путешествии по нему души. «Иной» мир – темный, холодный, «оборотный» по отношению к миру живых. Чтоб добраться до него, душе покойного предстоит преодолеть горы на своем пути. Многократное использование числа «три» в обряде подчеркивает сакральность действия. Наконец, в загробном мире умершего человека уже ожидает новый супруг\супруга, свадьба с которым воспринималась как включение души покойного в новую социальную группу.

2.3.2. Укладывание в гроб

В XVIII-XIX веках марийцы, в том числе восточные, хоронили своих покойников в конструкциях типа рам. Могилу обкладывали по бокам и сверху досками. Умершего укладывали или на подстил из хвойных веток, укрытый старой рубахой, или на лубок из коры липы, использованный при обмывании[494]. В глухих уголках марийского края такая традиция сохранялась до конца XIX века[495]. У марийцев Республики Башкортостан данный тип погребальной конструкции бытовал сравнительно недавно, и случаи таких захоронений фиксируются и в середине XX века[496].

До середины XX века у восточных марийцев использовался еще один тип погребальной конструкции – выдолбленные из цельных обрубков деревьев колоды. В прошлом в деревнях были специалисты по их изготовлению[497]. На одну половину укладывали покойника, второй – прикрывали. Колоды изготавливались из твердых пород деревьев. Исследователи обратили внимание на то, что подобный способ захоронения не являлся марийским, а был заимствован от русских, так как современное название гроба «колотка» явно произошло от русского «колода»[498]. Н.С. Попов отмечает внешнее сходство колод с лодками, и приводит фольклорные источники, повествующие о перевозке в прошлом покойников в старой лодке[499]. Эти данные согласуются с широко распространенными в Евразии представлениями о водном пути на «тот» свет, или, возможно, существовавших в прошлом водных погребений[500].

Захоронения покойников на лубе, который обкладывали досками и в колодах в прошлом были характерны мордве и удмуртам. В колодах хоронили также карелы, сету, коми и серевные русские[501].

Во второй половине XX века в широкое употребление вошли гробы. Крещеные марийцы начали хоронить своих покойников в гробах раньше, чем их некрещеные односельчане[502]. Ныне гроб изготавливают из хвойных пород деревьев в день похорон, в сарае или во дворе. При его изготовлении гвозди не использовались, доски скрепляли между собой при помощи пазов[503] или деревянных шипов[504]. Щепки от гроба запрещено было сжигать, так как верили, что покойнику будет душно в гробу[505], поэтому их выбрасывали в овраг или укладывали на дно гроба вместе с березовыми листьями[506]. Ныне всё чаще используют покупные гробы. После обмывания и обряжения покойника укладывали в гроб. Если гроб не был готов, то усопшего располагали на досках или на лубке, который использовали при обмывании. В середине XIX века марийцы на территории коренного проживания покойника на лубке «подвешивали к перекладине амбара (летнего жилого помещения)» до дня похорон[507].

По народной традиции в присутствии умершего человека гроб называют «домом». Справа или слева от покойника в гробу делали небольшое окошко. Справа окошко располагалось, если усопшего хоронили головой на запад, в этом случае оно выходило на южную сторону и говорили, что в «доме» покойного будет светло[508]. Слева окошко делали, если покойника хоронили головой на север или северо-запад[509]. В данном случае покойник якобы имел возможность наблюдать восходящее солнце на востоке. Однако, не всегда расположение окна можно объяснить таким образом. По словам информантов, окно делалось для того, чтобы покойный мог наблюдать за происходящими на земле событиями, чтоб в его «доме» было светло, или для того, чтоб он мог покидать свое «жилище» (в данном случае окно играло роль двери). В окошко вставляли стекло и\или монетку[510]. Монетка символизировала солнце, которого нет в загробном мире, полагали, что она освещала «дом» покойного. Вероятно, раньше окно делали на доске, которой обкладывали могилу. Аналогичный обычай в прошлом и настоящем был характерен также карелам, коми, мордве, удмуртам, северным группам русских[511]. Удмурты называют окошко – «отверстием для души- урт»[512].

Марийцы Пермского края также вырезают окошко на боковой стенке гроба. В него также вставляют стекло или монетку серебристого цвета. В д. Верх-Тюш Октябрьского района делают окошки с двух сторон, и называют их «вход» и «выход». Кроме того, перед тем, как положить усопшего в гроб, туда бросают монеты и отмечают: если монета ложилась орлом, значит покойник не дожил свой век, если решкой – дожил[513].

Как уже отмечалось выше, на дно гроба укладывали березовые листья[514], или солому[515], сверху покрывали белым ситцем. Аналогично делают уральские марийцы[516]. Специально для покойника изготавливали подушку из белого полотна. В некоторых случаях шили сразу две подушки: одну укладывали в гроб, другую использовали во время поминок[517]. При изготовлении подушки соблюдали многочисленные правила, как при подготовке смертной одежды. Подушку шило нечетное количество человек (один[518] или три[519]) правой[520] или левой[521] рукой, при этом шили вручную, швом наружу, от себя[522], в некоторых случаях – против часовой стрелки[523]. Узлов на подушке не делали. Нить, используемая при шитье, должна была быть полностью израсходована.

У марийцев РБ бытует представление о том, что подушку для покойника нельзя наполнять пухом, так как на «том» свете его заставят считать этот пух. Чаще всего ее наполняют березовыми листьями[524], снятыми с нечетного количества веников[525], иногда добавляют гусиный пух[526]. В последнем случае использовали тот пух, который был специально для этого подготовлен. Пожилые женщины заранее готовили себе пух для смертной подушки. Они собирали его на берегу речки или на лугу, где ходили гуси. Существовало поверье, что этот пух можно использовать, так как он уже пересчитан (вероятно, потому, что собирался поштучно)[527]. Кроме того, данный пух гуси выщипывали себе сами, таким образом, в подушке покойного использовался пух, добытый не обычным путем, как для живых, а иным. В использовании пуха вновь проявляется противопоставление живых и мертвых[528].

У мордвы в прошлом также существовало представление: если похоронить человека на пуховой подушке, то его заставят на том свете считать перья. Подушку они также наполняли листьями от березового веника[529].

Трансформацией данной традиции считаем добавление к березовым листьям обычного пуха из любой подушки. В данном случае в подушку добавляли три[530] или сорок один[531] пучок, при этом их пересчитывали[532]. В некоторых деревнях Калтасинского района подушку наполняют только пухом и отсчитывают пучки сорок один раз[533]. Так полагают, что пух уже пересчитан, и покойника на «том» свете не заставят его считать.

Иголка, которая использовалась при изготовлении подушки, считалась опасной. Ей приписывались те же магические свойства, что и воде, мочалке, оставшимся после обмывания покойника, полагали, что с ней колдуны могут навести порчу[534]. Иголку прятали, клали в гроб[535] или ломали и выбрасывали[536]. Необычным вариантом ее использования были следующие действия: иголку «прикалывают в хомут лошади, для того, чтобы умершие, которые придут за покойником, не садились на подводу и чтобы прах умершего был, как иголка, легким»[537].

Покойного располагали в передней части дома, до матицы, ногами к выходу[538], в некоторых случаях и по возможности – перпендикулярно матице[539]. Расположение покойника до матицы объяснялось тем, что передняя часть дома предназначалась для гостей, в том числе из «иного» мира (т.е. для мертвых), а вторая половина дома – домочадцам и «живым» людям. Таким образом, матица делила пространство дома на внешнее и внутреннее, «свое» и «чужое».

Крещеные марийцы укладывают покойников головой к иконам. Руки некрещеного обычно вытягивают вдоль тела, а у крещеного – складывают на груди. В левую руку последнего вкладывают крестик и маленькую икону. Икону перед тем, как закрыть гроб, убирают. На умершего крещеного человека надевают его нательный крест (иногда укладывают его в гроб). В настоящее время крещеные марийцы приобретают в церквях специальные комплекты, куда входит церковный саван, венчик, крестик и иконка[540].

Вместе с подушкой с соблюдением тех же правил для покойника шили мешочек для гостинцев – чондай. В различных районах и деревнях Башкирии шьют один, два или три мешочка. В один чондай люди, пришедшие на похороны, должны были положить монеты для покойного, при этом говорили: «Будь всегда с деньгами! Долги свои отдай!»[541]. Второй мешочек предназначался для гостинцев: это могли быть три маленьких блинчика, яйца, иногда хлеб, орехи[542]. Если изготавливали три чондая, тогда в два из них кладут три блинчика и три вареных яйца, а в третий – деньги. При этом гостинцы укладывают в гроб, а мешочек с деньгами подвешивают на деревце, которое устанавливают на могиле[543]. У икско-сюньских марийцев, а также в отдельных деревнях прибельской группы, мешочки уже не изготавливают. В этом случае три блинчика заворачивают в ткань и кладут за пазуху, деньги – в карман умершему. Лишь в нескольких деревнях Шаранского района пожилые женщины отмечали необходимость изготовления одного чондая для денег[544]. В некоторых деревнях Пермской областимарийцы также изготавливают три чондая. В один мешочек кладут мыло, во второй – деньги, в третий – три блинчика[545]. Таким образом, деньги и гостинцы были обязательными в снаряжении покойника на «тот» свет.

Традиция укладывать в изголовье покойника специальный мешочек, куда помещали деревянную чашку и ложку, еду, серебряную монету, мыло, семь ниток, зафиксирована и у закамских удмуртов[546]. У коми и некоторых групп русских в сороковины собирали котомочку, в нее помещали чашку, ложку, нитки, иголки, свечу, хлеб, яйцо и т.д. Котомочку отдавали обмывальщику, ритуальному заместителю умершего или первому встречному, одного пола с покойным. Передача вещей данным лицам воспринималась, как отправка этих вещей покойному на тот свет[547].

Во время похорон специально для усопшего старшая сноха в семье (жена старшего сына или племянника) готовила девять блинчиков – шере мелна. Иногда их готовили, сжигая щепки гроба[548]. Тесто замешивалось на одном или трех яйцах[549], без воды, соли и других ингредиентов. Три блинчика укладывали в чондай (или заворачивали в ткань), три выклады