Александр Галич. Феномен публицистической песни

 

Остановиться, оглянуться... Именно эти слова приходят в голову, когда наблюдаешь панические шараханья нынешней общественной мысли из одной крайности в другую, когда достаточно лишь поменять прошлый знак на полярно противоположный, чтобы прослыть "прогрессистом". Вместо того чтобы новую, обильно хлынувшую информацию использовать для углубления и качественного усложнения своего миропонимания, вместо перехода на новый уровень представлений о нашем прошлом и настоящем обществоведы уподобились по сути своей обывателям, готовым мгновенно заместить в своей памяти, забыть один блок фактов во имя другого.

 

Чего ни коснись, всюду вершит свой оголтелый суд плоскостное мышление, господствуют все те же однозначные оценки, которые уже принесли нам столько вреда в прошлые десятилетия, повсюду — забвение противоречий диалектики, пренебрежение многослойностью исторической, реальной, не иллюзорной жизни.

 

Лично мне беспредельно надоели эти незрело-детские по сути, но весьма грозные по формам своего общественного проявления шараханья.

 

Наше непростое время требует действительно ответственной работы, в том числе и от тех, кто трудится головой. Постараюсь доказать этот тезис на столь изменчивом материале, как жанр современной публицистической песни.

 

Восприятие произведений искусства изменяется во времени. Знания и опыт, накапливающиеся у человечества, вносят свои коррективы в изначальные представления, иногда помогая обнаружить в явлениях искусства новый смысл, созвучный новой действительности, иногда же перечеркивая их как ложные. И если художественный образ все же способен в силу своей объективности во всех ситуациях оставаться "на плаву", как бы круто ни менялись глобальные течения истории, то публицистические произведения такой устойчивостью обладают в гораздо меньшей степени. Последующее переосмысление совершается тем резче и категоричнее, чем более односторонне оценивались явления первоначально.

 

А что значит "публицистическое" произведение? Такое, жанрообразующим признаком которого является открытое утверждение какого-либо авторского тезиса, или постулата, или четкой мысли.

 

Говорю об этом столь пространно потому, что меня весьма беспокоит бездумное, а может быть, фанатически безумное раскачивание маятника общественного мнения, которое сейчас происходит с наследием поэта, одного из самых видных создателей и исполнителей авторской песни — Александра Галича.

 

Как литератор я высоко ценю его поэтическое мастерство, его удивительный дар барда — автора и исполнителя собственных талантливых песен, его гражданскую непримиримость к тому, что принесло и продолжает приносить нам столько бед. Как издатель я приложил все усилия, чтобы в томе "Авторская песня" большой серии "Библиотеки поэта" творчество Александра Аркадьевича Галича было представлено достойно и многогранно.

 

Именно уважение к его бесспорному и своеобразному таланту должно побуждать нас не к разрушительным колебаниям слева направо, сверху вниз, но к спокойному и всестороннему рассмотрению.

 

За последние годы в нашей печати появились не только сборники стихотворений и песен А. Галича, не только сотни публикаций, подборок и отдельных его произведений, но и почти не поддающееся учету количество воспоминаний и высказываний об этом талантливом драматурге, поэте и артисте, о его исполненной драматизма судьбе, весьма якобы благополучной внешне. Созданные самыми разными личностями, материалы эти при всем их жанровом и стилистическом многообразии удивительно схожи единообразием, я сказал бы, юбилейностью тональности. Разумеется, нельзя не радоваться возвращению нашему народу наследия замечательного барда, гражданской реабилитации поэта. Совершенно закономерным является мощный пласт появившихся в печати статей и воспоминаний о нем, выдержанных в эмоционально приподнятых тонах, но время движется, и начинает всерьез беспокоить почти полное отсутствие работ аналитического плана.

 

Известно, что за рубежом уже увидели свет достаточно подробные исследования творческого пути А. Галича, выдержанные в нескрываемо тенденциозном духе. Пора бы и нам создать развернутые монографические труды о жизни и деятельности поэта, о его драматическом пути, но в отличие и от зарубежных опусов, и от наших восторженно-бездумных публикаций наша серьезная работа должна быть объективной по самой сути своей, то есть именно исследовательской, учитывающей по возможности все решающие факторы личности, среды, обстоятельств.

 

Вернемся же к жанрообразующему принципу публицистической песни — опоре произведения на политическую мысль применительно к творчеству Александра Галича.

 

Итак, о политической мысли в публицистических песнях А. Галича. Что, безусловно, позволит им сохраниться во времени? Их глубочайшее неприятие тех пороков и недостатков, которым не будет реабилитации в истории человеческой нравственности. Это прежде всего тоталитаризм как всеподавляющая и всеохватывающая система общественного устройства. Это — холуйское служение административно-командной системе на любой из ступенек ее иерархии, от палача в концлагере до высокопоставленного чиновника, расценивающего любой шаг художника в сторону от заданной линии как побег. Это — тупое и корыстное обывательство, которому все равно, что исповедовать, лишь бы потрафить своему животному естеству. Это — суровое предупреждение наперед:

 

Утро родины нашей розово,

Позывные летят попискивая,

Восвояси уходит бронзовый,

Но лежат, притаившись, гипсовые.

Пусть до времени покалечены,

Но и в прахе хранят обличие,

Им бы, гипсовым, человечины —

Они вновь обретут величие!

 

И будут бить барабаны!..

Бить барабаны,

Бить, бить, бить!

 

Сарказм, ирония, сатира, гротеск, изредка смех — словом, вся палитра средств была мастерски использована поэтом в стихах, стихотворных циклах, поэмах. Его первая книга "Песни" увидела свет в ФРГ в 1969 году (в предуведомлении к ней было сообщено, что А. Галич-де отсидел двадцать лет в лагерях), позже, в 1972 году, дополненный и выправленный при непосредственном участии автора сборник "Поколение обреченных" увидел свет там же, в 1977 и 1981 годах — сборник "Когда я вернусь". Сейчас, к счастью, увидели свет пластинки и книги у нас. Из стихотворных сборников я имею в виду прежде всего "Избранные стихотворения" (М., АПН, 1989) и "Петербургский роман" (Л., "Художественная литература", 1989). В них по праву вошли песни, изобличающие тех, кто уничтожал невинных людей в лагерях, а теперь тоскует по тем временам, находясь на персональной пенсии. Там помещены и "Облака" и "Заклинание". Целые разделы посвящены "раздеванию" обывателя с таким блистательным поэтическим шиком, как "Баллада о прибавочной стоимости", например, как цикл "Клим Петрович Коломийцев в полный рост". Помещены там и "Литераторские мостки" — скорбный реквием по Б. Пастернаку, А. Ахматовой, М. Зощенко. Безусловно, почетное место в наших сборниках занимает и цикл о горестных женских судьбах.

 

Одним словом, все то, что острым скальпелем-мыслью способно содействовать отторжению гнилой, смертельно опасной опухоли из нашего социального организма, из нашего сознания, опубликовано и принято с чистосердечной благодарностью к поэту.

 

Дальнейшие мои рассуждения будут относиться не только к творчеству некоторых наших иных бардов, но и к апологетическим истолкователям их творчества.

 

Дело в том, что любая очистительная сатира должна опираться на позитивные убеждения автора, подобно тому, как действия хирурга, отторгающего ножом те или иные изгнившие органы, исходят из представлений об идеальном организме, иначе больной может быть попросту прирезан... Какова же была реальная программа А. Галича? Очень сомневаюсь в том, что ее можно назвать просто общечеловеческой, гуманистической платформой. На прямой мой вопрос о его программе, обращенный к нему на нелегальном съезде авторов и актива клубов самодеятельной песни 20 мая 1967 года в Петушках, он лукаво ответил: "Это только у больших писателей, например, у Льва Толстого, есть идеалы, есть позитивный взгляд. А мы — люди маленькие, что видим, то и говорим, чем недовольны, то и высмеиваем". Однако, когда я, опираясь на опыт истории литературы, вполне невежливо не согласился с самой возможностью подобной бесконцепционной платформы и спросил: "Ну ладно, все дружно шагая в ногу, обрушим мост, но во имя чего? Какое у вас опорное слово?" — Александр Аркадьевич вспыхнул и резко бросил одно только слово: "Февраль!.." Те, кто присутствовал в подсобных помещениях охотохозяйства при этом диспуте, восприняли его девиз более чем сдержанно, так как для нас при всем неприятии трагических извращений, связанных с культом Сталина, определяющим было слово "Октябрь". Осердясь, очевидно, на себя — за свою открытость и на нас — за отрицательную на нее реакцию, Александр Аркадьевич задал гневный вопрос присутствующим: "А вот вы; пишете ли такие песни, как я сейчас? Нет? Тогда все ваше творчество!.." Не могу сказать, что собравшиеся в Петушках с одобрением восприняли эту его оценку бардовской песни.

 

Снова и снова повторяюсь: ни в коем случае не шел бы я против течения и не вносил бы критическую ноту в праздничный разговор о вернувшемся в нашу общественную жизнь крупном таланте, напротив, писал бы о нем спокойный положительный обзор, если бы не беспокоил меня возникший сейчас экстаз, временами похожий на митинг фанатов, совершенно чуждых объективности.

 

Напомню, к примеру, что в 1964 году студия "Мосфильм" выпустила кинофильм "Дайте жалобную книгу" по сценарию А. Галича и Б. Ласкина (режиссер Э. Рязанов). Вот аннотация этой сладкой вещицы, пущенной по Г программе ЦТ, в изложении еженедельника "Телевидение и радио" от 7 января 1989 года: "Герой кинокартины — корреспондент молодежной газеты Юрий Никитин. Однажды вместе с друзьями он пришел в ресторан "Одуванчик", имеющий дурную славу. Здесь грязно, готовят невкусно, грубят. На молодого директора ресторана Татьяну Шумову многие пишут жалобы. А журналист, которому понравилась симпатичная Шумова, решил не жаловаться, а помочь сделать ресторан образцовым молодежным кафе..."

 

Спрашивается; ну и что такого? Произошла трансформация воззрений, честь и хвала автору! Еще будете вспоминать его романтико-патриотический фильм "На семи ветрах" с песней А. Галича о верности воинской присяге (1962), или, пуще того, комедию "Верные друзья" (1954), или водевиль "Вас вызывает Таймыр" (1947)!.. А то еще вспомните его популярные комсомольские песни, где пелось, например:

 

Все, что с детства любим и храним,

Никогда врагу не отдадим!

Лучше сложим головы в бою,

Защищая Родину свою!..

 

Нет, за это кто же посмеет осуждать: почти не было в годы до XX съезда таких советских писателей, которые в мажорном стиле не писали бы о нашем прошлом, современности и будущем, и если А. Галич раньше других прозрел — честь ему и хвала.

 

Но вот что сильно смущает в творчестве и самого Галича, и не меньше в стараниях его восторженных библиографов: духовно прозрев после XX съезда КПСС, то есть после 1956 года, когда он, потрясенный открывшимися ему безднами, начал создавать свои песни, которые носят отчетливо антикультовый характер, Александр Аркадьевич одновременно продолжал создавать и печатать свои сладкие, романтические, официально-патриотические произведения...

 

Вот ведь в чем дело: по законам неисповедимым, но тем не менее действующим, отсутствие целостного взгляда, органической искренности — также не лучший скрепляющий раствор в том же глубинном фундаменте поэтического творчества.

 

Любимый всеми нами Ю. Ким так-то вот изящно проскальзывает вдоль этого феномена: "...Однажды, еще продолжая сочинять свои талантливые пьесы и киносценарии, благополучный сорокалетний советский драматург почувствовал за своим плечом другую музу — и не отшатнулся, не отверг. Напротив: предоставил ей главное свое время и лучшее свое перо..." (Ю л и и К и м. Две музы.— "Аврора", 1988, № 8, с. 91).

 

Вот как на деле выглядел период "равновесия" двух муз: с одной стороны, песня в "Комсомольской правде" под названием "Руку дай, молодость моя", с другой — "Спрашивайте, мальчики, спрашивайте", с одной — песенки из сценария "Добрый город" в "Неделе", с другой — "Старательский вальсок", с одной — песенка "Дождик", в той же "Неделе", с другой — "Облака плывут, облака", с одной — стихи в "Сельской молодежи", "Дорогой мой человек" и "Добрый вечер" в "Крестьянке", с другой — "Товарищ Парамонова" и "Право на отдых" и т. д., и т. п.

 

Уж очень это походит на аналогичную ситуацию, возникшую в творчестве другого литератора примерно в это же самое время: он одновременно напечатал две большие статьи — одну в Союзе о Максиме Горьком как об основоположнике советской литературы, другую за рубежом (правда, под псевдонимом) о Максиме Горьком как погубителе советской литературы. Тоже, деликатно выражаясь, служение "двум музам"?.. Замечу, что и Б. Окуджава, и В. Высоцкий всегда служили одной музе.

 

Между тем сам Александр Аркадьевич еще в 1967 году ответил на этот вопрос много проще и естественнее, когда на упоминавшемся уже съезде в Петушках я задал ему соответствующий вопрос; "В самодеятельной песне (тогда термином "авторская" мы еще не пользовались.— Ю. А.) самое ценное — искренность. Так где же настоящий Галич — в мажорных комсомольских песнях, в сценариях, удостаиваемых щедрой официальной хвалой, или в этих одновременно сочиняемых лагерных песнях?" Понимаю, что прямота вопроса была неэтичной, но прошлого назад, как говорится, не вернешь. Александр Аркадьевич, очевидно, от этой несветскости на миг растерялся и ответил; "Так жить-то надо..."

 

Когда я в "Советской культуре" поведал об этом эпизоде, Юлий Ким "опроверг" меня в "Огоньке" тем, что привел... другой эпизод с несколько иным ответом А. Галича: Александр Аркадьевич на чей-то подобный же вопрос, заданный ему публично, ответил в том смысле, что он ничего другого делать не умеет, а потому и зарабатывал на жизнь единственно возможным для себя способом...

 

А. Галич — и в своих достижениях, и в сложности своего пути концентрированно воспроизводит то, что происходило и происходит с песенным творчеством других талантливых, интересных, но менее мощных, менее общественно значимых бардов, крупнейшим из которых является, например, Александр Дольский, искренне любимый мною и многими другими ценителями авторской песни. Лирик Александр Дольский за последние годы круто изменил не только жанр своего песенного творчества, но и миросозерцание; он стал складывать стихотворения и песни (а точнее—куплеты) злободневно-фельетонного направления. И то, и другое вполне закономерно. Досадно лишь, что страсти, воодушевляющие поэта на новое творчество, замешены исключительно на ненависти и неприятии. Снести-смести все, на чем остановится взор, для этого особой глубины мышления не требуется. Но гораздо сложнее и труднее понять, что за этим его "не приемлю!" должно для нас отчетливо просвечивается его "утверждаю!".

 

...Среди старых песен Александра Дольского одной из самых художественно сильных была песня, посвященная трем его малым сыновьям. Гипотетический вопрос: на каких позитивных ценностях будут они (и миллионы им подобных) взрастать, коль скоро высшие в их жизни авторитеты будут перечеркивать весь исторический путь народа и все его нынешние поиски?.. Боюсь, что первым пострадает — и очень сильно! — сам Александр Дольский, когда с его помощью его же сыновья до конца осознают, что нравственное уничтожение без разбору всего и вся по примеру отца есть цель их жизни. Ну, ладно, это будет их личная драма (хотя в душе я искренне надеюсь, что в семье добрый человек Александр Дольский исповедует иные ценности). Но вот нашей общественной бедой является то, что (применяя памятный образ из книги Расула Гамзатова) мы стреляем в прошлое из пистолета, оно же ответит нам выстрелом из пушки...

 

Глубины, масштабности взгляда не хватает нашим публицистам-всесокрушителям. Уничтожая по справедливости ту мерзость, которая густо обволокла нашу отечественную действительность, умно ли — в целях сохранения хотя бы своего же творчества — уничтожать, перечеркивать само это Отечество?

 

Трудно, конечно, нашим бардам в пылу изобличительства мыслить категориями тысячелетней жизни этносов, но, может быть, имеет смысл подумать и о том, что наш путь, оплаченный великой кровью и мучениями, постоянно озаряемый не только тираническими сполохами, но и всечеловеческой мечтой о справедливости, в результате окажется гораздо более перспективным и человечным, чем тот тупиковый путь электронно-потребительски-колбасного счастья, где мерой вещей является богатство материальное?.. Впрочем, я сам впадаю в публицистичность, и только время способно будет показать, является ли данный гипотетический постулат об исторической не напрасности наших жертв справедливым.

 

Повторяю и повторяю: осознавая не хуже других исследователей значение замечательного творчества А. Галича для истории нашей общественной мысли и движения авторской песни, я в то же время спокойнее, чем многие из исследователей, отношусь к перспективам бытования немалого количества его талантливых песен во времени и полагаю, что масштаб его таланта требует масштабного же, всестороннего подхода к нему, чуждого бездумной апологетики. Бездумным захваливателям всего и вся в его жизни и творчестве можно было бы задавать немало неудобных вопросов. Вот только один из серии неприличных; с какой целью и ради чего принялись нынче издавать его с весьма выразительными купюрами в тексте? Для чего приглаживают? Опять-таки не во имя истинной картины? Вот только один из весьма выразительных примеров. В № 17

еженедельника "Семья" за 1988 год Н. Крейтнер опубликовал фрагменты из поэмы А. Галича "Кадеш" (в сборнике, изданном "Посевом", она озаглавлена "Кадиш". Названию дается объяснение: "Кадиш — это еврейская поминальная молитва, которую произносит сын в память о покойном отце"). Поэма посвящена памяти великого польского писателя, врача и педагога Януша Корчака, погибшего вместе со своими воспитанниками из варшавской школы-интерната "Дом сирот" в Треблинке. Ни у кого не может быть сомнений в бессмертном подвиге великого гуманиста, отказавшегося от освобождения и добровольно отправившегося с детьми на смерть в нацистском лагере смерти. Но ведь что делает Галич: этот человеческий подвиг, эту великую трагедию, порожденную фашизмом, он использует как повод для излияния своей неимоверной ненависти к... послевоенной Польше! "Лучше быть мертвым, чем красным" — это присловье нам известно, но разве не являются его поэтическим вариантом-изводом те строфы из поэмы, которые стыдливо опущены в публикации?..

 

Не собираюсь спорить с любителями полуправды: их ничто не учит, они все равно не поймут, что правда не должна уподобляться дровам, которые можно выдавать со склада по полкубометра. Профессиональный уровень нынешних половинщиков для меня ничем в принципе не отличается от половинщиков прежних: те умалчивали нечто (лгали) ради достижения одних целей, эти умалчивают ради достижения целей других, но во всех случаях обделенной остается правда, замедленным оказывается путь многоаспектного понимания. Не стану далее показывать передержки и явную подчас предвзятость в текстах самого А. Галича, в текстах его увлеченных публикаторов и комментаторов: течение дней само все поставит на свои места. Песни, сложенные трагическим сатириком Александром Галичем, есть один из виднейших памятников осознания своей эпохи ее современником. Авторская песня как жанр законно может гордиться тем, что в ее корпусе сокрыты явления подобной художественной значимости. Другое дело, что грядущие времена дадут этим памятникам равнодушно-объективную, нелицеприятную оценку — в прямой зависимости от того, насколько политические идеи, заложенные в эти публицистические песни, в совокупности своей будут объяснять потомкам ситуации и конфликты не только нашего, то также и их быта и бытия. Иначе говоря, в прямой зависимости от того, насколько истинным было миросозерцание их создателя.

 

х х х

 

Доказательство от обратного

 

Александр Галич — поэт талантливый. Тем, кому довелось слышать исполнение его песен, навсегда запомнилась также и удивительно выразительная его манера донесения своей мысли и чувства до слушателя: не просто высоко профессиональная, но сочетающая артистический профессионализм с личной, авторской проникновенностью. (Магнитофонные записи его исполнения, сделанные когда-то Михаилом Крыжановским, в немалой степени передают исполнительскую силу А. Галича, прошедшего большую театральную школу.) Это так. И однако — говорю это вновь и вновь — в публицистическом произведении решающим элементом его длительной жизни во времени является истинность гражданской мысли. У меня нет большой уверенности в том, что А. Радищеву был действительно присущ большой художественный дар. Тем не менее его "Путешествие из Петербурга в Москву" пережило века.

 

Опубликованное в свое время в "Советской культуре" мое сравнение публицистических песен А. Галича с песнями бойцов-афганцев вызвало шок. Кто только — из друзей и недругов — не пытался втолковать мне, неразумному дитяти, разницу в уровне талантов создателей той и этой песни. Как только не убеждали главного редактора "Библиотеки поэта" внять эстетическим различиям данных творений!.. И чем дольше это длилось, тем скучнее мне становилось от подобного повального невежества, от такого всеобщего пренебрежения законами логики! Феномен именно публицистики — в истинности мысли, которая доводится до слушателя, зрителя, читателя, об этом я вел речь тогда и сейчас веду.

 

И в доказательство этой мысли я приводил и буду приводить песенное творчество также и "афганцев"— в параллельный ряд, а не в противопоставление А. Галичу: не понимаю, как этого можно не понять!

 

Именно по заглавному, определяющему свойству я говорил и говорю; не очень складные поэтически, но безмерно искренние песни их обречены на скорое забвение именно потому, что тоже неточны по крупному счету в оценке своего времени, своей действительности, тоже односторонни, хотя и здесь частности являются абсолютно верными!

 

Спрашивается, что неясного в этой мысли, коль скоро мы говорим об основных закономерностях возникновения, бытования и забвения авторской песни?

 

Что вызывало и вызывает сочувствие к лучшим песням, созданным "афганцами"?

 

Их вера в такие истины и ценности, которые не могут быть размыты никакими набегающими и уходящими политическими волнами и течениями. Это любовь к Родине и любовь к женщине, это чувства воинского долга и мужской взаимовыручки. Досадно, что на бумаге можно воспроизвести лишь текст — лишь одно из составных слагаемых песни. И даже если рядом напечатать нотные строчки, разве они передадут своеобразие исполнительской манеры авторов, их интонацию, их неповторимую манеру обращения к слушателям и реакцию этих слушателей? Хорошо было бы дать звуковое сопровождение хоть на гибкой пластинке, это уже передало бы неповторимую пронзительную интонацию, когда страстность манеры значит подчас больше, чем обыденность слов, но ведь и пластинка не способна воспроизвести мимику автора, его жестикуляцию, выражение глаз во время исполнения. Эти песни требуют яркого видеоряда!

 

Мы тряслись на "бэтээрах",

Нам небо служило палаткой,

И надолго под звездами

Твердым законом нам стало:

Не искать на земле жизни сладкой...

 

За этой последней формулам не только личное, выношенное убеждение, но и большая правда общечеловеческого опыта.

 

Мы вспомним, ребята,

Как пели когда-то

Под лампочки тусклый,

Скупой огонек.

Как трудно мы жили,

Как в горы ходили,

Где каждого каждый

Хранил и берег.

 

И эта концовка – общий закон жизни и вместе с тем твердый личный опыт. Безусловно, особенности поэтики афганской песни способны дать немало для понимания коренных закономерностей человеческой психологии.

 

Самодеятельное песенное творчество советских воинов, выполнявших интернациональный долг в Афганистане, после появления в 1987 году в издательстве "Молодая гвардия" прекрасно подготовленной Петром Ткаченко книги "Когда поют солдаты", после издания в 1988 году фирмой "Мелодия" комплекта из четырех больших пластинок под общим названием "Время выбрало нас", после выхода в свет в Воениздате в 1988 году тома, названного Петром Ткаченко так же, как этот альбом: "Время выбрало нас (песни, рожденные в Афганистане)", после нескольких передач ЦТ стало доступным советским слушателям.

 

Тематически, в проблемном и жанровом отношении песни эти многообразны, многослойны, многозначны. Петр Ткаченко очень точно, на мой взгляд, показал это разнообразие, и я не стану повторять то, что уже сделано им столь профессионально. Моя задача – в плане рассмотрения песни публицистической — выявить мировоззренческую основу их творчества. Если говорить о ней суммарно, то она неколебимо позитивна.

 

Мы клятву Родине храним

И за ее покой в ответе

В Афганистане мы стоим.

И, верьте, песня лишь об этом.

 

(Концовка песни "Искрится солнце на горах")

 

Для "афганцев" Советская Родина — средоточие смысла их жизни. Вполне объяснимо, что они могли складывать лишь те песни, которые помогали им жить и воевать в условиях экстремальных, в обстоятельствах, далеких от той благостной картины, которую рисовала вначале наша пресса. Официальная версия этой крайне непопулярной акции брежневского руководства противоречит ее реальному историческому смыслу. Но "афганцы"-то лично героически выполняли интернациональный долг! Они-то действительно сталкивались с удручающей нищетой и забитостью населения в кишлаках, встречались с безмерной жестокостью щедро снабжаемых из-за рубежа душманов по отношению к беднякам-дехканам, учителям, лояльным муллам, для них-то лично понятие классовой борьбы было не эфемерной страничкой для зачета на стипендию, но кровавой явью и реальностью.

 

Отсюда — культ благородства своей страны в их песнях и воспевание героев, свято выполняющих свой воинский долг.

 

Доступно кушать сласти

И газировку пить.

Лишь при Советской власти

Такое может быть!

 

Это — концовка "Баллады о сознательности" А. Галича, это — публицистика.

 

...Свинцовые трассы летели

В его нежелезную грудь,

Отметив рубцами на теле

К бессмертию пройденный путь,

 

И это—публицистика.

 

Заметим: к бессмертию! Не случайно же в песнях "афганцев" не раз вспоминается Александр Матросов, недаром они видят свою прямую преемственность с теми, кто воевал в Великую Отечественную. Они это видели так, и их песни эту связь выражают.

 

Советская Родина как светоч несгибаемой веры и символ справедливости — тезис столь же исторически непрочный, как и его антитезис: она же — средоточие всех мыслимых и немыслимых нелепостей.

 

Песенное творчество воинов-"афганцев" замешено на их собственной крови, на жизни и смерти их товарищей, то есть слова и мелодия песен скреплены таким цементом, крепче которого, казалось бы, нет ничего на свете. И однако песни эти недолговечны, с течением лет они предстают в качестве художественного документа времени. Почему? Да потому что громадную и противоречивую действительность выразили, как оказывается, не с той точки зрения, не с той высшей позиции, с которой виделся бы стержень ее магистрального течения. Спасибо им за их жизненный подвиг, спасибо за честное, искреннее творчество. Низкий поклон Александру Галичу за его трагедийно-публицистическое творчество, за песни, исполненные чистосердечного страдания. Но, полагаю, стрежень нашего магистрального исторического движения находится не там, где он его увидал, где его обозначил.

 

Велики завоевания авторской песни в эпике, значительны они в лирике. Безусловно, замечательны они и в публицистике, но тут их уровень, как показывает быстротекущее время, не достигает возможного желаемого предела. Безусловно, потому, что этот жанр из всех наисложнейший, что безмерно сложная жизнь наша не укладывается, к счастью, в однолинейные или двухмерные измерения, а действительно глубоких философов наша песня пока не обрела. Как, впрочем, не обрела их, увы, не только она.

 

х х х

 

Часть третья