Глава 6. Утверждение религиозного плюрализма в послевоенной Европе

 

После Второй мировой войны в религиозной жизни Западной Европы произошли большие перемены.

Как известно, в европейских государствах национальные религии традиционно пользовались особым статусом, обеспечивавшим им доминирующее положение в обществе. Церковно-государственные отношения в той или иной стране были своеобразны в силу особенностей исторического развития, своеобразия политической культуры и национальной психологии. Это предопределило ведущую роль католицизма в Италии и Испании, англиканства в Англии, лютеранства в Дании и т. д. Везде существовали свои формы взаимосвязи между институтами государства и религиозными объединениями, гарантировавшими национальной церкви привилегированное положение, позволявшее сохранять традиционную систему ценностей.

Однако ведущие позиции, занятые США в послевоенном западном мире, привели к установлению ими своего идейно-культурного влияния в Европе, выразившегося в том числе и в попытках навязать ей американскую модель религиозно-этического плюрализма, признающего абсолютно равные права за всеми религиозными сообществами и церквами в том или ином обществе. Основой этой модели является Положение об отделении церкви от государства, закреплённое в Первой поправке к Конституции США, принятой в 1791 году, в которой говорится, что «Конгресс не должен издавать законов, устанавливающих какую-либо религию или запрещающих её свободное вероисповедание, либо ограничивающих свободу слова и печати или права народа мирно собираться и обращаться к Правительству с петициями об удовлетворении жалоб». Причём если первоначально эта норма относилась только к федеральной власти, а Штаты могли регулировать отношения с церквами, то в 1947 году её действие было распространено уже на законодательную деятельность Штатов, в результате чего в стране утвердилось полное равноправие религий.

Данный подход был чужд европейской традиции, поэтому вместо равноправия всех религий в послевоенной Европе в качестве базового принципа светскости стало рассматриваться Положение о свободе совести. Это понятие, трактуемое как свобода морально-этических воззрений, то есть право на свободу религиозного и безрелигиозного воззрения, и стало фактически системообразующим в послевоенной концепции прав человека. Как международный стандарт Положение о свободе совести было закреплено в ст. 18 Всеобщей декларации прав человека, провозглашённой Резолюцией ГА ООН от 10 декабря 1948 г.[158], а в качестве международной нормы оно было утверждено в Конвенции о защите прав человека и основных свобод, подписанной в ноябре 1950 года в Риме странами — членами организации Совета Европы (основана в мае 1949 г.). Конвенция создала и действенный механизм для обеспечения провозглашённых прав и свобод: вплоть до 1999 года эту роль выполняла Европейская комиссия по правам человека, а затем — Европейский суд по правам человека, куда может обращаться любой считающий себя ущемлённым в своих правах. Такую же норму подтвердила ст. 18 Международного пакта о гражданских и политических правах от 16 декабря 1966 года.

На базе этих международно-правовых актов и сформировался «либеральный стандарт» религиозной свободы, обязательный для утверждения в национальных законодательных актах тех стран, которые признают себя «приверженными демократическим ценностям».

Естественно, этот стандарт предполагал повсеместное нивелирование отношений между Церковью и государством, однако европейская реальность оказалась намного сложнее. В результате чего конкретные формы взаимосвязи между государственными институтами и религиозными объединениями в каждой стране сохранили своё своеобразие, обусловленное особенностями исторического развития, политической культурой и национальной психологией. И каким бы автономным ни было государство, его политика не может не отражать те мировоззренческие особенности, которые формируют национальное коллективное сознание отдельных европейских народов. Поэтому и при свободе совести и светскости в Европе сохранилось многообразие форм церковно-государственных отношений, которые были настолько индивидуальны, что даже с образованием Европейского союза его руководство не стало разрабатывать никакой программы, направленной на их унификацию.

Между тем, хотя утверждение религиозного плюрализма не привело к радикальному изменению правового статуса традиционных религий, его последствия сказались в другой сфере — в сфере религиозного сознания, которое стало переходить в стадию эрозии в силу настойчивого вытеснения из общественной сферы традиционных религиозных ценностей как нормы взаимоотношений. Общество «массового производства и потребления» 50-60-х годов создало техническую базу для утверждения новой экономической идеологии, призванной обосновать ценности общества «всеобщего благоденствия», в котором преобладал новый тип гражданина. Это был носитель чисто потребительской светской морали, не отягощённой ограничительными религиозными нормами и принципами. Так что его ценности и стандарты поведения были несовместимы с требованиями христианской морали.

Характерной и решающей чертой распространявшейся «массовой культуры» было рыночное умонастроение, трактовавшее почти всё лишь как предмет потребления, подчинённый экономическим соображениям. И формировавшееся на этом понимании массовое сознание вытесняло на периферию всё, что не вписывалось в его стереотипы и чего нельзя было поставить на коммерческий поток. Соответственно, так стали относиться не только к науке и искусству, но и к религии. В свою очередь, как протест на этот техницизм, дегуманизацию общественных отношений и отчуждённость личности от общества стала развиваться «молодёжная контркультура», уходившая в своём неприятии реальности уже в тотальное отрицание традиционных ценностей, ратуя за полное освобождение личности от каких-либо нравственных ограничений, препятствовавших свободному проявлению её инстинктов.

В новых условиях Церковь, чтобы сохранить своё влияние, пошла по пути приспособления к либеральным стандартам современного общества, начав подстраивать теологию под требования духовного выбора молодого поколения европейцев. Этот процесс «коммерциализации» религии был подробно описан американским исследователем Питером Бергером в конце 60-х годов. Он констатировал, что религиозное разнообразие означает фактически формирование свободного «рынка религий», в котором плюрализм «распространяется и на содержание вероучения, то есть на товар, сбываемый субъектами религиозного рынка… Пока религиозные учреждения занимают в обществе положение монополистов, содержание религии определяется в соответствии с той теологической традицией, которая представляется убедительной и/ или уместной религиозному руководству. Религия всегда была подвержена самым что ни на есть мирским воздействиям…, однако ситуация плюрализма порождает новую форму мирского воздействия, возможно, более мощную по своему влиянию на содержание религии, чем такие более древние формы, как желание короля или классовые интересы: динамику предпочтений потребителя»[159].

В наибольшей степени это проявилось в мутации протестантской теологии, которая со временем приняла радикальный характер, сконцентрировавшись на разработке таких концепций, как «секулярная теология», «безрелигиозное христианство», «теология смерти Бога». Всё более обмирщаясь, протестантизм настолько глубоко усвоил секулярный гуманизм и либеральное понимание прав и свобод человека, что стал совершенно безопасен для светской культуры, полностью вписавшись в отстаиваемый ею мировоззренческий плюрализм. С особой силой этот чисто прагматический подход к религии проявился в успехах экуменического проекта, который начал разрабатываться англиканами ещё с конца XIX века[160].

Находясь под сильным влиянием английского масонства, экуменизм не представлял собой подлинно церковного движения, а преследовал чётко политические цели, призванные обеспечить доминирование протестантского направления[161]. Основная концепция экуменизма, ставшая синтезом протестантского учения о Церкви и идеи масонского универсализма, была сформулирована на Ламбетских конференциях Англиканской церкви в 1888 и 1897 годах. Она исходит из т. н. «теории ветвей» (Branch Theory), исходившей из образа древа, ствол которого воплощал единую неделимую Церковь, а многочисленные ветви — различные равноправные между собой церкви, являющиеся разнообразными проявлениями единой Церкви. В соответствии с ней все христианские церкви равны и каждая в отдельности, обладая только частичной истиной, в несовершенном виде представляет собой всего лишь различное проявление единой Церкви. Чтобы «реконструировать» единую истину и утвердить единую Церковь, необходимо путём диалога привести все существующие богословские учения к некому общему знаменателю, в качестве которого предлагается определённый «догматический минимализм». Он исходит из признания сходных положений в богословских учениях, к коим относятся Священное Писание, апостольские символы в Никео-Цареградском Символе веры, два таинства (крещения и причащения) и принятие епископата как исторического факта.

 

 

Джон Мотт

 

По сути, речь шла об утверждении принципа толерантности по отношению к учениям других церквей и достижении через политику компромиссов чисто внешнего единства христианских конфессий. Термин «экуменизм», понимаемый в этом смысле, был введён членом Методистской церкви США, масоном Джоном Моттом (1856–1955)[162], председателем Всемирной миссионерской конференции протестантских церквей, состоявшейся в Эдинбурге в 1910 году, на которой и было основано экуменическое движение. Этот греческий термин умело прикрывал смысл и цели движения, позволяя использовать его в привычном для православных сочетании «Вселенская Церковь». В реальности речь шла о создании новой всемирной церкви.

В предвоенные годы масонство стремилось активно использовать религиозных деятелей в своих политических целях, для чего оно взяло на себя организацию и финансирование экуменического проекта. В частности, активное участие в нём принимал Эндрю Карнеги, чья программа предусматривала через объединение церквей объединить народы политически. После конференции он предоставил 2 миллиона долларов и основал Фонд для создания международной церковной организации. Благодаря этому в августе 1914 года было учреждено движение «Всемирный союз международного содружества народов при посредстве церквей», который должен был оказывать влияние на международные отношения.

Первая мировая война, разделившая англо-саксонский и германский миры, воспрепятствовала реализации протестантского объединительного проекта. Однако после неё этот процесс возобновился и шёл параллельно с формированием международных политических организаций, призванных создать условия для политического объединения мира под англо-американским лидерством. Главное внимание было уделено организационному оформлению двух существующих течений — «Веры и Устройства» и «Жизни и Деятельности».

Авторы экуменического проекта прекрасно понимали, что без привлечения к участию Поместных православных церквей и римо-католиков он терял свой смысл. Однако Ватикан с самого начала отказался от участия в экуменическом движении. В 1928 году Пий XI выпустил энциклику Mortalium ánimos, жёстко осудившую это движение. После него Пий XII также критиковал и даже осудил протестантскую инициативу в области экуменизма, исходя из чёткой позиции, что объединение возможно только в случае возвращения отколовшихся протестантов в лоно Католической церкви. Со времён Тридентского собора (1545–1563 гг.) в католическом богословии считалось, что «подлинная Церковь Христова пребывает исключительно в Католической церкви» и все таинства, совершаемые вне попечения папы, незаконны. Это положение Пий XII выделил с особой силой в своей энциклике 1943 года Mystici Corporis и подтвердил ещё раз в своём заявлении от 12 августа 1950 года, в котором говорилось, что «таинственное Тело Христово и Римская Католическая церковь — это одно и то же»[163]. В 1919, 1948 и 1949 годах Св. Престол выпустил 3 декрета, запрещавшие католикам участвовать в экуменических встречах без его предварительного согласия. В силу этого папство крайне болезненно и ревниво воспринимало попытки протестантизма привлечь к сотрудничеству православные церкви, в отношении которых Ватикан сам разрабатывал проект их поглощения через «восточный обряд» и криптокатолицизм. Но в итоге неучастие Католической церкви в экуменическом движении лишь обеспечивало лидерство протестантов и укрепляло англосаксонское влияние на континенте.

Между тем, самую серьёзную преграду на пути осуществления экуменического проекта в плане религиозном представляло именно Православие, и главная задача заключалась в привлечении Русской и Константинопольской церквей.

Константинопольская церковь под сильнейшим давлением протестантских кругов в итоге пошла на уступки, опубликовав в 1920 году энциклику, адресованную «всем Христовым Церквам», в которой, кроме всего прочего, предлагалось введение Григорианского календаря, общение богословских школ, пользование храмами других церквей и т. д. Само содержание энциклики, которую подписали местоблюститель патриаршего престола митрополит Дорофей Прусский и ещё 11 митрополитов, демонстрировало совершенно иной тон по сравнению с предшествовавшими документами. Появились еретические формулировки, в которых само слово «Церковь» употреблялось не только по отношению к поместным церквям, но и по отношению к различным еретическим конфессиям. В ней указывалось, что «нельзя отвергать взаимное сближение различных христианских церквей и общение между ними только по причине существования догматических различий…» и что надо работать над «подготовкой и осуществлением полного единения». В качестве первого шага на пути взаимного доверия и любви предлагалось внедрять практику тесного сотрудничества, взаимного обмена праздничными посланиями, обмена студентами богословия, что подготавливало бы создание единого всехристианского совета, который мог рассматривать и решать вопросы, представлявшие взаимный интерес[164].

Энциклика была с воодушевлением принята последователями экуменизма; для православных же поведение Константинополя было беспрецедентным.

 

 

Константинопольский патриарх Мелетий Метаксакис

 

Первым константинопольским патриархом, перешедшим уже к официальной экуменической деятельности, стал избранный в 1921 году (низверженный и вновь поставленный в 1922 г.) Мелетий Метаксакис (1871–1935)[165]. Многое в его деятельности объясняет тот факт, что, ещё будучи митрополитом на Кипре, в 1910 году он вступил в константинопольскую масонскую ложу «Гармония» (о чём уже после его смерти написал масонский журнал Pythagore-Equerre)[166], а в 30-х годах стал членом ложи «Александр Великий» в Александрии. В 1910 году он вёл переговоры в Нью-Йорке с представителями «Епископальной церкви» в США (провинцией Англиканского сообщества) о расширении отношений между церквями, а в 1918 году — переговоры об унии с англиканами. В 1922 году Мелетий провозгласил признание Константинопольским патриархатом англиканского рукоположения, хотя англикане как конфессия не признают рукоположение таинством[167].

В 1923 году по инициативе Мелетия в Константинополе состоялся т. н. «Всеправославный конгресс», изначально поданный им как «Комиссия», который, вопреки постановлениям соборов 1583, 1587 и 1593 годов, принял решение об изменении календаря Православной церкви. Здесь присутствовали также представители поместных церквей Греции, Кипра, Румынии и Сербии, а также англиканский епископ Чарльз Гор. Обсуждался также вопрос о фиксированной дате празднования Христова Воскресения, хотя изменение Пасхалии запрещено двумя вселенскими соборами под угрозой лишения сана тех клириков, которые осмелятся это сделать.

В дальнейшем Мелетий стремился напрямую подчинить Константинопольской кафедре православные диаспоры всех земель, что привело к различным юрисдикционным преобразованиям, вызвавшим возмущение православного мира. В 1923 году Мелетий вынужден был подать в отставку.

Как писал «Журнал Московской патриархии» о его деятельности: «…несомненно, будущий историк Православной церкви должен будет признать Конгресс 1923 года в Константинополе самым печальным событием её жизни в XX веке. Организованный и возглавляемый масоном, Патриархом Константинопольским Мелетием IV конгресс самозванно и незаконно назвал себя всеправославным, ибо, во-первых, Русская церковь, включающая в себя три четверти от православного мира, не имела на нём ни одного своего полномочного представителя, а три восточных патриарха не только отказались участвовать в нём, но и вынесли ему суровый и справедливый приговор; а, во-вторых, потому, что самые его постановления носили неправославный характер и, по выражению Александрийского патриарха Фотия, «пахли ересью и схизмой»»[168].

Что касается Русской православной церкви, то ни до революции, ни после в экуменических совещаниях и конференциях она не участвовала. Экуменисты делали попытки привлечь «Живую Церковь» — послереволюционное движение в Советской России, призванное сместить патриарха Тихона и реформировать Церковь по чисто протестантскому образцу, — но эти планы не осуществились. Русская православная эмиграция в основной своей массе также в экуменических конференциях не участвовала. Главным событием тут стал II Зарубежный собор Русской православной церкви за границей, возглавляемой митрополитом Антонием (Храповицким), на котором было вынесено решение «воспретить своим чадам участие в экуменическом движении, стоящем на принципах равенства всех христианских религий и исповеданий». В резолюции говорилось, что «в возглавлении этого движения принимают участие лица, не только чуждые Православию, но и близкие к антихристианским масонским обществам», хотя при этом многие из участников «вполне искренние, ищущие истины, любящие Православие и стремящиеся к нему»[169].

В итоге к движению оказались привлечены только те из русских православных церковных и научно-богословских деятелей, кто вместе с митрополитом Евлогием (известным как инициатор «евлогианского раскола») находился в юрисдикции Константинопольского патриархата (Западноевропейский экзархат русских приходов).

Такова была ситуация с экуменическим движением в довоенное время. В первые послевоенные годы его организационное оформление завершается. В августе-сентябре 1948 года, в Амстердаме, представители 47 церквей из 44 стран мира приняли решение об официальном создании Всемирного совета церквей (ВСЦ) со штаб-квартирой в Женеве. Участники движения не стали рассматривать новый ВСЦ как сверхцерковь, но заявили, что его целью является поиск объединения, а главными задачами являются содействие росту экуменического сознания среди членов отдельных церквей, созывы всемирных конференций и проведение общих собраний каждые пять лет. Места в собраниях распределялись следующим образом: 110 — для церквей континентальной Европы; 90 — для церквей США и Канады; 85 — для всех православных церквей; 60 — для церквей Великобритании и Ирландии; 50 — для церквей Азии, Африки и Латинской Америки. Одна треть должна была быть представлена мирянами. Во главе ВСЦ встали 5 сопредседателей (архиепископ Кентерберийский Космо Ланг, д-р Джон Мотт, д-р Марк Бэгнер, президент Федерации протестантских церквей Франции, митрополит Фиатирский Германос) и генеральный секретарь голландец д-р Виссерт-Хоофт.

 

 

Виссерт-Хоофт

 

Вступить в движение тогда же было предложено и Русской православной церкви, которая отнеслась к этому отрицательно, дав оценку экуменизма на проходившем в июле 1948 года Совещании глав и представителей автокефальных православных церквей, посвящённом 500-летию провозглашения автокефалии РПЦ. Позиция Церкви, высказанная в докладе протоиерея Григория Разумовского и в выступлении архиепископа Серафима (Соболева), сводилась к тому, что ВСЦ, являясь псевдорелигиозной организацией, ставит своей целью «создание сверхнациональной экуменической церкви для приобретения международного влияния на мирскую, в частности — экономическую, жизнь народов». То есть речь шла о создании новой псевдо-церкви, которая заменила бы собой Церковь Христову и стала влиятельной международной силой для духовного овладения миром.

 

 

Архиепископ Серафим (Соболев)

 

Архиепископ Серафим (Соболев), причисленный к лику святых в феврале 2016 г., заявил тогда: «…Православные экуменисты во главу угла ставят единство церкви или единую церковь. Но в понятие «единая» они вкладывают свой неправильный, извращенный смысл, ибо под этой единой церковью они разумеют не только всех православных, но и всех инославных христиан, т. е. еретиков. Эта экуменическая точка зрения совершенно расходится с православным взглядом, который под единой церковью всегда разумеет одних только истинно-верующих православных людей. Наша Церковь никогда не считала еретиков входящими в её состав, в состав самого Тела Христова. Да и как возможно данную экуменическую точку зрения считать православною, когда Вселенские Соборы всегда предавали еретиков анафеме, т. е. отлучению от Церкви? Очевидно, экуменисты в своём учении о Церкви не признают над собою авторитета Вселенских Соборов. Но это равносильно отрицанию авторитета всей Православной Церкви и признанию, в данном случае, единственным критерием истины своего собственного разума при отрицании православной веры в Церковь» [170].

Ясная и чёткая оценка происходящему объединительному процессу была дана и в докладе протоиерея Григория Разумовского. Подчеркнув, что «экуменическая церковь хочет стать ни более, ни менее как общественным органом, параллельным ООН», он заявил: «Намереваясь устроить экуменическую церковь, мы вправе спросить себя: какие плоды она даст и какие признаки готовности их… Скажем прямо, экуменическая церковь может быть корпоративно единой и по внешнему устроению — вселенской, но Святой и Апостольской она не будет. Нам не по пути с такой церковью»[171]. В соответствии с этим в докладе был сделан вывод, что Русская православная церковь не может согласиться на участие в экуменическом движении в той его установке, какая имеет место после 1937 года и теперь, так как убеждается: «1) в коренном противоречии экуменических доводов учению Православной церкви в деле понимания высших целей Христианской церкви; 2) в необеспеченности дела (догматического и вероучительного) соединения церквей путём и средствами движения; 3) в близком сродстве экуменической деятельности с другими современными нам не-церковными, политическими, иногда — тайными международными движениями. Наша Церковь не хочет, не может и не должна быть под влиянием не-церковных организаций. Мы будем оберегать свою духовную свободу как неоценимое сокровище»[172]. Эти положения и легли в основу резолюции «Экуменическое движение и Православная церковь», изложившей мнение всех присутствовавших на Соборе поместных церквей.

Однако со временем под давлением политических обстоятельств позиция православных поместных церквей изменилась. В 1954 году Константинопольский патриарх Афинагор, известный своими проэкуменическими взглядами, издал энциклику, которая призывала глав всех поместных православных церквей присоединиться к ВСЦ для решения «глобальных проблем современности», и уже в 1955 году Константинопольская патриархия посылает своих представителей в Женеву. В 1959 году Центральный комитет ВСЦ организует на Родосе встречу с представителями всех православных церквей, а с 1961 года православные экуменисты созывают ряд конференций в целях реализации экуменических идей (см. ниже).

Надо отметить, что экуменическое движение получило мощную поддержку со стороны американского руководства, рассматривавшего в качестве стимула для его укрепления борьбу против «безбожного коммунизма». Противоборство двух систем представлялось Трумэном исключительно в свете религиозного противостояния — крестового похода против «мирового зла». В 1951 году в своём обращении к членам Паломничества американских церковников президент призвал к всеобщему религиозному сплочению: «В этот кризисный момент человеческой истории все, кто исповедует веру в Бога, должны объединиться, прося Его о помощи и Его руководстве. Нужно отложить различия между нами и быть сейчас вместе, потому что никогда ещё не были различия между нами столь второстепенны и незначительны, как перед лицом той угрозы, с которой мы сегодня столкнулись… Беда нависла над всеми церквями и всеми вероисповеданиями. На кону само будущее Слова Божия… Несмотря на преграды, разделяющие разные церкви, на более глубоком уровне существует братское единство. Мы должны дальше пытаться выявить эти связующие нити и направить церкви вместе в более тесном единении в крестовый поход во имя мира»[173].

В США опыт такого экуменического сотрудничества стал воплощать «межхристианский» Национальный совет церквей США (НЦС США), созданный в 1950 году и объединивший более 100 тысяч конгрегаций и общин протестантов, англикан, евангелических христиан (баптистов), афроамериканских деноминаций, православных и других, к которым принадлежит более 45 миллионов человек. Представители НЦС ежегодно собираются на Генеральную ассамблею, а руководство его осуществляется Правлением НЦС.

 

Глава 7. Планы разложения католицизма: от «Высокой венты» к «мафии Рамполлы»

 

 

В силу консервативной позиции Пия XII Католическая церковь воспринималась верующими как оплот традиционной духовности. Некоторые прелаты из окружения понтифика даже утверждали, что Пий XII вынашивал идею заставить кардиналов провозгласить его святым ещё при жизни. А кардинал Спеллман в 1950 году заметил, что если обращение в католичество будет и дальше происходить такими темпами, то через столетие США будут католической страной.

Однако единой и монолитной Католическая церковь была только внешне. В условиях острейшего периода «холодной войны» она должна была обеспечить сплочённость западного сообщества перед лицом внешнего противника, что исключало какие-либо открытые дискуссии о нововведениях. Подспудно же внутри неё уже шла подготовка модернистско-либерального переворота[174]. Как указывал друг папы Павла VI французский писатель Жан Гитто, «новые формы духовности, миссии, катехизации, литургического языка, библейских исследований и экуменизма были предложены задолго до (II Ватиканского. — О.Ч.) собора. Новый дух в Церкви родился очень задолго до этого»[175]. Но и модернистские идеи были лишь видимым уровнем тех разрушительных антихристианских планов, которые давно разрабатывались в недрах оккультно-гностических сект и орденов, работающих, в конечном счёте, в интересах иудаизма.

Гностицизм, представляющий собой пантеистическое учение о тайном божественном знании — гносисе и о власти обладающих им избранных — «посвящённых», пройдя разные стадии, в XVIII веке стал действовать под видом масонства. Как указывалось в одном из итальянских масонских документов, «…прямая цель франкмасонства — привести своих членов к гносису». Поставив целью упразднить и заменить собой христианство, масонство взяло на вооружение крайне гибкие методы, соответствующие известной формуле 33-го градуса шотландского обряда «порядок через хаос» (ordo ab chao). Значение её выразил один из посвящённых Уго дэль Порсиати: «Девиз «порядок через хаос» представляет синтез масонской доктрины и её главную тайну. Она означает, что Великое Делание может происходить через состояние разложения и растворения, и учит, что к новому порядку можно прийти только через искусно организованный беспорядок»[176].

Главным инструментом организации беспорядка и хаоса в мировоззрении стал принцип «терпимости», направленный на размывание, растворение христианства в других религиях, которые нужны были только для подрыва веры в Бога Творца и в воплощение Бога Слова, а в дальнейшем подлежат упразднению. Как указывалось в масонской Новой книге конституций 1723 года великой Ложи Англии, «в старые времена масоны поневоле держались в каждой стране её местной религии, какова бы она ни была, но в наше время человек свободно выбирает себе веру, и лишь одна религия обязательна для всех, это — та всеобщая, всех людей объединяющая религия, которая состоит в обязанности каждого из нас быть добрым и верным долгу, быть человеком чести и совести, каким бы именем ни называлось наше вероисповедание и какие бы догматы ни отличали нас от других людей». В редакции Конституции 1815 года говорилось уже откровенней: «Та или иная религия и способ поклонения божеству не может быть поводом к исключению кого бы то ни было из Общества франкмасонов, лишь бы он веровал в славного Архитектора неба и Земли и практиковал священные обязанности морали»[177], а в последующем в масонских статутах утверждалась необходимость признания «абсолютной свободы совести».

Естественно, папство видело в масонстве главную опасность, и для противостояния ей ещё в 1738 году была выпущена булла In eminenti apostolatus specula, которая под страхом отлучения запрещала католикам вступать в масонские братства. Два года спустя в папских владениях за членство в масонской ложе была предусмотрена смертная казнь. В 1751 году масонство вновь было осуждено. Однако папские буллы оказались совершенно неэффективными, и наиболее быстро в последующие десятилетия масонство распространялось именно в тех странах, которые входили в сферу влияния Рима, а некоторые католические монархи, как, например, австрийский император Франц, брали его под своё покровительство. В ложи входили и священники, и монахи. Так, по данным Бернара Файя, приведённым в его работе «Франкмасонство и интеллектуальная революция XVIII века», во Франции в 1789 году 27 лож находились под руководством представителей священства[178]. Это продолжалось вплоть до Французской революции, вскрывшей антихристианские и антимонархические планы «вольных каменщиков».

 

 

Аббат Баррюэль и обложка его книги

 

Понимание масонства как заговора впервые было принято в 1790 году после того, как аббат Саламон доставил госсекретарю Ватикана копию Красной ложи. В том же 1790 году в Риме был опубликован Компендиум Джузеппе Бальзамо, в котором масонство представляется как великий заговорщик против Бурбонов и Церкви. Затем публикуют свои книги Ле Франк (1791) и иезуит Пьер де Клоривьер (1735–1820), описавший революционные события сквозь призму апокалипсиса в эсхатологическом духе[179]. Наиболее серьёзное исследование было проведено членом ордена иезуитов аббатом Баррюэлем в его книге «Мемуары к истории якобинства»[180]°, документы которого невозможно было оспорить, поэтому он был просто замолчан.

После французских событий масонство стало рассматриваться как основной источник революционных потрясений и было осуждено в папском эдикте 1814 года, а затем в документе 1821 года Ecclesiam а Jesu Christo, в котором самыми важными были следующие пункты:

1. масонство рассматривалось как секта;

2. данные общества осуждались за их заговорщическую деятельность;

3. акцент делался на тайном характере обществ, облегчавшем их подрывную деятельность (тайна сохранялась и внутри — для посвящённых и в отношении не членов обществ);

4. тайные общества и связанные с ними события были вписаны в широкий инфернальный пласт, который покрывал всю историю человечества и оценивались как ведущая сила глобальной стратегии борьбы против христианства и Церкви, то есть приравнивались к сатанизму[181].

Это понимание масонства как тайного инструмента дьявола в его борьбе против сил добра воспроизводилось и в последующих папских осуждениях этого явления вплоть до Льва XIII (1878–1903).

После объявления масонства злом оно стало привлекать наиболее воинствующую часть либералов, всё более радикализуясь, так что в начале XIX веке масонство во Франции, Баварии, Испании и Австрии превратилось в настоящий центр сопротивления политическим режимам, сыграв заметную роль в развитии движений, приведших к революционным событиям 1830–1831 и 1848 годов в Европе. Масонство поставило перед собой цель низложить Церковь и полностью уничтожить христианскую религию.

В Италии масонство действовало под видом общества карбонариев, которое отличалось наибольшей закрытостью и агрессивностью. Известный французский революционер-социалист Луи Блан называл его «боевым отрядом франк-масонства».

Внутри общества существовала строгая иерархия. Структура его включала «дочерние венты», «материнские венты», находившиеся в самых крупных городах Италии, и «Высокую венту» — высшую масонскую группу, предназначенную вести борьбу с папой. Именно она и разработала план, направленный не на внешний удар по Церкви, а на проникновения вовнутрь и разложение изнутри. Речь идёт о самоуничтожении Церкви посредством высших её иерархов. Механизм этот был изложен в секретной переписке руководителей «Высокой венты» 1820–1846 годов. Эти документы попали в руки папского правительства и были опубликованы по просьбе понтификов историком Ж. Кретино-Жюли в его книге «Римская церковь перед лицом Революции». Вот их ключевые положения:

«Папа, каким бы он ни был, никогда не придёт в тайные общества; им самим следует сделать первый шаг к Церкви, дабы подчинить себе и её, и папу… Мы не рассчитываем привлечь пап к нашему делу, обратить их в наши принципы, сделать их проповедниками наших идей… Мы должны просить, мы должны искать, мы должны ждать, подобно евреям в ожидании Мессии, нужного нам папу... Это вернее приведёт нас к захвату Церкви, чем памфлеты наших французских братьев и даже золото Англии. Хотите знать, почему?… Мы будем иметь мизинец вовлечённого в заговор наследника святого Петра, и этот мизинец будет стоить в нашем крестовом походе дороже всех Урбанов II и всех святых Бернардов христианства».

 

 

Элифас Леви

 

«Чтобы получить папу требуемых качеств, нам нужно подготовить для него — для этого папы — поколение, достойное царства, о котором мы мечтаем. Оставьте в стороне стариков и людей зрелого возраста; обратитесь к молодёжи и, насколько это возможно, к детям… Среди них вам нетрудно будет создать себе репутацию добрых католиков и патриотов. Эта репутация откроет молодым священникам и монахам доступ к нашим доктринам. Через несколько лет это молодое духовенство в силу вещей возьмёт в свои руки все функции: оно будет руководить, управлять, судить, войдёт в состав советников Суверена и будет призвано избрать нового понтифика, который, подобно большинству его современников, обязательно будет в той или иной степени привержен… общечеловеческим принципам, распространение которых мы сейчас начинаем…

Если вы хотите осуществить в Италии революцию, ищите папу, портрет которого мы представили выше. Если вы хотите установить царство избранных на троне Вавилонской блудницы, то пусть к вам присоединится духовенство, убеждённое, что идёт под знаменем апостольских ключей... закиньте ваши сети по примеру Симона. Закиньте их… в ризницы, семинарии и монастыри, и если вы наберётесь терпения, то мы о