Глава 7. Александр и Береника

 

— Вот тебе задаток! — Мардоний ударил Клеона по лицу, как только они вышли из господского дома.

По губе Клеона потекли красные струйки, оставляя полосы на коже, покрытой пылью и запекшейся кровью. Сжав зубы, он молча продолжал шагать между двумя надсмотрщиками. Александр шел позади.

Как жалел теперь Александр, что, по целым дням забавляя Гая, не улучил часа пойти на пастбище! «Юпитер Величайший! — молился про себя сын вилика. — Порази стрелой Мардония… старшего пастуха, — добавил он, чтобы Юпитер по ошибке не послал свою молнию в какого-нибудь другого Мардония. — Обрати в прах моего хозяина Гнея Станиена!.. Спаси пастуха Клеона из Сицилии! Выполни мою просьбу, и, клянусь, я никогда больше не буду забывать друзей! А тебе в дар принесу гирлянду из роз, как только мне удастся нарвать их в господском саду».

Александр в отчаянии смотрел, как закрылась дверь эргастулума за Клеоном и как Гефест пронес туда цепи. Всем распоряжался Мардоний. Должность эргастулария — тюремщика — была на летнее время упразднена по настоянию Луция. Александр жалел, что уехал его отец: недавно он так хвалил Клеона! Если бы он был здесь, он заступился бы за сицилийца. А теперь к отцу и до заката не добежать. Неужели, кроме молитвы, ничем нельзя помочь? Надеяться на Луция бесполезно — он уже обещал, что Мардония по справедливости накажут. А что он сделал? Вот так справедливость! Если сицилиец выживет, он будет бичевать Мардония… Да разве после того, как господин это сказал, Мардоний оставит Клеона живым?… Нет, Луций ничего не сделал и не сделает. Если бы не Александр, он забыл бы даже рассказать, что Мардоний убил собаку Гая. Самое лучшее, если бы удалось Клеону убежать и спрятаться в лесу. Александр носил бы ему еду, а когда господа уедут в Рим, Клеон мог бы вернуться на виллу…

Дверь подвала открылась. Из нее вышли кузнец и старший пастух.

— Эй, Александр! — окликнул Мардоний мальчика. — Где вилика, не знаешь?

— Откуда же мне знать, я с утра не был дома. А что?

Не удостоив его ответом, старший пастух отправился искать Билитис. Мальчик последовал за ним. Мардоний пошел в самый дальний конец черного двора, на кухню, где распоряжалась Калос: она всегда знала, где находится мать. Калос сообщила Мардонию, что вилика лечит заболевшего раба, и Мардоний направился к чулану, который Билитис превратила в больничку. Александр пошел за ним.

— Что это ты за мной как привязанный ходишь? — с неудовольствием спросил Мардоний.

— Ищу мать, — коротко ответил Александр.

Мардоний пожал плечами, но промолчал: сын имеет право идти к матери, даже если она вилика и нужна кому-нибудь по делу.

Больница Билитис помещалась еще дальше, чем кухня, — на задворках, в маленьком чулане. Станиен считал, что нечего баловать больных рабов: дай только им поблажку — все скажутся больными. Поэтому и помещение и пища больных были вдвое хуже, чем у здоровых. Но Билитис как могла старалась сделать больничку уютней: повесила на крохотное оконце занавеску, чтобы солнце и мухи не донимали больных, чисто выскребла пол и стены и следила, чтобы солома, на которой отлеживались больные, почаще менялась. В ту минуту, когда вошли Мардоний и Александр, Билитис не спеша (хотя у нее была тысяча дел) отмывала грязь с лица и рук своего единственного больного, пока остывал отвар из горьких трав, приготовленный для него.

— Да дай же мне поговорить с виликой! — рассердился Мардоний, видя, что Александр вошел вслед за ним. — Постой минуту за дверью.

Александр остался за порогом, но дверь прикрыл неплотно. О чем говорил старший пастух, Александр не расслышал, потому что Мардоний, таясь от больного, говорил шепотом. Но зато Александр видел, как Мардоний передал вилике ключ от эргастулума. Мальчик огорченно выпятил губы: теперь она ни за что не выпустит из рук этот ключ, пока сам Мардоний его не возьмет. Если бы экзекуция была отложена на завтра, Александр мог бы ночью, когда мать уснет, взять у нее ключ и открыть Клеону дверь эргастулума. Но как быть теперь?…

Отчаявшись найти какое-нибудь решение, он не стал дожидаться, пока выйдет старший пастух, а побежал к Беренике за советом. Он ворвался к ней с криком:

— Ох, помоги!

Испуганная девушка остановила ткацкий станок, за которым работала.

— Что случилось?… Ты ушиб маленького господина?

— Хуже! — Александр передал сестре происшествия сегодняшнего утра.

Береника слушала нахмурившись, придумывая, чем бы помочь сицилийцу. Наконец, горестно вздохнув, сказала:

— Мне кажется, прежде всего надо его накормить. Мать мне это разрешит.

— И ты дашь ключ мне?

Береника отрицательно покачала головой.

— Ты выпустишь Клеона сама?

— Нет. Я только накормлю его. А ты попытайся добежать к отцу.

— Да ведь я дойду туда только к ночи! Пока мы с отцом вернемся, Клеона убьют.

— Поезжай на лошади.

— Все лошади на работе. А господскую мне никто не даст.

— А ты пойди в кузницу к Германику. Туда выслана петорита для Хризостома. Возьми одну лошадь из упряжки. А в крайнем случае кто-нибудь из тех, что остановились для починки повозки, одолжит тебе свою лошадь.

— До кузницы тоже не близко. Лучше бы ты помогла Клеону бежать.

— Может быть, — согласилась Береника. — Но не стану же я подводить под плети мать, чтобы спасти чужого мальчика! Я очень хочу помочь твоему другу, но сделать для него могу только то, что сказала.

— Попробую добежать до Германика, — вздохнул Александр.

 

Глава 8. В эргастулуме

 

Мардоний и надсмотрщики втолкнули Клеона в полутемный подвал и бросили на охапку старой соломы. По приказу старшего пастуха один из надсмотрщиков привел Гефеста.

— Встань! — Кузнец помог Клеону подняться и оглянулся на стоящих за его спиной надсмотрщиков. — Отойдите. Никто не должен знать, каким ключом закрываются оковы. — Поворачивая ключ в замке ручной цепи, он шепнул Клеону: — Не бойся, мы тебя выручим!

Клеон безучастно взглянул на крутые завитки волос, покрывающие склоненную к его рукам голову кузнеца: «Что он может сделать?»

— Ну вот, готово! — Кузнец помог Клеону сесть на солому и, запирая ножные кандалы, еще раз шепнул: — Не бойся!

Все ушли.

Стараясь не нарушать тишину подвала звоном цепей, мальчик неподвижно сидел в своем углу.

Сквозь маленькое оконце у самого потолка лился слабый свет. Нельзя было разобрать — день на дворе или вечер. А до оконца не дотянуться, даже если бы на Клеоне и не было цепей. Хорошо хоть, что в подвале пусто и прохладно и никто не мешает думать.

«Кузнец, у которого волосы, точно шерсть новорожденного ягненка, обещал выручить меня… А как?… Кто я для него?… Неужто он из-за меня станет подвергать себя опасности?… Ох, лучше тысячу раз умереть, чем попасть в рабство! Если бы Галл знал, какого „счастливого случая“ я дождался!.. С пастбища было так легко уйти! А я все боялся, боялся, а потом вдруг ушел… после того, как Мардоний меня и Льва возненавидел. И как я не подумал, что он все выдумал про Спартака?! А теперь нет у меня больше Льва, некому меня защитить. Я — один…»

Клеон зажмурился, чтобы удержать навернувшиеся слезы. И, как только он закрыл глаза, ему представилось лицо матери так ясно, словно она была тут, рядом.

«Если бы она знала, где я сейчас, она пожалела бы, что позволила мне убежать из дому! А теперь, наверное, все думает, думает — жив я или нет, а спросить ни у кого не смеет… Ох, если бы мне умереть здесь в одиночке, а не под бичом Мардония!.. — Клеон запрокинул голову, глотая слезы. — Разве только, когда выведут меня бичевать, вырваться, подбежать к хозяину и ударить его цепью. Тогда меня сразу убьют, и я сойду в аид,[97] где для рабов и господ одна справедливость… Одна?… А разве там не надо платить за перевоз через Стикс?[98] А у меня не будет монеты. Другим умершим родные вкладывают ее в рот, а кто даст монету мне? Неужели Харон не сжалится надо мной и не перевезет бесплатно? Неужели из-за какого-то асса боги лишат меня приюта и я буду вечно блуждать по берегам Стикса? Где же тогда справедливость?! Нет, уж там я не позволю так обращаться со мной! Там я ничего не побоюсь! Вырву монету у хозяина, когда он придет к перевозу, и заплачу этим ассом Харону!»

Клеон вообразил драку с толстым сенатором на берегу черной реки под нависшими черными скалами подземного царства и усмехнулся: уж он изо всех сил прижмет толстяка коленом к земле, когда будет отнимать у него асс! При мысли о будущей победе Клеон, сжав кулаки, попытался вскочить… и с трудом поднялся — цепь мешала ему двигаться. Пятно сырости, проступившее на стене, показалось ему похожим на лицо хозяина. Мальчик поднял руку, чтобы ударить, и не смог замахнуться. В изнеможении он снова опустился на подстилку.

Вдруг к звону кандалов присоединился другой звук. Клеон замер. Не поворачивая головы, он слушал. Вот заскрежетал ключ в замке, заскрипела дверь. Уже пришли за ним! Разве день кончился?

Дверь открылась, закрылась… Вместо грубого окрика в тишине эргастулума раздалось легкое постукивание сандалий. С лестницы спускалась Береника с корзиной в руке. Изумленный пастух рванулся к ней, и цепи зазвенели.

— Не надо, — остановила его Береника, — я сама подойду к тебе. Ох, какие тяжелые цепи они на тебя надели!.. Если бы отец был дома, он этого не позволил бы. — Она поставила корзинку на пол: — Вот. Здесь еда для тебя и немного воды обмыть кровь. — Она достала из корзины кувшин и, смочив губку водой, осторожно провела ею по лицу Клеона. — Александр побежал в большую кузницу, что стоит возле перевала. Ты, наверное, видел ее в день приезда?

Клеон молча кивнул. Ласковые пальцы девушки напомнили ему заботливые руки матери, когда она вот так же обмывала ему лицо после драк с деревенскими мальчишками. Он боялся говорить, чтобы не расплакаться.

— Проезжие часто чинят у Германика повозки и подковывают лошадей, — продолжала Береника, делая вид, будто не замечает слез, навернувшихся на глаза мальчика. — Германик — это кузнец. Возможно, кто-нибудь там даст Александру лошадь, чтобы съездить к отцу. Если отец успеет приехать до вечера, он расскажет господину правду о тебе. — Береника оглядела Клеона: — Теперь ты опять такой же, каким я видела тебя в первый раз. Только волосы взлохмачены. Дай-ка я тебя причешу. — Сняв с пояса гребенку, она пригладила волосы Клеона, потом обмыла ему руки и, опустившись на солому, разостлала кусок холста: — Поешь! Надо подкрепить силы. Вот лепешки, сыр, крутые яйца, ветчина и фляга с вином, — перечисляла она, выкладывая на холст еду. — Ну, чего ж ты плачешь?… Ешь! Сразу почувствуешь себя сильнее.

— Я был так одинок, — сдерживая слезы, сказал Клеон, — и ты пришла…

— Совсем ты не одинок: мы с Александром твои друзья… Конечно, ужасно потерять такого друга, как твой Лев. Брат говорит, что он был так умен, словно человек, только даром речи боги его не наградили.

Клеон перестал сдерживаться и заплакал:

— Он остался лежать в лесу, и волки его растерзают… Если твой брат мне друг, пусть он закопает Льва.

— Александра нет, он побежал за отцом. Как только ты поешь, я сама пойду в лес и похороню твою собаку или попрошу одного своего друга… Ну, съешь же хоть кусок окорока! Это поддержит твои силы. А они тебе будут очень нужны. — Девушка придвинулась ближе к Клеону и, хотя они были в эргастулуме одни, зашептала: — Тебе помогут уйти к Спартаку…

— Так, значит, правда?! Мардоний не солгал, что Спартак близко?

— Тшш!.. Если отец запоздает, я попрошу Гефеста — он что-нибудь придумает, чтобы оттянуть твое наказание. Ешь же, чтобы я успела пойти в лес и похоронить Льва.

— Ты найдешь то место по высокому кедру, что на опушке дубового леса… Хорошо, что ты мне все это сказала! А я уж думал сделать такое, чтобы меня скорее убили.

Береника с укором посмотрела на него:

— Разве мы знаем, что будет с нами через час?

— Так говорил и еще один мой друг… Теперь его, может быть, тоже убили…

— Ну вот, сейчас ты опять заплачешь! Ешь же скорее!..