Глава 8. О чем шептались в мастерских и лавках Рима

 

Чем дальше Клеон и Хризостом уходили от Палатина, где жил Станиен, тем плотнее становилась толпа вокруг. Крестьянские ослики, с корзинами, полными плодов и овощей, лениво тыкались мордами в спины прохожих. Клеон то и дело отставал от Хризостома: то пришлось пропустить целую процессию носильщиков, нагруженных тяжелыми камнями и досками; то напугала его диковинная машина, протащившая к постройке огромное бревно, словно длинная железная рука, протянувшаяся над головами прохожих — того и гляди, уронит и раздавит!.. Хризостом, бранясь, возвращался, разыскивал мальчика, и они шли вместе, пока опять не задерживала Клеона какая-нибудь случайность.

Большинство лавок и мастерских, мимо которых они проходили, были со стороны улицы открыты: на длинных мраморных прилавках лежали товары, а вместо вывесок у входа каждой лавки на дверных косяках, а то и просто на стенах были нарисованы предметы, которые здесь продавались.

Хризостом останавливался то у одного, то у другого прилавка. Из его разговоров с торговцами Клеон понял, что многие из них вольноотпущенники Станиена, получившие от бывшего хозяина деньги на обзаведение. Теперь они выплачивали ему проценты со своих доходов.

— Стой! Зайдем в эту хлебопекарню, — Хризостом остановился перед дверью, на которой был нарисован мул, вертящий мельницу. — Собаку привяжи на улице, а сам иди за мной.

Клеону пришлось повозиться, уговаривая Льва остаться на привязи среди снующих мимо его носа прохожих. Когда наконец мальчик вошел в лавку, Хризостома там не было. Какой-то рыжий юнец выкладывал на прилавок пирожные и крендели. На вопрос Клеона о домоправителе Станиена рыжий кивком головы указал на дверь в глубине комнаты.

— Как же быть? — спросил Клеон. — Домоправитель приказал мне идти за ним…

Рыжий, все так же молча и не отрываясь от работы, мотнул головой в сторону двери: иди, мол, куда тебе указано. Клеон удивился неприветливости римлян: у них в деревне не так встретили бы чужого; у них бы все показали и рассказали, а если бы хватило времени, то и проводили бы. «А может быть, это немой?» — подумал Клеон, стараясь оправдать молодого невежу.

Мальчик открыл дверь в заднюю комнату, и его обдало нестерпимым жаром. «Что это, пожар?» — отпрянул он.

— Закрой за собой! — сердито крикнул «немой».

Клеон торопливо выполнил приказание и остановился у порога, не зная, куда идти и что делать дальше. В комнате стоял туман от мучной пыли, носившейся вокруг нескольких ручных мельниц, которые вертели не откормленные мулы, как было изображено на вывеске, а заморенные ослы да исхудалые рабы. Слабый свет лился из узких щелей у потолка и от топок трех огромных печей. Было так жарко, что хитон Клеона сразу прилип к спине и капельки пота выступили на лбу и вокруг носа. Среди этого жара и тумана копошились обнаженные люди: одни засыпали зерно в воронки мельниц, гоняли ослов или, остановив их, выбирали с мельничных подставок муку; другие месили тесто, формировали и подносили пекарям крендели, витые хлебцы и разнообразные пирожные и булочки. Пекари принимали их на лопаты и ловко засовывали в красные жерла печей.

Домоправителя не было и тут.

Клеон подошел к рабу, который, стоя на коленях, чинил какую-то поломку в мельнице.

— Куда, деревенщина! — крикнул тот, поднимая белое от мучной пыли лицо с красными веками. — Мельницы никогда не видел, что ли?

— Такой, как эта, не видел, — ответил мальчик. — Не знаешь, куда девался домоправитель Гнея Станиена?

— Куда ему деваться! Пьет вино и сплетничает с моим хозяином! Готово! — крикнул он рабам, переносившим зерно.

— Посторонись!.. Поберегись!.. — покрикивали они на Клеона, помогая мастеру собрать мельницу.

Но вот в воронку сверху засыпали зерно, и погонщик ткнул ослика палкой; тот взмахнул хвостом и понуро пошел по кругу. Зерно затрещало, и снизу посыпалась на подставку мука. Клеон в восхищении покачал головой:

— Вот если бы нам в деревню такую мельницу! А то у нас растирают зерно просто между двумя камнями. Столько времени потратят, пока добудут горсточку муки!

— В городе все лучше, — сказал один из рабов, — только не для нас.

— Римляне жиреют на нашем поту, как опара вспухает на дрожжах, — поддержал его другой.

— Зато от безделья они теряют силы, а мы их копим, — тряхнув головой, заметил третий.

Погонщик хрипло рассмеялся и тут же закашлялся.

— Проклятая… пыль… — задыхаясь от кашля, бормотал он. — Тут и подохнуть недолго… Приставить бы… сюда… к мельнице… хозя…

— Тшш!.. — зашипели на него со всех сторон.

Из комнаты за пекарней вышли Хризостом и хозяин булочной.

— Не забудь же отнести господину проценты, — сказал Хризостом, заканчивая разговор.

Хозяин хлебопекарни потряс растопыренными пальцами перед лицом домоправителя:

— И куда только вас несет! Говорю тебе: вся Кампания объята пламенем.

— Воля не моя, — нахмурился домоправитель. — Господин знает, что делает. Так не забудь: завтра последний срок.

Булочник вздохнул:

— Твой сенатор хуже ростовщика.

Хризостом сделал вид, что не расслышал, и, махнув Клеону, чтобы шел за ним, направился к двери.

 

* * *

 

Видя, что домоправитель не в духе, Клеон сжал ноздри Льва, который начал было визжать при его появлении: «Тихо!» Очутившись снова в толпе, он старался не отставать от Хризостома и не глядел ни на вывески, ни на объявления, написанные прямо на стенах домов и украшенные то изображениями дерущихся гладиаторов, то актеров в уродливых масках. Крик глашатая, требовавшего очистить дорогу для лектики его господина, заставлял Хризостома и мальчика прижиматься к стенам. Лев чинно стоял рядом с ними. Вдруг он вытянул морду и замер: в нескольких шагах от них, покачиваясь под музыку египтянина-заклинателя, извивались четыре очковые змеи. Клеон с силой дернул к себе ремень, на котором держал собаку: — Нельзя!

Лев обиженно оглянулся: с детства хозяин приучал его уничтожать змей, а тут целых четыре, раздув шеи, ползут на беззащитного старика, и, оказывается, их нельзя трогать… А старик, вместо того чтобы бежать, насвистывает на какой-то жалкой дудочке… Видно, совсем растерялся от страха. И все люди вокруг перепуганы: затаив дыхание, смотрят, как змеи все ближе и ближе подползают к старику, а помочь ему никто не смеет. Бедняга сидит на земле и боится шелохнуться. Вот змеи подняли головы в уровень с его лицом… вот обвивают его шею… Лев нервно взвизгнул и рванулся из рук Клеона. Вокруг засмеялись.

— Ну и пес! — покачал головой Хризостом. — Забавно бы поглядеть, как он дерется со змеями… Только, пожалуй, этот египтянин побежит жаловаться эдилу. Ну его! Пойдем. А храбрый народ эти фокусники! — прибавил он отходя. — Вот уж ни за что в жизни не согласился бы зарабатывать хлеб таким ремеслом! Брр!..

«А я согласился бы, — подумал Клеон, — лишь бы только быть на свободе и каждый вечер возвращаться в свой дом». Желая нагнать потерянное время, Хризостом попытался ускорить шаг. Но Лев, горевший желанием сразиться со змеями, упирался, визжал и рвался назад. Клеон с трудом тащил пса за Хризостомом, он боялся, как бы домоправитель не стал его упрекать за то, что он упросил взять собаку в город. А тут еще на каждом шагу попадались торговцы. Они располагались со своим товаром прямо на тротуарах, предлагая прохожим хлеб, фрукты, жареную рыбу, бобы, цветы и благовонные притирания. Тут же, не смущаясь давкой, брадобреи стригли, брили и причесывали крестьян, приехавших в Рим из окрестных деревень. Протолкнуться с собакой в этой толпе да еще не отстать от привычного к городской сутолоке спутника для сицилийского мальчика было нелегким делом, и он обрадовался, когда Хризостом вывел его на менее людную улицу ремесленников. Они вошли в мастерскую кожевника.

Завидя Хризостома, мастер поспешил ему навстречу: кожи, отданные его господином для выделки, уже готовы, их сейчас упакуют. А слыхал ли почтенный домоправитель странную историю о сражении претора Клодия с гладиаторами?… Клеон насторожился. Но кожевник понизил голос и, отведя Хризостома в сторону, погрузился в таинственную беседу, краем глаза наблюдая за рабочими и время от времени прерывая разговор, чтобы сделать какое-нибудь указание.

В ожидании Хризостома Клеон прислонился к притолоке. Он задыхался от отвратительного запаха сырых кож. Как можно работать в таком зловонии! Даже Лев и тот брезгливо морщил нос. А люди в мастерской, казалось, ничего не замечали. Одни, разложив кожи на станках, скребли их острыми ножами. Другие промывали их в круглых углублениях пола. Сицилийский мальчик никогда не думал, что бывают такие большие мастерские. Дома, в деревне, тоже иногда обрабатывали кожи, но делали это обычно в сарае, куда через распахнутые двери вливалась свежесть полей и виноградников.

Наконец перед домоправителем положили сверток. Хризостом приказал привязать его на спину Льва. Расплачиваясь с хозяином, домоправитель Станиена проворчал:

— Выкинь из головы эти россказни…

— Но об этом говорит весь город, — возразил кожевник.

— Никогда не поверю, — покачал головой Хризостом, — чтобы обученный римский легион отсту…

Страшный кашель кожевника заглушил слова Хризостома. Да и начало речи домоправителя никто в мастерской, за исключением Клеона, не расслышал. Клеон догадался, о чем шла речь: «Видно, гладиаторы победили в ту ночь!» Но, сколько он ни прислушивался, желая узнать, что же произошло, разобрать больше ничего не смог, потому что кашель совсем замучил мастера.

Выйдя за Хризостомом на улицу, мальчик вздохнул полной грудью. Какое счастье, что ему не нужно работать в этой вони! Галл прав был, когда говорил, что в жизни перемешано хорошее и плохое: с ним могло бы случиться кое-что и похуже, чем рабство у сенатора. Интересно, как готовился бы Галл к счастливому случаю, если бы оказался на его месте?

Целый день беготни по горам за козами не мог бы, кажется, так утомить Клеона, как эти несколько часов на улицах и в мастерских Рима. Всякий раз, выходя из той или иной мастерской, мальчик надеялся, что это — последняя, но Хризостом, озабоченно посматривал на клонившееся к западу солнце, бормотал: «Как мы задержались! Ужасно болтливы эти ремесленники!» — и шел дальше.

Лев не меньше, чем его хозяин, чувствовал отвращение к шуму на улицах, людской толкотне и вони от решеток, сквозь которые нечистоты и дождевая вода стекали по трубам и канавам в клоаку — огромный подземный коридор, выстроенный много столетий назад; клоака забирала также и подпочвенные воды болотистых низин, лежавших между холмами, на которых стоял Рим; все это по коридорам клоаки стекало в Тибр. По мере того как Хризостом, Клеон и Лев приближались к окраине города, вонь становилась все удушливее. Льву не нравилось тащить на спине сверток: словно он вьючное животное, а не собака пастуха. Время от времени он поворачивал морду, нюхал сверток и угрожающе рычал.

— Тише, Лев, не надо злиться, — уговаривал его Клеон, торопясь за домоправителем, который шел все быстрее.

Теперь уж некогда было рассматривать улицы, но и не глядя, Клеон замечал, что мостовые и тротуары становились все уже, будто их сжимали постройки, высота которых казалась неестественной: словно семь или десять домов взгромоздились друг на друга. «Похоже, что идешь по ущелью среди скал, — думал мальчик. — Вот страх-то!..»

— Стой! Сворачивай сюда.

Они вошли в мастерскую, над дверью которой был прикреплен обтянутый кожей щит.

Здесь уже кончали работу. Двое рабов закрывали ставни. Мехи бездействовали. В горне слабо светились догорающие угли. Полуголые рабочие складывали дребезжащие полосы железа, куски кожи, костяные пластинки, тонкие доски — словом, все, что требовалось оружейнику для изготовления щитов, панцирей, шлемов и мечей. На стенах висело оружие военачальников с тонкой золотой или серебряной насечкой и солдатские мечи в простых деревянных ножнах; панцири центурионов, покрытые, словно чешуей, металлическими или костяными пластинками, и панцири легионеров в виде гибких поясов из металла; были тут и поножи, защищающие голени от вражеских стрел. В нижнем ряду блестели щиты: пехотинцев — большие, прикрывающие все тело, и легкие круглые щиты всадников. В углах стояли дротики и копья.

Посреди мастерской женщина в плаще, накинутом поверх темной паллы,[73] разговаривала с молодым оружейником. При входе Хризостома и мальчика она обернулась. Из-под края плаща блеснули огромные глаза и золотистый локон. Клеон от удивления открыл рот. Женщина резко отвернулась и, простившись с мастером, вышла. Клеон подумал, что ошибся: зачем забрела бы сюда та, подобная бессмертным богам красавица, которая чуть не купила его утром? Если бы ей понадобилось какое-нибудь изделие оружейника, она прислала бы за ним раба. Неужели она пошла бы одна, пешком по зловонным улицам предместья?…

Проводив посетительницу глазами, Хризостом вопросительно взглянул на оружейника.

— Так… родственница одна, — уклончиво сказал оружейник. — Ты пришел за кинжалом своего молодого господина?

— Да. Кроме того, мне нужны мечи. Не найдется ли у тебя сотни две?… Только короче тех, что носят легионеры. Если есть, пришли их завтра чуть свет…

— Нет у меня таких коротких мечей, — перебил его оружейник.

— Тогда сделай. Я заплачу вдвое против обычной цены. Они должны быть длиннее кинжала, но так коротки, чтобы их можно было носить незаметно. Вот задаток. Если успеешь сделать сколько-нибудь за ночь, то пришли их к Капенским воротам.[74] Рано утром мы выезжаем в Кампанскую виллу.

— В Кампанскую виллу? — удивился оружейник.

— Знаю! Знаю все, что ты скажешь! — с досадой отмахнулся Хризостом. — Я слышу это сегодня целый день. Это не наше с тобой дело.

— Верно, — усмехнулся оружейник. — Даже если бы Гней Станиен вздумал вступить со Спартаком в единоборство, я не стал бы его удерживать. Хотя при его толщине…

— Попридержи язык! — оборвал его Хризостом. — Если не можешь принять заказ, скажи. Я отправлюсь к другому.

— Все мастерские уже закрыты, — возразил оружейник. — Если ты рано утром уезжаешь, придется мне принять твой заказ. Но предупреждаю: мои рабочие сперва выполнят работу, которую я взял раньше. Тебе надо будет самому приехать за мечами.

— Когда? — отрывисто спросил Хризостом.

— Месяца через три, не раньше.

— Чересчур долгий срок, — нахмурился домоправитель. — Я передам твои слова господину. Завтра тебя известят. Ну, давай кинжал.

— Не обижайся на мои шутки, почтенный Хризостом, — сказал кузнец, передавая домоправителю кинжал. — Я не подчинен твоему господину, так почему бы мне и не позволить себе вольное словцо?

Хризостом молча расплатился и, холодно попрощавшись с оружейником, вышел.

Красноватые лучи низко стоящего солнца окрашивали в пурпур лохмотья ремесленников, высыпавших на улицу. Одни усаживались на порогах лавок подышать свежим воздухом, другие спешили в ближайшие кабачки. Со всех сторон слышались песни и музыка.

Клеону этот день казался длинным, как год. Да что год! За всю свою жизнь не видел и не думал он так много, как в эти последние дни. Как хорошо и беспечно жилось ему, пока Дракил не навязал отцу тонкорунных овец!.. Что-то теперь дома? В этот час отец, наверное, возвращается с поля Дракила позади волокущих плуг волов… А мать и сестры? Сдержал свое обещание Дракил — оставил им хижину или отнял и ее? Что ему стоит обмануть! Он привык лгать. Может быть, мать и сестры пошли к отцу Пассиона? Или скитаются в горах и раскладывают сейчас костер у входа какой-нибудь пещеры, а потом всю ночь не будут спать, прислушиваясь к вою шакалов… И нет с ними мужчины, чтобы успокоить и защитить их: отец у Дракила, а он… Ох, если бы он тогда не убежал! Был бы он теперь в своей деревне и мог бы навещать мать. Ведь они с отцом должники, а не рабы, которые не смеют отлучиться из дома хозяина… Конечно, деревенские мальчишки, наверное, дразнили бы его рабом Дракила… Но как мог он из-за этого ослушаться отца! Вот теперь уж он на всю жизнь сделался рабом… если не удастся убежать к Спартаку. А как убежать? Где спрятаться? Его сразу поймают. Узнают по собаке. А он ни за что не оставит Льва в рабстве. Да и Спартаку он без Льва не нужен…

А вдруг дяди уже уплатили Дракилу долг и отец вернулся домой? Нет у них теперь ни олив, ни стада. Работать нужно вдвое больше, а с ними один Пассион. Что они думают о его судьбе? Оплакивают его смерть? Или Пассион убедил их, что Клеон ушел в горы к беглым рабам? И мать ждет каждую ночь — не проберется ли он в деревню повидать ее…

— Боги бессмертные, почему не удержали вы меня! — пробормотал Клеон и вдруг вспомнил, как упрекнул богов в жадности, когда после жертвоприношения пала еще одна овца. «Они все еще мстят мне за дерзкое слово, — подумал мальчик. — Теперь не пошлют они мне счастливый случай».

На глаза Клеона навернулись слезы. Лев нежно сжал зубами руку мальчика, державшую поводок. Нагнувшись к уху собаки, Клеон прошептал:

— Помнишь, как хорошо было дома?

Лев приподнял ухо, как бы прислушиваясь к словам хозяина, вильнул хвостом и лизнул его в щеку.

— Какие нежности! — захохотал один из полупьяных гуляк, проходивших мимо.

— П-пусть целуются… — заплетающимся языком сказал другой. — Пусть каждый… це… целует… ся… с кем… х-хочет.

Третий громко запел, аккомпанируя себе на цитре.

 

Что же сухо в чаше дно?

Наливай мне, мальчик резвый…

 

Только тут Клеон заметил, что они уже подошли к дому Станиена.

 

Глава 9. Гай капризничает

 

В вестибюле их встретила нянька:

— Куда вы пропали?… Гай не хочет ужинать, плачет и требует своего коня. Госпожа приказала привести к ней собаку и нового раба, как только они вернутся из города.

— А господин приказал, чтобы почтенный Хризостом явился к нему, — добавил остиарий.

По указанию Хризостома Клеон сложил в одной из комнат все, что он и Лев принесли из лавок. Удостоверившись, что покупки в порядке, домоправитель поспешил к Гнею Станиену.

— Ну, идем, идем скорее! — торопила Клеона нянька. — Гай не привык ждать.

Клеону казалось, что от толкотни и шума на улицах все у него внутри сморщилось и почернело — так он устал. Да и Лев тревожил мальчика: раненный в утренней схватке, целый день исполнял он непривычные обязанности — то верховой лошади, то вьючного мула… В конце концов он мог и взбунтоваться.

— Погоди минутку, — попросил мальчик. — Дай мне поговорить с собакой. Видишь, она устала.

— Мы все устаем, — пожала плечами нянька. — С рассвета до поздней ночи топчемся. Даже ноги к вечеру распухают.

— Но собака не человек, — возразил Клеон. — Она может рассердиться и укусить Гая. Дай же мне поговорить с нею!

— Да что ты глупости болтаешь! Где это видано, чтобы собака разговаривала с человеком?

— Конечно, не Лев будет говорить, а я, — усмехнулся Клеон. — Я скажу ему, чтобы он вел себя смирно, и он поймет. Не мне одному — всем вам будет худо, если случится беда с маленьким господином, — прибавил мальчик.

— Это правда, — согласилась нянька. — Ну скажи ему, чтобы не кусался. Только недолго болтай!

Клеон взял обеими руками голову Льва и, глядя ему в глаза, сказал:

— Тебе хотелось бы растянуться на теплых камнях в саду, правда?

Лев помахал хвостом.

— Но мы оба, ты и я, должны идти к маленькому Гаю и делать все, что он захочет. Понимаешь?… Нельзя ни рычать, ни огрызаться. Ты должен быть послушным и смирным. Понимаешь?

В атрий вбежала еще одна служанка:

— Неужели еще не пришли?… А, вот они! Идите скорее! Госпожа вас требует.

Обе рабыни, Клеон и Лев прибежали в комнату, где обычно принимали гостей, а сейчас хозяйка дома и пять или шесть рабынь старались развлечь валявшегося здесь на полу Гая. Он отворачивался от игрушек, которые подносили ему женщины, бил кулаками тех, кто особенно настойчиво за ним ухаживал, и вот уже больше часа плаксиво тянул одно и то же:

— Как смел Хризостом увести мою лошадь?… Хочу лошадь!

— Ну перестань, мое сокровище! — упрашивала мать. — Я накажу Хризостома, когда он вернется. На твоих глазах накажу… ему дадут десять ударов плетью…

— Хочу лошадь…

— Стыдно, Гай! — уговаривала Фульвия. — Мужчина должен быть терпеливым…

— Вот они, госпожа! — крикнула, вбегая, нянька.

Гай вскочил.

Если бы Панфилон не рассказал ему, как зла хозяйка дома, Клеону она показалась бы красивой. Теперь же, встретившись с ней взглядом, он почувствовал страх и поскорее отвел взор от серых ледяных глаз матроны.[75] «Точно изваяние из камня!»

— Пришли!.. Пришли!.. — радовался Гай. — Теперь давайте мне есть. И пусть лошадь и конюх ужинают со мной.

Няньки вопросительно смотрели на Фульвию.

— Делайте, как приказывает молодой господин, — сказала она и, прищурившись, обратилась к Клеону: — Уж не из Фессалии[76] ли ты, мальчик?

— Нет, — простодушно ответил Клеон, — я родом из Сицилии. Мой отец…

— Я не спрашиваю тебя о твоем родстве, — остановила его Фульвия. — Я хотела знать, не фессалиец ли ты, потому что уроженцы этой страны славятся как искусные чародеи, а ты просто околдовал маленького господина.

Няньки принесли маленький столик и поставили его к ложу, на котором полулежала Фульвия.

Опустив руки, Клеон стоял посреди комнаты, чувствуя, что всем мешает, и не решаясь предложить свою помощь.

— А рабу и лошадке подстелите этот килик, — указал Гай на ковер из козьей шерсти, с которого только что поднялся сам. — Они сядут на пол и будут есть из моих рук.

Рабыни повиновались.

— Что тут? — Фульвия сняла крышку с блюда, которое рабыня поставила перед Гаем. — Пунийская каша!.. С творогом и медом!.. Как вкусно! Кушай, мой маленький!

Гай упрямо мотнул головой:

— Пусть лошадь сначала кушает… Давай руки! — приказал он Клеону. — Ешь сам и лошади дай. Положи ей прямо на пол… Чего же ты?… Боишься мозаику запачкать? Ничего, няньки уберут.

Чтобы не вызвать неудовольствия маленького Гая и суровой Фульвии, Клеон, подавив обиду, стал есть кашу прямо с ладони, предварительно отложив Льву его долю на пол.

Проглотив кусочек жареного цыпленка, Гай бросил остальное Клеону:

— Лови! — и захлопал в ладоши, когда сицилиец поймал жаркое на лету. — Пополам с лошадью!.. Подели пополам! — кричал развеселившийся Гай.

«Это наказание богов, — твердил про себя Клеон, доедая мясо. — Надо терпеть. Может быть, видя мое унижение, они сжалятся над нами».

После сладкого — изюма и яблок — Фульвия поднялась:

— Ну, теперь спать.

— Не хочу! — топнул ногой Гай. — Теперь я поеду в библиотеку и посмотрю, какого педагога[77] купил мне отец.

— Ну кто же после ужина ездит верхом? — попробовала уговорить его мать.

— Я! — сказал маленький упрямец. — Я езжу. Я не виноват, что у меня целый день не было лошади… Эй, конюх! Подведи мне коня.,

— Ну хорошо, — уступила Фульвия. — Пусть твой конь отвезет тебя в спальню.

— Нет, в библиотеку, — настаивал Гай. — Ведь моего коня увели, и я не мог поехать туда днем.

— Железный характер у этого ребенка! — с восхищением сказала Фульвия. — Ну давай пошлем Азур узнать, там ли новый библиотекарь. Но потом — обязательно спать! Иначе я призову Луция. — Она выразительно посмотрела на няньку, и та, ответив ей понимающим взглядом, вышла за дверь.

Гай притих, старший брат был единственным человеком в доме, авторитет которого он признавал. Обняв колени матери, он умильно заглянул ей в лицо:

— Не надо Луция! Он будет браниться. А я ничего плохого не делаю. Я только посмотрю на педагога и пойду спать. А если я не посмотрю на него, я все буду думать, думать, какой он… и не засну.

Фульвия улыбнулась, проведя рукой по кудряшкам сына:

— Хорошо, хорошо, дорогой! Вот только вернется Азур, и ты поедешь.

Клеон, воспитанный в послушании и уважении к родителям, с неодобрением смотрел на эту сцену. Нянька, постояв за дверью, вернулась.

— Господин послал нового библиотекаря в Тускуланскую виллу за книгами, которые надо переписать, — сообщила она только что придуманную новость. — С ним уехал и его помощник, чтобы показать дорогу. Дверь библиотеки заперта, и ключ у молодого господина.

— Ничего не поделаешь, — развела руками матрона. — Придется тебе ехать в спальню. А завтра, как только встанешь, я пришлю к тебе библиотекаря, и он расскажет тебе какую-нибудь интересную историю. — Притянув к себе сына, она поцеловала его: — Да хранит тебя твой гений-покровитель.

— Не буду спать! — надул губы Гай и протянул руки Клеону: — Посади меня на лошадь.

Нянька поспешила положить на спину собаки коврик.

Помня наставления Клеона, Лев не зарычал, только клыки его невольно обнажились от боли, которую причинил ему малыш, задев ногой раненое плечо. Этого было достаточно, чтобы Фульвия вспомнила о драке в вестибюле. Боясь нового взрыва слез и капризов, она не запретила Гаю ехать верхом, но Клеону погрозила пальцем:

— Если собака укусит малютку, ты будешь распят за Эсквилинскими воротами!

С этим напутствием Клеон и Гай в сопровождении нянек спустились по ступенькам в длинное помещение, откуда можно было попасть в летние спальни женщин, комнату нянек и детскую.

Стоя в дверях, Фульвия с беспокойством смотрела им вслед, пока не услышала, что они благополучно добрались до спальни Гая.

 

Глава 10. Дом засыпает

 

Передав Гнею Станиену деньги, полученные от булочника и вольноотпущенников-торговцев, и докладывая, как выполнил остальные поручения, Хризостом не забыл рассказать и о поражении претора Клодия.

— К предводителю гладиаторов Спартаку бегут, как говорят, сотни рабов, и вся Кампания объята волнением.

— А зачем ты сообщаешь об этом мне? — высокомерно спросил Станиен.

— Чтобы предупредить об опасности. Может быть, ты решишь, господин, поехать в какую-нибудь другую виллу?… Или пошлешь в Кампанию одного меня, без молодого господина? Я мог бы разведать, действительно ли волнение так распространилось…

— Неужели я буду менять свои планы из-за кучки восставших рабов? — возмутился Станиен. — Надеюсь, ты не забыл послать на виллу гонца, чтобы Луцию выслали к перевалу лектику и приготовили к вашему приезду обед и спальни?

— Все было сделано в тот же час, как ты повелел, господин.

— Ну и отлично! — кивнул Станиен. — Выполняй приказания, и больше от тебя ничего не требуется. Можешь идти! — И, когда домоправитель, поклонившись, повернулся к двери, снисходительно добавил: — Во всяком случае, я ценю твою преданность.

Выйдя от Станиена, Хризостом отправился проверить, заперты ли кладовые и погреба, и опечатать их на ночь. Вспоминая разговор с хозяином, он насмешливо кривил рот. Преданность?… Ему решительно все равно, что случится с Гнеем Станиеном, Фульвией или Гаем. Он тревожился только за Луция, своего воспитанника, которого он втайне любил, как сына. Он готов был рисковать своей жизнью, но не жизнью Луция, и волновался, раздумывая об опасностях, которые могут угрожать в Кампании его любимцу. Как уберечь от них Луция?… Предупредить его?… Уговорить, чтобы он остался дома и предоставил Хризостому самому проверить, как приготовлена вилла к приезду господ?… Бессмысленно! Луций высокомерен не меньше, чем его отец. К тому же он молод и смел, опасность только подзадорит его.

Опечатав погреба и кладовые, Хризостом пошел в помещение, где спали рабы. В длинной низкой комнате едва мерцал чадящий светильник. Пятьдесят или шестьдесят невольников, распластавшись на деревянных нарах, храпели и стонали во сне. Хризостом пересчитал их. За исключением нового пастуха, все были на месте. Постояв некоторое время и удостоверившись, что сон их не притворен, Хризостом запер дверь на ключ и, спрятав его на груди, отправился искать Клеона. Мальчик встретился ему на лестнице, ведущей в сад.

— Ты зачем тут?

— Мы со Львом свезли маленького господина в спальню… и ждали, пока он не уснул. А потом госпожа нас отослала, но не сказала, куда нам идти. А я не знаю…

— Ступай за мной.

Домоправитель вернулся и, отперев двери, впустил Клеона. Остановить собаку он не решился, и Лев последовал за своим хозяином. Ключ снова щелкнул в замке. Клеон стоял, беспомощно озираясь, не зная, где лечь: Хризостом не указал ему места. Как отличалась эта грязная, душная комната от маленькой спальни, в которой он только что оставил Гая на мягком ложе, под пушистым одеялом из белой шерсти!

— Эй, сицилиец! — услышал он оклик Панфилона. — Иди сюда. Гней еще не приготовил для тебя ложа. Так и быть, уступлю тебе, по знакомству, часть своего пуховика.

Он подвинулся, и Клеон растянулся рядом с ним на дощатых нарах, блаженно вздохнув: «Наконец-то кончился этот длинный, полный отвратительной сутолоки день!» Приблизив губы к уху Панфилона, он шепнул:

— Кажется, гладиаторы победили золотого центуриона…

— Какого там еще центуриона? — сонно пробормотал Панфилон. — Старый козел обязан указать тебе место для сна. Ты завтра потребуй. — Повернувшись на бок, он захрапел.

Клеон также закрыл глаза, но уснуть не мог. Ему вспомнилась та ночь, когда его разбудил шум битвы… Жив ли Галл? Как хорошо было бы лежать с ним рядом у костра, среди воинов Спартака! И чтобы пахло травой, а не вонючим потом, прелой соломой и гарью светильников. Хоть бы скорее уснуть, чтобы не ощущать всего этого… Он сильнее зажмурил глаза… За сомкнутыми веками проплыли покачивающиеся под музыку змеи, их сменили бледные лица и воспаленные глаза булочников… надвинулись многоэтажные громады домов… сверкнул взор из-под края плаща, наброшенного на голову… «Все-таки это она была у кузнеца, — подумал мальчик засыпая. — А почему сама? Это тайна… тай… на… Как хорошо пахнут травы в Сицилии… Как я устал…» Его сонное дыхание слилось с похрапыванием спящих рабов.

На полу возле нар, положив голову на лапы, дремал Лев. Его чуткие уши то и дело вздрагивали: он и во сне оберегал своего хозяина, не имевшего ни когтей, ни клыков и потому беззащитного, хотя он и был богом.

Старый домоправитель, поднявшись в свою каморку над вестибюлем, также расположился на отдых, но не мог сомкнуть глаз всю ночь.

 

Глава 11. Аппиева дорога

 

Хризостом поднял рабов затемно. Зевая и потягиваясь, собрались они в вестибюле, где еще горели светильники. Женщины укладывали в корзины посуду для пиров, пряности, книги, платье, белье. Мужчины увязывали тюки и корзины и вытаскивали их на улицу под портик. Домоправитель отправил рабов с поклажей вперед, к Капенским воротам. Там они должны были ждать его и молодого господина.

— А ты останься, — приказал он Клеону. — Пойдешь с факельщиками. Твоя собака будет распугивать уличную толпу.

Молодого хозяина Хризостом разбудил в последнюю минуту: Луций не любил рано подниматься. Он долго ворчал и вздыхал, возясь со шнуровкой высоких дорожных башмаков и сердито отгоняя рабов, желавших ему услужить: он терпеть не мог, чтобы его одевали, ему казалось, что руки слуг недостаточно чисты для этого. Но брезгливость свою Луций прятал, чтобы не раздражать родных, которые пользовались услугами рабов; да и самих рабов попусту обижать не стоило. Уж начинало светать, когда он появился в вестибюле, где ожидали его факельщики и лектиарии.

На узких улицах «вечного города», как называли римляне свою столицу, езда была запрещена даже в такой ранний час. В тесных проходах среди домов было еще темно, и факельщики освещали путь лектиариям и Хризостому, который шел рядом с лектикой Луция. Глашатай прокладывал им дорогу среди деловой суеты начинающегося дня и праздной толкотни гуляк, завершающих ночь. Клеон шел в первой паре факельщиков и по приказанию Хризостома заставлял Льва рычать на тех, кто не очень торопился уступить дорогу; это даже самых дерзких заставляло жаться к стенам.

Когда они добрались до южной окраины Рима, солнце уже взошло. Решетка, закрывающая ночью ворота, была поднята, и носильщики с лектикой свободно вошли под их мрачные своды. Холодная капля упала Клеону на лоб.

— Что это? — спросил он, смахивая пальцем влагу.

— Вода, — ответил факельщик, который шел в паре с ним. — Там, наверху, водопровод.

— А что это — водопровод?

— Вот деревенщина! Водопровод — это когда заключают воду в трубы, чтобы она текла так, как надо людям. Претор Марций, устраивая сто лет назад этот водопровод, проложил за городом трубы под землей, а в городе он поднял воду на арки. Не ломать же ради труб мостовую и дома! Понял?

— Да, — сказал Клеон, — понял: римляне даже воду сделали рабою.

Луций, слышавший этот разговор, засмеялся:

— Вот рабская точка зрения на полезные обществу дела!

За Капенскими воротами Луция ждала отделанная бронзой рэда, в которую была впряжена пара лошадей. Здесь же стояли две грузовые повозки — петориты. На обочине дороги, окружив тюки, сидели посланные вперед рабы.

Среди зелени садов, рощ и лугов белела Аппиева дорога, вымощенная широкими каменными плитами. Середина ее была слегка выпуклой, чтобы дождевая вода, не задерживаясь, стекала к краям и отсюда — через небольшие отверстия — в подземные каналы. Так объяснил Клеону его сосед-факельщик и при этом похвастал, что отлично знает историю и городское устройство Рима, потому что родился в доме Станиенов в один день с Луцием и Луций, когда стал ходить в школу,[78] обучал его всему, чему учился сам.

— Я даже ездил с молодым господином в Афины заканчивать образование! — важно сообщил он Клеону, в то время как они вместе переносили тюки.

Пока рабы перетаскивали поклажу в повозки, Луций, выйдя из лектики, вдыхал утреннюю свежесть и благоуханье цветущих фруктовых садов. Он наслаждался прелестью этого раннего часа. «Хорошо слагать стихи, мечтать и размышлять на заре, среди виноградников и гранатовых деревьев… На вилле буду обязательно вставать с рассветом», — решил он, усаживаясь в рэду.

Верх рэды был обтянут кожей, в которой с обеих сторон были прорезаны окошечки, прикрытые пурпуровыми занавесками. Приподняв одну из них, молодой человек рассеянно глядел вокруг. Рабы, весело перекликаясь, занимали места в петоритах. Обычно их отправляли на виллу пешком, иногда — на мулах. На этот раз им предстояла приятная поездка в повозках, запряженных лошадьми. Невольники были уверены, что едут с таким удобством по распоряжению Луция. На самом же деле этим удовольствием они были обязаны Хризостому, который хотел уберечь их от встреч с мятежниками.

— Садись ко мне! — предложил Клеону пожилой возница.

Клеон взобрался на сиденье рядом с ним. Покинутый Лев заволновался и стал бегать вокруг, стараясь влезть за хозяином в петориту.

— Пошел, пошел! — гнал его возница. — Покажи свою прыть: отстанешь от лошадей или нет.

Клеон не посмел попросить, чтобы собаку впустили в петориту.

Разместив тюки и людей, Хризостом подал знак к отправлению и, войдя в рэду, уселся против Луция.

Впереди скакали верхом два нумидийца, за ними катилась рэда, сзади громыхали по каменным плитам петориты, каждую из которых везла пара сильных галльских коней. У переднего колеса первой петориты, высунув язык и стараясь не отстать от хозяина, мчался Лев. Встречные деревенские повозки еще издали сворачивали к тротуарам, освобождая для них середину дороги. Клеона удивляло, что даже за городом и в такой ранний час тротуары полны пешеходов. Из Рима и в Рим шли ремесленники, крестьяне, торговцы, изредка встречались в этой толпе легионеры.

Через каждую тысячу шагов стояли покрытые надписями мильные столбы и под ними для уставших путников — полукруглые каменные скамьи. Вдоль дороги тянулся длинный ряд мавзолеев и памятников, среди которых, как печальные часовые, темнели кипарисы.

— Разве здесь кладбище? — спросил Клеон возницу. — Зачем здесь эти башни и надгробия?

Тот утвердительно кивнул и пробормотал:

— Богачи хотят и после смерти быть на виду. Многие ставят себе памятники еще при жизни. Если в памяти потомков не останутся их дела, так хоть пышные гробницы расскажут прохожему, что и они топтали когда-то землю… — После длинной паузы он добавил: — Бывают, конечно, и такие люди, которым не надо всех этих пустяков, — он пренебрежительно указал бичом в сторону пышных гробниц, — потому что <