Сегментация власти: вверх по лестнице, ведущей вниз

Будучи социально однородной системой власти по определению, кратократия не может дифференцироваться на экономическую, политическую и другие сферы. Различие между этими сферами в кратократическом обществе носит пунктирный характер, и не оно представляет собой основной тип социального деления. Таковой тип этого деления, а также и главный закон, главная тенденция развития кратократии суть сегментация (фрагментация – вплоть до миниатюризации власти).

А вот Брежнев с нами ещё надолго – до конца расслабленности в «трудовом социалистическом энтузиазме»

Не будучи способной дифференцироваться, кратократия может лишь дробиться на всё меньшие и меньшие «молекулы», «ячейки» власти, воспроизводящие в уменьшенном виде всё ту же социально однородную власть. Любой мелкий чиновник (начальник ЖЭКа, директор школы, милиционер, швейцар и так далее) выступает носителем социально однородной власти во всей её полноте (хотя в микроформе, то есть как миникратократ). Поэтому в принципе любой мелкий чиновник может своим решением заблокировать действие значительной части кратократической цепи, которая, как любая цепь, не может быть сильнее, чем её слабейшее звено. Одну из иллюстраций, подтверждающих силу слабых, можно найти в статье «Известий», рассказывающей о том, как так себе чиновник остановил производство одноразовых шприцев.

Таким образом, общеоднородный характер власти сохраняется даже при её миниатюризации. И это сохранение – дополнительный стимул для людей становиться чиновниками, а следовательно, и причина разбухания аппарата, его бесконтрольного роста по принципу раковой опухоли.

Дело здесь не только в экономической выгоде – она минимальна, и не в ничегонеделании – баклуши можно бить в любой точке кратократического общества, но в том социальном полновластии, которое имеет, ну скажем, какой-нибудь распоследний управдом. В повседневно-практическом бытовом смысле кратократия – это триумф мелких чиновников, бездарных и безответственных.

Социально однородный характер власти делает её всесильной прежде всего негативно (воспрепятствовать чему-либо и так далее). С точки зрения позитивного наполнения ситуация иная. Поскольку даже мельчайшие молекулы власти носят всеохватывающий и всеобщий характер, то достижение конструктивных целей любой ячейкой часто противоречит интересам других ячеек (в силу их недифференцированного характера, а потому – пересекающихся интересов), и они сопротивляются или просто блокируют дело. И вот эти-то возможности ввиду однородности и всеобщности власти почти неограниченны.

Отсюда негативное всевластие отдельной кратократической ячейки оборачивается позитивным безвластием (бессилием и безответственностью) системы этих ячеек в целом. Власть как бы флюктуирует, то есть рассеивается, переходя с объекта на объект, и в этих условиях, например, повседневное хамство есть типичная для кратократического общества «классовая борьба» без классов. А точнее, типичный социальный конфликт, борьба за власть в ситуации ускользающей власти.

Вообще кратократия – исторически наименее эффективная форма власти, и дело здесь не в нарастающей от поколения к поколению бездарности кратократов, а в специфике власти: каждая потеря есть приобретение, но и каждое приобретение есть потеря. Человек, раскинувший максимально широко руки, чтобы охватить как можно большую часть кучи золота, может лишь лежать на этой куче, перебирая отдельные слитки, но не пользоваться золотом реально (и в этом смысле исчезает разница между кучей золота и кучей дерьма).

Эффективность достигается путём совершенствования отдельных дифференцировавшихся и специализированных функций. Если же их нет, то речь может идти лишь о самосохранении однородного функционального целого за счёт деградации частных содержательных аспектов.

Хотя тенденция к фрагментации и миниатюризации власти существует и действует сверху донизу, по ряду причин власть концентрируется на среднем уровне. Именно здесь находится оперативное пересечение тех кратократических функций, которым в капиталистическом обществе соответствуют экономика, политика, идеология.

Кроме того, среднее звено, стремясь оттянуть максимум власти от высшего центрального, в то же время не желает допустить дальнейшего оттока власти вниз, а потому оказывается реальным посредником между «верхом» и «низом» кратократии, что ещё более укрепляет его позиции в качестве реального фокуса (места) и фокуса власти. Пространственный уровень, наиболее адекватно соответствующий деятельности кратократии, – это область (а не «страна» в целом), уровень, соответствующий социальной деятельности – ведомство (а не государство). (1)

Именно ведомство – реальный субъект кратократии. Как и любая ячейка власти, это относительно замкнутый, самовоспроизводящийся мир власти. Выступая, как правило, монополистом, ведомство контролирует не только производство (что позволяет ему создавать и поддерживать дефицит и тем самым укреплять свои позиции относительно других ведомств, предпринимающих аналогичные контрмеры, отсюда – дефицитарная «экономика»), но также и «ведомственную» прессу, писателей и так далее.

До сравнительно недавнего времени министерства давали «добро» на выпуск того или иного фильма, затрагивавшего его сферу. Да мало ли что ещё! Это ли не полное единство базиса и надстройки, экономики, политики и идеологии в замкнутых рамках. В такой ситуации неудивительно, что критиковавших то или иное ведомство за хозяйственную неэффективность, могли обвинить в антисоветской измене или упрятать в «психушку». Всё это естественно с точки зрения данной власти: в силу её социальной однородности любая частная критика объективно есть критика системы в целом.

Будучи сведённой к своей логико-теоретической модели, кратократия есть отрицание государственности. Историко-практически же кратократия нуждается в «государстве» (то есть в сохранении власти высшей кратократии как органа, объединяющего все ячейки власти).

Происходит это в той степени, в какой:

1) коммунистические государства функционируют в рамках мировой системы межгосударственных отношений;

2) СССР есть Союз республик;

3) Центр, контролирующий ведомства особого типа, представляет собой гаранта на случай кризиса (только центральная кратократия могла спасти республиканские кратократии в Азербайджане и Литве). В этом смысле то, что называют «Центром», «империей», есть на самом деле кратократическая суперячейка, суперклетка, враждебная реальной государственности (путч 19 августа 1991 года – один из наглядных тому примеров).

Поскольку кратократия, её репрессивное ядро исторически сложились как наднациональная и надгосударственная (количественно и качественно) форма, сохранение этой формы есть гарантия нормального существования данного социального слоя. «Центр» воплощает совокупность и единство ведомств как субъектов кратократического общества, это – кратократический суперсубъект; он – их вынесенное оголённо-насильственное бытие, выступающее каждый раз на первый план в случае угрозы тому или иному ведомству.

Ясно, на что способны структуры этого уровня в том случае, если сами оказываются под угрозой (нового Союзного договора, например). Но с другой стороны, их провал создаёт условия для того, чтобы «посыпалась» вся система, причём так, как этого не добились бы никакие даже самые радикальные реформы.

В качестве главнейших среди кратократических ведомств выделяются кратократические сегменты насилия – «тайная полиция», армия. (2) Причём, если в период зарождения и на ранней стадии кратократии решающую роль играл НКВД, то со временем ближе к центральным властным структурам переместилась армия (а не военно-промышленный комплекс /ВПК/, как ошибочно у нас говорят, запутывая ситуацию), (3) именно с её помощью в середине 50-х годов «органы» оказались отодвинутыми на второй план и стали «при Совете Министров». По мере утраты легитимности «партией» армия вообще постепенно начала перемещаться в центр системы, армейские генералы – «сливаться с партийными».

Однако это чревато серьёзными последствиями для армии как особого института даже в кратократическом обществе. Армия в силу своей специфики сохраняет определённый уровень профессионализма даже в условиях общей деградации, разумеется, не миновавшей ВС. Если проштрафившегося «номенклатурщика» и могли перебросить с хозяйственной работы в «культуру», из «культуры» – на советскую и даже дипломатическую работу (в этом – проявление функциональной сути кратократии, поскольку власть отделена здесь от содержания), то «руководителя» можно перебрасывать из одной области в другую независимо от её содержания, то в армию его никогда не перебрасывали. Она оставалась наиболее специализированной сферой кратократии.

Любая ячейка кратократии, выполняющая функцию центральной системообразующей, быстро утрачивает остатки специальных функций, остатки своего особого социального содержания. ЧК окончательно превращается в террористическую организацию, партия утрачивает последние партийные черты и так далее.

Если армия официально станет центральной (сверхфункциональной) ячейкой кратократии, то она очень быстро деградирует именно как особый военный институт, что чревато тяжёлыми последствиями для обороноспособности государства.

Связь между «государством» и «ведомствами» (оборонное – одно из них) имеет не только практический, но и генетический аспект. Хотя нормальное функционирование кратократии логически не требует наличия государства как особого института, возникнуть она может лишь посредством государства, его действий и в его рамках. Государство – одна из форм капитала-функции в капиталистической миросистеме. Контролируя его, большевики подавляли капитал-содержание и изоморфное ему (то есть сходное по форме) гражданское общество. Делали они это, направляя на капитал гнев значительной части населения и отражая в этом смысле (куцым, искажённым, уродливо-издевательским образом) интересы этого населения.

Без захвата государства (1917 – начало 1918) и существования последнего в авторитарном виде (в 1917–1918 годах) и виде тоталитарном (1918–1929 годах) кратократия не смогла бы ни возникнуть, ни удержаться у власти. Ни одна система не может возникнуть по своим собственным законам – когда она возникает, их ещё нет. Поэтому в основе каждой системы лежит антисистемное основание.

В тех условиях, когда кратократия ещё не встала на ноги, государство нужно «партии» в качестве орудия, при помощи которого реализуется социальная однородность общества, подавляются конкуренты. Именно «государство», теоретически (а в какой-то степени и практически) отражающее интересы народа, выполняет функцию органа, создающего видимость отсутствия социального неравенства в обществе как группового, так и индивидуального. Именно оно (до конца 1920-х годов, а затем это делала высшая центральная кратократия) перераспределяло предназначенный для ранжированного потребления коллективно присвоенный продукт, хотя уже в 30-е годы ведомства начали выступать конкурентами государства.

Государство, как и культ Вождя (живого и мёртвого), было необходимо кратократии как броня, скорлупа, которую со временем, укрепившись, она начала сбрасывать. Поэтому, когда к 1945 году кратократия окончательно оформилась, ни государство, ни Вождь ей по сути уже были не нужны; и со всей остротой выявилось противоречие между «государственной» высшей кратократией и кратократией среднего «обкомовско-ведомственного» уровня. Последняя стремилась отобрать у первой максимальную долю власти и в середине 60-х годов добилась успеха. Ну а уж 70-е – начало 80-х годов стали временем подлинного триумфа среднего обкомовско-ведомственного звена, для которого генеральный секретарь стал лишь первым среди обкомовских секретарей.

Был и ещё один аспект у этого противоречия. Кратократия высшего уровня (центральный аппарат насилия) генетически есть реликт зарождения (1917–1929 годы) и ранней (1929–1945 годы) фазы развития кратократии. То есть того периода, когда большевики частично представляли (должны были представлять, чтобы выиграть гражданскую войну и укрепиться у власти) интересы значительной части населения.

Отсюда – энтузиазм люмпенов. Более того, пока шёл процесс становления кратократии, развивавшийся как процесс террора, различия между представителями кратократии и простыми людьми стирались тем фактом, что и те и другие в равной степени становились жертвами террора. Это создавало иллюзию подотчётности власти народной воле, особенно в крупных городах. Не случайно люди говорили, что Советская власть есть только в Ленинграде и Москве.

Разумеется, высшая кратократия минимально и крайне выборочно защищала население, и не от отчуждения и эксплуатации, а от эксцессов кратократического произвола, угрожавшего легитимности и порядку вообще. К тому же это было и средством поддержания иерархии в самой кратократии, орудием в борьбе различных её групп и так далее.

Центр воплощал функцию кратократии как коллектива присваивающих продукт в её противостоянии функции индивидуально-ранжированного потребления. Чем сильнее выражена первая функция и связанные с ней группы, тем слабее вторая – и наоборот. Вся история кратократии – это борьба двух этих функций и социальных сил, воплощающих их. Особенно эта борьба обострилась в 1945–1965 годы и завершилась победой «потребителей» (иначе и быть не могло). (4)

Эта победа ускорила три процесса:

а) дальнейшую утрату легитимности;

б) сегментацию власти, в ходе которой областные интересы начали доминировать над страновыми, клановые – над региональными, семейные – над клановыми. В разных республиках этот процесс шёл по-разному: в Узбекистане – в виде раздела власти между тремя кланами, в Москве – в форме всевластия семей Брежнева, Щёлокова и их ближайшего окружения;

с) рост удельного веса и значения торговых элементов кратократии и связанных с ними организованно-преступных групп, приобретение кратократией всё более потребительского (индивидуально-, кланово-потребительского) облика.

Примат отчуждения социальных и духовных факторов производства над отчуждением «материальных» факторов в рамках совокупного процесса общественного производства оборачивался господством распределения и потребления над материальным производством (что и создаёт у некоторых впечатление принципиально решающей роли распределения и потребления над производством вообще при социализме).

Эти процессы усугублялись накоплением таких качественных характеристик кратократии, кратократического общества в целом, как деградация системы.

---

1 – «Ведомство». Термин столь распространённый и любимый у нас, очень специфическое слово. Он одновременно означает «знать» и «управлять» в их недифференцированном единстве. К тому же глагол ведать имеет отношение и к сверхъестественной духовной силе, колдовству (ведовству). Короче говоря, этот термин суперадекватен кратократии. Ведомством может быть министерство или его подразделение, либо государственный комитет, если это особая, связанная с насилием форма власти (Министерство обороны, КГБ). Даже райком и обком КПСС (а также ЦК и его Политбюро) суть ведомства особого голофункционального типа, специализирующегося, помимо прочего, на сбалансировании интересов других ведомств, упорядочивании их взаимоотношений.

2 – Кавычки. Потому что на «тайную полицию» ЧК–ГПУ–ОГПУ походило скорее всего лишь в первое десятилетие существования. Потом эта организация стала качественно иным институтом, и в этом качестве – её сила и слабость одновременно.

3 – ВПК есть только на Западе. Применительно к СССР уместнее говорить о военном сегменте кратократии, отличающемся от ВПК как эффективностью, так и разбухшими и не оправдываемыми с точки зрения промышленно-экономической рациональности размерами и численностью высшего командного состава.

4 – Экономизацию, а точнее «консумптизацию» (потребительство) кратократии ни в коем случае нельзя квалифицировать как обуржуазивание, поскольку отсутствует частная собственность. Более того, «экономизация» кратократии в форме усиления её паразитически-потребленческих функций возможна только при отсутствии частной собственности (без которой невозможен капитализм), как отрицание её и капитализма.

Кратократия

Всё будет как по маслу. Вначале каждый вечер пение, затем в сортирах замёрзнут трубы, потом лопнет котёл в паровом отоплении и так далее...

Пусть: раз социальная революция – не нужно топить Но я спрашиваю: почему, когда началась вся эта история, все стали ходить в грязных калошах и валенках по мраморной лестнице...

Почему пролетарий не может оставить свои калоши внизу, а пачкает мрамор?..

Это сделали вот эти самые певуны...

Если я, вместо того, чтобы оперировать каждый вечер, начну у себя в квартире петь хором, у меня настанет разруха.

Если я, входя в уборную, начну, извините за выражение, мочиться мимо унитаза и то же самое будут делать Зина и Дарья Петровна, в уборной начнётся разруха. Следовательно, разруха не в клозетах, а в головах.

М. А. Булгаков «Собачье сердце»

...По окончании первого класса мне подарили книгу о детстве «дедушки Ленина». Раскрыв её на одной из страниц, я стал рассматривать фото гимназического аттестата будущего организатора большевистской партии. Ожидая увидеть все «пятёрки», я был немало удивлён одной «четвёркой» – по логике.

Много лет спустя я понял, что именно недостатки логического мышления (наряду с отсутствием моральной щепетильности и др.) во многом способствовали успехам Ленина в борьбе за власть. Но успехам краткосрочным. Что же касается долгосрочных, то здесь ситуация сложнее.

Система, созданная Лениным, цепь, выкованная им, оказалась во многих отношениях непрочной (например, уже в 30-е годы его, Ленина, партия – «старые большевики» – была уничтожена). А причина во многом – всё те же логические ошибки.

Как известно, Ленин любил повторять фразу: найти решающее звено в цепи и, ухватившись за него, вытащить всю цепь. Эту фразу очень любили и руководители КПСС, и обществоведы. И неудивительно – ведь уже в 20-е годы преподавание логики было запрещено. Её во многом заменили ленинский авторитет и внешне меткий образ, очень соответствующий желанию одним махом решить все проблемы. Однако в том-то и дело, что решающего звена, за которое можно ухватиться, в цепи быть не может, подобная формулировка – логическая несуразица, цепь не может быть прочнее самого слабого из своих звеньев, представляющих собой нечто решающее только в том смысле, что его-то лучше и не трогать, – ясно, что будет, если схватиться и потянуть за него*. Тянуть надо за любое другое.

А если перед нами такая цепь, все звенья которой одинаково слабы? Это значит, что данную цепь практически нельзя использовать. Она может существовать только для себя, постепенно ржавея и разрушаясь. И здесь мы подходим к третьей черте кратократии – системной деградации.

Понять, почему больно, отбитой «понималкой», скорее всего, невозможно. Автор рисунка: К. Кириллов

Системная деградация

Третья черта кратократии – постоянная системная деградация. Поскольку для каждой ячейки власти главное – воспроизводство и сохранение данной властной структуры в целом, вообще, то все специализированные функции в экономике, образовании, науке, здравоохранении и других «ячейках» власти отходят в лучшем случае на второй план. Они – побочный результат и допускаются ровно настолько, насколько не мешают воспроизводству отструктуренной власти.

Если же они хотя бы минимально мешают отношениям власти и тем, кто их контролирует, то специфическим, содержательным аспектом жертвуют незамедлительно (достаточно вспомнить бесконечные в своей непрерывности факты о том, как в экономических ведомствах стопорится продвижение технических и технологических новшеств, как в здравоохранительных ведомствах блокируются внедрение новых лекарств, новых методик лечения и так далее; аналогичное происходит и по другим «департаментам», это закон системы, а не отклонение от него).

Напомню, что как генетически, так и сущностно кратократия функциональна и негативна. Вполне естественно, что главные цели и задачи различных ячеек власти носят функциональный характер, содержательные аспекты – вторичны: господствует тенденция к вытеснению содержания вообще. Так, у толкиеновских Чёрных Всадников Кольцо всевластья выедает лица, плоть, оставляя капюшон на пустоте. Поэтому-то многие ведомства в своём обычном нормальном функционировании и в его содержательных результатах становятся прямой противоположностью того, к чему они призваны по определению.

Здравоохранительные ведомства становятся ведомствами антиздоровья. Где вы ещё увидите медиков, занижающих нормы загрязнённости, радиации или заражающих людей СПИДом? Ведомства образования превращаются в ведомства необразованности – о школе написано столько, что даже примеры приводить не имеет смысла. А, скажем, торговля? Где, ответьте, возможна торговля, главная задача которой не реализовывать товары, а утаивать их? Содержательная активность имитируется, а имитация и есть реальное дело этой системы, приносящее разновеликим кратократам статус, престиж, поездки за границу, деньги и пр. Подобная имитация самодовлеюща и автодинамична.

С этой точки зрения практически все сферы кратократического общества делятся (хотя во многом пунктирно) на две зоны: зону концентрации преимущественно содержательной активности – социально не фиксируемой и незначимой и зону активности функциональной, имитативной – как раз-то и официальной и, следовательно, социально единственно значимой. В одной зоне – писатели и учёные, работающие в стол, инженеры кулибины, вечно что-то изобретающие и так далее.

В другой – кратократы, воплощающие процесс отчуждения внешних форм деятельности (в данном случае – функций) от её содержания. Тот процесс отрицания содержания, который, однако, никогда не может быть завершён, иначе исчез бы объект, по поводу содержания которого имитируется активность. Впрочем, возможно достижение точки так называемого несовпадающего насыщения, вслед за которым система в целом и отдельные её элементы не могут развиваться; эволюция сменяется инволюцией, то есть свёртыванием развития.

«Рыцарь революции» называется это. «Гвозди бы делать из этих людей»... Или наоборот

Весьма интересен социальный слой, оккупирующий полосу между зонами содержательной и функциональной активности социума. Это – своеобразная социальная полупериферия кратократического общества: полуофициальные учёные, художники, режиссёры, мелкие начальники «производственного типа». Именно «кратократическая полупериферия» производит из содержательной активности социума «функционально-содержательный» полуфабрикат. Именно она потому, что кратократия непосредственно присваивать и потреблять содержательные процессы, то есть превращать их в голофункциональные, не может ни социально, ни интеллектуально, ей нужны посредники или своеобразные «интеллектуальные протезы».

«Кратократическая полупериферия», или, другими словами, промежуточная группа в качестве предмета труда, имеет дело с реальным содержанием вещественных, социальных и духовных процессов. Однако в то же время её задача – в результате и посредством своей деятельности – резко уменьшить содержательный потенциал этого предмета, привести последний в состояние, готовое для сугубо функционального присвоения.

«Промежуточники» как специфические функциональные, («экспертные») органы кратократии, в ходе своего труда и социальной самореализации воспроизводят и содержательные стороны всех общественных процессов, тем самым сохраняя их. Но в то же время они воспроизводят их таким образом, что функциональные аспекты кратократического бытия максимально выходят на первый план. Причём в самом содержании социальных процессов вперёд резко выдвигаются его практически-утилитарные, «экспертные», технологические стороны.

Полупериферийные группы кратократического общества можно было бы назвать его «средним классом», если бы не одно обстоятельство – к реальному «среднему классу» они не имеют никакого отношения. Нельзя эти группы назвать и интеллигенцией: в кратократическом обществе могут быть интеллигенты, но не может быть интеллигенции как слоя.

Однако, как бы там ни было, им не дано существовать без и вне содержательных аспектов социальных процессов, это – основа их бытия. В то же время им не дано полностью и адекватно воспроизводить содержательную основу своего бытия. Более того, они должны модифицировать, деформировать эту основу на функциональный лад, изгоняя содержание таким образом, чтобы внешне, тем не менее в максимально возможной степени сохранялось впечатление содержательности.

Удел «экспертных групп» кратократического общества – постоянное отрицание или, в лучшем случае, искажение объективных основ своего существования, в результате чего противоречие между функциональными и содержательными аспектами, между функциональным бытием и социальным содержанием становится основным социальным и внутриличностным противоречием этого слоя.

В туберкулёзном детском санатории. Для «новостроя» годится, выражаясь языком марксистской классики, любой «человеческий материал». Тем более, когда тот «всегда готов»

В самом деле, поскольку бытие в кратократическом обществе выступает прежде всего функционально, содержательность полупериферийным группам приходится искать в сфере сознания, культуры, понятой узкоэстетически. Отсюда – характерное акцентирование значения непроизводственной сферы, «надстройки», упор на лёгкие жанры и формы, уход в себя. Но лёгкость нередко оборачивается пустотой, а уход в себя...

Как говорил Ежи Лец, «не уходи в себя, там тебя легче всего найти». Но ведь иные специально прячутся так, чтобы их было нетрудно найти. Отсюда, из этого не просто сизифова труда, но повседневного социального самоуничтожения проистекают надрывность, нецельность, раздвоенность в качестве личностной характеристики большинства из тех, кого именуют «советской интеллигенцией».

Полупериферийные группы реализуют одну из функций кратократии, исторически вынесенную за рамки самой кратократии, получившую внешне автономное существование и нарастившую на себя «социальную плоть». В этом смысле «промежуточные» группы представляют собой частичное (неполноценное) бытие кратократии, даровавшей им некоторые свои функции.

В частности – подавления объективно антикратократических элементов, то есть тех, кто в своём бытии стремится содержательные аспекты социальных процессов воспроизводить содержательно же, иначе говоря, – по-настоящему. Речь идёт о настоящих художниках, учёных, изобретателях, главными гонителями которых как раз и выступают полупериферийные группы. И дело здесь не только в задаче выполнения функции «превентивного подавления», возложенной извне. Есть и внутренняя экзистенциальная причина: реальное творчество в любой области – это смертельная yгроза имитации и имитаторам (нередко воспринимаемая как конкурентная активность, хотя это совсем не так). С этой точки зрения лучших охранителей кратократии и не надо.

«Социальный террор по отношению к антикратократическим элементам внутренне оправдывается по принципу «они бы тебя били сильнее». А это ещё более усиливает личностную раздвоенность представителей промежуточных групп, делает для них подобное состояние ещё более невыносимым.

Отсюда – масса специфически советских вывертов, «коленец» в поведении, внешне напоминающих русскую удаль и российский разгуляй, но не имеющих к ним никакого отношения по сути. Характерно, что такого рода личностная раздвоенность стимулирует стремление устранить частичность, неполноценность бытия. Способов устранения я насчитал несколько:

1) активное сопротивление, которое довольно быстро гасится;

2) сознательное перемещение из «полупериферии» на социальную «периферию», что с точки зрения системы – социальное самоубийство, иногда оканчивающееся физическим;

3) пассивное приспособление, поиски приспособленческой тождественности с системой (этот вариант характерен в основном для интеллектуалов, которых он, как правило, ведёт к моральной или, по крайней мере, творческой деградации. А. Белинков прекрасно показал это в книге «Юрий Олеша: история сдачи и гибели советского интеллигента». Мадрид. 1976).

Все три варианта, однако, не распространены широко. Стремление же устранить частичность, неполноценность промежуточного бытия путём карьеры, попадания в кратократию, хотя бы в низшие её эшелоны, «комплексы ячеек» – массово. Конкуренция, борьба за «место под солнцем» в рамках именно «полупериферийных» групп кратократического общества есть хотя и не единственный, но один из наиболее активных и очевидных факторов общей, системной деградации.

Кстати, драмы представителей «промежуточных» групп кратократического общества – их поиски идентичности с системой, попытки уклониться от неё, борьба друг с другом – хорошо показаны Ю. Трифоновым и В. Маканиным. Но какая дистанция между двумя подходами к проблеме. Шестидесятник Трифонов с большой симпатией смотрит на социальный мир своих героев изнутри, ему сладостны даже промахи и поражения его героев.

Свалили? Автор рисунка: А. Меринов

В. Маканин препарирует этот мир извне, а потому – более трезво, холодно и отстранённо – в лучшем случае с жалостью и без иллюзий. Перед нами две позиции, две формы преодоления кратократического сознания – иллюзорная и реальная. Позиция Маканина, уловившего социальную бесперспективность и во многом импотентность «промежуточных групп (даже если они получают свои шанс!), мне ближе.

Это борьба за попадание в кратократические структуры низшего уровня. Стремление же к внешне более содержательной социальной жизни (социальный статус, благосостояние) толкает значительную часть населения в остроконкурентную борьбу за место в кратократических ячейках высшего и среднего уровня, то есть за место в наиболее функциональных сегментах общества.

Иными словами, реализация содержательных, точнее псевдосодержательных, аспектов общественной жизни («жизненный успех») возможна здесь лишь на функциональной основе, посредством её постоянного укрепления за счёт и в ущерб содержательному аспекту. А это означает тенденцию к постоянно качественному ухудшению состояния всех социальных структур. В отличие от капиталистического социума, где конкуренция между индивидами и группами стимулирует технический прогресс и так далее, в кратократическом обществе конкуренция (по его законам) ведёт к деградации социальной системы, всё большему выхолащиванию из неё реального общественного содержания и значения.

Конкретно это проявляется в том, что, например, будучи монопольной системой однородной власти, кратократия исключает или сводит к минимуму неоднородные, то есть профессионально-специализированные формы конкуренции. Рост профессионального мастерства, профессионализма тех или иных индивидов в любом сегменте власти объективно нарушает её баланс не в пользу начальства и бездельников, грозит их социальным позициям.

Поэтому задача начальников (и задача системы в целом) – избавиться от профессионалов, вытеснить, маргинализовать их, в иных случаях – заставить служить себе. Со всем этим связано и развитие социального отбора в кратократическом обществе. Ясно, что на практике этот отбор даёт не что иное, как постоянное ухудшение, системную деградацию, совпадающую со сменой поколений и внутрипоколенческими сдвигами и передвижениями.

Повторю: источники системной деградации кратократического общества не исчерпываются социальной конкуренцией в промежуточной зоне, хотя здесь причины нарастающей социальной разрухи представлены в наиболее осязаемом и динамичном виде. Есть и общие, макросоциальные источники, которые менее бросаются в глаза именно ввиду их масштаба, трудно поддающегося полноохватному «взгляду с высоты» или извне.

Реализуя своё функциональное общественное назначение, каждая кратократическая ячейка выступает содержательно как контробщество – её интересы в силу однородности власти чаще противоречат по своему содержанию общественным, чем совпадают с ними (нередко не соотносятся с ними непосредственно). Поскольку само общество и есть совокупность кратократических ячеек, то содержательно в целом оно предстаёт как контробщество, антиобщество (в крайних ситуациях это чревато самоуничтожением по чернобыльскому типу или широкомасштабному заражению СПИДом).

В то же время функционально («внешне») кратократическое общество нормальный социум. Таким образом, одна и та же социальная система есть одновременно и общество и контробщество, что затрудняет рациональное прогнозирование поведения её элементов в средне- и особенно краткосрочной перспективе. Последнее усугубляется и тем, что при функциональном характере господствующей социальности большинство людей в своих оценках («здравый смысл») продолжает исходить из социального содержания.

Разумеется, разные сегменты власти в разной степени воплощают сущностные черты кратократии, её функциональность. «Управленческие» структуры среднего и высшего уровня в большей степени, чем, естественно, уровня низшего. Чем выше социальный уровень ячейки власти, тем более функциональный характер она носит внутренне – и тем более содержательный (социальный статус, благосостояние, возможности нарушать законы кратократического общества) – внешне. Политбюро – верховная ячейка власти, воплощающая единство всех ячеек, – носило наиболее функциональный характер, было посредником, органом голо-функционально опосредующим взаимодействие ячеек власти безотносительно к их содержанию.

Безликость высших руководителей КПСС не случайна. Функциональная система работает и над физико-антропологическим образом, «физиономией» кратократа, и диктует определённый физико-антропологический отбор.

Сами обозначьте: кто, по-нашему, коммунист, а кто демократ. Автор рисунка: И. Шеин

Это ещё одно свидетельство господства функциональных сторон социальности над содержательными, и поскольку именно первые официально провозглашаемы и признаваемы, то возникает иное измерение в отношениях власти. Официальное, при всей его иллюзорности, ложности, фальши и неразрешимых внутренних противоречиях приобретает вид единственно реальной системы знаков и отношений и в значительной степени существует как таковое. Однако именно в этот мир «тысячи масок без лиц» и стремятся многие, за это боролись и борются порой очень неординарные люди.

Слава Богу, что так называемая «перестройка» позволила по крайней мере части из них найти иное применение. Тот, кто раньше мог «выбиться в люди», сочиняя отрицательной начинки бумаги на коллег или поставляя макулатурные статьи, теперь могут найти себя в роли народного депутата, вообще, на ниве «борьбы за демократию и гласность».

Я оставляю в стороне личный и нравственный аспект, здесь всё ясно. Однако с социосистемной точки зрения лучше, когда человек борется за гласность, а не против коллег. Личностная раздвоенность и подлость тех, кто ныне вместо «ура» кричит «дурак», остаются, но возникает нормальная политическая ситуация – как на Западе: все знают, что политика грязное занятие, презирают тех, кто ею занимается, как «политиканов», но все понимают, что «поли